На сцене "Легенда об Иосифе" сошла прекрасно, но потом решено было снять ее на кинопленку - причем Ноймайер хотел сделать именно фильм-балет, а не просто запись спектакля. И Джемисон вспоминала, что это был совершенно выматывающий опыт: Ноймайер и сам выбивался из сил, и танцовщикам своим не давал вздохнуть, закручивал гайки все сильнее, стремясь сделать идеальный фильм. Джемисон и Хайген работали на съемочной площадке без выходных, и бедный Хайген от стресса перестал есть. Это стало заметно, и чтобы красавец Иосиф не превратился в полутруп - Джемисон настояла на том, чтобы они с Хайгеном ели вместе, и следила за тем, чтобы он хоть что-нибудь съедал. А вообще у них установились прекрасные отношения, Джемисон отмечала, что Хайген был поразительно чутким и эмпатичным, очень нежным, любящим мальчиком, - и это притом, что - вот об этом я не знала, - у него, оказывается, было без шуток тяжелое детство, он подвергался физическим издевательствам, у него даже шрам на лице остался. И все-таки он не ожесточился, но, с другой стороны, так нуждался в любви, что был готов все отдать - лишь бы его любили. И Джемисон считала, что он слишком старается всем угодить, сделать так, чтобы им были довольны. Кроме того, он чувствовал огромную ответственность перед Ноймайером за то, что тот доверил ему партию Иосифа, - и поэтому, как замечала Джемисон, он все еще танцевал Иосифа для Ноймайера, а не для себя.
И вот когда нужно было снимать сольную вариацию Иосифа - есть там довольно длинная, изуверски сложная вариация, - Ноймайер настоял, чтобы ее сняли целиком, без монтажа. Работали над этой вариацией три дня: устанавливали свет, пробовали съемку с разных углов, и Хайген танцевал, прерывался, снова танцевал, - и так до конца третьего дня, когда он станцевал вариацию от начала до конца, и станцевал так, что съемочная группа аплодировала, и даже Ноймайер изволил улыбаться. И Хайген был счастлив и доволен собой - ровно до того момента, когда к нему подошел Рэй Барра и сообщил, что ему придется снова станцевать эту вариацию на следующий день. Что-то случилось с камерой, съемка не получилась. Бедный Кевин был почти в истерике и кричал, что не станет снова танцевать эту вариацию, пусть сделают монтаж из всех имеющихся дублей. А Ноймайер требовал, чтобы Кевин станцевал эту вариацию без разговоров. Слава богу, что хоть Барра служил между ними посредником - и уговаривал Кевина отдохнуть, поспать, а утром станцевать эту вариацию так, как на обычном спектакле. Вот только Кевин все равно был в отчаянии - и снова не мог проглотить ни кусочка за ужином. А Джемисон еще и прочистила ему мозги, велела ему перестать себя жалеть, в общем, сделала все, чтобы он взял себя в руки и прекратил психовать. Сама признавала потом, что была очень жестока с бедным ребенком, но что еще оставалось делать? И потом еще добавила - не ему, а своей подруге (я так подозреваю, самой Мейнард), - что о Кевине еще будут рассказывать истории вроде той, что рассказывали об Эрике Бруне: как он на съемках "Жизели" повторял свою вариацию шесть раз подряд (и, вероятно, без истерик).
Ну вот, а все закончилось хорошо: Кевин встал поутру, приехал на съемки, станцевал вариацию - и сам остался доволен, и Ноймайер остался доволен, и вариация в таком виде вошла в фильм. Не знаю, что еще сказать. Просто мне было безумно интересно узнать что-то новое и неожиданное о Кевине. Но кто бы мог подумать, что у него было такое мрачное детство. И... хех, вот если говорить о его отношениях с Эриком: сам Кевин вспоминал, что Эрик заботился о нем, когда они жили вместе в Дании в 1972 году. Но мне и тогда почему-то казалось - фанон такой фанон - что и сам Кевин наверняка заботился об Эрике, как умел. А теперь выясняется, что, наверно, не зря мне это казалось. По крайней мере, это вполне укладывается в характер Кевина.