Живи, а то хуже будет
суббота, 31 января 2015
Живи, а то хуже будет
У одного продавца на Abebooks (через этот ресурс я купила Мейнерца) продается "Erik Bruhn - danseur noble" с автографом Эрика. Третий день хожу вокруг этой книги и пытаюсь понять, нужна ли она мне или не нужна. Черт возьми, автограф! Да и саму книгу все-таки надо заполучить в коллекцию и прочитать, просто чтобы поставить галочку (и есть у меня подозрение, что ее обильно цитирует Мейнерц, и лучше все-таки прочитать первоисточник по-английски, чем переводить датский перевод). Так что я боюсь, что еще похожу-погляжу, а потом не выдержу и брошусь покупать, если у меня ее из-под носа не уведут. Хотя боже мой, много ли найдется сумасшедших, которые будут платить сто долларов за книгу об Эрике, если ту же книгу - ну вот только что без автографа - можно купить за несколько центов (можно-можно, на Амазоне).
А теперь - о Мейнерце. Полночи читала о болезни и смерти Эрика, чувствовала себя немного неуютно, но следует признать - есть что-то чарующее в его стремительном, почти самоубийственном умирании. Думаю, еще напишу об этом подробно. А сегодня буду писать о жизни - выбрала парочку любопытных историй, хочу их пересказать.
В сентябре 1974 года Брун вернулся на сцену - почти через три года после своего неожиданного ухода. Он появился в Метрополитен Опера в роли ведьмы Мэдж в "Сильфиде". Роль Джеймса исполнял Нуриев. Когда Эрик приехал в театр (не очень понимаю, когда это было - в день представления?), Рудольф подошел к нему и сказал, что надо бы им порепетировать. Эрик же ответил, что репетиции им не нужны, он знает, что ему делать, и знает, что должен делать Рудольф, так что вместо репетиции они сидели в гримерной и болтали. Но на спектакле случилось вот что: в самом конце, когда Мэдж бьет Джеймса, и тот падает на землю и умирает (не от этого удара, а от угрызений совести и разбитого сердца), Эрик-Мэдж, как и положено, победно вскинул руки и торжествующе захохотал над телом Рудольфа-Джеймса. И тут заметил, что "Джеймс" и не думает умирать, а лежит (вероятно, не навзничь, а приподнявшись) и смотрит на него широко открытыми глазами. "Мне пришлось ударить его по голове, - вспоминал потом Эрик, - опрокинуть его на землю и наступить на него", - и лишь когда Эрик прошипел: "Умирай!", - Рудольф послушно "умер".
Арлетта Кастанье вспоминала, что очень расстраивалась, глядя на то, как Эрик - ее идеал, ее любимый танцовщик, - появляется на сцене в образе хромой, сгорбленной, закутанной в лохмотья старухи. Ей казалось, было что-то "садомазохистское" в том, что Эрик исполняет эту роль - да еще и рядом с Рудольфом в образе Джеймса (а ведь именно роль Джеймса была одной из самых значительных ролей в карьере Эрика как классического танцовщика). Правда, сам Эрик заявлял, что роль Мэдж ему нравится, и вообще довольно занятно рассуждал о Мэдж, заявляя, например, что Мэдж интересен только Джеймс, никто больше, "она ищет именно его".
А в январе 1975 года, на юбилейном гала-концерте, посвященном 35-летию Американ Балле Тиэтр, Эрик вышел на сцену в еще одной своей знаковой роли - слуги Яна из "Фрекен Юлии". В том же гала-концерте принимали участие и Барышников (в па-де-де из "Дон Кихота"), и Нуриев (в па-де-де из "Корсара"), и Наталия Макарова (в "Весенних водах"), но основной успех выпал именно на долю Эрика. Правда, сам Эрик отозвался на восторги и аплодисменты довольно сдержанно, заметив: "Все так сходили с ума, будто я вернулся с того света". Но он и сам был счастлив. После спектакля они с Рудольфом какое-то время провели на праздничном приеме, а потом ушли вдвоем и через несколько часов объявились у дверей дома Клайва Барнса (известного балетного критика). Конечно, их впустили, и Барнс вспоминал потом, что уже было совсем поздно, подвыпившие Эрик и Рудольф сидели вдвоем на диване и хихикали. Розмари Уинкли, свояченица Барнса, фотографировала их, и один из сделанных снимков Барнс назвал "особенно трогательным": "великие танцовщики" предстали на нем совсем "расслабившимися, улыбающимися, открытыми". Я сосканировала эту фотографию из книги, получилось не очень хорошо, но все-таки кое-что разглядеть можно. Наверно, это и вправду одна из самых трогательных фотографий Эрика и Рудольфа вдвоем.
А теперь - о Мейнерце. Полночи читала о болезни и смерти Эрика, чувствовала себя немного неуютно, но следует признать - есть что-то чарующее в его стремительном, почти самоубийственном умирании. Думаю, еще напишу об этом подробно. А сегодня буду писать о жизни - выбрала парочку любопытных историй, хочу их пересказать.
В сентябре 1974 года Брун вернулся на сцену - почти через три года после своего неожиданного ухода. Он появился в Метрополитен Опера в роли ведьмы Мэдж в "Сильфиде". Роль Джеймса исполнял Нуриев. Когда Эрик приехал в театр (не очень понимаю, когда это было - в день представления?), Рудольф подошел к нему и сказал, что надо бы им порепетировать. Эрик же ответил, что репетиции им не нужны, он знает, что ему делать, и знает, что должен делать Рудольф, так что вместо репетиции они сидели в гримерной и болтали. Но на спектакле случилось вот что: в самом конце, когда Мэдж бьет Джеймса, и тот падает на землю и умирает (не от этого удара, а от угрызений совести и разбитого сердца), Эрик-Мэдж, как и положено, победно вскинул руки и торжествующе захохотал над телом Рудольфа-Джеймса. И тут заметил, что "Джеймс" и не думает умирать, а лежит (вероятно, не навзничь, а приподнявшись) и смотрит на него широко открытыми глазами. "Мне пришлось ударить его по голове, - вспоминал потом Эрик, - опрокинуть его на землю и наступить на него", - и лишь когда Эрик прошипел: "Умирай!", - Рудольф послушно "умер".
Арлетта Кастанье вспоминала, что очень расстраивалась, глядя на то, как Эрик - ее идеал, ее любимый танцовщик, - появляется на сцене в образе хромой, сгорбленной, закутанной в лохмотья старухи. Ей казалось, было что-то "садомазохистское" в том, что Эрик исполняет эту роль - да еще и рядом с Рудольфом в образе Джеймса (а ведь именно роль Джеймса была одной из самых значительных ролей в карьере Эрика как классического танцовщика). Правда, сам Эрик заявлял, что роль Мэдж ему нравится, и вообще довольно занятно рассуждал о Мэдж, заявляя, например, что Мэдж интересен только Джеймс, никто больше, "она ищет именно его".
А в январе 1975 года, на юбилейном гала-концерте, посвященном 35-летию Американ Балле Тиэтр, Эрик вышел на сцену в еще одной своей знаковой роли - слуги Яна из "Фрекен Юлии". В том же гала-концерте принимали участие и Барышников (в па-де-де из "Дон Кихота"), и Нуриев (в па-де-де из "Корсара"), и Наталия Макарова (в "Весенних водах"), но основной успех выпал именно на долю Эрика. Правда, сам Эрик отозвался на восторги и аплодисменты довольно сдержанно, заметив: "Все так сходили с ума, будто я вернулся с того света". Но он и сам был счастлив. После спектакля они с Рудольфом какое-то время провели на праздничном приеме, а потом ушли вдвоем и через несколько часов объявились у дверей дома Клайва Барнса (известного балетного критика). Конечно, их впустили, и Барнс вспоминал потом, что уже было совсем поздно, подвыпившие Эрик и Рудольф сидели вдвоем на диване и хихикали. Розмари Уинкли, свояченица Барнса, фотографировала их, и один из сделанных снимков Барнс назвал "особенно трогательным": "великие танцовщики" предстали на нем совсем "расслабившимися, улыбающимися, открытыми". Я сосканировала эту фотографию из книги, получилось не очень хорошо, но все-таки кое-что разглядеть можно. Наверно, это и вправду одна из самых трогательных фотографий Эрика и Рудольфа вдвоем.
четверг, 29 января 2015
Живи, а то хуже будет
Когда я понимаю, что больше не могу читать по-датски, то достаю "Old Friends and New Music" Николая Набокова и начинаю отдыхать. Странная книга - сборник анекдотов-воспоминаний, где больше именно анекдотического, чем мемуарного. Не знаю, как это объяснить, но вот читаю и чувствую: автор много выдумывал, верить на слово ему нельзя. Именно в этой книжке есть главка "Видение Нижинского" (в свое время ее перевели на русский, опубликовали в "Новом Журнале", а я ее прочитала и написала ругательный пост), в которой Набоков перепутал "Жар-птицу" и "Петрушку", пожалел Нижинского так, что лучше бы не жалел, пнул Дягилева, нарисовал карикатуру на Василия Зуйкова, и остался явно очень собою доволен. Но надо признаться, что в других главках, посвященных Дягилеву, он держит себя в руках и в рамках, и Дягилев в его описании даже похож на себя: обаятельный, хитрый, эрудированный, вспыльчивый, вкрадчивый, с тираническими замашками, с врожденным очарованием и с железною волей. В общем, прелесть, Сергей Павлович, я вас узнала. Окружают Сергея Павловича сплошь милые люди: и Патрик Долин появляется на минуту, и Борис Кохно тут как тут, и Серж Лифарь вокруг вьется, и Валичка Нувель не теряется, и даже Леля Мясин пытается поставить набоковскую "Оду" (правда, без Дягилева все равно не бывать этой "Оде"). Встречаешься с ними и понимаешь, что ужасно соскучилась, и радуешься, будто сто лет их не видела. И пусть у Набокова и они получаются не совсем живые, слегка кукольные, анекдотичные, а все равно - все уже такие родные, такие хорошие.
Но я совсем не понимаю, почему Набоков упорно пишет о том, что Дягилев умирал долго и тяжело. И мучительную агонию упоминает, и о каких-то страданиях рассказывает. Вздор. Собственно говоря, Дягилеву дважды повезло в смерти: он умер в Венеции (а он сам говорил, что хотел бы умереть именно там) - и умер легко. Он не испытывал боли, он не оставлял надежды на выздоровление - и когда началась агония, он был без сознания. Можно сказать, он не заметил своей смерти. И зря, совершенно зря Набоков сгущает краски и нагнетает ужасы. Ну, для анекдота, понятное дело, сойдет: чем драматичнее, тем лучше.
Но я совсем не понимаю, почему Набоков упорно пишет о том, что Дягилев умирал долго и тяжело. И мучительную агонию упоминает, и о каких-то страданиях рассказывает. Вздор. Собственно говоря, Дягилеву дважды повезло в смерти: он умер в Венеции (а он сам говорил, что хотел бы умереть именно там) - и умер легко. Он не испытывал боли, он не оставлял надежды на выздоровление - и когда началась агония, он был без сознания. Можно сказать, он не заметил своей смерти. И зря, совершенно зря Набоков сгущает краски и нагнетает ужасы. Ну, для анекдота, понятное дело, сойдет: чем драматичнее, тем лучше.
Живи, а то хуже будет
Продолжаю тыкаться мордой в Мейнерца и чувствую себя слепым котенком. Хотя какой-то свет уже брезжит, и я понимаю все лучше и лучше. Но до нормального чтения еще далеко. Проблема в том, что и двигаюсь я медленно, и оторваться не могу, а надо бы отрываться, потому что за чтение Мейнерца мне никто платить не будет (а было бы здорово!).
Кроме того, местами Мейнерц способен вогнать читателя в глубокую депрессию. Нет, правда, вот так почитаешь о том, как Эрик в конце 1971 года решил внезапно закончить карьеру и уйти со сцены, и впал в адскую депрессию, стал откровенно спиваться (впрочем, Мейнерц уточняет, что Эрик злоупотреблял алкоголем еще с юности) - да все это еще и под аккомпанемент почти непрекращающихся желудочных болей (у него, как потом выяснилось, была прободная язва), - в общем, почитаешь все это и почувствуешь, что самой как-то нездоровится, а на душе грустно и кисло. Эрик сам вспоминал потом, что осенью 1972 года пережил тяжелейший срыв: тогда он жил в Гентофте, в своем старом доме на Фиалковой улице, вместе с юным танцовщиком Кевином Хайгеном (нет, они не были любовниками, сам Кевин утверждал, что они "спали вместе, но это было невинно"), и пил именно что по-черному, беспробудно. Однажды вечером, пока Кевин был в театре, Эрик "решил выпить виски. Я начал пить и вдруг понял, что не помню, принимал ли я валиум или нет (ему прописали валиум от болей в желудке, потому что тогда еще считали, что его боли - это нервное явление). Я принял валиум, выпил виски, потом еще и еще... и я помню, как я сидел на полу в ванной комнате в подвале и не мог пошевелиться. Кевин нашел меня, когда вернулся из театра". Кевин вспоминал, что перепугался и срочно позвонил Сьюз Уолд, которая примчалась в три часа ночи вместе со своим женихом Бентом Мейдингом, отпоила Эрика кофе и уложила в постель.
После этого срыва Эрик немного пришел в себя и написал Сьюз записку, благодаря ее за то, что она приехала "в ту глупую ночь". А к записке он приложил копию своего рассказа "Во имя любви". Не знаю, что сказала Сьюз, прочитав его, но в пересказе Мейнерца рассказ выглядит довольно жутко.
Насколько я понимаю, написал его Эрик по-английски. Главные действующие лица: муж Гарри, жена Дженет и их единственный сын Роберт. Все у них хорошо, пока однажды семейный врач не рассказывает Гарри и Дженет о том, что их сынпрекрасно смертельно болен (нет, у него не пожар сердца, хотя цитата напрашивается, но Эрик вряд ли читал Маяковского). Супруги решают уехать вместе с сыном в деревню и быть с ним рядом до конца. Дженет все сильнее привязывается к сыну и отдаляется от мужа, и даже решает, что будет спать рядом с сыном, чтобы не расставаться с ним ни на минуту. Гарри в отчаянии принимает снотворное, но когда Дженет находит его утром - он еще жив. Однако она ничего не предпринимает и дает своему мужу умереть, а потом закрывает дверь в его спальню и больше туда не заходит. Теперь они с сыном остаются вдвоем - чего, собственно говоря, и добивалась Дженет. Они вместе гуляют по лесу, купаются в озере, раздевшись донага, а вернувшись домой, ложатся спать рядом, в одной постели (видимо, до этого Дженет просто спала в той же комнате, но не в одной кровати с сыном). Дженет ласкает сына - тот не спит, но и не сопротивляется, остается совершенно пассивным, - а потом засыпает рядом с ним. И, наконец, финал рассказа: Дженет кажется, что болезнь сына прогрессирует (что это за болезнь - не сказано), и она убивает Роберта, напоив его соком с огромной дозой лекарств. Она собирается сжечь его тело в камине и ссыпать пепел в раковину, которую они когда-то нашли вдвоем, но ей приходит письмо от врача, где сказано, что произошла ошибка, на самом деле Роберт совершенно здоров. Все. Конец.
Я не буду это комментировать вообще, я только скажу, что Эрик сам рассказывал потом, как отправил этот рассказ в одно нью-йоркское издательство, но ему прислали рукопись обратно с ремаркой: "Это отвратительно!". Хотя на мой взгляд, все это не "отвратительно", а просто очень, очень странно. Но мне кажется, Эрик в определенном смысле занимался психотерапией, когда сочинял этот рассказ. И хочется верить, что эта психотерапия отчасти ему помогла.
А следующая глава вообще названа позитивно - "Жизнь начинается в сорок пять", так что можно немного расслабиться и... отложить книгу и заняться делами.
Кроме того, местами Мейнерц способен вогнать читателя в глубокую депрессию. Нет, правда, вот так почитаешь о том, как Эрик в конце 1971 года решил внезапно закончить карьеру и уйти со сцены, и впал в адскую депрессию, стал откровенно спиваться (впрочем, Мейнерц уточняет, что Эрик злоупотреблял алкоголем еще с юности) - да все это еще и под аккомпанемент почти непрекращающихся желудочных болей (у него, как потом выяснилось, была прободная язва), - в общем, почитаешь все это и почувствуешь, что самой как-то нездоровится, а на душе грустно и кисло. Эрик сам вспоминал потом, что осенью 1972 года пережил тяжелейший срыв: тогда он жил в Гентофте, в своем старом доме на Фиалковой улице, вместе с юным танцовщиком Кевином Хайгеном (нет, они не были любовниками, сам Кевин утверждал, что они "спали вместе, но это было невинно"), и пил именно что по-черному, беспробудно. Однажды вечером, пока Кевин был в театре, Эрик "решил выпить виски. Я начал пить и вдруг понял, что не помню, принимал ли я валиум или нет (ему прописали валиум от болей в желудке, потому что тогда еще считали, что его боли - это нервное явление). Я принял валиум, выпил виски, потом еще и еще... и я помню, как я сидел на полу в ванной комнате в подвале и не мог пошевелиться. Кевин нашел меня, когда вернулся из театра". Кевин вспоминал, что перепугался и срочно позвонил Сьюз Уолд, которая примчалась в три часа ночи вместе со своим женихом Бентом Мейдингом, отпоила Эрика кофе и уложила в постель.
После этого срыва Эрик немного пришел в себя и написал Сьюз записку, благодаря ее за то, что она приехала "в ту глупую ночь". А к записке он приложил копию своего рассказа "Во имя любви". Не знаю, что сказала Сьюз, прочитав его, но в пересказе Мейнерца рассказ выглядит довольно жутко.
Насколько я понимаю, написал его Эрик по-английски. Главные действующие лица: муж Гарри, жена Дженет и их единственный сын Роберт. Все у них хорошо, пока однажды семейный врач не рассказывает Гарри и Дженет о том, что их сын
Я не буду это комментировать вообще, я только скажу, что Эрик сам рассказывал потом, как отправил этот рассказ в одно нью-йоркское издательство, но ему прислали рукопись обратно с ремаркой: "Это отвратительно!". Хотя на мой взгляд, все это не "отвратительно", а просто очень, очень странно. Но мне кажется, Эрик в определенном смысле занимался психотерапией, когда сочинял этот рассказ. И хочется верить, что эта психотерапия отчасти ему помогла.
А следующая глава вообще названа позитивно - "Жизнь начинается в сорок пять", так что можно немного расслабиться и... отложить книгу и заняться делами.
среда, 28 января 2015
Живи, а то хуже будет
Я пока даже не вгрызаюсь в эту книгу, а точу об нее зубы, покусываю то там, то здесь, привыкаю к ее вкусу. Очень тяжело. Вдвойне тяжелее оттого, что у меня не очень хороший датско-русский словарь - сетевой, конечно, но не привычный мне мультитран или лингва, а какой-то вообще левый. Начатки грамматики помогают, но иногда я ловлю себя на том, что принимаю, например, "er" ("быть", настоящее время) за немецкое "er" (он) и принимаюсь искать глагол, и совсем запутываюсь. Так что дело идет небыстро, сейчас я пролистываю книгу, пытаясь наугад выцепить что-нибудь интересное, но потом, наверно, я возьмусь за дело всерьез и буду читать подряд. И тогда, глядишь, к концу года я ее одолею. А может, все-таки и английский перевод появится, тоже будет подспорье.
Мейнерц, например, активно цитирует письма Эрика Рудольфу - в том числе те, которых нет в книге у Каваны. Некоторые эпизоды поданы не совсем так, как у Каваны, например, история в Штутгарте в 1962 году, когда Эрик танцевал в "Дафнисе и Хлое" Джона Крэнко, а Рудольф приехал туда же - и началось в колхозе утро: все вокруг хотели Рудольфа во всех смыслах, а Эрик быстро оказался на грани нервного срыва. В конце концов он сослался на травму спины и отказался выступать и в гала-концерте (передав Рудольфу свою партию в Grand Pas classique - где он должен был танцевать с Иветт Шовире), и в оставшихся спектаклях "Дафниса и Хлои". Как пишет Кавана, когда Крэнко и Кеннет МакМиллан пришли к Эрику в номер, чтобы выяснить, так ли уж он плохо себя чувствует, Эрик выгнал обоих и в ту же ночь уехал из Штутгарта, оставив Рудольфу вот такую записку:
My dear Rudic,
Take care of yourself, words are decieving [так!] and always misunderstood -
So I will not say anything, but good Bye! Love Erik
Мейнерц передает эту историю немного по-другому, ориентируясь на рассказ Рэя Барра (черт, я не знаю, положено ли склонять его фамилию, так что пусть остается пока так, несклоняемым). Барра вспоминал, что именно он, а не Крэнко, пришел вместе с МакМилланом в номер к Эрику, чтобы убедить его все-таки выйти на сцену: "Я верю, что у него были проблемы со спиной, но он мог танцевать. Мне так кажется". Но конечно, ничего у них не вышло: "Мы постучались. Эрик открыл дверь, Рудольф лежал в постели. Мы попросили Эрика выступить [сегодня], но он отказался". Вот и все, а дальше - все как у Каваны: Эрик уехал, оставив Рудольфу записку (крепко же спал бедный Рудольф), и тот, проснувшись утром, был просто потрясен этим побегом.
Мейнерц, например, активно цитирует письма Эрика Рудольфу - в том числе те, которых нет в книге у Каваны. Некоторые эпизоды поданы не совсем так, как у Каваны, например, история в Штутгарте в 1962 году, когда Эрик танцевал в "Дафнисе и Хлое" Джона Крэнко, а Рудольф приехал туда же - и началось в колхозе утро: все вокруг хотели Рудольфа во всех смыслах, а Эрик быстро оказался на грани нервного срыва. В конце концов он сослался на травму спины и отказался выступать и в гала-концерте (передав Рудольфу свою партию в Grand Pas classique - где он должен был танцевать с Иветт Шовире), и в оставшихся спектаклях "Дафниса и Хлои". Как пишет Кавана, когда Крэнко и Кеннет МакМиллан пришли к Эрику в номер, чтобы выяснить, так ли уж он плохо себя чувствует, Эрик выгнал обоих и в ту же ночь уехал из Штутгарта, оставив Рудольфу вот такую записку:
My dear Rudic,
Take care of yourself, words are decieving [так!] and always misunderstood -
So I will not say anything, but good Bye! Love Erik
Мейнерц передает эту историю немного по-другому, ориентируясь на рассказ Рэя Барра (черт, я не знаю, положено ли склонять его фамилию, так что пусть остается пока так, несклоняемым). Барра вспоминал, что именно он, а не Крэнко, пришел вместе с МакМилланом в номер к Эрику, чтобы убедить его все-таки выйти на сцену: "Я верю, что у него были проблемы со спиной, но он мог танцевать. Мне так кажется". Но конечно, ничего у них не вышло: "Мы постучались. Эрик открыл дверь, Рудольф лежал в постели. Мы попросили Эрика выступить [сегодня], но он отказался". Вот и все, а дальше - все как у Каваны: Эрик уехал, оставив Рудольфу записку (крепко же спал бедный Рудольф), и тот, проснувшись утром, был просто потрясен этим побегом.
вторник, 27 января 2015
Живи, а то хуже будет
Мне пришел Мейнерц! Мироздание, теперь ты обязано перевести эту книгу на английский, ведь она уже есть у меня на датском. Там чудесные фотографии и явно очень интересный текст, но я чувствую, что продираться мне через него и продираться - с проклятиями, со словарем и с датской грамматикой, и конечно, с такой-то матерью, куда же без нее. Пока я залезла в конец в надежде прочитать что-нибудь про отношения Эрика и Константина Патсаласа - и то, что я увидела, затуманило радужную картину. Мне казалось, у них все было мило и прелестно до самого конца, а выяснилось - если я правильно поняла, но вроде бы правильно, - что все у них было вовсе не так уж чудесно, и в конце концов Брун продал дом, где они жили с Патсаласом, и купил квартиру, где поселился один. Эх, а так приятно было верить в романтическую историю о любви до гроба. Но с Эриком все эти истории не прокатывают, пора бы уже понять. Хотя при этом современники (ну хорошо, одна современница, Пенелопа Рид Дуб) отмечали, что Эрик относился к Константину заботливо и покровительственно, хоть и казался иногда холодным. В общем, тоже - классическое поведение Эрика по отношению к младшим любовникам. Да, и что касается слухов о том, что Эрик был болен СПИДом - потому и умер так быстро, - Мейнерц считает, что это вряд ли возможно: хоть Патсалас в 1989 году умер именно от СПИДа, но к моменту смерти Эрика в 1986 году у них - по утверждению Мейнерца, я не знаю, почему он так считает, - вот уже десять лет не было сексуальных отношений. Да и вообще у Эрика не было никаких симптомов СПИДа, так что - это был рак легких, и только. Не курите по три пачки сигарет в день, друзья.
И есть там прелестный снимок Эрика и Константина. Прям не знаю, то ли отсканировать его надо, то ли перефотографировать, но он чудесный - жаль только, год не указан. Эрик в темных очках и с какими-то бусиками на шее, а Константин - ну просто очаровательный, кудрявый, опустил глаза и приложил руку к шее. Так и хочется махнуть рукой и заорать: а, все равно, ничего не знаю, верю в пони-сердца-радугу для этой пары.
UPD. Вычитала (или даже расшифровала) славную историю для любителей другой пары - Эрика и Рудольфа. Ингрид Глиндеманн вспоминала, как однажды в Флоренции случайно встретила Эрика и Рудольфа (сама Глиндеманн была в то время танцовщицей в Королевском датском балете, и в 1963 году - если я не ошибаюсь, - Эрик принимал участие в туре Королевского датского по Италии, ну, а Рудольф был просто с ним). Они шли по переулку, держась за руки. Как вспоминала Глиндеманн, о связи Эрика и Рудольфа ходило много сплетен, но сами они никак не афишировали свои отношения, и этот случайно увиденный жест показался ей необычайно "теплым" (по-русски, наверно, сказали бы: "нежным").
И есть там прелестный снимок Эрика и Константина. Прям не знаю, то ли отсканировать его надо, то ли перефотографировать, но он чудесный - жаль только, год не указан. Эрик в темных очках и с какими-то бусиками на шее, а Константин - ну просто очаровательный, кудрявый, опустил глаза и приложил руку к шее. Так и хочется махнуть рукой и заорать: а, все равно, ничего не знаю, верю в пони-сердца-радугу для этой пары.
UPD. Вычитала (или даже расшифровала) славную историю для любителей другой пары - Эрика и Рудольфа. Ингрид Глиндеманн вспоминала, как однажды в Флоренции случайно встретила Эрика и Рудольфа (сама Глиндеманн была в то время танцовщицей в Королевском датском балете, и в 1963 году - если я не ошибаюсь, - Эрик принимал участие в туре Королевского датского по Италии, ну, а Рудольф был просто с ним). Они шли по переулку, держась за руки. Как вспоминала Глиндеманн, о связи Эрика и Рудольфа ходило много сплетен, но сами они никак не афишировали свои отношения, и этот случайно увиденный жест показался ей необычайно "теплым" (по-русски, наверно, сказали бы: "нежным").
Живи, а то хуже будет
Как выясняется, мрачные письма Эрика спасают меня от депрессии. И чем мрачнее они, тем лучше - особенно если впадаешь в настроение, когда хочется "just to take some pills and no more think, no more dreams" (тоже цитата из Эрика). Но с таблетками напряженка, от шампанского голова болит (это если предложат откупорить шампанского бутылку), самое время перечитать письма Эрика и противоестественно воспрянуть духом. И переписать еще одно письмо сюда - для глубокого погружения.
Итак, это двадцатые числа января 1963 года, Эрик в Нью-Йорке, Рудольф в Лондоне. Не стоит даже и уточнять, что Эрик тоскует, читайте письмо, там все сказано:
Every day I write, or I read your letters full of love and also suffering and suddenly, it seemed like that is our future, our life together, sitting always, writing about our love, our longing and suffering, putting everything we feel so strongly for and about down on paper <...> to reach the other, on the other side of the world. We haven't been able to spend much time together lately and in the future it seems we will have even less time. The only time we really were a long time together was in London last year, but I don't think either of us were happy all the time. No excuse can be made, not even my bad foot, my aunt's death, or even later my mother's death, no excuse either for whatever other ambitions we might have had too. We had little consideration for each other at that time, and later too. We thought perhaps as we worked so hard and we did, and for selfish reasons which are most natural to us. Perhaps we thought that happiness was something we deserved <...> but neither of us deserved it, and now we sit in each part of the world and suffer from it, and our love and our desperate dreams of meeting for a few hectic days, now and then, so we can forget in each other's arms our aching feet and muscles, so we can forget the sound of the audience, our responsibilities and our own expectation to stay on top and ahead, our craving and hungry ambitions for life in this society. Yes my darling, we do work very hard for it, but my dearest we do not deserve happiness. <...> I can see myself or you, <...> forever sitting so far apart writing down all our love without having it near us, it is unnatural our love cannot grow that way, only our dreams about love and happiness will grow. <...> Oh my darling, there is nothing untrue or unreal about my love and desire for you, it is so big, it is destroying me because there is only paper to release it on. If we need distraction, we might as well go out in the street and pick up a few hours of love, but I am afraid that is too late for me, because I do know how much I love you and nothing can compensate or replace it, that's my big suffering. Darling, help me find a way, I cannot do it alone I am not that strong, and could we make it if we were together? Or should all our ambitions for everything else as well make us unhappy. My darling how to say I love you anymore, you know I do please help love, Erik
Что тут добавить? Чувствуется, что письмо написано в состоянии полного душевного раздрая. Слава богу, уже шестого февраля Эрик прилетел в Лондон, встретился с Рудольфом и, можно надеяться, успокоился на какое-то время. (В скобках - потому что это слишком вольная аллюзия: его рассуждения о счастье и о том, заслуживают они с Рудольфом счастья или нет, напомнили мне классическое мандельштамовское: "Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастливой?"; хотя у Эрика и вполовину не так горько и безнадежно, но что-то общее в тоне есть.)
Итак, это двадцатые числа января 1963 года, Эрик в Нью-Йорке, Рудольф в Лондоне. Не стоит даже и уточнять, что Эрик тоскует, читайте письмо, там все сказано:
Every day I write, or I read your letters full of love and also suffering and suddenly, it seemed like that is our future, our life together, sitting always, writing about our love, our longing and suffering, putting everything we feel so strongly for and about down on paper <...> to reach the other, on the other side of the world. We haven't been able to spend much time together lately and in the future it seems we will have even less time. The only time we really were a long time together was in London last year, but I don't think either of us were happy all the time. No excuse can be made, not even my bad foot, my aunt's death, or even later my mother's death, no excuse either for whatever other ambitions we might have had too. We had little consideration for each other at that time, and later too. We thought perhaps as we worked so hard and we did, and for selfish reasons which are most natural to us. Perhaps we thought that happiness was something we deserved <...> but neither of us deserved it, and now we sit in each part of the world and suffer from it, and our love and our desperate dreams of meeting for a few hectic days, now and then, so we can forget in each other's arms our aching feet and muscles, so we can forget the sound of the audience, our responsibilities and our own expectation to stay on top and ahead, our craving and hungry ambitions for life in this society. Yes my darling, we do work very hard for it, but my dearest we do not deserve happiness. <...> I can see myself or you, <...> forever sitting so far apart writing down all our love without having it near us, it is unnatural our love cannot grow that way, only our dreams about love and happiness will grow. <...> Oh my darling, there is nothing untrue or unreal about my love and desire for you, it is so big, it is destroying me because there is only paper to release it on. If we need distraction, we might as well go out in the street and pick up a few hours of love, but I am afraid that is too late for me, because I do know how much I love you and nothing can compensate or replace it, that's my big suffering. Darling, help me find a way, I cannot do it alone I am not that strong, and could we make it if we were together? Or should all our ambitions for everything else as well make us unhappy. My darling how to say I love you anymore, you know I do please help love, Erik
Что тут добавить? Чувствуется, что письмо написано в состоянии полного душевного раздрая. Слава богу, уже шестого февраля Эрик прилетел в Лондон, встретился с Рудольфом и, можно надеяться, успокоился на какое-то время. (В скобках - потому что это слишком вольная аллюзия: его рассуждения о счастье и о том, заслуживают они с Рудольфом счастья или нет, напомнили мне классическое мандельштамовское: "Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастливой?"; хотя у Эрика и вполовину не так горько и безнадежно, но что-то общее в тоне есть.)
понедельник, 26 января 2015
Живи, а то хуже будет
Просто так, а то я очень устала и настроение плохое. Карла Фраччи и Эрик Брун после па-де-де из "Фестиваля цветов в Дженцано":
Они такие милые.
А мне без причины плохо, я дергаюсь от каждого не то что громкого, а недостаточно тихого звука, нервничаю и не хочу никого видеть. Очень не люблю себя в таком состоянии.
Они такие милые.
А мне без причины плохо, я дергаюсь от каждого не то что громкого, а недостаточно тихого звука, нервничаю и не хочу никого видеть. Очень не люблю себя в таком состоянии.
воскресенье, 25 января 2015
Живи, а то хуже будет
Хочу быстро рассказать несколько историй из книги Джеймса Нойфельда "Passion to Dance. The National Ballet of Canada". Книга суховатая, но очень интересная, с прекрасными фотографиями (там есть чудный снимок Бруна, проводящего мужской класс, и чудный снимок Константина Патсаласа). Правда, я дошла до смерти Бруна и остановилась, но я непременно дочитаю. А пока - ну, несколько почти анекдотов, может, кому-нибудь будет интересно.
31 декабря 1964 года Эрик Брун и Линн Сеймур исполнили главные партии в премьерном спектакле балета "Сильфида", в постановке Канадского национального. Первого января они снова вышли на сцену вместе - тоже с большим успехом. Эрик должен был появиться еще в трех спектаклях: второго, пятого и шестого января, но заявил об усталости (он и ставил "Сильфиду", и танцевал в ней главную роль) и попросил заменить его, и предложил в качестве замены - ну конечно, Нуриева. Был еще один кандидат - Эрл Краул, солист Канадского национального балета, но он должен был выступать в "Сильфиде" позднее, уже в январском национальном туре. Когда Эрик решил, что не станет выступать второго января, то сначала обратились к Краулу - и тот согласился подменить Эрика, хотя еще нетвердо знал роль (особенно мимическую часть). Затем Эрик ему позвонил и сказал, что нет, второго января будет выступать Рудольф. Для Эрла это было большим облегчением - еще и потому, что в программе второго января стояло па-де-де из "Корсара", и Эрлу вовсе не улыбалось сначала оттанцовывать это па-де-де, потом быстро переодеваться, менять грим и превращаться в Джеймса. Но не успел он вздохнуть и расслабиться, как ему позвонили снова - на этот раз это была Селия Франка, которая попросила Эрла все-таки станцевать в "Сильфиде" второго января, чтобы хватило времени как следует прорекламировать выступление Нуриева - уже в спектакле пятого января. Бедный Эрл только вздохнул, развел руками, взял под козырек и явился на репетицию. Линн Сеймур изо всех сил ему помогала и вообще была очаровательна, а вот Эрик, который по идее должен был готовить Эрла к выступлению, больше занимался Рудольфом, тоже разучивавшим партию Джеймса. Эрл живо вспоминал, как "Руди говорил: "Ну нет, нет, вот это я изменю, я сделаю это вот так", - а Эрик отвечал: "Нет, не меняй. Это Бурнонвиль. Ничего не меняй", - и все это они проделывали, пока я отчаянно старался подготовиться к выступлению". Ну вот что тут скажешь? Чучелы оба, и Эрик, и Рудик. Но к счастью, Эрл не ударил в грязь лицом и прекрасно выступил. Пятого января в "Сильфиде" появился Рудольф - и тоже с огромным успехом, ну, а шестого января, на последнем представлении, на сцену снова вышел Эрик.
В конце 1964/начале 1965 Канадский национальный балет поставил еще и "Щелкунчика", где выступал Фрэнк Шауфусс, танцовщик из Датского королевского балета. Вместе с ним в Канаду приехал его сын Петер (это был его первый контакт с Канадским национальным), которому тогда было 15 лет. Как он сам вспоминал: "Тогда я был совсем мальчишкой, и Рудольф и Эрик убеждали меня, что мне не следует курить, лучше пить виски. На новогодней вечеринке они мне показали, как пить виски, и потом мне три дня было плохо. С тех пор я не курил, да и не пил тоже". Чучелы, споили ребенка. Хотя они были правы - не следует танцовщику курить (другое дело, что Эрик, конечно, давал эти мудрые советы, не выпуская сигареты из рук, ну да ладно, он как бы наглядное пособие: "Дети, не будьте такими"). Но виски пить в пятнадцать лет - это тоже последнее дело.
В 1972 году Селия Франка начала всерьез раздумывать об уходе с поста художественного руководителя Канадского национального балета. В качестве одного из возможных преемников она рассматривала Эрика Бруна, только что завершившего карьеру классического танцовщика. Во время тура Канадского национального балета в Лондоне Франка вместе с Бетти Олифант встретилась с Эриком, чтобы присмотреться к нему и понять, подходит он на эту должность или нет. Встреча состоялась - удивительно, но факт, - дома у Нуриева. Сам Рудольф в это время был в отъезде, а Эрик жил у него дома. В результате они втроем проговорили почти всю ночь - вернее, почти все время говорил только Эрик, Франка в какой-то момент уснула, а Бетти Олифант продержалась до конца. Но обе согласились потом, что в данный момент Эрик никак не подходит Канадскому национальному балету: "у него было не все в порядке со здоровьем, он очень сильно нервничал", - это слова Франки; а Бетти Олифант назвала его "невротичным" и даже "параноиком". Похоже, он и вправду был очень взвинчен и издерган в то время, и конечно, в таком состоянии он бы не смог работать нормально. Лишь через десять лет, в 1983 году, он все-таки стал во главе Канадского балета (причем в очень непростое для компании время) - и за три года сделал потрясающе много, фактически вывел компанию из экономического и художественного кризиса. Можно сказать, он стал кризисным менеджером Канадского национального балета - и после его внезапной смерти компания выстояла во многом еще и благодаря тому, что было заложено в "период Бруна".
31 декабря 1964 года Эрик Брун и Линн Сеймур исполнили главные партии в премьерном спектакле балета "Сильфида", в постановке Канадского национального. Первого января они снова вышли на сцену вместе - тоже с большим успехом. Эрик должен был появиться еще в трех спектаклях: второго, пятого и шестого января, но заявил об усталости (он и ставил "Сильфиду", и танцевал в ней главную роль) и попросил заменить его, и предложил в качестве замены - ну конечно, Нуриева. Был еще один кандидат - Эрл Краул, солист Канадского национального балета, но он должен был выступать в "Сильфиде" позднее, уже в январском национальном туре. Когда Эрик решил, что не станет выступать второго января, то сначала обратились к Краулу - и тот согласился подменить Эрика, хотя еще нетвердо знал роль (особенно мимическую часть). Затем Эрик ему позвонил и сказал, что нет, второго января будет выступать Рудольф. Для Эрла это было большим облегчением - еще и потому, что в программе второго января стояло па-де-де из "Корсара", и Эрлу вовсе не улыбалось сначала оттанцовывать это па-де-де, потом быстро переодеваться, менять грим и превращаться в Джеймса. Но не успел он вздохнуть и расслабиться, как ему позвонили снова - на этот раз это была Селия Франка, которая попросила Эрла все-таки станцевать в "Сильфиде" второго января, чтобы хватило времени как следует прорекламировать выступление Нуриева - уже в спектакле пятого января. Бедный Эрл только вздохнул, развел руками, взял под козырек и явился на репетицию. Линн Сеймур изо всех сил ему помогала и вообще была очаровательна, а вот Эрик, который по идее должен был готовить Эрла к выступлению, больше занимался Рудольфом, тоже разучивавшим партию Джеймса. Эрл живо вспоминал, как "Руди говорил: "Ну нет, нет, вот это я изменю, я сделаю это вот так", - а Эрик отвечал: "Нет, не меняй. Это Бурнонвиль. Ничего не меняй", - и все это они проделывали, пока я отчаянно старался подготовиться к выступлению". Ну вот что тут скажешь? Чучелы оба, и Эрик, и Рудик. Но к счастью, Эрл не ударил в грязь лицом и прекрасно выступил. Пятого января в "Сильфиде" появился Рудольф - и тоже с огромным успехом, ну, а шестого января, на последнем представлении, на сцену снова вышел Эрик.
В конце 1964/начале 1965 Канадский национальный балет поставил еще и "Щелкунчика", где выступал Фрэнк Шауфусс, танцовщик из Датского королевского балета. Вместе с ним в Канаду приехал его сын Петер (это был его первый контакт с Канадским национальным), которому тогда было 15 лет. Как он сам вспоминал: "Тогда я был совсем мальчишкой, и Рудольф и Эрик убеждали меня, что мне не следует курить, лучше пить виски. На новогодней вечеринке они мне показали, как пить виски, и потом мне три дня было плохо. С тех пор я не курил, да и не пил тоже". Чучелы, споили ребенка. Хотя они были правы - не следует танцовщику курить (другое дело, что Эрик, конечно, давал эти мудрые советы, не выпуская сигареты из рук, ну да ладно, он как бы наглядное пособие: "Дети, не будьте такими"). Но виски пить в пятнадцать лет - это тоже последнее дело.
В 1972 году Селия Франка начала всерьез раздумывать об уходе с поста художественного руководителя Канадского национального балета. В качестве одного из возможных преемников она рассматривала Эрика Бруна, только что завершившего карьеру классического танцовщика. Во время тура Канадского национального балета в Лондоне Франка вместе с Бетти Олифант встретилась с Эриком, чтобы присмотреться к нему и понять, подходит он на эту должность или нет. Встреча состоялась - удивительно, но факт, - дома у Нуриева. Сам Рудольф в это время был в отъезде, а Эрик жил у него дома. В результате они втроем проговорили почти всю ночь - вернее, почти все время говорил только Эрик, Франка в какой-то момент уснула, а Бетти Олифант продержалась до конца. Но обе согласились потом, что в данный момент Эрик никак не подходит Канадскому национальному балету: "у него было не все в порядке со здоровьем, он очень сильно нервничал", - это слова Франки; а Бетти Олифант назвала его "невротичным" и даже "параноиком". Похоже, он и вправду был очень взвинчен и издерган в то время, и конечно, в таком состоянии он бы не смог работать нормально. Лишь через десять лет, в 1983 году, он все-таки стал во главе Канадского балета (причем в очень непростое для компании время) - и за три года сделал потрясающе много, фактически вывел компанию из экономического и художественного кризиса. Можно сказать, он стал кризисным менеджером Канадского национального балета - и после его внезапной смерти компания выстояла во многом еще и благодаря тому, что было заложено в "период Бруна".
Живи, а то хуже будет
Гуляла сегодня в снегопад и крутила так и этак идею зимней "Жизели" - вернее, зимнего второго акта (на то он и "белый", в конце концов). Не знаю только, как это впихнуть в либретто, то ли сделать временной зазор между первым и вторым актом (но тогда возникнет резонный вопрос: почему Мирта не сразу обратила Жизель, а ждала до зимы), то ли просто устроить резкое похолодание (природа отзывается на смерть Жизели), внезапно все сковать льдом и присыпать снежком. В романтическом балете можно позволить себе повольничать с погодой. Зато как красиво могло бы получиться: заснеженный лес, виллисы, танцующие на поляне, - тоже белые и холодные, будто оледеневшие, и все цветы - и те, что приносит Альбрехт, и те, что приносит Жизель, и те, что у Мирты, - замерзшие, почерневшие, мертвые. И Альбрехт приходит на могилу Жизели - разумеется, одетый "по погоде", не только в плаще, но и закутанный в какие-нибудь меха, но когда он начинает танцевать, ему становится все жарче, он сбрасывает эту верхнюю одежду и танцует, и танцует, и в конце концов падает лицом на снег - чтобы умереть, может быть, не от изнеможения, не от танца, а от холода. В общем, все это надо обдумать, но идея мне нравится.
Только я еще поняла, что хотела бы увидеть эту зимнюю "Жизель" только с Карлой Фраччи и с Эриком Бруном, а это, увы, никак невозможно на нашем свете. Остается лишь фантазировать и представлять себе во всех подробностях эту ледяную зимнюю ночь, луну, деревья в инее, снежную поляну - и виллис, стоящих в кругу, Альбрехта-Бруна, падающего ничком на снег, и Жизель-Фраччи, склоняющуюся над ним и согревающую его своими прикосновениями.
Хочу машину времени, много денег, свой театр и все это поставить.
Только я еще поняла, что хотела бы увидеть эту зимнюю "Жизель" только с Карлой Фраччи и с Эриком Бруном, а это, увы, никак невозможно на нашем свете. Остается лишь фантазировать и представлять себе во всех подробностях эту ледяную зимнюю ночь, луну, деревья в инее, снежную поляну - и виллис, стоящих в кругу, Альбрехта-Бруна, падающего ничком на снег, и Жизель-Фраччи, склоняющуюся над ним и согревающую его своими прикосновениями.
Хочу машину времени, много денег, свой театр и все это поставить.
суббота, 24 января 2015
Живи, а то хуже будет
Нашла пару отрывков из "Here We Come" - балетного номера, поставленного Эриком Бруном в 1978 году для школы Национального Канадского балета. А в 2014 году этот номер исполнили ученики школы Гамбургского балета, да-да, моего любимого Гамбургского балета, где уже сорок лет с лишним работает Джон Ноймайер (на youtube есть два прелестных ролика, в которых друзья, коллеги и танцовщики поздравляют Ноймайера с сорокалетием работы в Гамбурге, и, среди всего прочего, заявляют: "Сорок лет - это хорошо. Но пятьдесят - лучше!" - и я с ними согласна, пусть Ноймайер работает и пятьдесят, и шестьдесят, и сто лет).
Хореография очень приятная, мальчики-морячки прекрасно танцуют, жаль только - нельзя увидеть номер целиком. Ну, хоть отрывки есть, и то хорошо, и здорово, что и хореографические работы Эрика не забывают. А еще надо сказать, что хоть танец и не "контактный", но это сочетание морской формы и мужского танца производит впечатление чего-то весьма гомоэротического. Но может быть, это только мне так кажется.
Хореография очень приятная, мальчики-морячки прекрасно танцуют, жаль только - нельзя увидеть номер целиком. Ну, хоть отрывки есть, и то хорошо, и здорово, что и хореографические работы Эрика не забывают. А еще надо сказать, что хоть танец и не "контактный", но это сочетание морской формы и мужского танца производит впечатление чего-то весьма гомоэротического. Но может быть, это только мне так кажется.
пятница, 23 января 2015
Живи, а то хуже будет
Хочу переписать из книги Каваны одно из самых печальных писем Эрика Рудольфу. Оно не датировано, Кавана приводит его, рассказывая о 1967 годе - когда до окончания их романа было уже рукой подать. Тон письма и вправду прощальный и очень горький. И даже не знаешь, что тяжелее: писать такие письма или получать их.
My dearest Rudic,
I am suddenly awake in the middle of this terrible night, and feel very strangely that I know something about you, that I did not know before, or understand. <...> Suddenly I see very clearly why you cannot be alone. I had hoped and believed you were able to wait for me, till I could come to London. I would have believed you loved me, like I do and still do with all my heart and soul. If your secret is, that it is impossible for you to be alone, that there must be someone with you, then perhaps this letter is already to late. <...> This night I saw you, before I woke up, your life, as it has been before you met me, and I saw it continue without me, with others. <...> It was a dream, but not a good one. <...> If your nature is <...> that you are even afraid of staying one or two nights alone <...> then you don't really know true love. I would like to believe you do and if you are not with someone else already <...> then you can give me all the strenghts, all my belief and hope back, by writing or calling me to tell that you are able and strong enough in your love to wait for me. If I do not hear it from you, I shall understand. My love for you will remain the same always and any way. <...> God bless you and give you strength when you should need it the most.
Карла Фраччи вспоминала, как весной 1967 года, когда они выступали с Эриком в качестве гест-старс с АБТ в Нью-Йорке, он однажды сказал ей о Рудольфе: "Я люблю его, но у меня нет сил быть с ним". Тогда же Рудольф и Марго Фонтейн выступали в Метрополитен Опера. Как говорила Карла, "может быть, именно тогда Эрик начал понимать, что дольше так продолжаться не может". В общем, так и получилось - в следующем году, в 1968. А в июле 1969 года (если я ничего не путаю, потому что Кавана далеко не всегда внятно указывает годы) Эрик прислал Рудольфу маленькое письмо:
Just a little note to say hello. <...> It just occured to me that this will be first summer we are not in France together, it feels kind of sad but maybe it's the beginning of something new. <...> I think of you very often and hope that I sometimes am a good thought to you too. <...>
My dearest Rudic,
I am suddenly awake in the middle of this terrible night, and feel very strangely that I know something about you, that I did not know before, or understand. <...> Suddenly I see very clearly why you cannot be alone. I had hoped and believed you were able to wait for me, till I could come to London. I would have believed you loved me, like I do and still do with all my heart and soul. If your secret is, that it is impossible for you to be alone, that there must be someone with you, then perhaps this letter is already to late. <...> This night I saw you, before I woke up, your life, as it has been before you met me, and I saw it continue without me, with others. <...> It was a dream, but not a good one. <...> If your nature is <...> that you are even afraid of staying one or two nights alone <...> then you don't really know true love. I would like to believe you do and if you are not with someone else already <...> then you can give me all the strenghts, all my belief and hope back, by writing or calling me to tell that you are able and strong enough in your love to wait for me. If I do not hear it from you, I shall understand. My love for you will remain the same always and any way. <...> God bless you and give you strength when you should need it the most.
Карла Фраччи вспоминала, как весной 1967 года, когда они выступали с Эриком в качестве гест-старс с АБТ в Нью-Йорке, он однажды сказал ей о Рудольфе: "Я люблю его, но у меня нет сил быть с ним". Тогда же Рудольф и Марго Фонтейн выступали в Метрополитен Опера. Как говорила Карла, "может быть, именно тогда Эрик начал понимать, что дольше так продолжаться не может". В общем, так и получилось - в следующем году, в 1968. А в июле 1969 года (если я ничего не путаю, потому что Кавана далеко не всегда внятно указывает годы) Эрик прислал Рудольфу маленькое письмо:
Just a little note to say hello. <...> It just occured to me that this will be first summer we are not in France together, it feels kind of sad but maybe it's the beginning of something new. <...> I think of you very often and hope that I sometimes am a good thought to you too. <...>
With much love,
Erik
Erik
четверг, 22 января 2015
Живи, а то хуже будет
Кажется, я поняла, в какой-такой "Весне священной" мог танцевать Эрик Брун. Хотя все равно не поняла, как ему это удалось - если ему это удалось. В 1978 году Константин Патсалас поставил "Весну" в Канадском национальном балете, так что - почему бы и нет? - Эрик вполне мог принять в ней участие, ведь, несмотря на свой уход со сцены в конце 1971 года, через пару лет он на эту сцену вернулся, и причем, как выясняется, выступал не только в характерных ролях (так, например, в одном гала-концерте он появился в роли Яна из "Фрекен Юлии" - а это вполне себе танцевальная роль, одна из знаковых в карьере Эрика). Так что - все возможно. Хотя это было бы очень забавно: Эрик затанцовывает себя до смерти в постановке своего любовника.
Живи, а то хуже будет
Мне стыдно, да. Единственная внятная мысль после фильма "Портрет Жизели": как я завидую Патрику, он целуется с Карлой Фраччи! Я тоже так хочу! Нет, если серьезно, фильм очень интересный, нарезка из разных версий "Жизели" (со Спесивцевой, с Марковой, с Алисией Алонсо, с Иветт Шовире, с Улановой, с Фраччи, с Макаровой) - прекрасная, хотя все время хочется еще и побольше, сам Патрик Долин, конечно, жжет и пепелит, и хвастается, что Дягилев его звал "бэби", и один только минус даже не у фильма, а у рипа - звук очень сильно убегает вперед, смотреть тяжеловато. Но Карла Фраччи... нет, не могу, она так прекрасна, что я официально заявляю: влюбилась в нее по уши. Теперь оставлю здесь ее фотографию, а сама пойду спать, и пусть Карла мне приснится.
среда, 21 января 2015
Живи, а то хуже будет
Копала перед сном англоязычный балетный форум, узнала, что:
1) "Лебединое озеро" в постановке Эрика для Канадского национального балета было все-таки записано для телевидения и где-то хранится, дожидаясь своего часа. Запись 1967 года, цветная, шестьдесят две минуты, партию Зигфрида исполнил сам Эрик, а партию Черной королевы (она заменила Ротбарта в бруновской постановке) - Селия Франка, совершенно удивительная женщина.
2) один из юзеров рассказывал о своих самых ярких балетных впечатлениях и среди всего прочего назвал Эрика Бруна в роли... все твердо стоят на ногах?.. Избранницы в "Весне священной"! Теперь мне не избавиться от чудного видения: Эрик в платье и гриме (и с косами!) Избранницы из постановки Нижинского. Но вообще странно, я нигде больше не встречала информации о том, что Эрик танцевал в "Весне священной", да еще и исполнил такую необычную роль. Но... приедет Мейнерц, Мейнерц нас рассудит, он наверняка знает, где там Эрик танцевал.
3) пара слов о "Жизели", как всегда. В 1955 году Эрик танцевал в "Жизели" АБТ с Алисией Марковой - и, как сам потом вспоминал, был поражен тем, что какой-то "единой" версии постановки в АБТ не существовало, и Маркова легко и естественно танцевала попеременно в очень разных интерпретациях "Жизели". Так, когда она танцевала с Игорем Юшкевичем, то в конце первого акта Жизель умирала на руках своей матери, а несчастный Альбрехт бросался за утешением к Батильде и склонял голову ей на плечо. Сам Готье, соавтор либретто, это придумал и прописал, но на мой взгляд - это фу какая гадость, и слава богу, что в более поздних постановках от этого, кажется, стали отказываться: пусть Жизель чаще продолжала умирать в объятиях своей матери, а не Альбрехта, но Батильда вовсе не спешила утешать Альбрехта, а отворачивалась от него и уходила (а Альбрехта утешал оруженосец). Ну вот, а когда Маркова танцевала с Бруном, то сказала ему, что предпочитает "долинскую" версию: Жизель умирает в руках Альбрехта, и тот ее обнимает, пока занавес опускается (это я видела в версии с Бессмертновой и Лавровским). Впрочем, Долин вообще играл очень влюбленного в Жизель Альбрехта.
В том же обсуждении один юзер вспомнил, как на одном представлении (я думаю, правда, это были уже шестидесятые годы) в па-де-де с цветами во втором акте Эрик прямо в прыжке ловил цветы, которые бросала ему Жизель. В фильме 1969 года он, правда, их не ловит, но пытается поймать, не дожидаясь, когда они упадут на землю (в других версиях Альбрехты обычно делают прыжок после того, как цветок падает на землю). А другой юзер вспомнил, как Долин говорил его приятелю, что в его времена все Альбрехты ловили цветы Жизели прямо в воздухе. Если танцовщик этого не делал, это был признак того, что он не в форме. Правда, я не знаю, не привирал ли бэби ради красного словца, с него бы сталось. Эх, хотела бы я найти "Жизель" с Марковой и Долиным, ну хоть какие-нибудь большие танцевальные отрывки. А то все, что мне пока удалось выудить на ютюбе - мимическую сцену с ромашкой. В ней, конечно, видно, что Маркова очаровательна, а у Долина красивые ноги, но мне этого мало.
1) "Лебединое озеро" в постановке Эрика для Канадского национального балета было все-таки записано для телевидения и где-то хранится, дожидаясь своего часа. Запись 1967 года, цветная, шестьдесят две минуты, партию Зигфрида исполнил сам Эрик, а партию Черной королевы (она заменила Ротбарта в бруновской постановке) - Селия Франка, совершенно удивительная женщина.
2) один из юзеров рассказывал о своих самых ярких балетных впечатлениях и среди всего прочего назвал Эрика Бруна в роли... все твердо стоят на ногах?.. Избранницы в "Весне священной"! Теперь мне не избавиться от чудного видения: Эрик в платье и гриме (и с косами!) Избранницы из постановки Нижинского. Но вообще странно, я нигде больше не встречала информации о том, что Эрик танцевал в "Весне священной", да еще и исполнил такую необычную роль. Но... приедет Мейнерц, Мейнерц нас рассудит, он наверняка знает, где там Эрик танцевал.
3) пара слов о "Жизели", как всегда. В 1955 году Эрик танцевал в "Жизели" АБТ с Алисией Марковой - и, как сам потом вспоминал, был поражен тем, что какой-то "единой" версии постановки в АБТ не существовало, и Маркова легко и естественно танцевала попеременно в очень разных интерпретациях "Жизели". Так, когда она танцевала с Игорем Юшкевичем, то в конце первого акта Жизель умирала на руках своей матери, а несчастный Альбрехт бросался за утешением к Батильде и склонял голову ей на плечо. Сам Готье, соавтор либретто, это придумал и прописал, но на мой взгляд - это фу какая гадость, и слава богу, что в более поздних постановках от этого, кажется, стали отказываться: пусть Жизель чаще продолжала умирать в объятиях своей матери, а не Альбрехта, но Батильда вовсе не спешила утешать Альбрехта, а отворачивалась от него и уходила (а Альбрехта утешал оруженосец). Ну вот, а когда Маркова танцевала с Бруном, то сказала ему, что предпочитает "долинскую" версию: Жизель умирает в руках Альбрехта, и тот ее обнимает, пока занавес опускается (это я видела в версии с Бессмертновой и Лавровским). Впрочем, Долин вообще играл очень влюбленного в Жизель Альбрехта.
В том же обсуждении один юзер вспомнил, как на одном представлении (я думаю, правда, это были уже шестидесятые годы) в па-де-де с цветами во втором акте Эрик прямо в прыжке ловил цветы, которые бросала ему Жизель. В фильме 1969 года он, правда, их не ловит, но пытается поймать, не дожидаясь, когда они упадут на землю (в других версиях Альбрехты обычно делают прыжок после того, как цветок падает на землю). А другой юзер вспомнил, как Долин говорил его приятелю, что в его времена все Альбрехты ловили цветы Жизели прямо в воздухе. Если танцовщик этого не делал, это был признак того, что он не в форме. Правда, я не знаю, не привирал ли бэби ради красного словца, с него бы сталось.
Эх, хотела бы я найти "Жизель" с Марковой и Долиным, ну хоть какие-нибудь большие танцевальные отрывки. А то все, что мне пока удалось выудить на ютюбе - мимическую сцену с ромашкой. В ней, конечно, видно, что Маркова очаровательна, а у Долина красивые ноги, но мне этого мало.
вторник, 20 января 2015
Живи, а то хуже будет
Начинаю день с конспектирования датской грамматики, днем перевожу с африканского французского, вечером читаю Кавану по-английски. Не знаю, надолго ли меня хватит, но пока что такой режим дня доставляет мне огромное удовольствие. Датский - очень интересный язык, и я радуюсь, что учила немецкий раньше, теперь мне легче ориентироваться в грамматическом строе датского. Так что надеюсь, что когда придет мне книга про Эрика, я сумею потихоньку ее... ну не прочитать, но хотя бы разобрать кое-что.
А пока никак не могу оставить в покое Кавану - хотя уже прочитала ее до конца, вернее - до середины, потому что и начинала с середины, со встречи Эрика и Рудика, добралась до конца, а потом принялась читать с самого начала, и вот, уже сделала круг, и опять читаю о том, как Мария Толчиф на свою голову свела эту парочку. Интересно, что Солуэй мимоходом, но вполне определенно утверждала о том, что у Марии и Эрика тоже была краткая, но очень интенсивная связь. Кавана не подтверждает информацию именно о связи (романе, сексе и проч.), но пишет, что Мария действительно была от Эрика без ума ("наверно, даже влюблена" - как признавалась она сама). Ну, а Эрик, хоть и выступал с ней успешно в 1959/60 годах в Нью-Йорк Сити Балле, но получал меньше удовольствия от их партнерства - Мария была слишком требовательна и эмоциональна, а Эрик еще и переживал из-за очень неровных отношений с Баланчиным. Потом он вернулся в Данию, но в начале лета 1960 года снова встретился с Марией - в шестимесячном туре Американ Балле Тиэтр по странам восточного блока. Кстати, именно тогда Рудольф увидел Эрика "вживую" - не на сцене (когда АБТ прибыл в Ленинград, Рудольфа услали в тур по Восточной Германии), а в зале Большого театра, вместе с Марией и Люсией Чейз. Причем, как вспоминал сам Рудольф, он очень хотел подойти к Эрику и заговорить с ним, и даже приготовил несколько подходящих фраз, но не знал, что сказать Марии, хоть и понимал, что это будет невежливо. И все-таки решился подойти, но его на полпути перехватили доброжелатели и прошипели, чтоб он и думать не смел беседовать с иностранцами, потому что тогда его карьере будет конец. И Рудольф упустил шанс познакомиться с Эриком на "своей территории", в СССР.
Ну, а во время восточного тура АБТ Мария постепенно становилась "требовательной и агрессивной", и в конце концов Эрик заявил, что их партнерство окончено, и что он больше "не желает танцевать с ней, разговаривать с ней и даже видеть ее снова". Потом, правда, когда напряжение ослабло, они снова пересекались и выступали вместе, а осенью 1961 года новый директор Королевского датского балета вынудил Эрика пригласить Марию в Копенгаген (хотя Эрик был твердо намерен не пересекаться с ней вне театра). Ну, а Мария приняла приглашение - и привезла с собой Рудольфа.
Занятно читать о том, как в этот период в Копенгагене Рудольф хвостом ходил за Эриком. Мария вспоминала, что Рудольф сидел у Эрика в гримерке и просто смотрел на него, смотрел, как Эрик гримируется, как завязывает галстук... Немудрено, что Эрик быстро почувствовал себя неуютно и начал бегать от этого внимания. Глен Тетли вспоминал, как однажды Эрик пил с ним и Скоттом Дугласом в баре и жаловался, что и Мария его достает, и от этого "русского мальчика" покоя нет. "Ну, он подождет!" - цинично добавил при этом Эрик и "довольно-таки зловеще, мефистофельски" рассмеялся. Впрочем, тут же раздался возмущенный вопль, потому что Рудольф, бывший в том баре, был вне себя - ведь на него не обращали внимания. Он выбежал вон, а Эрик ухмыльнулся и отправился за ним. Мария же добавляла, что когда на следующий день зашла к Рудольфу в комнату, чтобы вместе отправиться в класс (они жили в одном отеле), то Рудольфа там не было, он приехал прямо в театр вместе с Эриком. "Готова поспорить, что они провели ночь вместе", - заключила Мария. Вскоре Эрик и Рудольф вдвоем переехали в другой отель, а их отношения с Марией стали очень напряженными, даже мучительными - для всех троих.
А пока никак не могу оставить в покое Кавану - хотя уже прочитала ее до конца, вернее - до середины, потому что и начинала с середины, со встречи Эрика и Рудика, добралась до конца, а потом принялась читать с самого начала, и вот, уже сделала круг, и опять читаю о том, как Мария Толчиф на свою голову свела эту парочку. Интересно, что Солуэй мимоходом, но вполне определенно утверждала о том, что у Марии и Эрика тоже была краткая, но очень интенсивная связь. Кавана не подтверждает информацию именно о связи (романе, сексе и проч.), но пишет, что Мария действительно была от Эрика без ума ("наверно, даже влюблена" - как признавалась она сама). Ну, а Эрик, хоть и выступал с ней успешно в 1959/60 годах в Нью-Йорк Сити Балле, но получал меньше удовольствия от их партнерства - Мария была слишком требовательна и эмоциональна, а Эрик еще и переживал из-за очень неровных отношений с Баланчиным. Потом он вернулся в Данию, но в начале лета 1960 года снова встретился с Марией - в шестимесячном туре Американ Балле Тиэтр по странам восточного блока. Кстати, именно тогда Рудольф увидел Эрика "вживую" - не на сцене (когда АБТ прибыл в Ленинград, Рудольфа услали в тур по Восточной Германии), а в зале Большого театра, вместе с Марией и Люсией Чейз. Причем, как вспоминал сам Рудольф, он очень хотел подойти к Эрику и заговорить с ним, и даже приготовил несколько подходящих фраз, но не знал, что сказать Марии, хоть и понимал, что это будет невежливо. И все-таки решился подойти, но его на полпути перехватили доброжелатели и прошипели, чтоб он и думать не смел беседовать с иностранцами, потому что тогда его карьере будет конец. И Рудольф упустил шанс познакомиться с Эриком на "своей территории", в СССР.
Ну, а во время восточного тура АБТ Мария постепенно становилась "требовательной и агрессивной", и в конце концов Эрик заявил, что их партнерство окончено, и что он больше "не желает танцевать с ней, разговаривать с ней и даже видеть ее снова". Потом, правда, когда напряжение ослабло, они снова пересекались и выступали вместе, а осенью 1961 года новый директор Королевского датского балета вынудил Эрика пригласить Марию в Копенгаген (хотя Эрик был твердо намерен не пересекаться с ней вне театра). Ну, а Мария приняла приглашение - и привезла с собой Рудольфа.
Занятно читать о том, как в этот период в Копенгагене Рудольф хвостом ходил за Эриком. Мария вспоминала, что Рудольф сидел у Эрика в гримерке и просто смотрел на него, смотрел, как Эрик гримируется, как завязывает галстук... Немудрено, что Эрик быстро почувствовал себя неуютно и начал бегать от этого внимания. Глен Тетли вспоминал, как однажды Эрик пил с ним и Скоттом Дугласом в баре и жаловался, что и Мария его достает, и от этого "русского мальчика" покоя нет. "Ну, он подождет!" - цинично добавил при этом Эрик и "довольно-таки зловеще, мефистофельски" рассмеялся. Впрочем, тут же раздался возмущенный вопль, потому что Рудольф, бывший в том баре, был вне себя - ведь на него не обращали внимания. Он выбежал вон, а Эрик ухмыльнулся и отправился за ним. Мария же добавляла, что когда на следующий день зашла к Рудольфу в комнату, чтобы вместе отправиться в класс (они жили в одном отеле), то Рудольфа там не было, он приехал прямо в театр вместе с Эриком. "Готова поспорить, что они провели ночь вместе", - заключила Мария. Вскоре Эрик и Рудольф вдвоем переехали в другой отель, а их отношения с Марией стали очень напряженными, даже мучительными - для всех троих.
Живи, а то хуже будет
Досмотрела очередную "Жизель" - на этот раз с Бессмертновой и Лавровским, запись 1975 года. Завести, что ли, отдельный жизелевский тэг, что-то я много пишу об этом балете. Но сейчас будет пост злой, может быть, даже несправедливый. Мне очень не понравилась эта версия - причем настолько не понравилась, что два маленьких акта (они сильно ужаты, первый длится чуть более получаса, второй - ну, минут сорок) я одолела только за два вечера, и после первого акта срочно "заедала" впечатление "Жизелью" с Фраччи и Бруном, а после второго акта - стала пересматривать "Жизель" с Сеймур и Нуриевым. Контраст настолько ярок, что - ох, сейчас скажу кое-что крамольное, берегитесь, - понимаешь, что весь этот авторитет "русского балета", "советского балета", "Кировского и Большого балета" в то время был скорее дутым, чем реальным. Вот эту скучную, безнадежно старомодную, кое-как слепленную постановку выдают за достижение, а Бессмертнову и Лавровского объявляют чуть ли не лучшими Жизелью и Альбрехтом вообще. Нет, ну если слаще морковки ничего не есть и только эту постановку и видеть, тогда конечно. Но я думаю, что если б я увидела именно эту "Жизель" первой, я бы никогда этим балетом не заинтересовалась.
Бурчание и ворчание
Бурчание и ворчание
воскресенье, 18 января 2015
Живи, а то хуже будет
Ну и чтобы на сегодня закрыть тему "Сильфиды" - вот сцена из постановки Канадского национального балета 1964/65 года. Эрик тогда поставил "Сильфиду" и танцевал там роль Джеймса, роль Сильфиды исполнила Линн Сеймур. Именно тогда и произошла знаменитая история, когда вскоре после премьеры Эрик растянул колено и предложил Нуриеву заменить его на одном спектакле. Нуриев согласился, в сжатые сроки разучил роль и выступил с огромным успехом, получив девятнадцать вызовов под занавес. Рудимания была в разгаре. Ну, а Эрик "вдруг чудом выздоровел" (по словам Нуриева) и буквально на следующий день снова вышел в роли Джеймса, "танцевал так, как никогда больше не танцевал ни до, ни после" (это слова Бетти Олифант) и получил двадцать пять вызовов.
Это сцена из второго акта: умирающая Сильфида прощается с Джеймсом.
Интересно, что в этой постановке - по крайней мере, во втором акте, - Джеймс появляется без куртки, только в рубашке. И ох, до чего Эрику идут роли страдающих и самоугрызающихся героев.
Да, еще забыла рассказать: вообще-то Эрик был от Сеймур не в восторге, да и пригласил ее в спектакль только по совету Рудольфа. И на репетициях не скрывал своего разочарования: Линн казалась ему слишком "земной" для Сильфиды, недостаточно воздушной и легкой. В результате именно Рудольф помогал Линн разучивать роль, и они очень крепко сдружились.
Это сцена из второго акта: умирающая Сильфида прощается с Джеймсом.
Интересно, что в этой постановке - по крайней мере, во втором акте, - Джеймс появляется без куртки, только в рубашке. И ох, до чего Эрику идут роли страдающих и самоугрызающихся героев.
Да, еще забыла рассказать: вообще-то Эрик был от Сеймур не в восторге, да и пригласил ее в спектакль только по совету Рудольфа. И на репетициях не скрывал своего разочарования: Линн казалась ему слишком "земной" для Сильфиды, недостаточно воздушной и легкой. В результате именно Рудольф помогал Линн разучивать роль, и они очень крепко сдружились.
Живи, а то хуже будет
Наконец-то посмотрела целиком "Сильфиду" Бурнонвиля - постановку Королевского датского балета 1988 года. Партию Сильфиды исполняет Лиз Йеппесен, партию Джеймса - Николай Хюббе. К сожалению, они мне не то чтобы не понравились, но оставили равнодушными. Особенно Хюббе, танцевавший довольно бравурно и темпераментно, но, на мой дилетантский взгляд, "грязновато" (особенно если сравнивать с Бруном в той же роли, ну, что я могу поделать, Брун для меня - эталон). Он красив, но образа он не создает, смотреть на него не очень интересно. Йеппесен - ну, ничего, Сильфида как Сильфида, но я не могу не вспоминать Фраччи, которая изумительно играла легкое, лукавое, воздушное существо, очаровывавшее и Джеймса, и зрителя с первого взгляда. Ну, а что касается постановки в целом - насколько я понимаю, она максимально приближена к классическому варианту, а потому на две трети состоит из мимических сцен, и только треть - танцевальная. От мимирования очень быстро устаешь и начинаешь ворчать: давайте, мол, уже потанцуем. Но и когда начинают танцевать, то большого удовольствия не получаешь: все хорошо, но не прекрасно.
И все-таки стоило посмотреть эту "Сильфиду", потому что, во-первых, там в первом акте с коротеньким соло появляется девятнадцатилетний Ллойд Риггинс! Ах ты боже мой, он такой милый. Конечно, еще совсем юный, но очаровательный, и потом я его все вылавливала взглядом в общем танце и радовалась (а теперь вот, в конце 14 года, Риггинс поставил у Ноймайера еще один классический балет Бурнонвиля - "Неаполь"). А во-вторых, в этой "Сильфиде" совершенно потрясающая Мэдж - Сорелла Энглунд. Она затмевает танцующих главных героев в два счета - рыжая, лохматая, жилистая, с огромными глазами и ехидной ухмылкой, и откровенно сексуальная. Ее совместные сцены с Джеймсом наполнены сильнейшим эротическим напряжением, кажется - еще чуть-чуть, и она попросту поимеет этого робкого юнца, который мечется между Сильфидой и невестой Эффи, мечтой и реальностью. Без Мэдж этот балет был бы невыносимо пресным - и в Сильфиде Йеппесен, и в Джеймсе Хюббе нет искорки, огонька, они плосковаты и скучноваты. Мэдж держит на плаву всю эту постановку.
Вот теперь мне еще сильнее хочется увидеть, как Мэдж играл мужчина. Ладно-ладно, сами понимаете, мне хочется увидеть, как Мэдж играл вполне определенный мужчина - все тот же Эрик Брун. Но я понимаю, что пока это вряд ли возможно (разве что выпустят на двд ту документалку о нем, о которой я писала, а там вроде бы есть отрывок из "Сильфиды" 1974 года, где Брун играл Мэдж, а Нуриев был Джеймсом). Сорелла Энглунд в одном интервью сказала, что по ее ощущениям, если Мэдж играет женщина, то в ее противостоянии с Джеймсом сильнее проявляется эротический подтекст (что справедливо и для самой Энглунд в этой роли), а если Мэдж играет мужчина, то противостояние превращается в поединок характеров, почти в борьбу за власть. Но все это очень индивидуально.
Еще интересная деталь: мне казалось (где-то я читала), что Сильфида умирает из-за того, что Джеймс накидывает на нее отравленный шарф, что дала ему Мэдж. Но оказывается - нет, шарф не отравлен, он только помогает поймать, удержать Сильфиду, а сами прикосновения Джеймса оказываются смертельными для нее. Но тут надо читать подробно, может быть, в разных постановках по-разному. Пересмотрела "выжимку" с Фраччи и Бруном: пожалуй, да, и там Сильфиде становится плохо не от шарфа, а от прикосновений Джеймса. И еще любопытная деталь: Джеймс в исполнении Бруна целует Сильфиде руку, зато Джеймс в исполнении Хюббе впивается Сильфиде в шею, и есть в этом что-то вампирическое.
В общем, есть повод теперь посмотреть другие версии "Сильфиды", сравнить, в том числе, поцелуи Джеймса. Я еще скачала версию Йохана Кобборга, поставленную в Большом, буду смотреть. Судя по отзывам, там тоже интересная Мэдж: она уже не старая ведьма, а скорее молодая и привлекательная колдунья, тоже весьма сексуальная. И в конце, торжествуя победу над униженным, раздавленным горем Джеймсом,она сбрасывает клетчатые юбки - и оказывается в длинной белой пачке, как у сильфид а, нет, сейчас заглянула в скачанное - не сбрасывает, а просто приподнимает эти юбки, показывая край пачки. Не так эффектно, конечно, ну да ладно. Так что получается, что в версии Кобборга Мэдж - это падшая сильфида, бывшая сильфида. Хотя сильфиды падшими и бывшими не бывают. И конечно, неизбежно возникают вопросы: почему же для нее тогда человеческие прикосновения не смертельны и как вообще она дошла до жизни такой? - но это не так уж важно, лично мне просто нравится такой поворот.
И все-таки стоило посмотреть эту "Сильфиду", потому что, во-первых, там в первом акте с коротеньким соло появляется девятнадцатилетний Ллойд Риггинс! Ах ты боже мой, он такой милый. Конечно, еще совсем юный, но очаровательный, и потом я его все вылавливала взглядом в общем танце и радовалась (а теперь вот, в конце 14 года, Риггинс поставил у Ноймайера еще один классический балет Бурнонвиля - "Неаполь"). А во-вторых, в этой "Сильфиде" совершенно потрясающая Мэдж - Сорелла Энглунд. Она затмевает танцующих главных героев в два счета - рыжая, лохматая, жилистая, с огромными глазами и ехидной ухмылкой, и откровенно сексуальная. Ее совместные сцены с Джеймсом наполнены сильнейшим эротическим напряжением, кажется - еще чуть-чуть, и она попросту поимеет этого робкого юнца, который мечется между Сильфидой и невестой Эффи, мечтой и реальностью. Без Мэдж этот балет был бы невыносимо пресным - и в Сильфиде Йеппесен, и в Джеймсе Хюббе нет искорки, огонька, они плосковаты и скучноваты. Мэдж держит на плаву всю эту постановку.
Вот теперь мне еще сильнее хочется увидеть, как Мэдж играл мужчина. Ладно-ладно, сами понимаете, мне хочется увидеть, как Мэдж играл вполне определенный мужчина - все тот же Эрик Брун. Но я понимаю, что пока это вряд ли возможно (разве что выпустят на двд ту документалку о нем, о которой я писала, а там вроде бы есть отрывок из "Сильфиды" 1974 года, где Брун играл Мэдж, а Нуриев был Джеймсом). Сорелла Энглунд в одном интервью сказала, что по ее ощущениям, если Мэдж играет женщина, то в ее противостоянии с Джеймсом сильнее проявляется эротический подтекст (что справедливо и для самой Энглунд в этой роли), а если Мэдж играет мужчина, то противостояние превращается в поединок характеров, почти в борьбу за власть. Но все это очень индивидуально.
Еще интересная деталь: мне казалось (где-то я читала), что Сильфида умирает из-за того, что Джеймс накидывает на нее отравленный шарф, что дала ему Мэдж. Но оказывается - нет, шарф не отравлен, он только помогает поймать, удержать Сильфиду, а сами прикосновения Джеймса оказываются смертельными для нее. Но тут надо читать подробно, может быть, в разных постановках по-разному. Пересмотрела "выжимку" с Фраччи и Бруном: пожалуй, да, и там Сильфиде становится плохо не от шарфа, а от прикосновений Джеймса. И еще любопытная деталь: Джеймс в исполнении Бруна целует Сильфиде руку, зато Джеймс в исполнении Хюббе впивается Сильфиде в шею, и есть в этом что-то вампирическое.
В общем, есть повод теперь посмотреть другие версии "Сильфиды", сравнить, в том числе, поцелуи Джеймса. Я еще скачала версию Йохана Кобборга, поставленную в Большом, буду смотреть. Судя по отзывам, там тоже интересная Мэдж: она уже не старая ведьма, а скорее молодая и привлекательная колдунья, тоже весьма сексуальная. И в конце, торжествуя победу над униженным, раздавленным горем Джеймсом,
суббота, 17 января 2015
Живи, а то хуже будет
Пыталась посмотреть относительно современную постановку "Жизели" - 2006 год, с Алиной Кожокару и Йоханом Кобборгом. Не вышло: быстро заскучала, стала проматывать номера, потом вовсе выключила. Кожокару прекрасно танцует, но играет не то чтобы дурно, нет, но неинтересно. И с Кобборгом та же беда (для меня): танцует хорошо, играет скучно. Просто не веришь в такого Альбрехта - ну да, есть на сцене танцовщик, ходит, танцует, что-то изображает. А Альбрехта в нем я не вижу. И с Жизелью та же беда. Но бог с ними, не зашло, так не зашло, я из-за этого бы и писать пост не стала. Но я дошла до второго акта, посмотрела на тамошних виллис и стала хохотать. Потому что у этих виллис - вполне такие заметные крылышки, как у сильфид в балете "Сильфида". Типа нежный привет Бурнонвилю. Тут мне стало интересно, что в других постановках, потому что раньше я никаких крылышек у виллис не замечала: либо их не было, либо они были не такими заметными. Стала проверять. Итак, в "Жизели" 1956 года с Улановой у виллис крылышки есть, но они белые, странной формы, и больше всего напоминают банты на талии. В "Жизели" 1975 года с Бессмертновой и Лавровским крылышки есть - и они уже не так похожи на банты. В "Жизели" 1969 года с Фраччи и Бруном виллисы бескрылые. В "Жизели" 1977 года с Макаровой и Барышниковым - тоже крылышек нет. В "Жизели" 1979 года с Сеймур и Нуриевым крылышки есть, но такие маленькие и прозрачные, что я их даже не заметила, пока специально не присмотрелась. В "Жизели" 1980 года с Фраччи и Нуриевым крылышек опять-таки нет. А в общем, я почитала обсуждение на своем любимом англобалетном форуме и поняла, что тут каждый постановщик действует по своему усмотрению - одни оставляют крылышки, другие их ликвидируют. Мне кажется, без крылышек лучше, или уж по крайней мере, без таких откровенно "сильфидиных" крылышек, как в версии 2006 года. А то не знаю, у кого какие возникают мысли, но я сначала решила, что виллисы - это очень рассерженные сильфиды (после того, как Джеймс нечаянно убил их подругу), а потом подумала, что может быть, днем они - мирные и милые сильфиды, порхают себе по лесу, кружат головы всяким беспечным юнцам, а по ночам преображаются и начинают убивать. И горе тому Джеймсу, которому сильфида назначит свидание в полночь в лесочке, живым он оттуда уже не вернется. Я считаю, из этого можно было бы сделать шикарный кроссовер двух балетов. Неужели до сих пор никто за это не взялся? Жаль. Могло бы получиться очень весело. Хотя... эх, вернуться бы лет этак на пятьдесят назад, когда Эрик Брун и Карла Фраччи вдвоем танцевали. И я прямо вижу сцену из кроссоверного балета: сильфиды-виллисы, кокетливо ухмыляясь, пытаются затанцевать Джеймса (в исполнении Бруна, конечно) до смерти. Но к счастью, наступает рассвет, сильфиды приходят в себя и снова становятся милыми, добрыми и приветливыми. Правда, не знаю, легче ли от этого бедному, выбившемуся из сил Джеймсу. А впрочем, так ему и надо, говорила же ему старуха Мэдж: не водись с сильфидами, не водись, а то хуже будет.