Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Посмотрела еще одну "Жизель", да не простую, а креольскую. Да-да, "Креольскую Жизель", "Creole Giselle", постановку Фредерика Фрэнклина для Театра танца Гарлема. Всем советую, очень интересная постановка. Действие перенесено в Луизиану сороковых годов девятнадцатого века, но история, в сущности, та же самая, да и хореография за некоторыми исключениями - знакомая, классическая. Кое-где были сделаны явные упрощения - в соответствии с силами танцовщиков, так, например, в этой версии Альбер (он здесь - Альбер, не Альбрехт) не делает в вариации во втором акте ни антраша-сис, ни бризе, а "нечто третье", да и вообще больше умоляет Мирту пощадить его, чем танцует. Но в общем-то Эдди Шелманн, исполняющий роль Альбера, произвел на меня очень приятное впечатление. Танцует он в целом очень неплохо, играет - так просто хорошо, и с Жизелью - очаровательной Вирджинией Джонсон - у него прекрасная химия. Вирджиния Джонсон мне очень понравилась, в сцене безумия я даже расчувствовалась и пустила слезу. В этой версии Жизель закалывается (а у Альбера, кстати, не меч, а клинок, спрятанный в тросточку), и Вирджиния Джонсон замечательно отыграла то, что далеко не всегда отыгрывают "закалывающиеся Жизели": ей было действительно больно танцевать, у нее все движения были рваные, ломаные от боли. А во втором акте она была очень трогательна, нежна и воздушна - особенно на фоне очень кровожадного кордебалета. Ух, какие в этой версии злющие виллисы, не в каждой "Жизели" таких и увидишь. А поскольку действие происходит не в лесу, а на кладбище, напоминающем кладбище из "Интервью с вампиром", то так и думаешь, что Мирта (Лоррен Грейвс) в этой версии прекрасно знакома с вампирами Лестатом и Луи - и то и дело спорит с ними: мол, затанцевать ли вот этого аппетитного молодого человека или все-таки сожрать. Вот, кстати, Иллариона в этой версии могли и кинуть вампирам, как крокодилам, на съедение, потому что затанцовывать его не стали, эта роль получилась почти полностью нетанцевальная (пара мелких прыжочков - не в счет). При этом, надо заметить, играл Илларион (Лоуэлл Смит) очень здорово, особенно в первом акте, так выразительно, сочно и интересно, что прям засмотришься. И вообще вся массовка в первом акте была просто загляденье: танцующая молодежь, нетанцующие взрослые, дети, старики, очень выразительная бабушка, участливо наклонявшаяся к Жизели, когда у той прихватило сердце, зажиточные дамы и господа во главе с герцогом и Батильдой, мама Жизели, наконец, совершенно роскошная мама. И в крестьянском па-де-де меня очаровала девушка (Джуди Тирус), танцевавшая чуть ли не лучше всех в этой постановке. Впрочем, уровень танца, как мне показалось, вообще был довольно высок, кордебалет танцевал очень прилично, солисты тоже. А телевизионщики все очень прилично снимали, вот разве что во втором акте не удержались и попортили немного мое любимое па-де-де с цветами. За это следует погрозить им пальцем: лучше бы обошлись без художеств и сняли танец как танец. Но бывает и хуже, я знаю.
Смотреть и скачать эту версию можно вот здесь: vk.com/video-30259_171201589 (встраивание запрещено, даю просто ссылку).

@темы: "Giselle"

---

Мейнерц, я обещала закончить пересказывать тебя в этом году? Обещала. Вот и иди сюда. В прошлый раз мы остановились в 1971 году. Эрик окончательно расплевался с Королевским шведским балетом и вновь вернулся к чисто танцевальной карьере. Несмотря на травмы, депрессию и возвращающиеся все чаще приступы боли, он переживал тогда определенный подъем - благодаря намечающемуся партнерству с Наталией Макаровой. В декабре 1970 года Макарова дебютировала в АБТ - правда, не с Эриком, а Иваном Надем, венгерским танцовщиком, в последнюю минуту заменившим Эрика (тот был в очередной раз экстренно госпитализирован). Но репетировала "Жизель" Макарова именно с Эриком. Она "так много слышала о нем [Эрике]. Мы репетировали, и по-моему, он был идеальным Альбрехтом, элегантным и утонченным стилистом". Надо сказать, что и Эрик отзывался о Макаровой с большим пиететом, и уверял, что партнерство с нею стало для него новым вдохновением - потому что партнерство с Карлой Фраччи, каким бы идеальным оно ни было, за годы их сотрудничества уже утратило определенную новизну. Правда, не все критики были согласны с Эриком; я сама в свое время приводила отзывы из Dance Magazine: во время гастролей по США в сезоне 1971 года Эрик выступал с "Жизели" и с Макаровой, и с Фраччи, и по мнению Ольги Мейнард, пара Карла+Эрик крыла пару Наташа+Эрик одной левой ногой. С другой стороны, были у пары Наташа+Эрик и свои поклонники, так что нельзя сказать, что это партнерство было провальным или неинтересным. Другое дело, что оно так и не сумело окончательно сложиться: Эрик слишком рано ушел со сцены. В книге Грюна он еще не без юмора вспоминал о той "войне", которую вели за него Карла и Наташа - в основном, конечно, Карла; и хоть на расстоянии в несколько лет эти драмы "как ты смеешь танцевать с ней премьеру!" выглядели довольно комично, но тогда Эрику было не до смеха. Впрочем, в то время ему вообще было в принципе не до смеха, потому что его невыясненная болезнь прогрессировала и совершенно измучивала его.
Итак, свою премьеру "Жизели" в АБТ Макарова танцевала не с Эриком, а Иваном Надем, Эрик же попал в больницу с очередным приступом желудочных болей. Макарова навестила его, лежащего под капельницей. Эрик был обезвожен - причем уже не в первый раз, и отмены спектаклей значили, что его силы на исходе. "Когда танцуешь, всегда чуть-чуть умираешь, - сказал он в интервью. - Горишь, как факел, и можно гореть так очень долго, а потом вдруг наступает день, когда ты больше не можешь. И тогда ложишься в больницу и думаешь: ну, теперь я умру. Потому что больше нет сил, и ты думаешь, что лучше всего было бы умереть. А потом силы вдруг возвращаются снова. Так, как будто ничего и не случилось. Это происходит удивительно быстро".
Итак, Эрик и Наталия Макарова фактически танцевали вместе очень мало, но в их партнерстве, по обоюдному признанию, была химия, "что-то, что могло сработать". Макарову восхищало то, как в Эрике соединялись "врожденный аристократизм манер и техническая виртуозность, редкостная артистическая чувствительность и способность создавать атмосферу на сцене". "Когда мы танцевали вместе, между нами возникала химия, естественная связь, в которой не было ничего натужного или фальшивого. Мы были спокойны, духовно связаны друг с другом. Романтический репертуар давался нам очень легко. Особенно памятна "Шопениана", из-за того поэтического чувства, присущего Эрику и очень близкого мне. Мы одинаково чувствовали те оттенки, ту мимолетность, которая должна быть в романтическом балете".
На одном из представлений "Шопенианы" Эрик танцевал ноктюрн и вальс с Макаровой, но в мазурке его заменил Иван Надь. Роберт Грешкович, присутствовавший на том спектакле, вспоминал, что Эрик "просто не мог это танцевать. Он и прежде был утонченным, но сейчас он казался скованным". Грешкович признавался, что был рад, что присутствует в зале в качестве простого зрителя, а не журналиста, и ему не нужно будет писать отзыв на увиденное. "Потому что до того момента Эрик Брун был для меня олицетворением идеала. И мне бы не хотелось писать правду о том, что я увидел".
Эрик все чаще и чаще говорил об уходе со сцены. Тамара Карсавина говорила, что лучше "покинуть сцену раньше, чем сцена покинет тебя", и этот совет звучал для Эрика все яснее и яснее.
Между рождеством и новым годом, в самом конце 1971, АБТ выступал в Вашингтоне. Эрик танцевал "Сильфиду" и "Коппелию" с Карлой Фраччи. После "Сильфиды" 29 декабря у Эрика опять был приступ сильнейших желудочных болей. Когда на следующий день Карла навестила Эрика в гостинице, он сказал ей: "Карла, это был мой последний спектакль". Позже Эрик говорил, что у него "не было другого логического выхода, только все прекратить. Может быть, мое тело подтолкнуло меня к этому". Может быть, добавляет Мейнерц, настал тот миг, когда то, каким был Эрик в реальности, и то, как он танцевал в реальности, больше не соответствовало тому идеалу, каким он заставлял себя быть.
"Его роль в истории была сыграна. Он занял свое место в балетном Пантеоне, бок о бок с Вестрисом, Бурнонвилем, Легатом и другими великими танцовщиками, с шестнадцатого века способствовавшими развитию балетного искусства. Он был danseur noble двадцатого столетия. Не таким, как Нижинский, Нуреев, Барышников, но самим собой - и самым благородным из них".

Многобуков, как всегда

Эрик уехал в Нью-Йорк, где какое-то время закрылся от окружающего мира в доме у своего друга Криса Аллена. Аллен отправил письма об отставке Эрика его партнерам, разослал сообщения прессе. Новость об отставке Эрика была официально объявлена 8 января 1972 года - и вызвала шок у балетного мира. Когда сейчас читаешь статьи, посвященные уходу Эрика со сцены, они сильнее напоминают некрологи, чем сами некрологи Эрика четырнадцать лет спустя. Это действительно плач и стон. Может быть, дело было во внезапности, в неподготовленности ухода: никаких объявлений заранее, "ничто не предвещало" - и вот, пожалуйста, с новым годом. Он просто исчез со сцены. Это выглядело очень драматично, но для людей, знавших Эрика, в этом не было ничего удивительного, наоборот, это было типичное поведение Эрика. Он и сам заявлял, что не хочет никаких традиционных прощальных спектаклей, когда он должен будет стоять как дурак (с мытой шеей!) под душем из сентиментальностей.
Все очень быстро пошло дальше. Эрик связался с датским танцовщиком Нильсом Келетом и договорился, что Келет заменит его в "Коппелии" АБТ в Нью-Йорке. В интервью датской газете Berlingske Tidende Эрик рассказал, что хочет попробовать сочинять, а еще надеется в будущем исполнять характерные роли, если не в Скандинавии, то в США. В общем, не производил впечатления умирающего человека.
Нильс Келет вспоминал, что стоял за кулисами и разминался, когда ему стало ясно, что в зале происходит что-то необычное. "Из оркестровой ямы сначала доносились звуки. И вдруг в театре стало очень тихо. А потом все начали аплодировать. Всем было ясно, что что-то случилось. Балетная публика в Нью-Йорке всегда обо всем осведомлена".
Танцовщики приникли к щели в занавесе и стали смотреть в зрительный зал, и увидели, как в зал входит Эрик под руку с Люсией Чейз. Когда они проходили к своим местам, жена Клайва Барнса, Патрисия, встала и обняла Эрика, и в тот же миг все начали аплодировать. Эрик потом признавался (по крайней мере, Мейнерц явно цитирует его слова, пусть и не замыкает их в кавычки), что тогда ему казалось, будто он вот-вот упадет в обморок. "Сильнее всего это напоминало описанный им самим идеальный спектакль: занавес поднимается, и он стоит на сцене. Один. В центре, облитый светом, окруженный абсолютным молчанием, в зале, наполненном людьми, которые не издают ни звука и едва дышат. Он не двигается. Он раздет донага. И когда занавес опускается, публика аплодирует. Это последнее признание, последнее объяснение в любви".
Следующие несколько месяцев Эрик провел в Нью-Йорке, дома у Криса Аллена, в полном уединении, закрывшись от всего балетного мира. Он попросил Криса продать свои балетные костюмы. В каком-то смысле он явно чувствовал себя потерянным и не знал, как жить дальше.
Он должен был танцевать в "Сильфиде" и "Лебедином озере" (в своих собственных постановках) в мае и июне, вместе с Национальным балетом Канады, во время гастролей НБК в Лондоне и Париже. Кстати - это замечание от меня, не от Мейнерца, - именно во время этих гастролей Эрик сосватал НБК Константина Патсаласа. Вот, мол, Селия, смотри, какой мальчик, тебе же нужны мальчики (каждой балетной компании всегда нужны мальчики!), бери, пока дают. Ну, Селия и взяла, и не прогадала.
Нильс Келет и здесь подменил Эрика - в партии Джеймса. Эрик тоже какое-то время сопровождал НБК на этих гастролях, Вероника Теннант вспоминала, что он появлялся за кулисами до начала спектакля и после окончания. Во время гастролей в Лондоне Эрик жил дома у Рудольфа. "Он вовсе не ждал, что я захочу смотреть, как он танцует в Ковент-Гардене, и это было очень мило с его стороны. Мне кажется, тогда я не сумел бы этого вынести. Он давал мне побыть одному, и мы долго гуляли вдвоем в парке, возле Ричмонд-парка".
У Эрика опять начались боли в желудке. Хуже того: теперь он знал, что вовсе не танец был причиной этих болей, причины по-прежнему были неизвестны, и у него не было теперь никаких надежд на выздоровление. И к болям теперь прибавилась тяжелейшая депрессия.
Мейнерц пишет, что Эрик "пил ежедневно, еще с юности. В хорошие периоды он пил только после спектакля, но часто пил много. В дурные периоды или в то время, когда у него не было выступлений, он начинал пить днем, иногда прямо с утра". В Нью-Йорке он еще и жил у Криса Аллена, который тоже пил довольно много. В тот же период Эрик написал новеллу, о которой несколько раз упоминал в своих интервью. Ее текст сохранился, и Мейнерц подробно рассказывает о ней и цитирует отрывки. Он считает эту новеллу отчасти автобиографической; главная тема новеллы - разрушительная любовь матери к своему сыну, любовь, приводящая сначала к инцесту, а потом к убийству. Мейнерц считает, что в новелле отчасти отражены отношения Эрика с собственной матерью. Любопытно, однако, что сам Эрик в аудиоинтервью, не публиковавшемся при его жизни, но появившемся в сети в прошлом году, рассказывал об этой новелле (упоминая и ее название, так что ошибка или путаница исключена) и утверждал, что в ней символически отражен его конфликт с его работой (проще говоря, с танцем): мол, ребенок в этой новелле - это его работа, и он убивает этого "ребенка", чтобы, как он сам выражается, "clarify myself". Ссылку на интервью я давала вот в этом посте: m-lle-lucille.diary.ru/p205013236.htm Мейнерц не знал об этом интервью, когда писал свою книгу, а жаль, это интересное свидетельство автора о своем произведении. Хотя ни в коем случае нельзя исключать возможность того, что в интервью Эрик просто лукавил, а на самом деле ничего не вуалировал и не символизировал, а действительно писал об инцесте и убийстве.
Летом 1972 года Эрик перенес еще одну потерю: погиб Гёран Гентеле. Он проводил отпуск с семьей на Сардинии и попал в автомобильную катастрофу, вместе с ним погибли две его дочери от Марит Гентеле. Сама Марит выжила, осталась в живых и ее падчерица Жанетт, дочь Гёрана. В августе Эрик вернулся в Данию - Флемминг Флиндт, тогдашний худрук НБК, пригласил его поставить "Шопениану". Какое-то время в доме на Фиалковой улице в Гентофте прожила и Марит Гентеле, с которой Эрик, как вспоминала Марит, говорил ночи напролет, пытаясь поддержать ее и помочь ей справиться с утратой. Марит рассказывала потом, что Эрик убеждал ее ни в коем случае не бояться воспоминаний о погибшем муже и дочерях, наоборот - думать о них, вспоминать хорошее и постепенно двигаться дальше. "Он вернул мне уверенность в себе. Он помог мне не сойти с ума и не умереть от разбитого сердца".
По утрам Эрик работал вместе Эриком Морком и Ханной Твестманн над короткометражным (по-моему, анимационным) фильмом "+-0". Как замечает Мейнерц, этот фильм, в котором рассказывается о том, как вырываться из изоляции, о том, каково быть замкнутым в своей среде, о том, как просто существовать, - этот фильм в то время должен был много значить для Эрика.
А когда Марит Гентеле вернулась в Стокгольм, в Копенгаген приехал Кевин Хайген. О его отношениях с Эриком я уже рассказывала, но просто не могу удержаться и не рассказать еще раз, потому что это же прелесть что такое. На момент приезда в Копенгаген Кевину было уже, наверно, почти восемнадцать лет (он 1954 года рождения, если верить книге Эрика Ашенгрина "Dancing Across the Atlantic"), но познакомился он с Эриком раньше, в Нью-Йорке, когда было ему пятнадцать-шестнадцать. Встретились они с Эриком в классе Стэнли Вильямса (между прочим, датчанина и выходца из КДБ) в Школе американского балета. "Он всегда стоял позади меня и подсказывал мне, что делать", - вспоминал Кевин о своих первых контактах с Эриком. Как и практически любой ученик ШАБ, Кевин мечтал после школы попасть в Нью-Йорк Сити Балле, но Баланчин его не принял, и Эрик случайно столкнулся с Кевином как раз в тот день, когда Кевин узнал, что в НЙСБ его не берут. "Я как раз выходил из здания, а Эрик входил. Он увидел, что я плачу, и спросил, в чем дело". Эрик отвел Кевина в ресторан на Бродвее, накормил, успокоил, а потом устроил его в юношескую труппу АБТ. Эта труппа работала с промежутками, не на постоянной основе, и Эрик настойчиво советовал Кевину найти дополнительную работу. "Ты не должен становиться жертвой обстоятельств", - говорил он довольно жестко, но Кевин не обращал внимания на эту жесткость и был очень благодарен Эрику за помощь и за то, что Эрик явно отличал и привечал его. В свободное время Кевин работал официантом в ресторане, куда Эрик часто приходил поесть, и Эрик оставлял ему щедрые чаевые. Больше того - Эрик устроил Кевина жить у Криса Аллена, своего нью-йоркского друга (Эрик и сам останавливался у него). И когда в августе Эрик улетал из Америки в Данию, то попросил Кевина проводить его в аэропорт, и в такси дал Кевину конверт с деньгами. Там было триста долларов. "Это для Криса, плата за квартиру, - сказал он. - Но лучше оставь их себе. У него достаточно денег".
Эрик пригласил Кевина в Копенгаген, ассистировать в постановке "Шопенианы". Премьера была назначена на 4 ноября 1972 года, в один вечер с "Шопенианой" должен был идти балет Брюса Маркса "Dichterliebe". Естественно, Кевин остановился дома у Эрика. По его воспоминаниям, этот старый дом, перестроенный и отремонтированный после смерти матери Эрика в 1962 году, производил довольно странное впечатление: "...он был похож на собор". Всюду были мозаики из цветного стекла (и витражные цветные стекла в окнах), комнаты были разделены мраморными арками, а на стенах висели портреты в бело-голубых тонах - лица, лица, лица, смотревшие со всех сторон. И вот в этой готичной (чтоб не сказать - макабричной) обстановке они жили вдвоем. Причем работа над "Шопенианой" шла так себе. Кевин вспоминал, что Эрик опять мучился болями в желудке, которые уже почти не прекращались. "Дом был битком набит ящиками с лимонной водой, и он пил ее все время. Он добавлял туда водку и ничего мне об этом не говорил. Он пил целые дни напролет". Казалось, он совершенно отказался от работы над "Шопенианой". Кевин был теперь на попечении Веры Волковой. "По вечерам, когда он был уже совсем пьян, он спрашивал, как у меня идут дела с Верой. <...> Он говорил о Дании, о том, что эта страна - рай для посредственностей. "Здесь можно быть не хорошим и не плохим", - часто повторял он и разражался смехом". Кевин считал, что Эрик не был в него влюблен и не пытался его соблазнить. "Наоборот!". К чему это "наоборот", не совсем понятно - уж не сам ли Кевин пытался соблазнить Эрика? Впрочем, ладно, замнем. Эрик казался ему нервным, заботливым и робким. "Мы спали вместе, но это было невинно. По утрам он раздвигал занавески, готовил и подавал мне завтрак. Это было очень трогательно, но мне было так грустно смотреть на него. Я не понимал, в чем дело, но я видел, что ему плохо, и мне казалось, он боится оставаться один".
Однажды Кевин вернулся из театра и обнаружил, что Эрик спилил яблоню в саду и срезал розовые кусты. "Он был пьян, он был в маниакальном состоянии и он изуродовал сад". А вскоре после этого случая Эрик пережил самый серьезный приступ болезни за все эти годы. Я уже однажды описывала, как это было: смесь валиума и виски, вкупе с сильнейшими болями, довела Эрика почти до обморока. Кевин нашел его практически без сознания, вызвал Сьюз Уолд, вместе с ней отпоил Эрика кофе и немного привел в себя. И сам Эрик называл этот приступ, случившийся в октябре семьдесят второго года, "первым серьезным срывом". Второй срыв, годом позже, в декабре семьдесят третьего года, приведет Эрика сначала на операционный стол, а потом - к выздоровлению. Но об этом расскажу в следующий раз.

@темы: Александр Мейнерц "Erik Bruhn – Billedet indeni", Erik Bruhn

---

По видеоканалу КДБ сейчас гонят утренний открытый класс, который ведет Линн Шарль, балерина Ноймайера в семидесятых-восьмидесятых. Смотреть ужасно интересно, я там уже многих узнаю, если не по именам, то в лицо. Но там коварный оператор, он почти не показывает Себастьяна Хейнса. Впрочем, Хейнс тоже хорош, во время первой части класса, у палки, он стоял в самом конце, в глубине сцены, спрятавшись за Себастьяна Клоборга. Сейчас пошел класс в центре, но его все равно показывают мало, зато когда показывают - я наслаждаюсь: он прелестен, сколько же в нем легкости и грации, мм. Нет, вообще-то там все хороши так или иначе, и Линн Шарль восхитительна, и пианист чудный, и зал почти битком набит. А вот только что вышел сам Хюббе, растрепанный, небритый и в кроссовках, и перенял у Линн Шарль эстафету. Но на сцене сейчас остались только девочки (в том числе дивная Ида Преториус), а мальчики пока разбежались, только Грегори Дин у задника дуэтные поддержки отрабатывает. Ну, может, мальчики еще вернутся.
Да, Себастьян Хейнс восхитительно раздевался по ходу класса. Начинал в куртке и спортивных штанах, но, постепенно разогреваясь, постепенно же и раздевался: сначала снял одну куртку, потом вторую, потом штаны, заканчивал класс в фиолетовой майке, оранжевых трусах и одном длинном гольфе. Ну прелесть же. Ох, надеюсь, потом можно будет этот класс с видеоканала КДБ стянуть, кое-что я там хочу пересмотреть.
Да, и вот фотография Хейнса, потому что я давно хотела ее выложить. Он ужасно милый.

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", Sebastian Haynes, Royal Danish Ballet

---

В Копенгагене сегодня премьера "Ромео и Джульетты", я вечером иду на "Сильфиду" в БТ с Лопатиным и с Крысановой (увы, Сташкевич все еще травмирована), а Королевский Датский балет в июне едет на гастроли в Китай. И везет "Неаполь", "Тему с вариациями" и "Сильфиду". Черт возьми, ну почему в Китай? Лучше бы куда-нибудь в Европу, Китай уж очень далеко. Но ничего не поделаешь, Хюббе сказал: "В Китай!" - значит, в Китай. Интересно, появятся ли отзывы. Впрочем, до июня еще так далеко. Интересно еще, не вернут ли "Неаполь" в постоянный репертуар. А "Сильфиду", "эмблематичный" балет, пусть вообще не смеют выкидывать из репертуара. И "Тему с вариациями" пусть тоже оставят. Кстати, в финале видеоролика как раз представлен финал "Темы", крайний справа там - мой любимый Себастьян Хейнс. Черт возьми, начинаю остро завидовать китайцам, которые увидят всю эту красоту. Датчане! Приезжайте к нам! Пусть от вашей "Сильфиды" все тут в обморок попадают, а Милонов лопнет от злости, нам же только лучше будет. Приезжайте, ну пожалуйста!
А пока - смотрите видеоролик с лохматым и небритым Хюббе, с Ульриком Бирккьяром в майке и с прелестной Сюзанной Гриндер.



UPD. Извините, не удержалась. Только что узнала, что Андреаса Кааса, Ромео в РиДж (и Гурна в "Сильфиде") сегодня сделали солистом. Ева Киструп по этому поводу уже написала чудный пост в блоге, заметив среди всего прочего, что "Andreas Kaas is known as the owner of the best feet in the company. He is also blessed with ideal long limbs and a high flexiblily". Черт знает почему, я за него ужасно рада. Пусть теперь и Себастьяна Хейнса скорее делают солистом (может быть, после РиДж и сделают), он тоже заслужил. На редкость талантливое это молодое поколение: Хейнс, Каас, Ида Преториус, Йон Аксель Франссон.
И как тут не выложить трейлер к грядущему РиДж? Хоть сами Ромео и Джульетта меня поначалу интересовали меньше, чем, например, Меркуцио, Тибальт, лорд и леди Капуллети и общая концепция ноймайеровского балета, но после этого трейлера я страшно прониклась и главными-заглавными героями. Вот сразу видно, что Андреас и Ида - такие очаровательные дети, и Ромео и Джульетта у них кажутся удивительно правильными и трогательными. А еще в трейлере мелькают Сюзанна Гриндер, Ульрик Бирккьяр, Себастьян Клоборг (Тибальт), Себастьян Хейнс (Меркуцио), Александр Бозинофф (Бенволио), чудесные мои датчане. Черт, скорее бы трансляция РиДж с этим кастом! Уже жду не дождусь.

запись создана: 04.03.2016 в 12:50

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", "La Sylphide", John Neumeier and his ballets, Royal Danish Ballet

---

Изнасиловала датский и русский языки, как бы перевела отрывок интервью Николая Хюббе из программки к "Сильфиде". Это ужасно, но пусть будет. Интервьюер - Петер Тудвад, писатель, философ и критик. Перевод очень корявый, сразу предупреждаю. Но я честно пыталась разобраться в тексте. Иногда мне это не удавалось, поэтому в тексте есть пара пропусков. Повторяю: это не все интервью целиком, а только несколько выдержек оттуда. Я даже не стала переводить первый вопрос Тудвада, сразу начала с ответа Хюббе. Ну, да вопрос-то примерно понятен: как вам в голову-то взбрело поставить такую "Сильфиду" с таким господином Мэджем? А, забыла, еще и называется интервью прекрасно: "Сильфида жива, но Джеймс должен умереть!".

Николай Хюббе: В либретто Бурнонвиля Мэдж - "прорицательница", а значит, ведьма, и возникла традиция, что ее изображает мужчина, потому что она обладает силой. В 1940-х годах роль ведьмы впервые исполнила женщина, потом ее опять исполняли мужчины. Так они и чередовались: мужчина, женщина, мужчина, женщина, но всегда в женской одежде, с клюкой, с седыми волосами и с бородавками на носу. Она была злой и коварной - до тех пор, пока Сорелла Энглунд - старая сильфида, больше не танцевавшая партию Сильфиды, - не создала в восьмидесятых годах эпохальный образ Мэдж, превратив ее из персонифицированного зла в образ женской судьбы. Теперь речь шла о любви к Джеймсу, о влюбленности в него. <...> Образ Мэдж внезапно получил психологическое развитие.
И я подумал: если я обращусь к традициям и сделаю роль Мэдж травестийной, это будет чересчур, гораздо увлекательнее сделать Мэдж мужчиной. Почему бы не превратить ведьму в толкователя снов, может быть, в одного из первых последователей Фрейда, в мастера психологических манипуляций? И что случится, если этот толкователь снов захочет Джеймса?
Николай влюблен в Джеймса, он танцевал эту роль всю свою жизнь, но больше не может ее исполнять. Но может быть, этот толкователь снов тоже влюблен в Джеймса? Но Джеймс не хочет об этом знать, может быть, из-за своих скрытых сексуальных наклонностей, о которых он сам и не подозревает. <...> Раньше Джеймса часто представляли мечтателем, поэтом. Я изображаю Джеймса скорее шизофреником, который не может приспособиться к миру, потому что он сошел с ума, он погружается в фантазии и не может жить в нормальном мире.

Петер Тудвад: Но ведь нормальный мир тоже видит Джеймса по-другому, требует, чтобы он соответствовал моральным нормам, принятым в этом обществе?

НХ: Да, ты должен вступить в брак с женщиной, ты должен произвести потомство, продолжить род, укрепить клан. Это очень тяжело, когда ты гей, остается только приспосабливаться.

ПТ: Мэдж мог бы быть дурной половиной Джеймса, чем-то в его душе, что пугает его самого.

НХ: Совершенно верно. Но раньше у Мэдж было женское лицо, а теперь у Мэджа - мужское лицо.

ПТ: Вы намекаете на репетициях на то, что Джеймс очарован Мэджем или даже влюблен в него?

НХ: Очарован - да, но не влюблен. Он влюблен в Сильфиду, и Сильфида без конца повторяет ему: "Не трогай меня!". Что может быть легче для юноши, в котором так или иначе заложена гомосексуальность, чем влюбиться в красивое крылатое существо, будто сделанное из тюля, в существо, к которому нельзя прикасаться? Гомосексуальная очарованность Джуди Гарланд, Мэрилин Монро, Марией Каллас, дивами... Почему некоторые мальчики не хотят играть с ружьями и пистолетами, а предпочитают смотреть Melodi Grand Prix и считают очень привлекательными всех этих женщин в пайетках? Но это приводит к его смерти и к гибели Сильфиды. И все-таки на один короткий миг два мира объединяются, и ради этого мига и стоит жить.

ПТ: Блаженный миг?

НХ: Да, или фантазм. Фантазм, оргазм...

ПХ: Раз вы говорите теперь об оргазме и о маленькой смерти, которая может стать большой смертью... Хочет ли сам Джеймс умереть? И чем объясняется его гибель?

НХ: Это изумительное замечание. Вы чуть не сказали, что Джеймс скучен оттого, что он скорее убежит и покончит с собой, чем заявит, что он гей, в этой маленькой, почти как из романов Ханса Кирка, евангелистской шотландской деревушке.

@темы: "La Sylphide", Royal Danish Ballet

---

Пятиминутка порнографии на ночь: Себастьян Хейнс переодевается перед репетицией. Мне страшно нравится вся обстановочка, а больше всего - плакатик на двери. Ну и сам Хейнс, конечно, прекрасен, кто вообще сомневается, что он прекрасен? Если кто-то сомневается - прошу сюда: vmd.tv2.dk/2014-10-24-se-nikolaj-hubbes-dans-i-... К сожалению, я не могу понять, как встроить это видео, да и скачать его тоже не получается. А поделиться хочется: вот так осенью 2014 года Сюзанна Гриндер и Себастьян Хейнс станцевали вдвоем "Умирающего лебедя". По-моему, очень любопытно получилось, жаль, художественная съемка немного мешает смотреть, но бывало и хуже.
Да, так попутно узнала, что, если я ничего не путаю, пятилетний контракт Хюббе с КДБ истекает осенью этого года. Интересно, продлят его или нет? В любом случае, решение о репертуаре на сезон 2016/2017 так или иначе остается за Хюббе. Ох, так хочется, чтобы Хюббе остался в КДБ еще на один срок. Понятное дело, у меня шкурный интерес, я волнуюсь за "Сильфиду". Ну и пусть Хюббе еще что-нибудь интересное поставит (в этом сезоне, в апреле-мае, пойдет "Дон Кихот" в его постановке, но как раз к этому балету я отношусь очень ровно). И - традиционный вопль в ноосферу - даешь "Сильфиду" на двд!

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", Sebastian Haynes, Royal Danish Ballet

---

Решила сделать небольшой пост с фотографиями: типа мои прогулки по эрик-бруновским местам. В Гентофте я съездила два раза: в первый день это была скорее разведка, чем экскурсия, я шла по сонному тихому пригороду, уткнувшись в планшет и прокладывая маршрут, сначала на Фиалковую улицу, потом на Гентофтское озеро, потом на кладбище Мариебьерг. На кладбище я попала под дождь, умудрилась запутаться в безымянных могилах и неверно определить могилу, в которой похоронен Эрик. Поэтому во второй день, когда стало солнечнее и веселее, я опять взяла ноги в руки, планшет в зубы, купила белых тюльпанов и поехала уже целенаправленно, разобравшись в могилах и маршрутах. Сначала принесла тюльпанов Эрику, потом погуляла по кладбищу, нашла могилу некоей Инге Санд, но не уверена, что это была та самая Инге, с которой Эрик когда-то танцевал в КДБ, может быть, просто тезка и однофамилица, прониклась кладбищем, но быстро замерзла и ушла. И снимала тоже мало, потому что руки очень быстро мерзли. И от кладбища дошла почти до станции, свернула к озеру, погуляла по берегу, от озера опять поднялась на Фиалковую улицу, а оттуда уже вернулась на станцию. Фиалковая улица и озеро совсем недалеко от станции Гентофте, кладбище подальше, километра полтора-два пешком, к нему, наверно, ближе идти от следующей станции, Ягерсборг, но я уж не стала завязываться, выучила дорогу - ну и хорошо.
Уже рассказывала об этом странном ощущении, но не могу не повториться: на кладбище, где лежит Эрик, где похоронены его родители, тетушка Минна, сестра Аза (или все-таки Оза? ох уж мне эти датские имена!) Осе (спасибо  norakura за разъяснения), мне оба раза не было грустно. Было чувство покоя, отдохновения, в какой-то момент во второй день промелькнуло даже что-то похожее на присутствие Эрика - чистое самовнушение, конечно, но не всегда и это самовнушение работает, а тогда сработало. Когда я гуляла по берегу Гентофтского озера, меня накрывало этакой "присвоенной ностальгией": я вспоминала рассказы самого Эрика о том, как он ребенком катался по замерзшему озеру на коньках, я вспоминала вычитанное у Каваны (явно основанное на письмах Эрика) - как Эрик и Рудольф гуляли вместе у этого озера, я знала теперь этот путь, которым Эрик и в детстве, и потом спускался от дома к озеру, и я вспоминала, наконец, историю о том, как уже после смерти Эрика его друзья летом пришли к нему домой, поужинали, выпили вина, а потом взяли мраморную урну (в ней прах Эрика привезли из Канады, но потом пересыпали в другую урну, датскую, деревянную, и похоронили именно в датской урне) и на закате отнесли ее к озеру и бросили в воду, сказав: "Прощай, Эрик". От этих мыслей мне уже было не по себе, гораздо печальнее, чем на кладбище, но все равно, эта печаль была несравнима с какой-то совершенно иррациональной, необъяснимой тоской при виде дома Эрика на Фиалковой улице, при виде дома Эрика, где самого Эрика нет уже тридцать лет. Черт знает, сильно ли изменился сам дом с тех пор, цветные витражные стекла в окнах остались, по крайней мере. Но ощущения все равно жутковатые.

Осторожно, там фотографии

Gentoftegade, Гентофтская улица, одна из главных (или главная?) улиц Гентофте, по ней я шла до пересечения с Фиалковой улицей.


Дом Эрика: Фиалковая улица, шестнадцать.


Гентофтское озеро. Очень пасмурно было, когда я фотографировала.




Безымянная могила Е, в которой похоронен Эрик.


Могилы родителей Эрика, его тетушки Минны, сестры Озы и ее мужа, и еще могила Маргрете Брун, но я не знаю, кем она приходится Эрику. И просто первоцветы, которые мне очень понравились.



И еще несколько кладбищенских фотографий. В том числе еще одна фотография тюльпанов для Эрика. Интересно, долго ли они там пролежали? Когда я их принесла, мне пришлось какое-то время подождать - потому что могилу E убирала какая-то очень мрачная особа, кладбищенская служительница. Она сгребала все принесенные цветы и уминала их в мусорный мешок. Мне стало не по себе, я поняла, какая судьба ждет и мои тюльпаны. Но все-таки решила их оставить: пусть полежат хоть день, хоть два, все равно - не знаю, как Эрику (любил ли он тюльпаны?), а мне все равно будет приятно.

@темы: Erik Bruhn

---

 gr_gorinich, специально для тебя, чтобы ты не грустила: вот тебе красивый пикспам с красивым Карлом Пакеттом.





Лично мне ужасно нравится последняя фотография: Пакетт в "Весне священной" Пины Бауш. Ну и предпоследняя тоже ничего так: Карл Пакетт и Хосе Мартинес сами знаете в чьем ЛО. Да впрочем, мне здесь все фотографии нравятся, стала бы я их сохранять, если б не нравились.

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете"

---

Просто Эрик. Фотография из июньского Dance Magazine за 1984 год, другие снимки из той же фотосессии были опубликованы раньше, в июльском Ballet News 1983 года (здесь и здесь).
Забыла похвастаться: в последний раз в Копенгагене я решила, что хватит считать деньги, пошла в один антикварный магазинчик, освоенный еще в предыдущий заезд, и купила там замечательную книжку "Двадцать солистов Королевского Датского балета". 1965 год, два издания - датскоязычное и англоязычное (не предназначенное, кстати, для продажи в Дании), сведенные под одной обложкой, любительский переплет, малый тираж (датское издание - 1700 экземпляров, английское издание - 1500 экземпляров), отменное качество, много фотографий, а главное - дарственная надпись Могенса фон Хавена, автора фотографий - Свену Крэгу-Якобсену, автору текстов. И конечно же, статья про Эрика и фотографии Эрика. Ну вот как тут было устоять? Между прочим, узнала кое-что интересное: оказывается, существует (существовала) телеверсия балета Эрика "Concertette", снятая в 1965 году. В книге есть два снимка оттуда: Эрик в одиночестве и Эрик и Метте Моллеруп. Эрик в одиночестве производит поразительно порнографическое впечатление (отсканирую фотографию, конечно, может, мне все кажется, и ничего такого там нет). Но главное - черт возьми, кто бы мог подумать, что балет Эрика и с Эриком был снят когда-то. Датчане! Раскопайте своих подвалов и перетрясите шкафов! А вдруг случится чудо, и вы найдете "Concertette"? Пусть это не образец высокой хореографии, черт с ним, но там же Эрик! Каждая теле- и видеозапись с Эриком - это же умопомрачительная ценность. Даешь эту ценность народу, то есть мне.

@темы: Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos

---

В Копенгагене сегодня (или вчера? в общем, 27-го февраля) показывают последнюю "Сильфиду" в этом сезоне. Но там Марсин Купински в роли Джеймса, поэтому я не очень переживаю, что не увижу этот последний спектакль. Днем ходила на марш памяти Немцова - не верится, что целый год прошел, время идет ужасно быстро. В прошлом году траурный марш был в такой серый, холодный день, к концу я ужасно замерзла, а сегодня было ясно и солнечно, и в небо летели не черные шарики, как в том году, а белые - как на первой Болотной, на первом митинге на проспекте Сахарова, на "белом круге". Как давно это было, как много было тогда надежд, какая я сама тогда была счастливая. А сейчас никаких надежд уже нет, а на марш этот идешь, потому что надо идти. Потому что нельзя не идти, хоть ничего не изменится.
Ну, вот так. А вечером я пошла в Стасик на "Точку пересечения", вечер молодых хореографов. Четыре хореографа представляли свои одноактные работы. Три оказались более или менее бездарными, а четвертый - почти шедевром, а на фоне предыдущих работ - уж точно шедевром. В самом начале меня немного взбесила Марианна Рыжкина: перед каждым балетом пускали на экране видеоролик с репетициями и с закадровым монологом хореографа, объяснявшего, как он дошел до жизни такой и что он хотел поставить; Рыжкина, излагая концепцию своего спектакля, заявила, что ей не нравится "асексуальная хореография", что мужской танец должен быть мужественным, а женский - женственным и пуантным. Тут я подумала: "Ну на хуй такой подход!" - и оказалась права: работа Рыжкиной оказалась самой слабой и банальной, с претензиями на глубокомыслие, но на самом деле - ужасно унылой. Хореографические приемы были избитыми, развитие балета - предсказуемым до отвращения, мужской танец - мужественным, женский - женственным и пуантным, от слащавой сольной вариации девочки в бантиках меня чуть не стошнило, и вообще - как ни старались танцовщики, они ничего не могли поделать с бездарной хореографией Рыжкиной.
"Амальгама" Эмиля Фархи выигрывала на фоне "Шел трамвай 10-й номер" Рыжкиной, но сама по себе оставила впечатление чего-то очень скучного и устаревшего. Эти "молодые хореографы" думают, что изобретают что-то поразительно новое, но так смотришь на их работы и думаешь, что на Западе все это открыли и закрыли лет этак тридцать назад. Работа Фархи была в меру музыкальной и в меру "контемпоральной", и абсолютно невыразительной. Были моменты, когда что-то "высверкивало", когда казалось, что сейчас начнется развитие, что хореограф вырулит к чему-то интересному - но нет, так ни к чему он и не вырулил.
В "Вариациях и квартете" Константина Семенова одна-единственная интересная сольная вариация досталась прелестной Оксане Кардаш - или же сама Кардаш и сделала эту вариацию интересной. Не исключено, потому что запомнилась не столько хореография, сколько очаровательно-растерянная, то появляющаяся, то гаснущая улыбка Оксаны. Интересен был "проблеск" мужского дуэта в исполнении Сергея Мануйлова и Дмитрия Соболевского - но хореограф, как я и предвидела, постеснялся развить этот дуэт. И в целом, как ни странно, двадцатиминутный балет показался мне откровенно затянутым, хотелось его порезать и сделать выжимку, избавиться от псевдоглубокомысленных хореографических повторов. Вообще что у Рыжкиной, что у Фархи, что у Семенова - у всех была явная тяга к глубокомыслию, к намекам на то, что мы не просто так танцы ставим, у нас тут все о высоком, у нас тут бездны смысла, смотрите внимательно, авось узреете. Посмотрела внимательно, бездн не узрела. И вообще показалось, что и Рыжкиной, и Фархи, и Семенову, в общем-то, нечего сказать и показать.
Но Андрей Кайдановский с балетом "Чай или кофе?" спас весь вечер. Это было восхитительно, возмутительно хорошо: никаких бездн смысла, пластических поз и трагических жестов, только разнузданно-танцевальная бытовая страшилка в блестящем исполнении Алексея Любимова, Евгения Поклитаря, Валерии Мухановой и Анастасии Першенковой. Когда вместо очередной дозы прекрасного залу выдали крепкого чифиря, зал обалдел и поначалу не знал, как реагировать на такую наглость, но к концу оттаял и аплодировал от души. Абсурдная комедия (дуэт Любимова и Поклитаря под быстрый немецко-испанский диалог, дуэт Любимова и Першенковой - бодающиеся супруги, дуэт Поклитаря и Мухановой - очень влюбленная девица и застенчивый молодой человек) постепенно сменялась абсурдным ужастиком: сначала Любимов сходил с ума, хватал чайную чашку и нервно звенел ложечкой, и падал замертво в темноте под звон разбитого стекла; потом Першенкова впадала в такое же нервное безумие, танцевала, как сумасшедшая, с бедным Поклитарем, подтаскивала мертвого Любимова (героя Любимова, само собой) к стулу, усаживала, хватала ту же проклятую чашку - и вместе с мертвым "мужем" сползала на пол. Следующей была очередь Мухановой - и мертвые герои Любимова и Першенковой приходили за ней, как зомби, и в конце концов утягивали ее к себе - как ни пытался Поклитарь удержать бедняжку. Ну, а в конце оставался только он один - и под напряженными взглядами Любимова, Першенковой и Мухановой, этакой троицы упырей, он танцевал, чуть не плача, последнее соло и тоже брал чашку, понимая, что его уже ничто не спасет. В описании все это звучит абсурдно, это и было абсурдно - и непередаваемо остроумно, грациозно и смешно. И это действительно был танец, а не набор более или менее удачных движений или поз, как у остальных хореографов. Кайдановский знал, что он хочет сказать, и знал, как он это хочет сказать. И по-хорошему, его балет, мне кажется, вполне мог бы войти в репертуар Стасика - тем более, с такими прекрасными исполнителями, как Першенкова, Муханова, Поклитарь и Любимов. Вот если бы еще удалось подобрать "Чаю или кофе" достойных соседей! А то смотреть три скучных и бледных балета ради четвертого превосходного - все-таки это нерациональное использование времени. Если бы в этом вечере еще хоть один балет оказался на одном уровне с "Чаем или кофе" - наверно, я бы и второго марта сходила на "Точку пересечения". А так все же не пойду, жаль времени. А Муханову и Любимова увижу седьмого марта в "Татьяне".

@темы: антисоветский роман, Не только Дягилев или "вообще о балете"

---

Ладно, мне временно надоело ныть и кукситься, выложу-ка я лучше статью о вручении Dance Magazine Award в 1973 году. Сначала Уильям Комо говорит речь, потом выходит Эрик Брун, тоже говорит речь, потом Уильям Комо добавляет, а потом выходит одаренный и захваленный Рудольф Нуриев и говорит не речь, а целых три фразы. Все аплодируют, потом вручают премии братьям Кристенсенам (но эту часть статьи я сканировать не стала, поленилась), потом опять аплодируют, а потом идут пить и фотографироваться друг с другом. Вот, например, на одной из фотографий можно увидеть Эрика и Джин Гордон, издательницу Dance Magazine. Она умерла в 1985 году, и Комо опубликовал в декабрьском номере Dance Magazine за тот год очень трогательный некролог. И кто бы мог подумать, что и сам Комо умер совсем нестарым - шестидесяти трех лет - первого января 1989 года. Причем умер, оказывается, от рака легких. А в июньском, кажется, номере Dance Magazine за 1986 год он опубликовал - тоже очень трогательный, даже душераздирающий - некролог Эрику. Но об этом как-нибудь в другой раз, очень уж это печальная тема. Предлагаю не грустить, а перенестись в 1973 год, когда все еще были живы и относительно здоровы, Эрик только недавно ушел со сцены - и еще должен был на сцену вернуться, а Рудольф был вообще бодр и неутомим, и воистину Never-Off.

@темы: Rudolf Nureyev, Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos, Erik Bruhn - articles

---

Все, пошел откат после поездок. Денег нет, работаю еле-еле, фидбэка на текст не получаю, все надоело, "Сильфида" кончилась, хочу тихо сдохнуть.

---

Ну что ж, а теперь попробую написать о позавчерашней упоительной "Сильфиде" в Копенгагене. Я была настолько уверена, что "Сильфида" тринадцатого февраля станет последней моей датской "Сильфидой" в этом сезоне (дай бог, чтобы ее оставили в репертуаре), - и десять дней спустя, двадцать третьего февраля, я чувствовала себя время от времени нереально, как во сне, когда сидела в зале и смотрела ужасно близко, из второго ряда, все ту же "Сильфиду" - в четвертый, незапланированный раз. И у меня даже не осталось программки, я решила, что не стоит покупать очередной иллюстрированный буклетик за сорок крон (у меня уже два таких лежат), понадеялась, что после спектакля выложат в фойе распечатки с составами, - но нет, почему-то их не выложили. Жаль. Хотя надо признать, что на этот раз на сайте своевременно выкладывали все составы с изменениями, неожиданных замен не было: я получила и Джеймса-Дина, и Сильфиду-Уотсон, и Мэджа-Хейнса, и Гурна-Бозиноффа, в последний момент только Эффи заменили - вместе заявленной ранее Стефани Чен Гундорф поставили опять Киззи Матиакис. Так что ее я увидела аж четыре раза: в каждом спектакле. Но она так прекрасна, что я на нее смотрела бы и смотрела. Потрясающая актриса, каждый раз добавлявшая в образ Эффи новые нюансы и краски, замечательно контактировавшая со всеми своими партнерами на сцене: и с Джеймсами, и с Гурнами, и с Аннами, и с подружками.
В ансамбле я разглядела новые лица, которых не было в трех предыдущих спектаклях: например, вместо прекрасного лохматого верзилы, которого я уже отмечала (сначала он одним из первых бросался к Мэджу, чтобы Мэдж и ему погадал, а не только девчонкам, а потом отгонял Гурна от своей девушки), был другой мальчик, не такой выразительный и колоритный, но тоже хороший. Кстати, я не рассказывала о прелестной пантомиме в начале спектакля? Сильфида улетает в дымоход, потрясенный Джеймс садится на скамеечку, пытаясь осмыслить произошедшее, в это время комната начинает заполняться народом: приходит Гурн с букетиком, в другую дверь влетает радостная Эффи, выходит на сцену мрачная Анна, две девицы садятся на лавочку и плетут веночки, а два оболтуса - так называемые "друзья Джеймса", продрав глаза, выносят на сцену ведро и швабру и принимаются сосредоточенно оттирать пол - видимо, убираясь после вчерашнего мальчишника. Это сыграно очень смешно и выразительно, жаль только, все время отвлекаешься на других персонажей, хочется увидеть всех - и что-то постоянно упускаешь. Так, например, я в трех спектаклях из четырех следила вполглаза за сольной вариацией Эффи - потому что боялась пропустить появление Мэджа на сцене; и хоть Киззи Матиакис танцевала прелестно и заслуживала абсолютного внимания, но я не могла оторваться от Мэджа (особенно в исполнении Хейнса), медленно входящего, вкрадывающегося на сцену, и грациозно опускающегося в кресло у камина, стягивающего перчатки, заметно напряженного - несмотря на грацию и элегантную небрежность движений.
В спектакле двадцать третьего февраля первый акт был сильный, но не головокружительный, зато второй был действительно упоительным от начала до конца. Я повнимательнее рассмотрела Сильфиду Эми Уотсон - и могу признать, что она мне понравилась даже больше, чем в паре с Ульриком Бирккьяром, и больше, чем Сюзанна Гриндер. Все-таки Гриндер, как и Себастьян Клоборг, немножко страдает от партнерства с Марсином Купински, недостаточно выразительным Джеймсом. Эми Уотсон повезло с партнерами гораздо больше - и за ее кокетливой Сильфидой наблюдать даже интереснее, чем за лирической Сильфидой Сюзанны Гриндер. Ее Сильфида - это веселое бездумное дитя, лукавая и порывистая хитрюга, может быть, не влюбленная в Джеймса самозабвенно, но очень увлеченная. Ей с Джеймсом весело, потому что он, в сущности, такой же ребенок, как она сама, и им обоим нечего делать в серых холодных комнатах, им надо на волю, к сестрам-сильфидам, где можно резвиться и танцевать. Сильфида Эми Уотсон не думает ни о последствиях - смешно сильфиде рассчитывать, чем обернутся ее порывы! - не стыдится, не смущается, а просто делает, что хочет, и не понимает, почему это может быть плохо, почему ее желания могут причинить другим боль. Опять она прелестно подглядывала из-под локтя в первом акте: когда сначала запугала Джеймса - мол, если ты на Эффи женишься, я умру! - а потом смотрела: ну как, он понял? поверил? проникся? И когда понимала, что понял и проникся, то, просияв, начинала танцевать для него и немножко прихлопывать в ладоши - хотя, опять же, недостаточно внятно показывала это "прихлопывание", не так внятно, как Лиз Йеппесен в старой "Сильфиде". А как она манила Джеймса и соблазняла его сигануть в окно - это тоже было неотразимо и очень по-детски: девчонка-сорванец тащит хорошего мальчика к приключениям. А он хоть и упирался, хоть и смотрел на обручальное кольцо с видом "не могу, меня мама заругает", но было ясно - Сильфида добьется своего, и Джеймс сбежит из дома, несмотря на маму, Эффи, свадьбу и мнение окружающих.

Как обычно - многобуков

Если в спектакле одиннадцатого февраля, с Бирккьяром, мне казалось, что Эми Уотсон танцует недостаточно "сильфидно": меня смущали ее резкие жесты, не всегда легкие прыжки, появляющаяся, но и пропадающая общая "сильфидность" облика и движений, - то двадцать третьего февраля мне было не к чему придраться: она танцевала прелестно и легко, очень музыкально, очень воздушно, с детской порывистостью, но без резкости. И еще... ну, вот опять же - к вопросу о внешности: наши балетоманы наверняка покатили бы на нее бочку и заорали, что ей надо худеть, хотя она не полная, даже не пухленькая, но у нее романтически округлые формы (как у Линн Сеймур, как у балерин первой половины двадцатого века), у нее прелестные некостлявые руки, она вообще не тощая - а это противоречит канонам красоты у наших балетоманов. Так что, как всегда: хорошо, что они этого не видели. И немного жаль, что они этого не видели: может быть, Эми Уотсон убедила бы их в том, что красивая балерина вовсе не обязательно должна быть истощенной и вытянутой, как макаронина. Ах, а как эта Сильфида ловила птичку! Ну совсем как кошка - ловко так: хоп! - и держит в руках, и выпускать не собирается. Но Джеймс, хороший мальчик, серьезно показал, что птичку надо отпустить, нехорошо это. Но кошечка Сильфида хоть и покивала головой, и отпустила птичку, но с явной неохотой.
И вот такая легкая и ребячливая Сильфида, олицетворение счастья и света, очень страшно умирала в конце. Я смотрела на ее отчаянное и горестное лицо, когда она прощалась с Джеймсом и дрожала, чувствуя приближение смерти, и все думала: кого же она мне напоминает? А потом, уже после спектакля, меня осенило: это маленькая княгиня из "Войны и мира". Помните? "Я вас всех любила и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?" Вот это было в умирании бедной маленькой Сильфиды, в ее жестах: я вас всех любила, и что вы со мной сделали? Так трогательно, почти до слез, и так страшно. А в сцене с шарфом поразительно было, как менялось ее лицо: сначала, едва увидев шарф, она принималась резвиться и бегать за ним, и ловить его - тоже как кошка ловит игрушку, а Джеймс так же весело дразнил ее этим шарфом. А потом, уже пойманная, опутанная шарфом и алчными объятиями Джеймса (он тоже стремительно менялся в этой сцене, я об этом напишу), она приходила в ужас и билась в его руках, пытаясь вырваться и не понимая, как милый, добрый Джеймс мог так поступить с ней, как он мог причинить ей такую ужасную боль. И потом так и умирала - не понимая, но все-таки прощая его.
Грегори Дин был подстать этой Сильфиде - такой же юный, ребячливый, с ветром в голове. У Ульрика Бирккьяра тоже был очень ветреный и порывистый Джеймс, но более романтичный и безумный, а у Дина Джеймс - легкомысленный сумасброд, полуребенок или просто ребенок, не всегда понимающий, что причиняет другим боль, искренне не желающий эту боль причинять - но все-таки заставляющий страдать и Эффи, и Мэджа, и в конце концов - саму Сильфиду. А еще, глядя на Джеймса-Дина, я подумала, что и он, и Джеймс-Бирккьяр - оба по-своему "выпадают" из окружающего их общества, они мечтатели и такие же чужаки, как Сильфида, как Мэдж. А вот Джеймс-Купински, в общем-то, не выделяется так резко, он ближе этому протестантскому окружению, этим серым тонам, чем сильфидам и их белому пространству (и я уж молчу о Мэдже). Может быть, еще и поэтому он не получается таким выразительным Джеймсом, как Джеймс Дина или Джеймс Бирккьяра.
Но Джеймс-Дин хоть и не принадлежит миру первого акта, но не кажется от этого трагичным героем. Он не такой хрупкий романтик, как Джеймс-Бирккьяр, он юный, светлый и увлекающийся, и ужасно обаятельный, такой пухлогубый светловолосый мальчишка (а вообще-то Дину уже тридцать два года, но нипочем ему столько не дашь). За Сильфидой он бросается сломя голову, не ведая, что творит, он отдается своему порыву, своей детской страсти самозабвенно, не задумываясь о последствиях. Но это ему не мешает через несколько минут так же искренне радоваться Эффи: хоть он и не увлечен ею так, как Сильфидой, но вовсе не хочет ее обидеть - и не понимает, какую боль ей причиняет. Джеймс почти бесхитростен, в нем нет детского лукавства, как в Сильфиде, но есть странная жестокая невинность: не желая никому сделать больно, он заставляет страдать всех вокруг. Очень заметно это в его отношениях с Эффи: он не то чтобы морочит ей голову, нет, он вроде бы ей не лжет, но стоит ему отвернуться - и он о ней забывает, хотя и сам, кажется, не понимает, что относится к ней пренебрежительно. В свадебной пляске он сначала бросается за выпархивающей из-за кулис Сильфидой, а потом - тоже со всех ног, как мотылек к огню, - за Мэджем, и когда и Сильфида, и Мэдж исчезают, Джеймс растерянно оглядывается, явно не понимая, вправду ли он их увидел или ему только почудилось. А Эффи в это время ищет Джеймса, потом тянет его обратно в круг, и он улыбается ей - вполне бесхитростно и простодушно, и не замечает, что она чуть не плачет. И когда во второй раз он, увидев Сильфиду, снова выбивается из общей пляски, Эффи, уже почти в слезах, спотыкается, наткнувшись на Гурна и его партнершу-девочку, и очень злится, и снова увлекает Джеймса обратно в пляску - не то чтобы ей хочется танцевать, ей уже не до танца, но надо, черт возьми, соблюдать приличия! - и лицо у нее несчастное и злое, а Джеймс и тут ничего не замечает, и в конце пляски, когда все делятся на тройки и кружатся, переплетая руки, то Эффи кружится безрадостно, сжав губы, а Джеймс запрокидывает голову, полностью отдаваясь этому кружению и головокружению.
И что в первом, что во втором акте он танцевал именно так, как и должен танцевать бурнонвилевский Джеймс - от радости, растворяясь в счастливом танце. Даже вариацию в первом акте (сразу после вариации Гурна), которую и Джеймс-Бирккьяр, и Джеймс-Купински танцевали с совсем другим настроением, то соперничая с Гурном, а то просто изливая свое волнение, раздражение, фрустрацию, Джеймс-Дин танцевал совсем иначе - счастливо, почти самозабвенно, получая страшное удовольствие от самого танца. И танцевал он изумительно, очень легко и мощно - то есть, не сам танец был "мощным", это противоречило бы бурнонвилевскому стилю, нет, танец был легким и очаровательным, но от Джеймса-Дина исходил такой свет, такая радость, что он буквально заражал всех вокруг этой радостью. И во втором акте он тоже упоенно резвился и танцевал с сильфидами, и забавно бегал за ними, когда они его дразнили, и казалось, что он влюблен - ну, или очарован - не только в одну Сильфиду, но и во всех сильфид сразу. И поймать Сильфиду он хотел для того, чтобы она больше от него не убегала, он уже понял, что без шарфика ему за Сильфидой и ее сестрами не угнаться.
А еще - забыла сказать - в первом акте Джеймс в какой-то момент становится этаким "оком бури": когда появляется Мэдж, то еще до его столкновения с Джеймсом атмосфера в доме заметно накаляется. Эффи, оттанцевав свою вариацию, нежно берет Джеймса за руки - и все-таки чувствуется, что она не совсем спокойна, не до конца. Из левого угла, от камина, на Джеймса смотрит Мэдж - с потрясающей тоской, мрачно и пристально; а из правого угла так же смотрит на Эффи маленький, очень юный Гурн - тоже с ужасной тоской, влюбленно и безнадежно. И чувствуется, что здесь действительно собрались люди с несчастными влюбленностями и страстями, что это напряжение не пройдет даром, и все эти страсти в конце концов завязаны на Джеймсе - невинном и не понимающем, что люди вокруг страдают из-за него.
Гурн - Александр Бозинофф - был очень мил, хотя и чуточку побледнел во втором акте (у Андреаса Кааса Гурн был выразителен в обоих актах). Но меня он потряс в конце первого акта: сначала Эффи очень сильно провела свою сцену (опять у нее было совершенно белое, как стена, лицо, и когда подруга поправляла на ней фату и пояс, уверяя, что Джеймс сейчас придет, Эффи кивала, как автомат, но было видно: она знает, что все кончено, Джеймс не вернется), а потом, когда она упала к ногам Анны (Ева Клоборг опять была изумительна - и кстати, явно благоволила Эффи, хоть Эффи ее и побаивалась), то Гурн поднял ее фату и застыл, чуть не плача оттого, что Эффи больно. Тут не было ни ревности, ни далекоидущих мыслей типа "ага, Джеймс сбежал, теперь я могу попытать счастья", нет, только боль за Эффи, которую он любит. Это было очень сильно и трогательно, и стало ясно, что, без сомнений, этот Гурн действительно любит Эффи, по-человечески любит и желает ей счастья, и не хочет, чтобы она страдала. В сцене с букетом - в начале первого акта, когда он дарит Эффи букетик первоцветов и пытается ее обнять, но получает реприманд от Анны, - Гурн-Бозинофф обнимал Эффи очень мягко, тоже с какой-то детской нежностью. И вариацию свою он станцевал легко и мило - заметно было, что танцует он именно для Эффи, видит только ее (слава богу, что лишь танцует, а не ездит на велосипеде!). Во втором акте - ну, я уже сказала, он чуточку поблек на фоне Мэджа, Эффи и Анны, но по-прежнему сохранил облик очаровательного и искренне влюбленного мальчика. В сцене, когда он, наученный Мэджем, предлагает Эффи выйти за него замуж, Эффи замирает растерянно, не зная, что ответить - и смотрит сначала на Мэджа (а тот показывает ей: мол, я же тебе нагадал, что ты выйдешь замуж за Гурна, а не за Джеймса), потом опускает глаза, глядя на свою ладонь, будто пытается прочитать свою судьбу, потом оглядывается на Анну: мол, ну что же мне делать? - а Анна холодно пожимает плечами: мол, поступай, как знаешь. И тогда Эффи почти обреченно подает Гурну руку, а потом все же оттаивает - когда Гурн так радостно и нежно обнимает ее. И трудно не оттаять: это не Джеймс, чьим улыбкам и объятиям верить нельзя. Гурн тоже юный, но не такой вероломный ребенок. И в последней сцене Эффи кажется уже по-настоящему счастливой, когда появляется с Гурном под руку, в фате и в свадебном шарфике.
А вот кто ни секунды ни казался ни счастливым, ни торжествующим - так это Мэдж. Нет, он, конечно, мстительно усмехался, когда предсказывал Эффи разрыв с Джеймсом и брак с Гурном, но ни торжества, ни радости не было в этой усмешке, только горечь. Мне опять хочется долго и восторженно расхваливать Себастьяна Хейнса в этой роли, но я боюсь, что начну повторяться - в отличие от него, потому что он-то не повторяется, все три раза, что я его видела, он создавал иного Мэджа, чуть отличающегося от Мэджа предыдущих спектаклей. И спектакль двадцать третьего февраля не стал исключением: здесь был очень несчастный Мэдж, с самого начала понимающий, что затевает ужасное дело, знающий не только судьбу других, но и свою собственную судьбу, - и подчиняющийся этому року. Он опять очень влюблен в Джеймса - может быть, именно потому и влюблен так сильно, что Джеймс здесь настолько светел и легкомысленен, и невинен, это "сильфида" для Мэджа, и хоть Мэдж может к этой "сильфиде" прикоснуться - но не в силах ее удержать. При первом же появлении в доме Джеймса Мэдж был очень мрачен, заметно подавлен, чувствовалось, что он пришел именно для того, чтобы растревожить Джеймса, напомнить ему о себе, смутить его и возмутить, - но он сам задыхался от боли и хотел смотреть на Джеймса, и не мог на него смотреть все время, отводил взгляд, не справляясь с внутренней болью. Для него связь с Джеймсом - а связь эта, безусловно, была в прошлом, они были любовниками, - была серьезной, настоящей любовью, а для Джеймса это было что-то несерьезное, он, наверно, сначала по-детски увлекся Мэджем, а потом переключился на что-то другое и о Мэдже забыл. И все-таки при столкновении с Мэджем лицом к лицу он чувствовал себя виноватым - и поэтому реагировал на него так нервно, тоже, как ребенок, понимающий, что сделал что-то дурное, но не желающий признавать свою вину, пытающийся свалить все на другого. Но не так-то просто свалить все на Мэджа, Мэдж чувствовал себя оскорбленным - и в отличие от классической версии, дело было вовсе не в том, что Джеймс пытался его выгнать из дома, нет, дело было в том, что Джеймс пытался выгнать его из своей жизни, изменить ему. А Мэдж не способен простить такую измену... да и вообще не способен прощать.
Себастьян Хейнс опять был изумительно пластичен и изящен, опять каждое его движение, каждый шаг, каждый жест - были наполнены хищной грацией. Он завораживал - и можно было легко представить, как он в свое время заворожил Джеймса, но все-таки не сумел удержать (ибо Джеймс, как сильфида, слишком легкомысленное и увлекающееся существо). И что интересно - именно рядом с Джеймсом-полуребенком он и сам казался очень молодым (ну, в общем, на свой реальный возраст, я уже говорила, ему немногим больше двадцати лет). Ну, и хрупким, конечно, но хрупкий он всегда, а вот таким почти беззащитно-молодым он был лишь рядом с Джеймсом-Дином. И может быть, именно поэтому Джеймс и обращался с ним почти как с ровесником, бесцеремонно, как с тем же Гурном, - потому что не видел большой разницы в возрасте (а на разницу в социальном статусе ему и вовсе было наплевать) и потому что... ну, потому что они были любовниками когда-то.
В начале второго акта Мэдж поразительно опьянел от колдовства, буквально на глазах. Сначала он был сосредоточен и сдержан, он вдыхал дым, но не сходил с ума, держал себя в руках - до того момента, пока не позвал мальчиков-подручных. И когда они появились и замкнули вместе с ним круг, и начали ритуал, Мэдж сдался этому пьянящему, колдовскому безумию, и ненадолго забылся, утратил себя. На этот раз мальчики льнули к нему и ласкались, а он был с ними почти небрежен, ему было не до них. И все-таки сцена колдовства опять получилась изумительно чувственной, и парочка, сначала ласкавшаяся к Мэджу, потом еще очень трогательно обменялась ласками между собой, прежде чем исчезнуть. А Мэдж побрел прочь, унося с собою шарф, постепенно трезвея - и явно понимая, что сделал еще один шаг на пути к разрушению и своей жизни, и жизни Джеймса.
А какая была сцена, когда Джеймс пытался выманить у Мэджа шарф! Кстати, одна из неразрешенных для меня загадок "Сильфиды": каким образом Джеймс вообще понимает, что при помощи этого шарфа можно ловить сильфид? Он не задает вопросов, он сразу - с разбегу - понимает, для чего этот шарф нужен, и принимается ни мытьем, так катаньем выпрашивать его у Мэджа (или у Мэдж). И здесь было то же самое: Джеймс влетал на сцену, видел Мэджа с шарфом и бросался к Мэджу, и принимался просить: отдай, мол, ну отдай. И когда Мэдж поначалу ему отказывал - Джеймс, нисколько не смутившись, применял запрещенный прием - и почти прижимался к Мэджу со спины, и гладил его по плечам, откровенно подлизываясь. И не сомневался, что Мэдж не устоит перед такой лаской, и даже не думал, что отношения между ними кончены - а в первом акте, кажется, все-таки склонялся к тому, что кончены. Но сейчас ему было наплевать на все условности, он хотел получить шарф любой ценой. А Мэдж устоял перед лаской - и заставил Джеймса встать на колено, опутал его шарфом, показывая, как Джеймс должен опутать сильфиду, чтобы поймать ее. И в этот миг у Мэджа было безумное, страстное лицо, будто он сам ловил сейчас свою сильфиду, ловил Джеймса в эти силки, чтобы никогда больше не выпускать из объятий. И потом, опутав его шарфом, Мэдж наклонился и провел ладонями по щекам Джеймса, поднял его с колен и закружился с ним, и отпустил его, показывая: вот так ты поймаешь свою сильфиду! - и замер, вскинув руки. И зал зааплодировал после этой сцены, как аплодировал после танцевальных сцен. Кажется, в версии, что идет в Большом, в классической "Сильфиде", после этой сцены не аплодируют.
А потом появилась Сильфида, разыскивающая Джеймса, и Мэдж показал Джеймсу: спрячься пока, - и сам ушел в левую кулису. И когда он уходил, лицо у него опять было отчаявшееся и трагическое: он точно знал, что натворил, он знал, какую боль причинит и Джеймсу, и себе самому, но уже не мог остановиться.
И в сцене с "ошарфовыванием Сильфиды" Джеймс-Дин сыграл то, о чем говорил сам Хюббе, - и что практически не отыгрывали Джеймс-Купински и Джеймс-Бирккьяр. Это было ужасное преображение Джеймса, получившего волшебный шарф и отравленного этим ядом. Причем преображение это произошло не сразу: сначала Джеймс подкрадывался к Сильфиде с этим своим шарфиком, как к бабочке с сачком, потом принялся играть с ней, как с кошечкой, и дразнить ее шарфом, и сам резвился - так же, как резвился в первой половине акта. Но стоило ему продублировать то, что сделал с ним самим Мэдж, стоило ему приказать Сильфиде встать на колено и набросить на нее шарф - и вот тут он мгновенно обезумел и потерял себя, и его лицо исказилось, стало злым, алчным и жестоким. Он смял Сильфиду в объятиях, почти раздавил ее - тоже как хрупкую бабочку, и опомнился лишь тогда, когда она вырвалась из его рук и рухнула на землю в агонии. Дин потрясающе сыграл злое торжество, сменяющееся отрезвлением и ужасным раскаянием. Впервые в жизни этот ребенок понял, что он натворил, какую боль причинил другому существу. И после смерти Сильфиды он казался опустошенным, выжженным дотла, и даже свадьба Гурна и Эффи, даже мать, отворачивающаяся от него, - уже не могли что-то прибавить к его боли.
И последняя сцена была изумительно сильной. Ушли Гурн, Эффи и Анна, и Джеймс в полном отчаянии не выронил кольцо, как это делал Джеймс-Бирккьяр, а бросил его на землю (а ведь это кольцо отдала ему Сильфида перед смертью, и поцеловала его, еще раз признаваясь Джеймсу в любви). И в этот миг на сцене появился Мэдж - не торжествующий, а тоже в отчаянии, но знающий, что должен довести игру до конца. И в его мимическом монологе опять звучало то же, что звучало в монологе в спектакле с Бирккьяром: я любил тебя, а ты меня оставил, расплачивайся теперь за то, что причинил мне боль. И Джеймс-Дин бросался на Мэджа - но тут же и падал, не выдержав столкновения взглядов, раздавленный своей виной. А потом мальчики Мэджа вынесли мертвую Сильфиду, и Мэдж - все с тем же выражением ужасного отчаяния - наклонился к Джеймсу и помог ему встать, а Джеймс в изнеможении обнял Мэджа одной рукой за шею, почти прижался к нему. И видно было, что они оба измучены: Джеймс - от сознания своей неискупимой вины, а Мэдж - оттого, что заставляет Джеймса так страдать. А странная похоронная процессия пересекала сцену, из дальнего левого угла - в ближний правый, и Джеймс рванулся к мертвой Сильфиде, а потом обернулся к Мэджу и жестами, взглядом спросил его - без гнева, с ужасной горечью: что же ты наделал? зачем ты сделал это со мной? И белые стены опять начали сдвигаться, и Джеймс в последний раз взглянул на уплывающую, исчезающую Сильфиду, рванулся к Мэджу, в его объятия, и поцеловал его. Да, в этом спектакле Джеймс первым поцеловал Мэджа - зная ли, что этот поцелуй окажется смертельным, или отчаянно желая вот так утолить свою боль? Не знаю, сложно сказать, но как я читала, Дин что-то подобное делал и в предыдущем сезоне, тоже целовал Хейнса-Мэджа первым. И не знаю, как было тогда, но в этом спектакле Мэдж затянул поцелуй, обнимая Джеймса, а потом все-таки выпустил его из рук. И Джеймс упал на пол, а Мэдж взглянул на него сверху вниз, сам почти мертвый от горя, и переступил через его тело, двинулся вперед, к рампе, опять - как слепая сильфида, будто ничего не видел перед собою. И было абсолютно ясно: он тоже умер вместе с Джеймсом, он не сможет без Джеймса жить.
Вот так и закончилась моя последняя датская "Сильфида" сезона 2015/2016. И я еще раз хочу сказать: это удивительная постановка, и мне очень хочется, чтобы она прожила подольше. Мне очень хочется увидеть ее еще раз. И конечно, мне очень хочется увидеть еще раз Себастьяна Хейнса в роли Мэджа. Потому что, хоть я и ворчала порой на Марсина Купински, на кордебалет, даже на Эми Уотсон, но в целом - все были очень хороши и все мне понравились. Но Себастьян Хейнс не просто мне понравился, он действительно был гениален в роли Мэджа. И Николай Хюббе молодец, что доверил ему эту роль. Ну и конечно, молодец, что поставил эту "Сильфиду". Если сохранит ее в репертуаре и добьется ее выпуска на видео - будет трижды молодец Датского королевства.

@темы: "La Sylphide", Sebastian Haynes, Royal Danish Ballet

---

Я ничего не буду говорить, просто повешу вот эту фотографию и добавлю, что это 1973 год, Эрик Брун вручает Рудольфу Нуриеву Dance Magazine Award при всем честном народе.

@темы: Rudolf Nureyev, Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos

---

Ну, буду краток: не зря сорвалась на этот спектакль, мне додали Джеймса с Мэджем так, что дальше просто некуда. Надеюсь, подробнее еще напишу, когда приеду, сейчас двух слов не свяжу. Скажу только, что поцелуй был, поцелуй был длинный, и - вишенка на торте - поцелуй был инициирован Джеймсом. Да, я не шучу и не выдумываю: в финале отчаявшийся Джеймс бросался к такому же отчаявшемуся Мэджу и целовал его, ну, а Мэдж этот поцелуй подхватывал и затягивал. И это было ух как прекрасно. Даже лучше, чем с Джеймсом-Бирккьяром.
Но меня немного разочаровал зал, прохладно принимавший очень удачную сегодняшнюю "Сильфиду". Уж Себастьяну Хейнсу можно и нужно было аплодировать как следует, он заслужил, он опять сегодня был великолепен. Да и все остальные тоже, чего уж там. А хлопали всем мало и вяло, я даже расстроилась. И еще не порадовала совсем "Тема с вариациями": почти все танцевали нечетко, без куража, и даже Ульрик Бирккьяр был явно не в своей тарелке и заметно смазывал движения. Так что я смотрела в основном на Хейнса - и он как раз не подвел и был прекрасен. Изумительный мальчик - и танцовщик, и актер, а ведь ему едва за двадцать, я ошибалась, когда предполагала, что ему двадцать два или двадцать три, ему, кажется, еще и двадцати одного не исполнилось. Он очень талантлив, надеюсь, нам его покажут в обещанной трансляции ноймайеровского РиДж в постановке КДБ. Хейнс там будет танцевать Меркуцио (а другой Мэдж, Себастьян Клоборг, станет Тибальтом).

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", "La Sylphide", Sebastian Haynes, Royal Danish Ballet

---

Ну вот, собралась, через полчаса отчаливаю опять в Данию. Сонная, как осенняя полосатая муха, а все почему? Потому что ложиться надо вовремя, а не читать dance magazines, приговаривая: "Ну, еще один номер, и спать". Все надеюсь, видите ли, отыскать там что-нибудь про Константина, хотя уже поняла, что дело это дохлое. Последнее, что удалось о нем раздобыть: новость о том, что в грядущем сезоне (вероятно, 1985-86 все-таки, хотя новость появилась в одном из журналов за первую половину 1984 года) он берет временный тайм-аут от хореографии и уезжает в путешествие по Египту, Европе, Азии и еще чему-то, сейчас нет времени смотреть, по чему именно. В общем, соответствует сведениям, вычитанным у Карен Кэйн: действительно, уезжал он, по гранту, полученному от Канадского совета по вопросам искусства или как там этот орган называется, опять же, сейчас смотреть некогда и лень. И прямо вижу, как перед отъездом очень настойчиво просит Эрика есть ну хоть раз в день! ну хотя бы через день! А Эрик ворчит: вали, мол, уже, вали, и притворяется, что ему все равно, что Константин уезжает. Хм. Ладно, я по-прежнему махровый шиппер, если кто-то еще не понял.
Выложу-ка я перед отъездом кое-что сосканированное из майского номера Dance Magazine за 1981 год. Это прочувствованная статья Уильяма Комо, главреда Dance Magazine, плюс прекрасная фотография прекрасного Эрика в роли Альбрехта. Всем смотреть, читать, любоваться и радоваться. А я поехала сильфидиться, вернусь и доложу, как оно было.

@темы: Erik Bruhn, Constantin Patsalas, "Giselle", Erik Bruhn - photos, Erik Bruhn - articles

---

Пока не забыла: вычитала в майском номере Dance Magazine за 1985 год, в статье про Дэвида Аллана, танцовщика и хореографа из НБК (как танцовщик он известен прежде всего благодаря блестящему исполнению партии зонтиколюбивого Алена в "Тщетной предосторожности" Аштона), как Эрик, посмотрев его маленький балет "Khachaturian Pas de Deux" ("Хачатуряновское па-де-де"? "Па-де-де на музыку Хачатуряна"? в общем, выбирайте сами, как больше нравится), подошел к Аллану и сказал церемонно: "Благодарю вас, мистер Баланчин. Я провел прекрасный вечер". Ну, Эрик!
Фотографий с Алланом у меня нет, да и бог с ним. Лучше уж я выложу фотографию с Эриком. Вы думаете, это "Экзотические птицы" Константина Патсаласа? А вот и не угадали, это "Фантазия о японских птицах", балет... ну, угадаете, чей балет? Не угадаете: это балет Раймундо де Ларрена, племянника или не племянника а может, любовника, но совершенно точно - наследника маркиза де Куэваса. Балет был поставлен в Нью-Йорке в 1960 году, в рамках какого-то там благотворительного мероприятия, и танцевали в нем - и сфотографированы здесь - Виолетт Верди и Эрик. Костюмы и оформление - тоже дело рук Раймундо. Его фантазийную натуру видно за версту: попробовал бы он сам потанцевать с таким хвостом, как у Верди! А у Эрика опять сверхъестественно тонкая талия, ну не может быть, чтобы его в корсет затянули, это было бы слишком даже для Раймундо.

@темы: Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos

---

Вообще говоря, я очень рада, что завтра вырвусь на день в Копенгаген, и дело даже не в "Сильфиде", не только в ней, а просто мне что-то очень хреново, и надо немножко подышать. Я опять ощущаю себя банкротом по всем направлениям, и это премерзкое ощущение, как с ним бороться, я не знаю, можно только попытаться от него убежать.

---

А четырнадцатого января этого года в Копенгагене умерла балерина Анна Лэрксен, танцевавшая в том числе и с Эриком. Именно с ней он танцевал на премьере своего "Лебединого озера" в Канаде в 1967 году.

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos