Эскиз Мари Лорансен к балету "Les biches" (музыка Пуленка, хореография Нижинской):

Подружки в сером

В первой постановке "Les biches" этих подружек изображали Лидия Соколова и Любовь Чернышева. Ужасно жаль, что мне не удалось пока отыскать видеозаписи этого "девичьего па-де-де": если и попадаются отрывки из "Les biches", то чаще всего - соло Хозяйки (по мнению Сомова, "очень неприличное"), а вот танцев Девушки в синем и девушек в сером - днем с огнем не найдешь. А жаль. Хотелось бы мне посмотреть "Ланей" целиком! И "Голубой экспресс" тоже, но с "Экспрессом" вообще беда - потому что я мечтаю о том, чего в природе не существует, о записи первой постановки с юным Долиным, с Нижинской, Соколовой и Войцеховским. Дайте мне машину времени!

@темы: Дягилев и все-все-все

---

Получила еще два кирпича: "Дягилева" Ричарда Бакла и "Ballet Go Round" моего любимого Долина. Теперь не знаю, за что хвататься, у меня "Diaghilev and the Golden age of the Ballet Russes 1909—1929" до конца не прочитан. А хвататься очень хочется, потому что все интересно - и Бакл, и Долин, и золотой век российской поэзии Русского балета. Кошмар. А сколько книжек уже в пути! Ах, как прекрасна жизнь, вот было бы еще времени побольше, и я бы уже ничего не желала.
Ладно, сразу выдам свежевычитанный анекдот из "Ballet Go Round". Это очередная автобиографическая книжка Долина - вернее, одна из первых, 1938 года издания. Он, хитрец такой, потом не стеснялся перепечатывать огромные куски оттуда в своих следующих книгах. Но, к счастью, далеко не все. Итак, обещанный анекдот: в 1929 году, во время последнего сезона Русских балетов в Ковент-Гардене, Долину было велено танцевать Арлекина в "Карнавале". Вообще это была "выходная" роль Идзиковского, он был великолепным Арлекином, ну, а Долин всегда танцевал в "Карнавале" Эвсебия, а партия Арлекина ему не давалась. Но Дягилев сказал: будешь Арлекином, и точка. Бедный Патрик скандалил, умолял, упрашивал, чтобы его не заставляли танцевать Арлекина, но вредный Дягилев был непоколебим. Так что пришлось танцевать. Как пишет мать Патрика (вся история описана в ее мемуарах, которые Долин включил в свою книгу), станцевал он лучше, чем она ожидала, но все-таки нехорошо. Так что когда публика в конце аплодировала и вызывала танцовщиков, бедняжка Патрик расплакался и убежал в свою гримерку, и отказался выходить на поклон.
Дягилев! Ну разве так можно поступать с бедным бэби? Ну это же свинство, довел ребенка до слез.)))

@темы: Дягилев и все-все-все, Антон Долин

---

Перед сном я включаю такаразачную постановку "Одиннадцати друзей Оушена" (она же - "Семьдесят семь друзей Юзуки Реон") и принимаюсь отвратительно и позорно шипперить пару Терри/Тэсс - ну, или Бенико/Нэнэ. Бенико потрясающе играет двуличного хищника и беспринципную сволочь, но черт возьми, в лирических сценах с Нэнэ в ней (в нем, в Терри, короче говоря) пробуждаются добрые чувства и тяга к лучшему. Начинаешь верить, что Терри действительно крепко в Тэсс влюблен. Да чего там, в это начинаешь верить с первого появления Тэсс - она поет, а с двух сторон смотрят на нее "мужчины ее жизни": причем Дэнни-Чиэ улыбается восхищенно и одобрительно, а Терри-Бенико глядит без улыбки, напряженно, тоскливо, отчаянно, влюбленно, будто заранее знает, что ничем хорошим для него эта любовь не кончится.
А теперь выложу очередную гифку с поцелуем и спать пойду. Эх, хорошо Бенико с Нэнэ целовались в этой сцене! Но жаль, что мало.

@темы: Такаразука

---

Заказала книгу Джона Драммонда "Speaking of Diaghilev" - там собраны интервью, которые Драммонд взял у участников Русских балетов в шестидесятых годах. На основе этих интервью был создан документальный фильм о Дягилеве "Омнибус", причем в фильме был использован далеко не весь собранный материал. Видеозаписи интервью позднее были утрачены, но транскрипты сохранились - и Драммонд опубликовал их, да еще рассказал о том, как он разыскивал тогда своих собеседников. Уже потираю руки и жду книгу с нетерпением - сдается мне, там много-много все интересного. Интересно, взял ли Драммонд интервью у Антона Долина? Шансы невелики, пятьдесят на пятьдесят: либо взял, либо нет, но мне так хочется верить, что бэби не обошли стороной.
И я решила: кутить так кутить, а то отключат нам Визу, и у меня уже не будет шансов потратить деньги на хорошие книги. Заказала еще мемуары Маркевича - буду с ними подтягивать французский язык; "Vaslav Nijinsky: A Leap Into Madness" Петера Оствальда; "Choura" - это мемуары Александры Даниловой, еще одной участницы Русских балетов; ну и чтобы разбавить немножко дягилевщину - первое издание "Christopher and His Kind" Ишервуда и автобиографию Шарлотты Вольф - психолога, сексолога, лесбиянки, исследовательницы гомосексуальности и бисексуальности. Еще облизывалась на "Подвиги великого Александра" Кузмина - немецкое издание 1910 года, в отличном состоянии и за смешные деньги. Но вовремя остановилась и спросила себя: зачем, ну зачем мне "Подвиги" на немецком, если я их и в оригинале не то что не люблю - но спокойно к ним отношусь. Вот если бы удалось раздобыть немецкое издание моего любимого "Эме Лебефа" с иллюстрациями Ганса Мейда - 1922 год, тираж сто нумерованных экземпляров, - тогда я бы не стала раздумывать, помчалась бы покупать сломя голову. А без "Александра" обойдусь... наверно, обойдусь.
Ну и раз уж вспомнила Кузмина, то выложу одно его стихотворение из веселого цикла "Для Августа". Почему-то это стихотворение ассоциируется у меня с Дягилевым и его мальчиками - хоть и в сниженном, комическом варианте. Но как легко представить себе кого-нибудь из "Diaghilev's boys" над тарелкой с брюссельской капустой, приправленной слезами.

Ты / 3-е

- Вы мне не нравитесь при лунном свете:
Откуда-то взялись брюшко и плешь,
И вообще, пора бы шутки эти
Оставить вам, - Голландия скучна!
- Но, детка, вы же сами захотели
Остановиться в этом городке.
Не думал я, что в столь прелестном теле
Такой упрямец маленький сидит.
- Вы лишены духовных интересов.
Что надо вам, легко б могли найти
В любом из практикующих балбесов!
А я... а я... - Брюссельская капуста
Приправлена слезами. За окном
На горизонте растушеван густо
Далекий дождь...
В глазах плывет размытая фиалка, -
Так самого себя бывает жалко!
- Вы сами можете помочь невзгодам,
Ведь дело не в Голландии, а в вас!
- Нет, завтра, завтра, первым пароходом!
А вас освобождаю хоть сейчас! -
Забарабанил дружно дождь по крышам,
Все стало простодушней и ясней.
Свисток теперь, конечно, мы услышим,
А там посмотрим. "Утро вечера мудреней".

А еще вспоминается, как Ахматова поругивала именно это стихотворение: "Очень тяжелое впечатление оставляет непристойность... Во многих местах мне хотелось точек... Это уж очень на любителя: "практикующие балбесы". Кузмин всегда был гомосексуален в поэзии, но тут уж свыше всякой меры". Не оценила она ни юмора, ни игры с читателем. Зато ей понравилось "По веселому морю летит пароход" из "Панорамы с выносками" - а это и вправду прелестное стихотворение, я тоже его очень люблю. "У конюших бока золотые, как рай, и, играя, кричат пароходу: "Прощай!". Да и я не скажу: до свиданья..."

@темы: Михаил Кузмин, Дягилев и все-все-все

---

Дочитала "Недоподлинную жизнь Сергея Набокова" и растрогалась под конец: последние главы были пронзительные. Сергей Набоков умер в концлагере в 1945 году, а его "единственная земная любовь" (ну, не единственная, но, скажем так, - его последняя земная любовь) Герман Тиме уцелел на фронте и пережил Набокова почти на тридцать лет. И пожалуй, история их отношений - эта одна из удач романа Расселла (а вот эпизоды, посвященные Русским балетам и Дягилеву, все-таки неудачны, искусственны и плоски). Да и вообще, любовные и эротические приключения главного героя описаны очень мило и трогательно. Не знаю, правда, стоит ли советовать этот роман - это не литературный шедевр, конечно, но и не совсем беспомощная поделка (или подделка - под беллетризированную автобиографию), в нем что-то есть, читается он легко. Вот только перевод мне не понравился - я его нашла в сети, просмотрела, и он мне показался довольно рыхлым, не передающим обаяния оригинала. Но, может быть, я просто придираюсь.
А вообще, когда я читала этот роман, все мне вспоминалось "Кабаре" - причем не фильм, а именно мюзикл, постановка 90х годов с Аланом Каммингом. Видеозапись есть в сети, на рутрекере даже лежит, и это очень хороший спектакль. И от последних глав "Недоподлинной жизни" захотелось мне даже выложить здесь финал спектакля, иллюстрацию к моим ощущениям:



Хотя, конечно, у МС и Сергея Набокова нет ничего общего, кроме розового треугольника на полосатой робе.

@темы: мюзиклы, Дягилев и все-все-все

---

В ожидании новой порции дягилевских книг почитываю неторопливо роман Пола Расселла "The unreal life of Sergey Nabokov". Оказывается, еще в прошлом году его издали на русском языке - под напрашивающимся названием "Недоподлинная жизнь Сергея Набокова". Но я даже рада, что не знала об этом и купила роман в оригинале. Все-таки английский язык заглушает клюквенный цвет и запах текста, на русском недостатки оказались бы предельно обнажены. Ну, по крайней мере, для меня. А так - читаю, получаю определенное удовольствие и на лету узнаю использованные источники: то цитаты из Набокова - старшего брата, то отсылки к Дэну Хили и его "Гомосексуальному влечению в революционной России", то чуть перефразированные абзацы из воспоминаний Лифаря и Николая Набокова, и так далее, и так далее. Впрочем, автор честно указывает все источники в послесловии. Но при этом позволяет себе удивительные и непонятные вольности: например, описывая вечеринку в честь премьеры "Свадебки" летом 1923 года (вечеринка состоялась на кораблике, плавающем туда-сюда по Сене), он с какой-то стати поместил в число гостей Лифаря. Я не поленилась, отыскала описание этой вечеринки у Схейена (они с Расселом явно пользовались одним и тем же источником - книгой Джона Ричардсона о Пикассо) и, конечно, никакого Лифаря среди гостей не обнаружила. И его и не должно было там быть! Это 1923 год, он только-только явился из Киева, он лишь делает первые шаги в Русских балетах - и он еще не стал фаворитом Дягилева, ни официальным, ни неофициальным. А на вечеринках, подобных этой вечеринке на воде, лишь "знаменитости... <...> имели право находиться вместе с Дягилевым", как писала Линн Гарафола. Она называет и имена этих знаменитостей: "Лифарь, Долин и Никитина", - но все это касается более позднего периода, начиная примерно с 1924/25 гг. До "Матросов", до "Зефира и Флоры" Лифарь стоял довольно низко в иерархии труппы, и Дягилев не выводил его в свет - по крайней мере, об этом нет никаких свидетельств. Так что присутствие Лифаря в этом эпизоде выглядит несколько странно. Не говоря уж о том, что Расселл совершенно напрасно заставил Лифаря станцевать прямо там "Послеполуденный отдых фавна" под аккомпанемент Миси Серт. Хотя в жизни Лифаря был подобный случай - только лет этак десять спустя, на вечеринке у "тетушки Винни", княгини Эдмон де Полиньяк, уже после смерти Дягилева. Тогда Лифарь прямо на приеме сбросил пиджак и рубашку и исполнил "Фавна" под аккомпанемент Артура Рубинштейна. Но в двадцать третьем году - я вас умоляю, какой там "Фавн", когда Лифарь в то время вообще еще из кордебалета не вылезал!
Но весь этот эпизод с "Фавном" в романе, как мне кажется, нужен был Расселлу исключительно для того, чтобы дать возможность Жану Кокто процитировать слова Стравинского (не знаю, произнесенные ли на самом деле: до сих пор они мне еще не попадались ни в одной книге): "Ну разумеется, Вацлав занимался любовью только с шарфом нимфы. Разве Дягилев разрешил бы ему что-то еще?". Лифарь и сам явно ощущал себя преемником Нижинского в этой роли, все ясно, но эти хронологические вольности в романе выглядят так странно и никчемно.
Да и вообще, Дягилев в романе выведен чуть карикатурно. Автор явно не поддался его знаменитому обаянию и слишком увлекся анекдотами о нем - вроде истории о том, как после "Аполлона Мусагета" он поцеловал Лифарю ногу. В романе Расселл описывает это как нечто действительно имевшее место, да еще и в присутствии Сергея Набокова. И я опять вижу развесистые побеги молодой клюквы.
А впрочем, ну чего я хочу? Дягилев - не главный герой, да и не только ему досталось в романе. Но все равно, книга милая и симпатичная, а время от времени откровенно бьющая по моим кинкам. Чего же еще желать? Ах, да, мне было жаль, что Расселл, прорабатывая материалы к роману, обошел стороной крохотные, буквально в один абзац, но очень выразительные воспоминания Чуковского о Константине Набокове (из дневников Чуковского за 1968 год). Может быть, это помогло бы ему оживить довольно плоский образ "дяди Кости". Хотя там вообще все Набоковы - скорее тени, чем люди, а живее всех выглядит полностью выдуманный (если я ничего не путаю) персонаж по имени Олег - юношеская любовь Сергея.

UPD. Беру свои слова назад: Расселл все-таки не выдумал присутствие Лифаря на вечеринке после премьеры "Свадебки". Я только что вычитала в одной вполне серьезной статье, что Лифарь действительно присутствовал на том "корабельном" вечере. Так что напрасно я обвиняла Расселла в слишком богатой фантазии, признаю свою вину, меру, степень, глубину, и раскаиваюсь. Но остается открытым вопрос: танцевал ли в тот вечер Лифарь "Фавна", или этот эпизод Расселл все же придумал?

@темы: Дягилев и все-все-все

---

Когда я увидела эту фотографию, то почувствовала, что в "Ганнибале" мне вдруг додали фемслэша. Да, пусть это кадр не из сериала, но актрисы все равно скорее в образах, чем нет. И пусть это не мой ОТП, но все равно пейринг хороший - особенно с учетом последних двух серий (и слез Аланы при виде живой Фредди). И вообще - ну, милые они, и все тут.

@темы: "Hannibal"

---

Эх, раз уж ни с кем не получается обсудить Такаразуку, давайте хоть о "Ганнибале" поболтаем, что ли. Хотя Такаразука в сто раз позитивнее, это факт.

Как всегда - отрывисто и спойлерно о новой - одиннадцатой - серии

Сезон катится к концу, а я не знаю, как я буду потом выживать без еженедельной дозы "Ганнибала". Ведь до третьего сезона опять ждать целый год, и неизвестно, будет ли он так же хорош. Я стараюсь даже не задумываться о том, чем все закончится через две недели, я не хочу портить себе удовольствие. Мне бы пока дождаться сабов и пересмотреть серию с ними, а то я смотрела ее в такой ажитации, что половину диалогов прослушала.
События развиваются стремительно: признаться, я не ожидала, что линию с ребенком Марго закруглят так быстро. С другой стороны, что еще было делать? Но бедная Марго! Стоило спать с Уиллом, чтобы в результате все равно ничего хорошего не добиться.
Мэйсон меня в этой серии откровенно смешил, несмотря на все его гнусности. Он настолько выбивается из общего стиля сериала, что я прямо-таки вижу, как все остальные "ганнибальские" маньяки шокированно приподнимают брови и наводят лорнеты на этого безвкусного выскочку, и говорят: "Fi donc, господа, сразу видно, что этот молодой человек умеет водиться только со свиньями!". Даже сам Лектер, уж на что выдержанный человек, а и то был явно неприятно поражен развязностью и невоспитанностью Мэйсона. Еще ни один пациент не осмелился покуситься на кушетку Лектера и залезть на нее с ногами! И тут, изволите ли видеть, явился Мэйсон и сразу, без спроса, разлегся во весь рост. Вот уж воистину: посади свинью за стол... поэтому Лектер его за свой стол никогда не посадит, и не уговаривайте, не уговаривайте.
Кстати, о застольях: сцена с поеданием птичек - это не та ли самая, которую зацензурили, потому что в ней проскальзывали прозрачные намеки на минет? Впрочем, если да, то зацензурили ее плохо, потому что намеки и ассоциации все равно остались: такая откровенная и сладострастная фиксация на ртах, горлах, проглатывании... Ну и птичек, конечно, жалко: зажарили их, бедненьких, до хруста.
А еще в этой серии было неожиданно много слез. Ну, оно и понятно: надо же Мэйсону с чем-то мартини пить. Но самый редкий и ценный продукт - слезы Уилла - ему так и не достался. Ах, как Уилл разволновался, вспоминая Абигайль, - и как проняло самого Лектера, причем, похоже, проняло искренне (ну, еще и воспоминания о сестре, по-видимому, способствовали утрате душевного равновесия). Ну что ж, может быть, Абигайль все-таки жива и еще вернется? У нее есть все шансы.
И тогда мой ОТП воссоединится! Да, я не верила, что Уилл убил Фредди - и, признаться, мне было приятно, когда мои сомнения подтвердились. Без Фредди было бы скучно в этом сериале, она и ее рыжая шевелюра освещают это темное царство, как прожектор перестройки. Но я по-прежнему сомневаюсь в том, что Лектер верил в ее смерть. Мне казалось подозрительным его поведение и в конце предыдущей серии, и в сцене "опознания" Фредди в этой серии: уж слишком откровенно он подыгрывал Уиллу и соглашался с его словами. И мне кажется теперь - он с самого начала знал, что Фредди жива. Он все еще чувствует, что Уилл - не такой убийца, как он сам. По крайней мере, было бы интереснее, если бы он это чувствовал.
И по моим ощущениям, связь между Лектером и Уиллом не истончается - но становится с каждой серией (если не с каждым часом внутри их жизни) все запутаннее, болезненнее, мучительнее... и крепче. Я не чувствую себя обманутым шиппером, глядя на то, как Уилл пытается свести счеты с Лектером и играет с ним в очень опасные игры. Наоборот - в этом и есть для меня особое очарование ганнигрэма: сырая любовь с кровью. Прожарьте ее как следует - и блюдо станет, возможно, более приемлемым в обществе (не все же любят тартар и сырое мясо), но уже не таким интригующе вкусным. А в общем - пока не увижу оставшиеся две серии, воздержусь от выводов. Но мне кажется, рано, ох как рано еще хоронить ганнигрэм. Или его можно похоронить - но потом окажется, что вместо него, как вместо Фредди Лаундс, похоронили что-то другое.
Я забыла сказать: в этой серии мне больше всего понравилась Алана. Черт возьми, она пришла в себя, она опять становится автономным, самостоятельным персонажем - и мне было безумно интересно на нее смотреть. И именно она сказала Джеку самые важные слова в этой серии: "Вы все лжете. Уилл, Ганнибал. Вы лжете друг другу, и они лгут тебе". Так и есть. Все притворяются и все лгут, и никто не говорит правды. И волей-неволей вспоминается любимая моя песенка Riddle из мюзикла Scarlet Pimpernel:

Through the mist your lover is beckoning
Comes that moment of reckoning
Faces change, even smiles grow strange
And we all have so many faces
The real self often erases
Enticing lies flicker through our eyes

Мне очень хочется, чтобы Алана осталась в живых и вылечилась окончательно и от Лектера, и от Уилла. Вот тут, кстати, можно было бы и написать фанфик - как Беделия помогает ей "зализать" эти раны. А зализывать их придется, я боюсь, уже сейчас Алана измучена и "исцарапана", и больше не чувствует себя в безопасности даже рядом с Лектером. Об Уилле и говорить нечего, от него и раньше не было никакого утешения и никакого покоя. Нет, только Беделия может спасти Алану, так что - даешь их встречу и терапию в третьем сезоне.

@темы: "Hannibal"

---

Пока коту морду не набью, не успокоюсь не зафлужу все картинками из такаразучной постановки "Одиннадцати друзей Оушена", не остановлюсь. А что я могу поделать, если мне безумно нравится парочка Терри-Бенико/Тесс-Нэнэ? И сама Бенико в роли отрицательного Терри так хороша, что глаз не оторвать. Одни ее кривые ухмылки чего стоят, вот умеет она ухмыляться злокозненно, даже зловеще. Не говоря уж о том, что еще умеет потрясающе петь и танцевать... и целоваться с Нэнэ. Вот в этой сцене:

- мне даже показалось, что они поцеловались не "по-такаразучному", а "по-настоящему". Там явно был слышен звук тихого поцелуя, и гифка, конечно, этого не передает. А жаль.

@темы: Такаразука

---

А я опять с маленьким такаразучным пикспамом. Что за невезение - у меня есть целых две разных видеоверсии звездных "Одиннадцати друзей Оушена", и ни в одной нет вот этого прекрасного момента:

Все время камера уходит в сторону, демонстрируя реакцию дивы Дайаны (Сирахана Реми) на появление конкурентки. Спору нет, Дайана возмущается бурно и выразительно, и едва не сносит с дороги Дэнни-Чиэ, это все весело и мило, но я чувствую, что мне недодают сладкого. К счастью, существует видеозапись репетиций, и уж там-то этот момент заснят во всей красе:

Конечно, поцелуй такаразучный, но зато Бенико очаровательно улыбается.

@темы: Такаразука

---

Все хочу написать маленький пост о такаразучной постановке "Одиннадцати друзей Оушена" (Звезда, 2012 год), ну, или хотя бы о Бенико и Нэнэ в этой постановке, - и все никак не соберу мыслей. Но, может быть, попробую на днях. А пока повешу для затравки - ну и себе в напоминание - забавный кадр оттуда:

Сцена из номера "Jackpot" в финале первого акта. Номер, кстати, очень зажигательный и веселый, под него так и хочется танцевать. Ну, а в кадре на переднем плане, на Серебряном мосту, стоит Чиэ (Дэнни Оушен), а на заднем плане Бенико (Терри Бенедикт) обнимает Нэнэ (Тэсс). Вообще-то они в этом номере танцуют довольно агрессивно, и Терри-Бенико вертит Тэсс-Нэнэ, как куклу, но если этого не знать, то можно подумать, глядя на фотографию, что Бенико нежно утешает Нэнэ и обещает защищать от всех напастей. И ах, как мне это нравится. Да и вообще, пусть я пристрастный шиппер, не отделяющий актрис от их ролей, но мне вправду показалось, что в этом мюзикле линия Бенико-Бенедикта и Нэнэ-Тэсс получилась интереснее линии Чиэ-Дэнни и Тэсс. Бенико была прекрасна в образе прожженного отрицательного персонажа (но вот теперь я подумываю о том, чтобы скачать сидзинкоэн, где роль Бенедикта исполнила Микки - Тендзю Мицуки). А Чиэ, конечно, тоже блистала - но скорее в массовых и авантюрных, а не в лирических сценах.

@темы: Такаразука

---

А еще меня переклинило, и я полюбила крэковый пейринг Беделия/Алана. Хочу, чтобы Алана забила на Ганнибала с Уиллом, взяла отпуск и уехала к Беделии пить пиво. Ну хорошо, Беделия может пить вино, но Алана пусть пьет пиво, как в первом сезоне, улыбается и живет своей собственной жизнью. И собаку, собаку свою пусть с собой возьмет, куда же без собаки? А то сердце разрывается, она такая грустная в последних сериях, что хочется ее утешить.
Пейринговая гифочка в тему:

Хочу теперь хороший флаффный фик с этой парой. Что-нибудь милое, ненавязчивое и даже не очень обоснуйное. Посмотреть, что ли, на АО3? Потому что "пиши сама" - это крайний вариант, и мне лень.

@темы: "Hannibal"

---

На днях я дочитала воспоминания Лидии Соколовой "Dancing for Diaghilev". Соколова была одной из самых верных сотрудниц Дягилева: вступив в его труппу в 1913 году, она проработала с ним до конца, до 1929 года, практически без перерывов. Сама она писала, что уходила из труппы всего пять раз, и всегда ненадолго: первый раз - в 1914 году, из-за начавшейся войны; во второй раз - в 1921 году, ради краткосрочных выступлений у Мясина, и еще трижды - из-за болезней. И каждый раз, возвращаясь обратно, она, по собственным словам, она понимала, что не может представить себе другой жизни, кроме той, которую она вела, танцуя у Дягилева.
Дягилев тоже отдавал ей должное - и, судя по всему, ценил ее и уважал, и отличал чисто по-человечески. Антон Долин в своих мемуарах называет Соколову - "любимой танцовщицей Дягилева"; пожалуй, он преувеличивает, она все-таки была не единственной "любимой", но одной из любимых - точно. А Соколова в воспоминаниях оставила, наверно, один из самых ярких портретов Дягилева - и тех, кто его окружал. Она не застала только первой, "фокинской" эпохи Русских балетов, но стала свидетельницей всех остальных этапов - от Нижинского до Баланчина. И очень увлекательно описала все эти взлеты и падения Русских балетов - сплетенные с ее собственной жизнью.
Книга настолько интересная, что хочется переписать ее всю, от начала до конца. Но это невозможно, хоть соблазн очень велик. Поэтому я постаралась ограничиться самыми любопытными - на мой взгляд - историями. И мне пришлось обойтись без фотографий. К сожалению, в сети почему-то очень мало фотографий Лидии Соколовой, а те, что есть - обычно довольно дурного качества. И в жизни она явно была лучше, чем на снимках.

Там очень много букв, честное слово

Итак, Хильда Маннингс, будущая Лидия Соколова, родилась в Уонстеде в 1896 году. Она довольно подробно описывает свое детство - в общем-то, не самое счастливое на свете. Ее мать была к ней очень строга, а отец - пил и устраивал скандалы, и временами был просто опасен. Балетная карьера Соколовой началась довольно рано - уже в 15 лет, в 1911 году, она отправилась в Америку вместе с балетной труппой Мордкина. Гастроли были не из удачных, в конце концов, труппа распалась, а Соколову и еще нескольких английских танцовщиц бросили без гроша в Новом Орлеане, и только при помощи британского консула им удалось связаться с администрацией труппы и вернуться в Нью-Йорк, а оттуда - в Англию. Незабываемые впечатления в пятнадцать лет! А два года спустя, в начале 1913 года она присоединилась к Русским балетам Дягилева. Там тоже были свои трудности, но все-таки юных танцовщиц хотя бы не бросали на произвол судьбы в Новом Орлеане или еще где-нибудь.
В Русских балетах Соколова (тогда еще Маннингсова) пришлась ко двору, и сам маэстро Чекетти отличал ее и хвалил. По своему дарованию и по своим склонностям она была скорее характерной, чем классической танцовщицей, и подлинный успех пришел к ней позже, не в фокинских, а в мясинских балетах. Пока же она только входила в компанию, осматривалась, привыкала и - last not least - потихоньку училась говорить по-русски, пока еще на манер попугая, прислушиваясь и запоминая слова Григорьева, так что "складывалось впечатление, что я знаю русский язык лучше, чем это было на самом деле".
Она приняла участие в южноамериканских гастролях 1913 года - и стала свидетельницей помолвки и свадьбы Нижинского и Ромолы де Пульски. На всех присутствующих этот брак произвел очень тяжелое впечатление: "никто - кроме, может быть, барона Гинцбурга, который ослеп или сошел с ума, - не способен был искренне поздравить жениха и невесту". Соколова вообще очень просто и прямо смотрела на вещи: для нее не были секретом отношения Дягилева с его фаворитами - начиная с Нижинского и заканчивая Маркевичем, - и она не только не осуждала Дягилева, но сочувствовала ему, если возлюбленные его бросали (как это было с Нижинским, как это было с Мясиным).
Соколова участвовала и в североамериканских гастролях - и в первом туре с Дягилевым, и во втором туре с Нижинским (как раз тогда Нижинский поставил "Тиля Уленшпигеля"). И если первые гастроли были еще куда ни шло, то вторые были просто кошмарны. Нижинский был невыносим, и Николай Кремнев - гражданский муж Соколовой, один из ведущих танцовщиков труппы, заменивший в этих гастролях Григорьева (который вместе с Дягилевым остался в Европе) - получил, наверно, девятнадцать нервных срывов, пытаясь совладать с Нижинским и довести гастроли до конца. "Тиль Уленшпигель" оказался почти провалом - на премьере танцовщикам пришлось импровизировать чуть ли не половину спектакля. Психика Нижинского была явно расстроена, и - что хуже всего - Ромола тоже поддавалась его параноидальным настроениям вместо того, чтобы успокаивать его. В общем, то еще приключеньице.

В 1917 году Соколова забеременела и думала, что будет рожать в Англии, у родителей. Но те написали ей очень злое письмо в стиле "видеть тебя не хотим, бесстыдница". Бедняжка была вынуждена обратиться за помощью к Дягилеву - и тот включил ее в список участников очередных южноамериканских гастролей. И в результате дочка Соколовой, Наташа Кремнева, появилась на свет не в Англии, а в Бразилии - да еще на два месяца раньше срока. Такого, конечно, никто не ожидал - и меньше всего сама Соколова. Она выжила чудом - и дочка ее тоже выжила только чудом. Это оказался удивительно стойкий ребенок.

В 1918 году Русские балеты гастролировали по Испании. В городке Логроньо руководство местного театра заявило Григорьеву и Кремневу (кажется, Дягилева тогда не было с труппой), что все билеты проданы - ведь зрителям сообщили, что труппа покажет "скандальную 'Шахерезаду'". Поэтому давайте, показывайте нам "Шахерезаду", как хотите. Не было ни декораций, ни костюмов, ни бутафории, но тут, как в детском анекдоте про Чебурашку: "Ты, Гена, как хочешь, а я свои восемь апельсинов уже съел", - вы, господа, выкручивайтесь, как можете, а все жители придут, чтобы увидеть обещанную "Шахерезаду". Ну что ж, и Русские балеты выкрутились, потому что в восемнадцатом году уже "не хочу, не могу, не буду" и другие отмазки не действовали. Григорьев, исполнявший роль Шаха, надел костюм Синей бороды, принадлежавший Идзиковскому - на два размера меньше ("понятия не имею, как он в него влез", - пишет Соколова), и короткие сапожки из "Князя Игоря". На голову он водрузил шапочку Жар-птицы с тремя длинными огненными перьями. Любовь Чернышева, исполнявшая роль Зобеиды, надела верх от своего костюма из "Клеопатры" и юбку из костюмов к "Князю Игорю". Одалиски нарядились в греческие туники и обмотались шарфами. Танцевали с трудом - потому что едва сдерживали хохот, глядя друг на друга. Под конец Григорьев вышел на сцену, размахивая огромным мечом, и шипел на танцовщиков: "Умирайте, идиоты! Умирайте где угодно!". Сама Соколова пишет, что не помнит, как умерла тогда - то ли ее проткнули мечом, то ли она сама удавилась, то ли ее придушили дружественные коллеги. Но главное - зрители были в восторге, аплодировали, как бешеные, и потом весь Логроньо провожал Русские балеты на вокзале. Вот так-то.

Я уже где-то пересказывала трогательную историю: когда в том же 1918 году Русские балеты в очередной раз оказались на мели и застряли в Мадриде с очень туманными перспективами, у Соколовой тяжело заболела дочка. Соколова бросилась к Дягилеву, и тот достал мешочек с серебряными и медными монетами из разных стран ("Я думаю, - пишет Соколова, - это было все, что у него осталось") и отдал ей серебро, чтобы она позвала доктора. И вообще, в те дни в Мадриде, как вспоминала Соколова, Дягилев был очень внимателен к ней - несмотря на свои собственные беды и заботы. Он встречался с Соколовой и Кремневым по вечерам в парке, обсуждал с ними дела и нянчил маленькую Наташу, и даже позволял ей играть моноклем.
Что пишут в таких случаях? Тут я кончилась как личность. Потому что это бесконечно трогательно: Мадрид, восемнадцатый год, война, измученный Дягилев, не знающий, что будет завтра и удастся ли выбраться из этой ямы, измученная двадцатидвухлетняя Лидия Соколова, которая надеется только на себя - ну и на Дягилева еще, больше не на кого, и маленькая больная Наташа, играющая моноклем Дягилева. На периферии еще существует Николай Кремнев, но в общем-то, он здесь лишний. Соколова была с ним несчастлива - он был очень вспыльчив, ужасно ревнив, и, по-видимому, не очень надежен. Но кое-что хорошее он все-таки сделал - он научил Соколову русскому языку, причем научил не только говорить, но и читать и писать (а вот Антон Долин, например, сам признавался, что умеет только говорить по-русски - но не может ни читать тексты, написанные кириллицей, ни уж тем более - писать на русском языке).

11 ноября 1918 года, в день подписания Компьенского перемирия, после обычных вечерних представлений Соколова и Кремнев отправились на Трафальгарскую площадь и танцевали там фарандолу вместе с ликующими людьми. "Кажется, в ту ночь все вышли на Трафальгарскую площадь: сэр Осберт Ситвелл рассказывает в своих мемуарах, как смотрел на эти толпы вместе с Дягилевым и Мясиным". А через несколько дней Русский балет дал юбилейное - тысячное - представление. "Дягилев не стал отмечать этот юбилей вместе с компанией, - пишет Соколова, - он только позволил себя поцеловать".

В 1920 году, во время сезона в Париже, прямо в Опере начал потихоньку разворачиваться роман Соколовой с Леоном Войцеховским. Соколова вспоминала, как еще во время лондонского сезона она однажды танцевала тарантеллу с Войцеховским в "Лавочке чудес", и Войцеховский нечаянно сорвал у нее с руки тоненький золотой браслет - да так неудачно, что браслет улетел в оркестровую яму, да, по-видимому, так и пропал. Соколова тогда ужасно рассердилась и заявила Дягилеву, что больше никогда и ни за что не будет танцевать с Войцеховским. Дягилев, конечно, Соколову успокоил, все пошло, как прежде, "но, - пишет Соколова, - все-таки это было очень неожиданно, когда однажды вечером Леон тихо подошел ко мне в длинном коридоре парижской Оперы, обнял меня за талию и крепко поцеловал".
Войцеховский был женат, но неудачно, отношения с женой у него не складывались. А Соколова была "несчастна, как камни" (по выражению мадемуазель Шерер) с Кремневым. Они с Войцеховским старались скрывать свои отношения и не встречаться наедине, ограничиваясь перепиской, но им так или иначе приходилось танцевать вместе, и во время танца они уже не могли скрывать тягу друг к другу. "Много лет подряд Коля изводил меня ревностью, но теперь у него наконец-то появился настоящий повод для обвинений, и он не давал мне покоя".
После парижского сезона Русский балет снова перебрался в Лондон, и на первой же репетиции разразился ужасный скандал. Жена Войцеховского (танцовщица Антонова) нашла у него письма Соколовой и сначала устроила сцену в гримерке, зачитывая остальным танцовщицам отрывки из этих писем (в присутствии Соколовой), а потом продолжила выяснять отношения уже в репетиционном зале - вернее, в репетиционном подвале. Соколова была убита и этой сценой, и неожиданной ложью Войцеховского - он заявил при всех, что никогда Соколовой не писал (а она, естественно, уничтожала его письма, да и вообще не стала бы оправдываться вот так). Теперь обстановка на репетициях была невыносимой, и Соколова попыталась покончить с собой, ежедневно принимая лауданум. У нее начались мигрени, а еще стали крошиться зубы, и ее подруга Хильда Бевике отвела ее к дантисту. Тот предположил, что Соколова чем-то отравилась, и посоветовал обратиться к врачу. В тот же вечер она решила принять остаток лауданума, но обнаружила, что бутылочка, спрятанная в комоде, исчезла. "Я и по сей день не знаю, кто тогда нашел и забрал эту бутылочку".
И тут в игру вступил Дягилев. Он давно видел, что с Соколовой творится что-то неладное, и вот, однажды пригласил ее к себе в "Савой" и очень участливо расспросил ее о том, что случилось. А потом сказал: "Я хочу, чтоб ты воспринимала меня, как отца. Помни, что я приду к тебе в любое время, днем или ночью, когда я понадоблюсь тебе". Соколова пишет, что эти слова очень утешили ее, она больше не чувствовала себя одинокой и смогла вернуться к работе.
А в общем-то, по ее мнению, Дягилев был заинтересован в том, чтобы она сошлась с Войцеховским - они прекрасно танцевали вдвоем и легко воспринимали хореографические идеи Мясина, так что он видел в их личном союзе и свою профессиональную выгоду. Ну, и еще у него была "женская склонность к сводничеству". И все же Соколова сделала тогда еще одну попытку спасти свой брак с Кремневым - не ради себя, а ради Наташи, - и провела с ним лето (хотя до этого подумывала о том, чтобы от него уйти). Но осенью 1920 года, когда начался новый сезон в Англии, история с Войцеховским получила продолжение.
Дягилев организовал не очень удачный тур по провинции: жители маленьких английских городов были довольно равнодушны к Русскому балету, а в Бирмингеме театральный агент удрал со всей выручкой. Тем не менее, худо-бедно тур продолжался, и, наконец, труппа прибыла в Ливерпуль. Там давали, среди всего прочего, "Князя Игоря", и Соколова была одной из пленниц, а Войцеховский - ее партнером-похитителем. На одном из представлений Войцеховский в танце поднял Соколову на плечо и незаметно и нежно погладил ее по обнаженной талии. А Соколова, естественно, возмутилась, потому что, в конце концов, Войцеховский и не подумал извиниться за тот отвратительный скандал в Лондоне весной, а теперь - изволите ли видеть, украдкой ласкал ее прямо во время спектакля. Поэтому как только занавес упал, Соколова подошла к Войцеховскому и при всех дала ему пощечину.
И снова - полагаю, к тайному удовольствию всех присутствующих - началось черт знает что. Антонова чуть ли не набросилась на Соколову, впала в истерику, пообещала выцарапать Соколовой глаза - в общем, можно было подумать, что пощечину дали ей самой, а не Войцеховскому. На следующий день Дягилев призвал Соколову и Войцеховского к себе под светлы очи (ну ладно, под черны очи) и потребовал объяснений. А когда Соколова рассказала, что случилось (причем, по ее собственным воспоминаниям, она сама поразилась, как несерьезно все это звучало), то Дягилев, хоть и казался с виду сердитым, явно позабавился, слушая эту историю. Но все-таки пожурил Соколову и оштрафовал ("Мне все равно, - ответила Соколова, - оно того стоило"). Войцеховский молчал, как убитый, всю аудиенцию, а Дягилев произнес маленькое наставление в стиле "ребята, давайте жить дружно, а если не можете жить дружно - то хотя бы не разговаривайте друг с другом, вот и все". На том и порешили.
А вскоре после этого инцидента Дягилев решил восстановить к грядущему зимнему парижскому сезону постановку "Весны священной", и Соколова получила в этой постановке роль Избранницы.

Личная жизнь начала разлаживаться и у Соколовой, и у Дягилева. В труппу как раз поступила перспективная и достаточно талантливая англичанка Вера Кларк (Савина). Она тоже принимала участие в репетициях "Весны священной" - вместе с Соколовой и Мясиным, в Лондоне, пока вся остальная труппа продолжала тур по провинции. Соколова пишет, что была поглощена труднейшими репетициями и совсем не заметила, как бок о бок с ней начал развиваться роман Мясина и Савиной - роман, который "мог появлиять и на нашу жизнь, и на успех дягилевского балета". Мясин был очень привлекателен ("и я думаю, все мы были немножко влюблены в него"), но старожилы труппы помнили сцену в Вашингтоне, когда Дягилев пригрозил уволить любого (любую), кто будет отвлекать Мясина от работы (читай: флиртовать с ним), и поэтому держались настороже. Новенькая Савина "не могла и двух слов связать по-русски и была невинна, как новорожденный ягненок, она единственная в труппе не подозревала о положении Мясина".
Между тем репетиции шли своим чередом, троица перебралась в Париж и присоединилась к остальной труппе, и Соколова с ужасом ждала первой репетиции с оркестром. Но все оказалось легче, чем она ожидала: дирижером был Ансерме, "понимавший танец", и Соколова могла не бояться, что "разойдется" с музыкой. После этой репетиции, вечером, когда почти все разошлись по домам, Соколова снова вышла на затемненную сцену - и стала свидетельницей занятного, даже трагикомического разговора. Это Вера Савина, бедный ягненок, беседовала с Мисей Серт, солнечным зайчиком с хваткой саблезубого тигра.
"Я услышала, как Вера спросила:
- Мадам Серт, вы не видели мсье Мясина?
- Нет, Верочка. А у вас к нему какое-то дело?
- У меня с ним свидание.
Тут, конечно, мадам Серт навострила уши - и я сделала то же самое.
- О! А где же у вас свидание?
- У Триумфальной арки, но я не знаю точно, как нам встретиться, это же такая большая площадь.
- Ну, - сказала мадам Серт, - будь я на вашем месте, я бы ждала его, стоя ровно в центре под аркой.
Я была поражена, услышав этот совет, но не сказала ни слова. Я представляла себе, как Мися спешит к Дягилеву, чтобы рассказать ему об этом свидании, а Вера стоит в центре площади Этуаль и напрасно ждет Мясина".
Премьера "Весны священной" прошла с огромным успехом, это был триумф Соколовой. Стравинский поцеловал ее руку прямо на сцене, а Дягилев и Мясин преподнесли ей оригинальный подарочек - собственную собаку Микки. Соколова давно уже симпатизировала этому маленькому грифону, с которым его прежние хозяева обращались очень небрежно. Так что, полагаю, Микки был доволен, сменив Дягилева и Мясина на Соколову.
После премьеры в отеле "Континенталь", где жил тогда Дягилев, состоялся торжественный ужин - который мог бы быть веселым, если б главные действующие лица не были так издерганы личными проблемами. Соколова переживала из-за Кремнева (он продолжал пить и бешено ревновать ее), Дягилев мучался, подозревая Мясина в связи с Савиной (разумеется, Мися передала ему информацию о свидании у Триумфальной арки), Мясин был влюблен в Савину и хотел свободы. Все могло бы еще сойти более-менее, Соколова вспоминает, что тихонько сидела рядом со Стравинским, который был очарователен и осыпал ее комплиментами, - и в это время Мясин вдруг вскочил из-за стола, подбежал к фортепьяно и вспрыгнул на него. "Пришло время, - заявил он, - я наконец-то принял решение. Я убегу отсюда. Я убегу вместе с Соколовой".
Гости обалдели - иначе и не скажешь. И хоть попытались делать хорошую мину при плохой игре и обратить все в шутку - но все были страшно смущены. А Соколова так и не поняла, что нашло на Мясина, и уж конечно, не была ему благодарна за такую шуточку - ей и без того хватало проблем. Обстановка снова накалилась, и в начале 1921 года, в Риме, был нанесен последний удар. Дягилев не стал ждать, пока Мясин сбежит - с Соколовой или с Савиной, все равно, - и уволил его сам. Но и сам пережил разрыв очень тяжело. "Мы не видели Дягилева несколько дней подряд, и Василий сказал мне, что он был почти при смерти".

После Рима Русские балеты отправились в Лион. Многие характерные роли Мясина достались Войцеховскому, в том числе роль Амуна в "Клеопатре" - и Соколова, исполнявшая роль Таор, помогала ему на репетициях. Обет молчания, наложенный на них в Ливерпуле, был снят сам собой. В Лионе же Соколова случайно подслушала разговор Дягилева с певицей Зоей Розовской, еще одной его близкой подругой, - разговор о разрыве с Мясиным. "Он сказал: "В этом мире нет незаменимых. Я найду кого-нибудь еще". Бедный Сергей Павлович! Он вырастил других талантливых танцовщиков и хореографов, но никто никогда так и не заменил Мясина в его жизни - ни как ученик, ни как артист, ни как друг".
Из Лиона труппа перебралась в Мадрид, и там Соколова наконец-то ушла от Кремнева. А Дягилев еще до открытия сезона в Мадриде побывал в Париже и привез оттуда Нувеля - "старого друга из России" и Бориса Кохно - "нового молодого русского друга", а также "несколько новых идей". Так что жизнь опять начала налаживаться - и для Соколовой, и для Дягилева.

Лондонский сезон 1921 года стал одной большой пышной авантюрой - тогда Дягилев поставил "Спящую красавицу". Соколова очень подробно и интересно описывает и процесс постановки, и участников, упоминает и юного Патрика Кэя - будущего Антона Долина, очень "восприимчивого и талантливого" мальчика, вечно "танцевавшего где-нибудь в уголке". Но всю книгу, к сожалению, не перепишешь, хотя очень хочется.
В последней сцене "Спящей красавицы" (или, вернее, "Спящей принцессы") Соколова выступала в роли Красной Шапочки и танцевала па-де-де с Серым Волком. Она пишет, что просто ненавидела эту роль, терпеть не могла и танец, и музыку, и свой костюм, и каждый раз должна была буквально силой выпихивать себя на сцену. "Когда я смотрела на маску Волка, мне хотелось бежать прочь куда глаза глядят - не от страха, а от злости из-за того, что мне опять приходится танцевать этот идиотский танец". Дошло до того, что она даже попросила Дягилева снять ее с этой роли - но он отказался, объяснив, что ее все равно некем заменить.
"Спящая принцесса", как известно, была закрыта после ста пяти представлений, Дягилев уехал в Париж почти без гроша, а танцовщикам был предоставлен месячный отпуск без содержания - и это притом, что им еще задолжали зарплату за несколько недель. Соколова и Войцеховский в конце концов решили тоже съездить в Париж и попытаться хоть что-нибудь стрясти с Дягилева. Но легко сказать, трудно сделать. Едва приехав в Париж, они позвонили в отель, где останавливался Дягилев. Дягилев и ответил на звонок сам, что было весьма необычно, но когда Войцеховский попытался было договориться о личной встрече, как Дягилев тут же заявил: "Дягилева здесь нет", - и повесил трубку.
Ладно, на следующий день Соколова и Войцеховский явились к нему в отель, позвонили ему в номер и попросили о встрече. Он сказал, что сейчас спустится и попросил их подождать. И только они расположились в креслах в холле, как увидели, что Дягилев быстро выходит из дверей отеля. Оказывается, он спустился вниз на лифте, бесшумно проскользнул буквально у них за спинами - и был таков.
Через несколько дней этих игр в кошки-мышки они все-таки Дягилева поймали, но ничего с него не получили. Он заявил, что денег у него нет, планов на будущее тоже нет, и вообще, он передал все обязанности Нувелю, Нувель теперь директор, к нему и обращайтесь. Но конечно, Соколова и Войцеховский были не первый день в Русских балетах и знали, что Нувель если и может быть директором, то чисто номинальным, как зиц-председатель Фунт. Поэтому они вздохнули и присоединились к труппе Мясина, чтобы хоть немного подзаработать. Заработали, правда, меньше, чем рассчитывали, и вообще, по воспоминаниям Соколовой, все эти мюзик-холльные выступления были глупы до невозможности. Так что они были только рады вернуться к Дягилеву в 1923 году - тем более, что Русские балеты наконец-то обрели постоянную штаб-квартиру в Монте-Карло, и вечно кочующие танцовщики могли насладиться относительной оседлостью.
Соколова и Войцеховский сняли квартиру на вилле La Favorita - квартирка оказалась нехорошая, с привидениями, но в конце концов кое-как ужились и с привидениями. Из Польши приехала мать Войцеховского, из Англии - Беатрис, сводная сестра Соколовой, и с нею Наташа. "Леон и я разговаривали друг с другом по-русски. Его мать разговаривала с ним по-польски - я понимала этот язык, но не могла сказать ни слова. Моя сестра и Наташа, конечно, не знали ни русского, ни польского. Повар-монегаск изъяснялся на смеси итальянского и французского. На кухне царила неразбериха, и наши разговоры за обеденным столом напоминали заседания Лиги Наций".

В Русских балетах началась новая эра - эра Нижинской. Соколова оставила интересный портрет Брониславы - "чрезвычайно неженственной женщины, хотя в ее характере не было ничего особенно мужского". Она была очень похожа на своего брата, с такими же железными мускулами рук и ног, с таким же высоким прыжком, с такой же способностью "останавливаться в воздухе". Характер у нее был не сахарный, работать с ней было нелегко - она стремительно проделывала труднейшие движения и требовала немедленно понять и повторить их, а еще обладала неприятной привычкой обсуждать достоинства и недостатки танцовщика в его же присутствии. "Но все равно, она мне нравилась, - пишет Соколова, - несмотря на переменчивость ее настроения и слабое чувство юмора". Интересно еще, что в другом месте Соколова рассказала, как поспорила с Дягилевым из-за роли, и заметила при этом, что "Дягилев был способен довести до слез только двоих человек в труппе: меня и Нижинскую". Вот кто бы мог подумать, что Дягилев мог довести Броню до слез!

В 1923 году к труппе присоединились сразу два танцовщика англо-ирландского происхождения: Нинетт де Валуа и Антон Долин, потенциальный солист. Соколова замечает, что Долин поначалу "в своем юношеском энтузиазме" (чтоб не сказать - "щенячьем") не понимал, что Нижинская и вообще все в компании вряд ли очень рады появлению в труппе зеленого мальчишки, находящегося "под особым покровительством Дягилева", да еще и с видами на первые роли. Поначалу он витал в облаках, но Соколова спустила его с небес на землю. Однажды, когда она упражнялась в репетиционном зале у станка, к ней подошел Долин и сказал:
- Привет, Хильда! Можно к тебе присоединиться?
Соколова прервала упражнение и ответила:
- Нет, нельзя. Приходи через десять дней, когда немного опомнишься и успокоишься, и попроси меня по-другому.
Бедняжка Долин смутился, извинился и ушел. А ровно через десять дней пришел снова и сказал:
- Ты была права. Я вел себя безобразно, теперь я это понимаю. Почему же ты мне не сказала об этом раньше?
Соколова резонно ответила, что тогда бы он все равно ничего не понял. А ведь ему следует вести себя очень тактично, чтобы не настраивать против себя всю остальную труппу. Долин ее совет принял к сведению и учел; по крайней мере, Соколова больше не пишет о каких-либо недоразумениях между Долиным и его коллегами. А вот с Дягилевым все было не так-то просто. "Пат был очень независим, а мы все знали, что Дягилев требует абсолютного повиновения и на сцене, и вне сцены. Если бы они сумели сработаться надолго, это было бы настоящее чудо. Как выяснилось в конце концов, Дягилев так и не сумел сломить дух Патрика, хотя и очень старался".

В сезоне 1924 года было два безусловных хита - "Les Biches" ("Лани" или "Милочки") и "Le train bleu" ("Голубой экспресс"). Соколова участвовала и в том, и в другом спектакле. Линн Гарафола так пишет о "Ланях": "В балете была мелодичная музыка Пуленка, были пастельные декорации Мари Лорансен - фаворитов дягилевского круга. Таких персонажей без труда можно было найти в модной среде: блистательные молодые девицы, похожие друг на друга, как манекенщицы Шанель; жиголо; хозяйка салона; пара молоденьких лесбиянок; пара, занятая эротической игрой. Событие - домашняя вечеринка (отсюда английское название балета - "House Party") - было в равной степени признаком светской жизни. <...> Здесь есть загадочная Девушка в синем, чья холодность возбуждает мужскую страсть... <...> Только две юные девушки в сером - простодушные лесбиянки - сторонятся этой "гонки с преследованием". Обособившиеся от любовных пар и троек этого балета, они привносят ту самую "взаимность чувств", упомянутую Нижинской в качестве брачного идеала".
Соколова замечала довольно насмешливо, что это была "весьма странная домашняя вечеринка". Вера Немчинова на премьере была Девушкой в синем, Нижинская - хозяйкой, а Соколовой досталась роль одной из "девушек в сером". В отличие от Гарафолы, она писала об этом лесбийском дуэте с изрядной иронией и считала его одним из слабых номеров в "Ланях" - причем вовсе не из ложного стыда перед "сафическим элементом". Второй девушкой в сером была Любовь Чернышева. "Мы были неразлучными подружками в серых платьях, с камелиями в волосах - "неразлучными" в самом утомительном смысле слова. <...> Люба двигалась чуть сзади, обнимая меня одной рукой. Мы не размыкали этих объятий все время, пока длился танец. Я думаю, это женское па-де-де было неправильно задумано и дурно исполнено: Нижинская просто не понимала этот тип женщин, которых мы должны были сыграть, и вряд ли нашлись бы женщины, менее похожие на лесбиянок, чем мы с Чернышевой..."
После того, как Нижинская покинула Русские балеты, Соколова стала исполнять роль хозяйки - по-видимому, с большим удовольствием. Она вспоминала один трагикомический случай: когда летом 1925 года она танцевала соло хозяйки на вечере в Венеции (я ниже напишу, как этот вечер вообще состоялся), то жемчужное ожерелье, которым хозяйка играет во время танца, порвалось, и бусины раскатились по всей сцене. Ужаснее всего было то, что эти жемчуга - хоть и искусственные, конечно, - были взяты напрокат у одной гостьи, потому что Соколова не смогла найти ничего подходящего в венецианских лавках. Она думала, что будет скандал, но все как-то обошлось.
Не удержусь еще и перепишу отрывок из письма Константина Сомова (от 21 сентября 1924 года), очень любопытно описывавшего "Ланей": "Les Biches" представляют из себя сцену в бардачке. Хозяйка la poule - Нижинская, девицы les biches и три посетителя: Войцеховский, Славинский и Вильтзак. Музыка очень задорна, нагла, и кое-где поет за сценой хор. Одна из bich'ей исполняется Немчиновой, очень интересной, хоть некрасивой лицом танцовщицей, ее номер производит сенсацию, его трудно описать, так он нов и странен. Она в белом трико и в очень короткой синей бархатной куртке с длинными рукавами и закрытой до горла, в белых перчатках, как-то особенно на носках марширует по сцене, одну руку прижимая к сердцу, другую вывернутую держа на отлете. Ноги у нее превосходны. Когда ей сделали этот костюм, она плакала и не хотела выходить, а теперь в восторге, так как это самая большая сенсация в балете.
Девицы, среди них красивая Дубровская, в розовых платьях мечутся по сцене, прыгают на диване, хохочут и вообще беснуются. "La poule" - Нижинская пляшет соло очень странное и страшно неприличное, держа в зубах папиросу в мундштуке и перебирая руками длинные нити жемчуга. На голове огромный эгрет из желтых перьев..."
Сомов не отметил Соколову отдельно в "Ланях", но в том же письме то и дело упоминал ее и хвалил. Рассказывая о "Пульчинелле" (балет, поставленный Мясиным на музыку Перголези), он написал: "Участвуют в этом балете - чудная танцорка Соколова (англичанка, замужем за русским), великолепный Пульчинелла - Войцеховский, Долин, Чернышева и Немчинова". Знаменитый "Парад" Сомову не понравился: "Эксцентрично, некрасиво, хороша опять Соколова и фантастическая лошадь, под которой скрыто два акробата. Лошадь кажется живой, хотя делает движения, не существующие в мире, и это очень забавно". Скорее всего, Соколова танцевала Американскую девочку, как и в 1917 году. Не понравилась Сомову и "Весна священная": "...не оценил и не понял. Не музыка для меня. А то, что видно, - тоже нелепо, некрасиво, ничего не выражает. Какая-то эпилептическая стукотня и толчея. Жаль чудесную талантливейшую Соколову, которой приходится делать труднейшие нечеловеческие и некрасивые движения. Но и здесь она прекрасна".
Сама Соколова справедливо считала роль Избранницы в "Весне священной" одной из труднейших в своей жизни. А однажды ей пришлось танцевать Избранницу с инфлюэнцой и температурой - нельзя было не снять спектакль, ни заменить ее (не было замены, только Соколова и знала эту роль). И она станцевала прекрасно, но чуть было действительно не дотанцевалась до смерти - и потом не могла ни шевелиться, ни разговаривать.

История с кокаином (на роман не тянет, поэтому не получится слямзить название у Агеева). 1924 год, Монте-Карло. Соколова давала уроки танцев какой-то молодой и хорошенькой француженке (естественно, с разрешения Дягилева; а Чернышева, например, в это же время давала уроки балета принцессе Шарлотте Монакской). Однажды во время занятия Соколова пожаловалась на головную боль. Ученица тут же принесла коробочку с порошком, открыла, дала Соколовой щепотку и велела вдохнуть этот порошок, как нюхательный табак. Сначала, как пишет Соколова, она почувствовала, что не может ни заговорить, ни просто открыть рот, как будто ей подвязали нижнюю челюсть (звучит довольно макабрически). Но все-таки она отправилась на репетицию и уже там ощутила себя прекрасно, как никогда, ей казалось, что она полностью вжилась в роль и никогда еще не танцевала так замечательно.
Дягилев присутствовал на репетиции и, когда Соколова закончила танцевать, подозвал ее к себе, усадил рядом и сказал:
- Ты выглядишь очень взволнованной.
- Я не волнуюсь, - ответила Соколова, - наоборот, я прекрасно себя чувствую, я танцевала с огромным удовольствием.
Дягилев несколько секунд молча смотрел на нее, а потом спросил:
- Кто тебе его дал?
Соколова ничего не поняла и попросила объяснить, что он имеет в виду.
- Скажи, кто тебе его дал? - повторил Дягилев.
- Я не понимаю, о чем вы говорите.
- Тебе дали понюхать какой-то порошок?
- Ну да, - ответила Соколова, - от головной боли. И теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Дягилев молча встал и вышел. Больше Соколова не учила француженку танцам. Дягилев сразу почуял, что дело пахнет кокаином, и принял суровые меры.

В январе 1924 года в Монте-Карло состоялась премьера балета "Докучные" - на музыку Орика, с костюмами Брака. Соколова вспоминает, что танцевать в этих костюмах было очень тяжело. "У Нижинской, одетой мужчиной, была забавная вариация, а Долин в роли Дэнди произвел некоторую сенсацию, танцуя на пуантах". Впрочем, Соколова, как и Григорьев, отнеслась к этому новшеству скептически и заметила, что, хоть Долин танцевал на пальцах без всякого труда, со стороны казалось, будто он танцует на ходулях.
А вот что писал о "Докучных" Сомов - в уже цитированном выше письме от 21 сентября 1924 года: "Больше всего мне понравились "Les Fâcheux" и "Les Biches". Первый по комедии Мольера очень забавен, остроумно хореографирован Нижинской, которая и сама участвует в нем, изображая полусумасшедшего, все время мешающего герою, учителя танцев. Комично и нарочно безобразно загримирована. Главные роли в этом балете исполняются Вильтзаком, довольно вялым и неинтересным, и молодым красавцем англичанином, названным по сцене Долиным. Он очень талантлив и разнообразен. В этом балете он целый номер танцует на пуантах в необычайно красивом костюме и похож на нашего эрмитажного Вандика Lord'а Warton'а. У него большое будущее, [но] пока его красивое лицо (ему всего 21 год) еще мало выразительно". В другом письме Сомов, перечисляя первых танцовщиков, называл Немчинову, Соколову, Войцеховского, Славинского, а о Долине заявил особо: "красавец и великолепный танцор".

"Голубой экспресс" затмил "Докучных" и стал - наряду с "Ланями" - еще одной успешной новинкой сезона 1924 года. Соколова очень весело описывает, как Войцеховский в этом спектакле, наряженный англичанином-игроком в гольф ("в нем не было ничего английского"), с важным видом курил трубку, хотя никогда не брал в рот даже сигареты. Соколова была пляжной красоткой в розовом вязаном костюме, Нижинская - теннисисткой в стиле Сюзанны Ленглен, а Долин - самовлюбленным Красавчиком. "Колени и ступни Патрика всегда кровоточили после его сумасшедших прыжков и падений". Балет имел головокружительный успех в Париже, а в Лондоне все просто сошли от него с ума. "Все англичане тут же решили немедленно отправиться на юг Франции" - ведь именно там разворачивалось действие "Голубого экспресса".
Соколова вспоминает еще, как на волне успеха "Голубого экспресса" Долин имел глупость дать интервью (а это было строжайше запрещено!) и упомянуть в нем свое настоящее имя, да еще и выдать английское происхождение Соколовой. Дягилев был в бешенстве, так что влетело и ни в чем не повинной Соколовой, а уж что сделали с Патриком за это интервью - можно только гадать. Ну, по крайней мере, он остался жив.
Ну и конечно, вот еще отзыв Сомова о "Голубом экспрессе": "Потом сенсационный акробато-спортивный балет, вызвавший сенсацию и разногласия, "Le Train bleu" (название поездов с роскошными в голубой цвет выкрашенными вагонами, которые возят богатую публику на пляжи). Изображен кубистически берег моря и будки. Танцовщики и танцовщицы в купальных костюмах. Нижинская в белом теннисовом с ракеткой, Войцеховский в спортивном с палкой гольфа в руках и трубкой в зубах. Долин очень красив в красном полосатом трико с загримированным, как при сильном загаре, телом. Здесь он искуснейший и грациозный, сильный акробат скорее, чем танцовщик. Прелестна Соколова в розовом трико, в своем странном па-де-де с Войцеховским. Кончается все каким-то колесом из сцепленных тел, которое вертится с огромной скоростью. Музыка звучна и приятна, но не из лучших среди других этого сезона".

В 1925 году, после ухода Нижинской из труппы, Дягилев был вынужден пригласить Мясина в качестве хореографа - поскольку еще не мог полностью рассчитывать ни на Баланчина, ни на Лифаря. Мясин ставил "Зефира и Флору" - своеобразный оммаж российскому восемнадцатому веку, с нежным приветом крепостным театрам. Мясин в "Моей жизни в балете" изобразил это возвращение к Дягилеву в самых идиллических тонах, противореча всем остальным свидетелям: мол, взаимная привязанность была "сильна, как прежде", и отношения с Дягилевым "быстро восстановились на их старой основе". Конечно, это было бы прекрасно... если бы только это было правдой. Ну, и Соколова тоже присоединяется к большинству и пишет, что Дягилев с Мясиным практически не общался, Григорьев с ним беседовал очень официально, да и сам Мясин держался с труппой чрезвычайно замкнуто (а на Веру Савину так и вовсе не обращал ни малейшего внимания). "Если и раньше было невозможно угадать тайные мысли и желания Мясина, - пишет Соколова, - то теперь он и вовсе существовал в полной изоляции. <...> Он был одинок и даже не пытался вести себя дружелюбно". А вот Дукельский - автор музыки к "Зефиру и Флоре" - наоборот, был душой компании, вел себя очень весело и приветливо, играл на пианино в репетиционном зале - так сказать, по заявкам трудящихся, и труппа была от него без ума.
О "Зефире и Флоре" Соколова отзывается прохладно, хоть и хвалит Долина-Зефира, Никитину-Флору и Лифаря-Борея (добавляя при этом, что Лифарь был "лучше всех, потому что на нем было меньше всего одежды"). Но костюмы, как она вспоминает, были ужасны, а свое короткое соло (она была одной из девяти муз) она ненавидела почти так же сильно, как танец Красной Шапочки из "Спящей красавицы".
Зато от этой нелюбимой роли она смогла избавиться. Однажды в Бельгии, на репетиции, Соколова набралась храбрости и сказала Дягилеву: "Пожалуйста, Сергей Павлович, пусть меня снимут с этой роли, я танцую ее просто ужасно". Дягилев был в хорошем настроении и ответил: "Я подумаю и отвечу завтра". На следующий день он поманил Соколову к себе и сказал: "Хильдочка, я сделал все, как ты попросила, и договорился с Дорой Вадимовой, она будет танцевать в "Зефире" вместо тебя". Соколова обрадовалась, поцеловала его в щеку и сказала: "Спасибо, вы чудо", - и уж надеялась радостно сбежать, но не тут-то было. Коварный Дягилев поймал ее за руку и озвучил условие сделки: взаимен за освобождение от "Зефира и Флоры" Соколова должна была отрепетировать с Чернышевой роль Мельничихи в "Треуголке". И хоть Соколовой не очень-то хотелось снова репетировать с кем-то эту роль (она уже репетировала Мельничиху с Карсавиной, Девилье и Дальбасин), но ничего не поделаешь, с Дягилевым не поспоришь. Правда, как выяснилось потом, он оказался очень предусмотрителен: Соколова вскоре заболела и не смогла танцевать, но "Треуголка" не выпала из репертуара - ведь теперь Чернышева могла заменить Соколову в роли Мельничихи.
Как головокружительно мило звучит это "Хильдочка" в устах Дягилева. Ну да, опять вспоминаются слова Дукельского о том, что в Русских балетах "правили бал уменьшительные имена". А еще раньше, в "эпоху Мясина", когда Хильду Маннингс только-только перекрестили в Лидию Соколову, Мясин единственный обращался к ней чрезвычайно церемонно и серьезно: "Лидия Фредериксовна". Она же, разумеется, называла его Леонидом Федоровичем.
С началом болезни Соколовой был связан единственный случай, когда, по ее собственным словам, Дягилев был к ней недобр. Это было во время выступления в Марселе в "Князе Игоре". Там, конечно, сохранялась фокинская хореография, но Нижинская в свое время создала для себя в "Князе Игоре" довольно сложный сольный танец - с разрешения Дягилева, конечно. После ухода Нижинской из Русских балетов эта партия перешла к Соколовой. Перед спектаклем в Марселе она чувствовала себя так плохо, что попросила у Дягилева разрешения заменить в этом номере сложные движения, придуманные Нижинской, - более простыми движениями из оригинальной версии Фокина, и, несмотря на отказ Дягилева, все-таки станцевала эту партию в фокинской хореографии, чувствуя, что физически не сможет выполнить сложные повороты и прыжки. После спектакля Дягилев на нее напустился и наорал, а она расплакалась. А потом, описывая в мемуарах этот случай, добавила - с заметной печальной улыбкой: "...Дягилеву недоставало воображения, он просто не мог представить, как другие способны чувствовать себя плохо, когда он чувствует себя хорошо".

Долин покинул Русские балеты летом 1925 года, после окончания парижского сезона. "И Долин, говорят, уходят, так как Дягилев его затирает, отдавая предпочтение новому фавориту, Лифарю", - писал Сомов в письме от 23 июня 1925 года. Соколова предполагала, что если бы Долин выказывал какие-нибудь признаки хореографического дарования или хотя бы стремление ставить балеты для Дягилева, то, возможно, Дягилев стал бы энергичнее его удерживать. Но тут можно только домысливать, что было бы, если бы... А так - Долин отправился в вольное плавание, а его место при Дягилеве окончательно оккупировал Лифарь, которого, по воспоминаниям Соколовой, в труппе прозвали "цыганом". После ухода Долина "Голубой экспресс" выпал из репертуара - потому что никто не мог заменить Долина в роли Красавчика.

После окончания сезона 1925 года Соколова и Войцеховский решили съездить в Венецию. Конечно, им было прекрасно известно, что в это же время там наверняка будет Дягилев, но они думали, что не встретят его, если будут держаться подальше от Лидо. Ну и разумеется, в первый же день, едва переступив порог отеля, они столкнулись нос к носу с Дягилевым и его "семьей" - Лифарем и Нувелем. Как ни странно, Дягилев ужасно обрадовался, принял их в компанию и утащил на пляж. Тогда была сделана прелестная фотография, которую я, к сожалению, пока не могу отыскать в сети, с Соколовой, Лифарем и Войцеховским в купальных костюмах: Соколова и Лифарь на качелях, Войцеховский стоит слева, а справа - Дягилев, как всегда, при полном параде. И все улыбаются, и все кажутся удивительно счастливыми. Соколова так просто очаровательна.
Но тогда-то Дягилев и организовал на скорую руку вечер, где Соколова танцевала соло хозяйки из "Ланей" и порвала чужое жемчужное ожерелье. Когда он радостно сообщил Соколовой и Войцеховскому, что они будут танцевать вместе с Лифарем на это вечере, Соколова резонно подумала: "Мы танцевали девять месяцев без перерыва и меньше всего хотели бы танцевать - сейчас, но Дягилев никогда не упускал возможности организовать вечер с большим размахом... <...> и привлечь внимание к своей труппе". Вот так и приезжай в Венецию отдохнуть! Только зазеваешься - как налетит Дягилев и прикажет танцевать, и попробуй-ка откажись.

В конце двадцать пятого года Соколова и Войцеховский купили в Монте-Карло виллу Les Jasmins - свой первый настоящий дом. Соколова вспоминала, каким умелым и рачительным хозяином был Войцеховский: он не гнушался домашней работой, он великолепно готовил, он сам обставил их дом, развесил занавески, постелил ковры. "И если бы только он справился со своей тягой к игре, мы могли бы быть счастливы". Увы, если Кремнев был патологически ревнив и склонен топить горести в вине, то Войцеховский был игроком. И жизнь в Монте-Карло не способствовала излечению от этой страсти. Ему не очень-то везло - и тем отчаяннее он играл, проигрывая все, что только можно, залезая в чудовищные долги. А Соколовой надо было платить за обучение Наташи, надо было посылать деньги родителям, которые тоже вечно были в стесненных обстоятельствах, в общем - приходилось изворачиваться, как только можно. И дальше проблемы посыпались градом: в 1926 году Соколова перенесла тяжелую гинекологическую операцию (видимо, это аукнулись преждевременные роды в Южной Америке), выкарабкалась, вернулась в балет, но уже в 1927 году повредила ногу и долго лечилась, и все уже сомневались, сможет ли она снова танцевать. Она смогла, но в конце того же двадцать седьмого года у нее опять начались сильные внутренние боли, потребовалась еще одна операция - с осложнениями, так что врачи не знали, выживет ли она. Дягилев тогда навестил ее в больнице и очень волновался, а потом, когда ему пришлось уехать вместе с труппой в тур, звонил в больницу из разных городов, выясняя, как Соколова себя чувствует.
В двадцать восьмом году Соколова перенесла еще одну, последнюю операцию, и все-таки вернулась в Русский балет. 8 апреля 1929 года она вновь вышла на сцену - в "Свадьбе Авроры". В тот же вечер Патрик Долин впервые танцевал па-де-де Голубой птицы и принцессы Флорины вместе с Алисией Марковой - это своеобразная веха в истории балета, начало знаменитого партнерства Маркова-Долин. Да и вообще, сезон 1929 года был очень удачным - об этом кто только не писал. И хоть сам Дягилев чувствовал себя далеко не блестяще (Соколова пишет, что он был бледен, с черными тенями под глазами, и ходил с трудом, тяжело опираясь на трость), это не мешало ему активно продвигать свою новую любовь - Игоря Маркевича. Во время сезона в Ковент-Гардене Маркевич должен был исполнять свой фортепианный концерт в промежутке между двумя балетами. Дягилев провел репетицию, а потом устроил своеобразную пресс-конференцию в баре, пригласив туда же и танцовщиков. Подозвав Соколову, он сказал тихонько: "Я сейчас подошлю к тебе пару влиятельных журналистов. Ты должна сказать им, что Маркевич - блестящий композитор". Соколова возразила было, что ничего не знает о Маркевиче, но Дягилев возражения отмел и журналистов все равно к ней отправил. Пришлось выкручиваться, и Соколова сказала им, что, конечно, они еще составят свое собственное мнение, но она уверена - они согласятся с Дягилевым и признают Маркевича блестящим композитором. "Но боюсь, - пишет Соколова, - что мало кто из них в самом деле согласился с Дягилевым".

Итак, последний сезон Русских балетов подошел к концу. Соколова присутствовала на последней вечеринке, где появился Дягилев, - на вечеринке, устроенной Долиным. Сам Долин вспоминал, что Дягилев пробыл там недолго, но провел время с удовольствием. Соколовой же показалось, что Дягилев чувствовал себя очень нехорошо: он мало разговаривал и, почти не двигаясь, сидел в кресле у двери, положив руки на набалдашник трости. Заметив Соколову среди гостей, он улыбнулся ей, и она почувствовала, что "все бы отдала за то, чтобы тихо посидеть на полу рядом с ним несколько минут".
В том году Соколова и Войцеховский проводили отпуск на юге Франции (не там ли, куда ездил Голубой экспресс?). Однажды утром, пока Войцеховский загорал, Соколова отошла купить газету. Она привыкла читать Войцеховскому вслух, переводя на русский прямо с листа. Едва взяв свернутую газету с подставки, она увидела слово "смерть", набранное крупным черным шрифтом, и, еще не зная наверняка, поняла, что это значит.
"Я только и смогла произнести: "Леон, Дягилев!.." - и протянула ему газету. Он прочитал первые строчки и сказал: "Вчера утром, в Венеции". Когда я осознала эти ужасные слова, у меня подогнулись колени, и я упала на песок, зарывшись лицом в ладони.
Потом я подняла голову и поняла, что Леона нет рядом. Он шел вдалеке по краю прибоя, взбивая ногами воду".
Вот так и кончается книга Лидии Соколовой.

@темы: Дягилев и все-все-все, Антон Долин

---

Пересмотрела ночью десятую серию с субтитрами. Все-таки Уилл не забыл Абигайль, и это здорово. И мне показалось - он даже рад, что Фредди тоже не забыла ее, он будто признателен Фредди за это. А в желании Фредди вывести всех на чистую воду точно есть что-то личное - пожалуй, и выступление ее в суде не было совсем наигранным, и смерть Абигайль действительно произвела на нее очень сильное впечатление. Шиппер опять стал счастлив.
И я еще сильнее засомневалась в том, что Уилл убил Фредди. А все эти интересные беседы с Лектером в конце серии вдруг показались мне одним грандиозным блефом - причем с обеих сторон: вот сидят два этих типа, прекрасно понимают друг друга, с аппетитом ужинают и прикалываются, притворяясь, будто едят человечину - а на самом деле это самая честная свинина на свете. И оба ловят кайф от этих игр, и оба откровенно восхищаются и собой, и собеседником. Вот это был бы любопытный поворот. Но я понимаю, что Фуллер вряд ли держит такой кукиш в кармане.
Бедной Алане, похоже, осточертели и Лектер, и Уилл, и даже Джек Кроуфорд - вообще все осточертели в Балтиморе. У нее в этой серии лицо откровенно утомленное, и даже в эротической сцене она кажется какой-то погасшей и усталой. Надо срочно Алану в отпуск, к морю, к Беделии, там она повеселеет.
И поняла, кого мне напоминает Мэйсон. Кто смотрел "Чипа и Дейла", те помнят главного тамошнего злодея - сумасшедшего профессора Нимнула. А в одной из серий появлялся еще его племянничек Норми - бессовестный мальчишка, тоже с задатками сумасшедшего ученого, весь в дядюшку. До сих пор помню, с какими гнусными интонациями он кричал: "Люди с воплями выбегут на улицу!" - и пытался запустить какое-то очередное дядюшкино гениальное изобретение, вызывающее землетрясения, что ли. Ну, неважно. В общем, посмотрела я еще раз на Мэйсона и поняла - ну очень он похож на Норми. И Ганнибал при таком раскладе получается этакой заменой дядюшки Нимнула - он тоже со своими закидонами, но при случае может надавать зарвавшемуся "племянничку" по шее.

@темы: "Hannibal"

---

Посмотрела десятую серию тчк. Да будет свет тчк. Подробности письмом. Не письмом, а посланием к фессалоникийцам.

Спойлерные подробности

Не знаю, как Уилл теперь будет выгребать (если вообще будет) на сторону добра. Он вошел во вкус контактного насилия. Начал с Рэндалла в прошлой серии, продолжил с Фредди. Еще несколько серий назад я лично не могла себе представить Уилла, бьющего кого бы то ни было так, как он бил Фредди. Это было действительно жутко. Предвижу, что в фэндоме начнут говорить: а что такого, сама же нарвалась. Но опасно быть слишком умным в этом сериале. "Не советую, молодой человек, не советую. Съедят".
И все равно, мертва Фредди или нет, но в этой серии она была прекрасна. Как мне не хватало ее голоса, ее очаровательного четкого выговора - я уже когда-то говорила, что она каждое слово роняет, как жемчужину. Теперь может статься, что я больше ее никогда не услышу. Ужасно жаль. И меня непередаваемо порадовала ее встреча с Уиллом. Фредди его фактически переиграла - чего стоит только "язык тела", когда Фредди напирает, подается вперед - а Уилл откидывается назад, будто не выдерживает этого напора. Ну и конечно, прекрасны диалоги. Действительно, как это никому в голову не пришло, что у Чилтона нет хирургических навыков? Фредди говорит об этом с легкой досадой и даже усталостью - мол, да вы все точно ослепли, раз до сих пор этого не заметили. И от развития диалога я почувствовала себя - внезапно - поглаженным шиппером:
- Моя история с чесапикским потрошителем уже закончена, Фредди.
- А моя - еще нет. Неужели ты в самом деле думаешь, что доктор Чилтон убил Абигайль Хоббс? Я в это не верю.
Кажется, Фредди единственная, кто еще помнит Абигайль. Уилл тоже помнил о ней, пока сидел в тюрьме, но сейчас... я не знаю, значит ли сейчас Абигайль для него столько же, сколько значила прежде. О всех остальных и говорить нечего. И создается впечатление, что сильнее всех из-за ее смерти переживает именно Фредди - и поэтому ищет не просто "чесапикского потрошителя", а именно "убийцу Абигайль". Ну, по крайней мере, мне так показалось. Впрочем, я шиппер, я могу и преувеличивать.
Ну что ж, если Фредди - человека без границ - все-таки убили, тогда придется мне и вправду стать шиппером-некрофилом и радоваться абсолютно мертвому ОТП. Ну, или взять на вооружение классическую отмазку: "А они обе уползли!".
Кстати, финальный застольный диалог Лектера и Уилла напомнил мне похожий разговор Лектера и Беделии в финале первого сезона - когда они, может быть, как раз поедали Абигайль. Интересная параллель. Но сейчас, конечно, напряжение возросло стократно, и абсолютное "слияние" Лектера и Уилла в конце серии выглядит пугающе и завораживающе. Я не знаю, что будет, но то ли еще будет.
Да, кстати, неужели Уилл так и резал имбирь, не сняв пальто? Это неприлично, негигиенично и несимпатично, вам говорят.
Вернемся к началу серии. Сцена убийства Рэндалла-Лектера-вендиго была прекрасна и динамична, но Уилл страшен уже не на шутку. Если я правильно поняла, он в конце концов сломал Рэндаллу шею голыми руками? Силен мальчик.
С лица Джека Кроуфорда всю серию не сходило выражение типа "чую бесовщину, но обосновать не могу". Впрочем, вечная подозрительность не помешала ему рассматривать в музее инсталляцию из Рэндалла с видом завзятого знатока искусства. Но инсталляция и вправду была хороша, аплодисменты автору... или, вернее, авторам.
А в сцене после исчезновения Фредди, когда Джек собрал у себя в кабинете Лектера, Уилла и Алану, чтобы сообщить им это пренеприятнейшее известие, - он страшно напоминал директора школы, разбирающегося с троицей главных хулиганов. Даже Алана к ним примкнула, а ведь считалась когда-то хорошей девочкой. Но сошлась с Лектером и Уиллом и пустилась во все тяжкие. Впрочем, мне нравится, когда она делает упрямое лицо. Хоть это упрямство и не приведет ни к чему хорошему.
А пресловутая эротическая сцена меня опять разочаровала. Нет, Фуллер, ну не умеешь ты снимать эротику напрямую, у тебя перебинтовывание руки Уилла выглядит в сто раз эротичнее, чем прямо продемонстрированный половой акт. И вообще, меня страшно сквикнула пара Марго/Уилл - даром что Марго сама по себе мне очень нравится. И я понимаю, что бисексуальность еще никто не отменял, и я понимаю, что Марго хочет забеременеть, но... черт возьми, в наше время уже не нужно использовать "старый способ" для того, чтобы зачать ребенка. Тогда уж не стоило бы в предыдущей серии намекать на гомосексуальность Марго. А то сразу начинает попахивать вот этой гадостью: "да что вы, она не лесбиянка, она просто еще не встретила подходящего мужчину". Синдром Ирэн Адлер из ББСшного Шерлока. Меня от этого передергивает.
Но один момент меня все-таки тронул - когда Уилл прикоснулся к шрамам на спине Марго. Это было совсем не эротично, но это было прекрасно, и я вспомнила отрывок из "Часов" Каннингема (особенно актуально, если учесть, что Каннингем и Хью Дэнси, оказывается, хорошо друг друга знают): "Кларисса дотрагивается до его плеча, и кажется, что вот сейчас они встанут и отправятся в спальню. Разденутся. Не как любовники, а как уцелевшие в бою гладиаторы, все в кровоподтеках и ссадинах, но чудесным образом живые, тогда как все остальные погибли. С содроганием они стащат с себя латы и поножи, посмотрят друг на друга с нежностью и благоговением и ласково обнимутся..."
На фоне этой нелепой пары Лектер и Алана выглядели уже привычно, по-домашнему. Вот только страшновато стало, когда Лектер обхватил Алану за горло. Мы все эту его милую манеру знаем, выучили, чуем, чем это пахнет. И чем дальше, тем сильнее мне жаль Алану - ее используют без зазрения совести. Как грустно быть вот такой невольной "бородой".
Умница Фредди ведь тоже попыталась ее по-своему предупредить - со своей традиционной бесцеремонной прямотой. К сожалению, Алана пока еще не задумалась, но, я полагаю, еще задумается. А Фредди была прекрасна, когда сказала, что Уилл не ошибся насчет Лектера, а она сама не ошиблась насчет Уилла. Чутье у Фредди удивительное - ну, и работа такая: беги, разузнай и разнюхай.
Напоследок надо о Мэйсоне пару слов сказать. Фу, какой он противный. Так долго общался со свиньями, что сам оскотинился вконец (чего не скажешь о том же Рэндалле - впрочем, Рэндалл общался со своим внутренним зверем и с безобидными ископаемыми). Наверно, это самый противный маньяк за оба сезона - да и просто самый неприятный, отталкивающий персонаж, преувеличенно отвратительный. Прибейте его, пожалуйста, с особым цинизмом.
Да, вспомнила: до чего жаль, что в этой серии не было Зеллера и Прайса. Надеюсь, они еще вернутся, а то без них и без их черного юмора "Ганнибал" теряет часть своего очарования.

@темы: "Hannibal"

---

Всем горячей Такаразуки перед сном. Это Бенико и Нэнэ в звездной версии "Одиннадцати друзей Оушена". И хоть Бенико играет отрицательного героя, и хоть Нэнэ в конце концов уйдет от нее к положительной Чиэ - все равно, свое шипперское удовольствие я получаю, ведь у них есть прекрасные, почти любовные сцены. И этот недопоцелуй выглядит очень пикантно - обычно-то в такаразучных спектаклях поцелуи целомудренно прикрывают ладонью, а тут все на виду. И пусть поцелуя как такового нет, но есть вполне прозрачное намерение. Ах, хороши все-таки Бенико и Нэнэ вдвоем. По отдельности, впрочем, тоже.

@темы: Такаразука

---

Я с этими дягилевскими книгами точно с ума сойду. Но это будет исключительно счастливое безумие. Ночью взахлеб читала Лидию Соколову, не могла оторваться. Она прелесть, но ей я посвящу отдельный пост. А сегодня утром встретилась с букинистом и наконец-то овладела Сержем Лифарем - ну хорошо, Лифарем не во плоти, а книгой "Серж Лифарь: красота от дьявола" Жана-Пьера Пастори. Это тоже пермское издание, из той же серии, что и Линн Гарафола, безумная редкость и все такое. Название ужасно безвкусное, но в стиле самого Лифаря, который так любил "пишность". Но кажется, сам Пастори не ослеплен своим героем, и это очень хорошо. Довольно и того, что сам Лифарь был о себе самого высокого мнения и расхваливал себя напропалую.
В общем, пока не дочитаю Соколову, всерьез за Пастори не возьмусь. Но кое-что потрясающее оттуда выпишу прямо сейчас. Эта информация имеет к Лифарю лишь косвенное отношение, зато напрямую касается последней любви Дягилева - Игоря Маркевича. Ну, что сказать? Прозорливый Прокофьев был прав.
Во-первых, Пастори приводит цитату из письма Маркевича Дягилеву - к сожалению, без указания даты. Это письмо хранилось у Бориса Кохно и было выставлено на продажу на аукционе Сотбис в 1991 году. Где оно сейчас - поди-ка узнай! Но тем не менее, отрывочек очень выразительный:

"Сереженька должен сохранять спокойствие. Игорь послушный, верный и очень любит своего Сереженьку, скучает по нему и посылает множество нежных... поцелуев..."

А во-вторых, вот цитаты из воспоминаний самого Маркевича "Être et avoir été" - и тут уже все прозрачнее некуда:

"Возможно, он пагубно повлиял на меня, но влияние это было наполнено такой любовью, что оно невероятно обогатило меня, и по прошествии времени моя память сохранила лишь это богатство".

Пастори "обрамляет" еще одну цитату из Маркевича:

"Не кривя душой, Игорь Маркевич признавал, что уступал физическим желаниям Дягилева 'не только потому, что был очарован им, но и так, как подчиняются требованиям ритуала. Помогало и то, что эротика в его понимании была скорее наивной, чем извращенной. <...> Можно сказать, что вкусы его ничем, кроме той страсти, что была в них вложена, не отличались от игр, которым мы предавались иногда в коллеже, пока были детьми'."

О смерти Дягилева Маркевич узнал из газет, письмо Бориса Кохно (с которым у Маркевича были очень хорошие отношения) пришло позже. В то время Маркевич был в Швейцарии у своей матери. Как он сам вспоминал потом, он провел бессонную ночь, а на рассвете отправился на озеро Леман и бросился в воду, но рыбаки спасли его и вытащили на берег.
Ну и что мне теперь делать? И Маркевича заказывать, что ли? Да, он на французском, но будет повод подтянуть и французский. А ведь я вчера уже заказала себе Ричарда Бакла (очередную биографию Дягилева), воспоминания Нинетт де Валуа и "Ballet go round" моего любимчика Долина (понятия не имею, что это за книга, но интересно же). Жить я когда буду? Хотя... зачем мне жить, когда я читаю?

@темы: Дягилев и все-все-все

---

Вот так пересмотришь Riddle из любимого звездного Алого Первоцвета 2008 года, вздохнешь тяжело и попросишь у мироздания: слушай, мироздание, ну пошли же Чиэ роль отрицательного персонажа, ну и что, что она топ-отокояку, вон, Токо же сыграла Тириана, и ничего, устои не рухнули. А из милой, светлой, обаятельной Чиэ все-таки получаются восхитительные антагонисты, и гражданин Шовлен - наилучший тому пример. Как же она была хороша в этой роли! И как же жаль, что, если вдуматься, не так уж долго она пробыла "второй" при Токо - и не так уж много спектаклей они провели вместе. Они прекрасно работали вдвоем (и втроем с Аской тоже) и... и ладно, чего уж там, шиппер опять завздыхал о своем ОТП. Пойду пересмотрю "танец в лиловом", а здесь оставлю Riddle. Эта запись немного отличается от версии с ДВД - она снята в другой день и с других ракурсов. Ну и прекрасно, я считаю, чем больше Riddle в исполнении Токо, Чиэ и Аски - тем лучше.

@темы: Такаразука

---

Лидия Соколова пишет, что у Мясина в конце концов собралась целая коллекция подаренных Дягилевым колец с сапфирами. У Нижинского тоже была такая коллекция, только Мясину Дягилев дарил платиновые кольца, а Нижинскому - золотые. Интересно, что Бронислава Нижинская, напротив, упоминает, что Нижинский носил именно платиновое кольцо с сапфиром - разумеется, подаренное Дягилевым.
Соколова мне очень нравится, она пишет чрезвычайно интересно - и у нее, например, полным-полно информации об "эпохе Мясина" в Русских балетах. "Эпоху Нижинского" она застала уже на излете - при ней завершился первый этап (она была в том несчастном южноамериканском турне - и написала о том, какое удручающее впечатление на всех произвела свадьба Нижинского), при ней же состоялось и печальное возвращение Нижинского в компанию. Она рассказывает, что в 16 году Нижинский отяжелел и стал танцевать гораздо хуже.
Когда же она его встретила впервые - в 13 году - то он показался ей настоящим фавном, диким созданием, которому очень не по себе среди людей. Он был очень молчалив, застенчив, нервен, не мог сидеть спокойно - то ломал пальцы, то болтал ногами (то, надо думать, грыз фужеры), часто моргал, в общем, складывалось впечатление, что ему очень беспокойно и неуютно. Он мало с кем разговаривал - с ним тоже общались мало, только Мари Рамбер (Мим) сама заговаривала с ним (причем по-польски).
Что же касается Мясина - то Соколова пишет о его огромных и серьезных, никогда не улыбающихся глазах. Он всегда смотрел на собеседника очень прямо, не отводил взгляда, но было совершенно невозможно понять, о чем он думает. Девушки в Русских балетах чуть ли не поголовно были в него влюблены (и Соколова тоже), но не смели флиртовать с ним - в конце концов, у всех в памяти была свежа история с Нижинским. Соколова описывает один случай в Америке - на благотворительном вечере в российском посольстве, куда были приглашены артисты Русских балетов, в том числе Соколова с Николаем Кремневым (ее первым мужем), Мясин и другие. Сначала они танцевали в бальном зале, а потом Соколова и Кремнев ушли от шума в какую-то маленькую пустую комнату. К ним присоединились Мясин и еще одна девушка, вчетвером они пили и веселились, девушка заигрывала с Мясиным, и все было прекрасно до тех пор, пока не отворилась дверь. На пороге стоял Дягилев с бутылкой шампанского подмышкой и бокалами в руках (вероятно, он искал Мясина). Все похолодели, Дягилев же молча развернулся и ушел. А на следующий день по "сарафанному радио" - то бишь, через слугу Василия, - был обнародован приказ: участникам Русских балетов (читай: особам женского пола) строго запрещается отвлекать Мясина от работы (читай: флиртовать и строить ему глазки). Неповинующихся уволят без снисхождения (и, вероятно, без выходного пособия). Соколова вспоминает, что с тех пор девушки, дорожившие своим положением в Русских балетах, старались держаться подальше от Мясина.

@темы: Дягилев и все-все-все

---

Очень давно не пересматривала House of Tolerance, а сейчас включила - и не смогла оторваться. Очень печальный и упоительно красивый фильм. Слегка безумный, но это восхитительное постмодернистское безумие.
Нашла один из самых выразительных эпизодов оттуда - после смерти Жюли девушки танцуют под "Nights In White Satin".

@темы: House of Tolerance