Живи, а то хуже будет
Я пока даже не вгрызаюсь в эту книгу, а точу об нее зубы, покусываю то там, то здесь, привыкаю к ее вкусу. Очень тяжело. Вдвойне тяжелее оттого, что у меня не очень хороший датско-русский словарь - сетевой, конечно, но не привычный мне мультитран или лингва, а какой-то вообще левый. Начатки грамматики помогают, но иногда я ловлю себя на том, что принимаю, например, "er" ("быть", настоящее время) за немецкое "er" (он) и принимаюсь искать глагол, и совсем запутываюсь. Так что дело идет небыстро, сейчас я пролистываю книгу, пытаясь наугад выцепить что-нибудь интересное, но потом, наверно, я возьмусь за дело всерьез и буду читать подряд. И тогда, глядишь, к концу года я ее одолею. А может, все-таки и английский перевод появится, тоже будет подспорье.
Мейнерц, например, активно цитирует письма Эрика Рудольфу - в том числе те, которых нет в книге у Каваны. Некоторые эпизоды поданы не совсем так, как у Каваны, например, история в Штутгарте в 1962 году, когда Эрик танцевал в "Дафнисе и Хлое" Джона Крэнко, а Рудольф приехал туда же - и началось в колхозе утро: все вокруг хотели Рудольфа во всех смыслах, а Эрик быстро оказался на грани нервного срыва. В конце концов он сослался на травму спины и отказался выступать и в гала-концерте (передав Рудольфу свою партию в Grand Pas classique - где он должен был танцевать с Иветт Шовире), и в оставшихся спектаклях "Дафниса и Хлои". Как пишет Кавана, когда Крэнко и Кеннет МакМиллан пришли к Эрику в номер, чтобы выяснить, так ли уж он плохо себя чувствует, Эрик выгнал обоих и в ту же ночь уехал из Штутгарта, оставив Рудольфу вот такую записку:
My dear Rudic,
Take care of yourself, words are decieving [так!] and always misunderstood -
So I will not say anything, but good Bye! Love Erik
Мейнерц передает эту историю немного по-другому, ориентируясь на рассказ Рэя Барра (черт, я не знаю, положено ли склонять его фамилию, так что пусть остается пока так, несклоняемым). Барра вспоминал, что именно он, а не Крэнко, пришел вместе с МакМилланом в номер к Эрику, чтобы убедить его все-таки выйти на сцену: "Я верю, что у него были проблемы со спиной, но он мог танцевать. Мне так кажется". Но конечно, ничего у них не вышло: "Мы постучались. Эрик открыл дверь, Рудольф лежал в постели. Мы попросили Эрика выступить [сегодня], но он отказался". Вот и все, а дальше - все как у Каваны: Эрик уехал, оставив Рудольфу записку (крепко же спал бедный Рудольф), и тот, проснувшись утром, был просто потрясен этим побегом.
Мейнерц, например, активно цитирует письма Эрика Рудольфу - в том числе те, которых нет в книге у Каваны. Некоторые эпизоды поданы не совсем так, как у Каваны, например, история в Штутгарте в 1962 году, когда Эрик танцевал в "Дафнисе и Хлое" Джона Крэнко, а Рудольф приехал туда же - и началось в колхозе утро: все вокруг хотели Рудольфа во всех смыслах, а Эрик быстро оказался на грани нервного срыва. В конце концов он сослался на травму спины и отказался выступать и в гала-концерте (передав Рудольфу свою партию в Grand Pas classique - где он должен был танцевать с Иветт Шовире), и в оставшихся спектаклях "Дафниса и Хлои". Как пишет Кавана, когда Крэнко и Кеннет МакМиллан пришли к Эрику в номер, чтобы выяснить, так ли уж он плохо себя чувствует, Эрик выгнал обоих и в ту же ночь уехал из Штутгарта, оставив Рудольфу вот такую записку:
My dear Rudic,
Take care of yourself, words are decieving [так!] and always misunderstood -
So I will not say anything, but good Bye! Love Erik
Мейнерц передает эту историю немного по-другому, ориентируясь на рассказ Рэя Барра (черт, я не знаю, положено ли склонять его фамилию, так что пусть остается пока так, несклоняемым). Барра вспоминал, что именно он, а не Крэнко, пришел вместе с МакМилланом в номер к Эрику, чтобы убедить его все-таки выйти на сцену: "Я верю, что у него были проблемы со спиной, но он мог танцевать. Мне так кажется". Но конечно, ничего у них не вышло: "Мы постучались. Эрик открыл дверь, Рудольф лежал в постели. Мы попросили Эрика выступить [сегодня], но он отказался". Вот и все, а дальше - все как у Каваны: Эрик уехал, оставив Рудольфу записку (крепко же спал бедный Рудольф), и тот, проснувшись утром, был просто потрясен этим побегом.