Живи, а то хуже будет
Попробую написать хоть об одной датской "Даме с камелиями" - о спектакле 25 мая. Я уже сказала, что для меня это стало одним из сильнейших в жизни театральных переживаний, чем-то сравнимым по силе воздействия с "Билли Баддом" в БТ или с "Сильфидой" в том же КДБ. После этого спектакля я лишний раз ощутила, какой же суррогат подсовывают в БТ, выдавая его за "Даму с камелиями". Не верите? А вот посмотрите трансляцию с мадам Захаровой, приобщитесь. Жаль только, потом нечем будет это заедать, ужасно жаль, что в КДБ опять почти перестали делать трансляции балетов. Да даже если б и сделали - все равно этот состав не стал бы трансляционным, все же он был не первый, а второй. Хотя достоин быть первым. "Даму" с первым датским составом я тоже видела на следующий день - и это был хороший спектакль. Но не гениальный, как спектакль накануне.
И мне кажется, гениальным он стал в первую очередь благодаря исполнителям главных партий - Киззи Матиакис и Александру Бозинову - и благодаря пианистке Алисон Смит. Все танцевали и играли очень хорошо, кто-то был чуть ярче, кто-то чуть бледнее, но именно Матиакис и Бозинов "держали" и "делали" весь спектакль - как, собственно говоря, и должно быть в "Даме с камелиями". Это густонаселенный балет, и когда главная пара не тянет, он все же может доставить удовольствие - если второстепенные персонажи хороши. Нечто подобное было у меня в Гамбурге в прошлом году: там Маргарита и Арман были довольны схематичны и бледны, особенно Маргарита в исполнении гест-стар Ольги Смирновой, но зато второстепенные персонажи обращали на себя внимание, до сих пор с удовольствием вспоминаю графа Н в исполнении юного Мариа Юге. Но зато когда главная пара "тянет" - вот тут видишь этот балет по-новому и ощущаешь, как много он теряет, если нет в нем по-настоящему прекрасных Маргариты и Армана.
Киззи Матиакис стала для меня лучшей Маргаритой из всех виденных мною когда-либо. Даже Аньес Летестю, даже Марсия Хайде - хороши, но не так хороши, как она (впрочем, их-то я видела лишь в записях, не было энергетики живого спектакля). О БТшных вообще не говорю - они и рядом с ней не стояли. Маргарита Киззи Матиакис не боялась выглядеть некрасивой, первую свою вариацию - вариацию, прерывающую дуэт де Грие и Манон, - она станцевала очень резко, с ломаными, жесткими движениями, и в то же время - изумительно музыкально (Ида Преториус на следующий день станцевала эту же вариацию более плавно и округло). И в то же время в ней не было - и во всем спектакле до самого конца - не было ни наигрыша, ни истерики, а только отчаяние, разочарованность, жесткость (порою обращающаяся в жестокость) и предчувствие смерти. У этой Маргариты чахотка была очень натуральная - и совершенно неромантичная, с удушьем, с отвратительными приступами кашля, чахотка, съедающая Маргариту изнутри. И Маргарита едва ли когда-нибудь забывала о своей близкой смерти - даже во втором акте, в белом па-де-де, обычно почти безоблачном, это предчувствие смерти не оставляло ее. И еще в первом акте была в Маргарите едва уловимая безжалостность к тем, кто будет жить, а она умрет. И от этого возник достаточно любопытный эффект в "театральных" сценах первого и третьего актов: в первом акте смеющаяся Маргарита окружена поклонниками, да, она больна, но она пока отмахивается веером от смерти, она сияющая "мраморная девушка", королева полусвета, и на условной сцене танцует ее двойник - такая же сияющая Манон; в третьем акте Маргарита одинока и сломлена, поклонники исчезли, остались лишь верный граф Н, да Прюданс с Гастоном, ее друзья, она смотрит, как ее двойник Манон умирает на сцене, и понимает, что и для нее все кончено. Так вот, обычно контраст между этими сценами очень силен: в начале спектакля Маргарита еще цветет, пусть это и чахоточное цветение (как чахоточный румянец), в конце спектакля она угасает. Маргарита в исполнении Киззи Матиакис уже в первом акте внутренне одинока и как будто отделена от всех стеклянной преградой, никто еще эту преграду не чувствует, но сама Маргарита знает, что это стекло есть, и она совершенно одна, она беззащитна перед болезнью и неминуемой смертью. И в третьем акте все просто начинают наконец-то тоже чувствовать и видеть эту преграду. И Маргарита не то чтобы угасает после цветения, а перестает "делать усилия", чтобы не умереть. Внешних перемен почти нет, даже красное платье, в котором она приходит в театр в третьем акте, не велико ей (у Аньес Летестю оно было именно что велико - и Маргарита казалась совсем исхудавшей, изглоданной чахоткой), она слаба, но у нее и прежде бывали приступы слабости, и красные пятна румян на скулах напоминают о кукольном гриме Манон в первом акте. И собственная смерть для нее не становится чем-то невероятным, она и так не на секунду не забывала, что умрет.
Синее па-де-де Матиакис и Бозинов станцевали очень хорошо - хотя, признаться, я люблю это па-де-де меньше, чем белое и черное, оно и хореографически, и эмоционально не так сильно меня задевает. Но уже в нем было видно, как они прекрасны в дуэте: все было очень легко, осознанно и элегантно, и Маргарита не наигранно, а очень искренне смеялась над влюбленным и слегка обезумевшим от любви Арманом, и щелкала его по носу, когда он уж слишком увлекался, и потихоньку проникалась его чувствами, отзывалась на них - и начинала ему верить. А Бозинов - он в отличие от многих Арманов был в синем па-де-де ни капельки не груб (иногда настойчивость Армана здесь может перейти в грубость, даже Райан Томаш, Арман из первого датского состава, не избежал этого, к сожалению). И совершенно умилительно чмокал Маргариту в шею - вызывая смех и у нее, и у зрителей. Подкупала его хрупкость и юность - Бозинов действительно выглядит совсем мальчиком, романтичным, по уши влюбленным юнцом, и это придает ему дополнительное очарование. И он прелестно танцевал - не было никаких технических фейерверков, никаких танцев на разрыв аорты, даже там, где эти фейерверки и разрывы могли бы выглядеть более-менее органично (вариации Армана в конце второго акта и в черном па-де-де). Если разбирать его танец на отдельные элементы - то да, можно сказать, что вот тут он не дотянул, здесь он что-то выполнил не совсем чисто, здесь, допустим, Стефан Бюйон станцевал гораздо лучше, но если брать всю партию в целом - то, как Бозинов исполнил ее, как сплавил воедино хореографию, драматическую выразительность и музыку, - то выходит, что придраться не к чему (и не хочется придираться, и не надо).
Первый акт все же для меня выглядит чуточку "раздробленным", менее цельным, чем второй и третий акты. Голубой и красный кордебалетные танцы, на мой вкус, несколько утяжеляют и растягивают действие, да и исполнены они здесь были не так захватывающе, как, например, в Гамбурге. С другой стороны - без них не обойдешься, потому что на этом фоне развивается роман Маргариты и Армана. И хоть я только что сказала, что танцевал кордебалет не так захватывающе, как в Гамбурге, но все же очень хорошо - просто, наверно, я именно эти танцы не очень люблю, вот они меня и мало трогают. А во втором и третьем актах кордебалет был на высоте. Впрочем, там все были потрясающи.
И второй акт меня потряс, я сразу после него написала в своих заметках, что не знаю, как теперь переживу третий акт. Все дело в белом па-де-де - и не только, конечно, во всех взаимоотношениях Маргариты и Армана в этом акте. Киззи Матиакис была просто невероятна. В белом безоблачном па-де-де она уже чувствовала, что ее счастье скоротечно (Арман совсем этого не чувствовал, он был уверен, что это навсегда, что они вечно будут вместе). И временами по ее лицу проходила судорога боли - будто отражение такой же боли, вспыхивающей вдруг в музыке. Далеко не всегда и исполнители, и аккомпаниаторы замечают эту боль - и делают так, чтобы ее заметили и зрители. Но здесь и Алисон Смит, и Киззи Матиакис снова и снова протягивали через белое па-де-де эту черную нитку, предчувствие конца. Лишь Арман, бедный влюбленный мальчик, был безмятежен - и безумно влюблен, он будто обволакивал Маргариту своей любовью, как облаком, как белым платьем: а мне бы стать рубашкой, чтоб ты в меня оделась. Никогда прежде я не чувствовала с такой силой, что белое па-де-де - оно именно об эфемерности, о безумной хрупкости любви. И никогда прежде я не плакала на нем, а тут удержаться не могла, сидела вся в слезах. И боялась, что если так расклеилась на белом па-де-де, то что же со мной будет на па-де-де черном. А ведь после белого па-де-де напряжение только усиливалось. И в дуэте-диалоге с Дювалем-старшим Маргарита опять вела себя так, что было ясно: она знает, что обречена, она, в общем-то, готова и к смерти, и к разлуке с Арманом, она с самого начала чувствовала, что ей придется с ним расстаться. И хоть она и сопротивлялась, и молила об отсрочке, но понимала, что никто ей отсрочку не даст, она смертница. В ее противостоянии с Дювалем-старшим не было ни надрыва, ни истерики, а только отчаяние, безуспешные попытки отбиться от смерти - и сознание собственной обреченности. И очень, очень хорош был Бенджамин Буза - Дюваль-старший. Хотя все-таки у меня не получилось воспринимать его как отца Армана - несмотря на седые височки. Он слишком молодо выглядел, слишком молодо двигался, он просто казался слишком молодым - и не столько волновался за Армана, сколько ревновал его к Маргарите. Глядя на него, я опять вспоминала Белу Миркасяна из "Camille" - любовника Армана Дюваля, Буза в роли Дюваля-старшего очень сильно напоминал Белу. Впрочем, кому как, а мне это нравится. Номинальный отец, старший любовник, к которому Арман возвращается в конце концов - но с разбитым вдребезги сердцем. И он добивается своего, и, сломив сопротивление Маргариты, становится очень мягок, очень нежен с ней, как с ребенком. А она стоит, окаменев, и не может опустить руку, которую он поцеловал. Все кончено, впереди только смерть.
И как это было сыграно, если б вы знали, как это было выражено в танце, в жестах: трезвая и горькая обреченность. Как она собирала последние силы, чтобы не показать Арману, что все кончено. И в парафразе белого па-де-де оставалась только трагедия, и дотанцевав, она прижималась к нему сзади, обнимала, не в силах отпустить его, а потом сама отстранялась и толкала его прочь, помертвев от горя. В описании это выглядит мелодраматично, но чудо именно в том, что не было там ни мелодрамы, ни страстей в клочья, Матиакис подавала все очень скупо и сдержанно, на полутонах, и это производило сильнейшее впечатление. И замечательно то, что и Бозинов тоже играл так же - оттенками, полутонами, - в своей вариации в конце второго акта. Я очень люблю эту вариацию, я видела много разных исполнений, но так, как это станцевал Бозинов, - так на моей памяти никто не танцевал. Вот здесь его сердце и разбивалось вдребезги, он тоже не срывался в истерику, не пережимал со своими чувствами - гневом, обидой, неверием, он просто снова и снова перечитывал это проклятое письмо, пытаясь найти там что-то, что отменит разлуку, сделает прощание шуткой. И не находил, и в отчаянии отшвыривал прочь и письмо, и шляпку (необычная, кстати, деталь: как правило, Арман несколько раз бросает и поднимает письмо, а бросив в последний раз, уже не поднимает, берет шляпку, а потом швыряет ее в сторону и снова начинает танцевать), не в силах вынести больше этих мелочей, напоминавших ему о Маргарите, когда самой Маргариты уже не было рядом с ним: оставался ее почерк, ее запах, и это было мучительно для него, невыносимо. Он заканчивал вариацию так, что было ясно - он тоже умирает. И весь второй белый акт, самый нежный, самый веселый в "Даме с камелиями", становился актом смерти.
А третий акт меня совсем размазал. Не помню, когда я испытывала такое в балете в последний раз, вот на "Сильфиде" разве что, на безвозвратно канувших "Сильфидах" с Бирккьяром и Хейнсом, Дином и Хейнсом. Как хороша была медленная осенняя интерлюдия: где Маргарита и Арман встречаются снова, он поднимает ее букет, она протягивает руку, чтобы прикоснуться к его волосам; столько грусти, что даже Олимпии - Вильме Джиглио - ненадолго передалась эта грусть, она была печальна и серьезна поначалу. Потом, правда, расправила перышки и начала кокетничать с Арманом, а Арман начал заигрывать с ней - назло Маргарите, забившейся в угол скамейки, следившей за ним и Олимпией. Тоже потрясающая сцена: ничего нет, Маргарита только смотрит на них, сидит почти неподвижно, но ее боль разлита в воздухе, и невозможно отвести от нее взгляд. А Арман, ухаживая за Олимпией, щекотал ей шею, грубо переигрывая те моменты, когда целовал Маргариту в шею в синем па-де-де. Все снижено, нарочно огрублено - и он в отчаянии, и она в отчаянии, и лишь Олимпия, беспечная колибри, порхает себе и порхает. Джиглио была очень милой Олимпией, но не очень яркой, и ей все же не хватало, мне кажется, чуточку наглости и вульгарности. С другой стороны - она тоже играла "приглушенно", и это лучше подходило к общей стилистике спектакля, меньше грубых ярких красок, больше оттенков и нюансов. И она была обаятельна, такая интересная брюнеточка, полная противоположность светлой Маргарите.
Но после осенней интерлюдии и свидания Армана с Олимпией было черное па-де-де. И я совсем не знаю, как о нем писать, потому что это не переведешь в слова. Это было что-то почти потустороннее, алхимическое превращение любви и боли в музыку и танец. Хореография знакома, музыка знакома, ты помнишь все о трудных поддержках, о движениях, о том, что сейчас будет то, а сейчас будет это, сейчас его вариация, потом ее коротенькая вариация, и снова дуэт, и последний всплеск, и конец, - но в то же время ты опять не видишь элементов, а видишь только целое, и кажется, что танцуют не только тела, но и души, прикрытые только музыкой. Это была полная беззащитность, абсолютное оголение чувств: их бросало друг к другу, и они оба знали, что надежды нет, впереди только смерть. Я на это смотрела и даже плакать не могла, дышать не могла, и хотела, чтобы это никогда не заканчивалось. А рядом со мной сидел мужчина - и откровенно плакал, всхлипывал, вытирал глаза. и даже на мгновение стало жаль, что спектакль не заканчивается на черном па-де-де, потому что казалось - это вершина, выше уже не поднимешься, лучше уже не будет. Но все-таки было и лучше - и совсем по-другому.
На черном балу Арман закрывал Олимпии лицо черной вуалью Маргариты. Я совсем не помню, было ли это в гамбургском прошлогоднем спектакле, а вот, например, в парижской видеоверсии этого нет, там Арман превращает вуаль Маргариты в шарфик и накидывает Олимпии на плечи. Но вот так, когда вуаль остается вуалью, это выглядит еще лучше, - и Олимпия с улыбочкой снимает эту вуаль, как тряпку, и бросает на пол. Арман в этой сцене не пьянел - обычно-то его изображают опьяневшим и оттого издевающимся над Маргаритой, но Бозинов решил эту сцену по-другому: это было не опьянение, а затмение ненависти, "мне плохо, так пусть будет плохо и ей". Хрупкий, нежный мальчик страшно преображался, и было невыносимо смотреть на его танец с Маргаритой - столько животной жестокости, столько желания отомстить ей, причинить ей такую же боль, какую испытывал он сам. И она уже была совсем обессилевшая и добитая. А еще Бозинов потрясающе сыграл свое отрезвление и раскаяние - когда понял, что натворил, что сам приблизил ее смерть.
И финал - финал был прекрасен. Во-первых, Арман читал дневник Маргариты - и плакал, действительно плакал, я сидела близко и видела, как у него по щекам текли слезы, губы дрожали. А во-вторых - Маргарита. Как она умирала - будто истаивала сама в музыке, становилась музыкой и любовью, и ее хрупкое тело тоже становилось любовью, и столько в ней было горечи и нежности. И опять - ни капли наигрыша, ни единой фальшивой ноты, все очень сдержанно и горестно, и прекрасно.
А на поклонах они оба - Матиакис и Бозинов - стояли измученные и грустные, еще явно не освободившиеся от своих ролей. И в один момент Матиакис положила голову Бозинову на плечо, и это было так трогательно, так любовно. Изумительные они, давно я не видела такой потрясающей химии в балете. Хотелось бы мне снова увидеть их вдвоем - жаль только, уже явно не в "Даме с камелиями".
Но я почти ничего не написала об остальных персонажах - а стоит о них сказать. Очень меня порадовали Гастон Рье - Джонатан Хмеленски и Прюданс Дювернуа - Астрид Эльбо. Если не ошибаюсь, они и в жизни - пара, и если это так, то неудивительно, что между ними искрило, и в их любовь верилось без возражений. Хмеленски, которого я далеко не всегда люблю в "париковых" ролях (я уже где-то объясняла: он по жизни выбрит налысо, и для условно классических ролей надевает парик, а в условно контемпоральных ролях обходится без парика - и как правило, в контемпорари он мне нравится больше), был прекрасен с головы до ног. У него получился Гастон в стиле Карла Пакетта - легкий, задорный, изящный, ни капли не пошлый даже в рискованной-раскованной вариации с хлыстиком, гладко выбритый (а то вот в Гамбурге повадились приклеивать Гастонов к усам, да и в БТ тоже), добросердечный и бойкий. С каким вкусом он щелкал хлыстиком - да еще и в конце первого акта легонько шлепнул Прюданс по заду, нахал, - и с таким же вкусом целовал в щечку Нанину в их шутливом трио с Прюданс. И танцевал прелестно, и вообще вносил жизнерадостность в этот не слишком-то радостный балет. И Прюданс от него не отставала - она была ему подстать: бойкая, веселая, немножко сорвиголова, добросердечная и хитрющая (прекрасно был отыгран момент с упрятыванием колье Маргариты за корсаж: "денежки я приберу, нечего им тут валяться"). Лукавая и кокетливая, и в то же время очень нежно относящаяся к Маргарите: вот чувствовалось, что они и вправду подруги, и в последней "театральной" сцене Прюданс все норовила прикоснуться к ней, как-то поддержать ее - совсем сломленную и умирающую. Порадовала меня и Нанина - Кристина Мичанек: у нее получилась совсем молоденькая, но очень серьезная Нанина, такая некрасивая, но очень милая и заботливая девочка, тоже искренне привязанная к Маргарите. Она была очаровательна во втором акте, когда все переживала, что Маргарита танцует без шальки, ее же продует, и все пыталась накинуть шаль Маргарите на плечи, а ей все мешали (и Тобиас Преториус, озорничая, надел шаль себе на голову). И в игре незадолго до появления герцога ей достался еще один поцелуй - обычно Нанина там все время остается без кавалера и без поцелуя, а тут ей повезло.
Манон и де Грие - Сильвия Сельвини и Марсин Купински: я была очень рада их увидеть, особенно Купински, но должна признать, что линия Маргарита+Манон здесь была бледнее, чем, например, в той же видеоверсии с Аньес Летестю. Пожалуй, это оттого, что линия Маргарита+Арман здесь все затмила. В связи между Маргаритой и Манон не было настоящего напряжения, не было нерва, и лишь последнее па-де-труа вдруг прозвучало так, как мне и хотелось: выразительно и печально, с проскальзывающей нежностью Маргариты к умирающей Манон. Купински станцевал очень мрачного и недоброго де Грие - с первого же появления в нем было что-то пугающее. Но очарователен он был, как всегда, и на его ноги - и на его footwork - можно смотреть бесконечно. Он так изящен, прелесть. И прекрасно провел короткий дуэт с Бозиновым-Арманом - и трио с ним и Манон-Сельвини: они здесь оба уже были почти пугающими, такие опасные, злые маски, не выпускающие Армана из своих набеленных рук. А Манон-Сельвини очень понравилась мне в вариации после черного па-де-де - она была так трогательна и хрупка, так несчастна, она тоже, как и Маргарита, предчувствовала свою смерть и тянулась к Маргарите - но Маргарита еще не отвечала ей, не могла ей ответить.
Еще я должна непременно вспомнить Лиама Редхеда - пусть у него здесь и не было афишной партии, но он все равно обращал на себя внимание своим отточенным, безупречным, фарфоровым танцем. Вот тоже - на эти ноги и на работу этих ног можно смотреть вечно, он так изящен, так грациозен, и в белом акте я им любовалась, и жалела только, что в третьем акте, на черном балу, его поставили в последнюю линию - и мне не удавалось на него насмотреться. Но все равно он прелесть. Боже мой, да кто там не прелесть? Мои хорошие датчане, как же я рада, что я вас увидела, я ужасно без вас скучала.
Ну вот, кажется, теперь все. Пойду работать наконец. И оставлю здесь же полноценный трейлер, он вчера появился. И он тоже с правильным вторым составом.
И мне кажется, гениальным он стал в первую очередь благодаря исполнителям главных партий - Киззи Матиакис и Александру Бозинову - и благодаря пианистке Алисон Смит. Все танцевали и играли очень хорошо, кто-то был чуть ярче, кто-то чуть бледнее, но именно Матиакис и Бозинов "держали" и "делали" весь спектакль - как, собственно говоря, и должно быть в "Даме с камелиями". Это густонаселенный балет, и когда главная пара не тянет, он все же может доставить удовольствие - если второстепенные персонажи хороши. Нечто подобное было у меня в Гамбурге в прошлом году: там Маргарита и Арман были довольны схематичны и бледны, особенно Маргарита в исполнении гест-стар Ольги Смирновой, но зато второстепенные персонажи обращали на себя внимание, до сих пор с удовольствием вспоминаю графа Н в исполнении юного Мариа Юге. Но зато когда главная пара "тянет" - вот тут видишь этот балет по-новому и ощущаешь, как много он теряет, если нет в нем по-настоящему прекрасных Маргариты и Армана.
Киззи Матиакис стала для меня лучшей Маргаритой из всех виденных мною когда-либо. Даже Аньес Летестю, даже Марсия Хайде - хороши, но не так хороши, как она (впрочем, их-то я видела лишь в записях, не было энергетики живого спектакля). О БТшных вообще не говорю - они и рядом с ней не стояли. Маргарита Киззи Матиакис не боялась выглядеть некрасивой, первую свою вариацию - вариацию, прерывающую дуэт де Грие и Манон, - она станцевала очень резко, с ломаными, жесткими движениями, и в то же время - изумительно музыкально (Ида Преториус на следующий день станцевала эту же вариацию более плавно и округло). И в то же время в ней не было - и во всем спектакле до самого конца - не было ни наигрыша, ни истерики, а только отчаяние, разочарованность, жесткость (порою обращающаяся в жестокость) и предчувствие смерти. У этой Маргариты чахотка была очень натуральная - и совершенно неромантичная, с удушьем, с отвратительными приступами кашля, чахотка, съедающая Маргариту изнутри. И Маргарита едва ли когда-нибудь забывала о своей близкой смерти - даже во втором акте, в белом па-де-де, обычно почти безоблачном, это предчувствие смерти не оставляло ее. И еще в первом акте была в Маргарите едва уловимая безжалостность к тем, кто будет жить, а она умрет. И от этого возник достаточно любопытный эффект в "театральных" сценах первого и третьего актов: в первом акте смеющаяся Маргарита окружена поклонниками, да, она больна, но она пока отмахивается веером от смерти, она сияющая "мраморная девушка", королева полусвета, и на условной сцене танцует ее двойник - такая же сияющая Манон; в третьем акте Маргарита одинока и сломлена, поклонники исчезли, остались лишь верный граф Н, да Прюданс с Гастоном, ее друзья, она смотрит, как ее двойник Манон умирает на сцене, и понимает, что и для нее все кончено. Так вот, обычно контраст между этими сценами очень силен: в начале спектакля Маргарита еще цветет, пусть это и чахоточное цветение (как чахоточный румянец), в конце спектакля она угасает. Маргарита в исполнении Киззи Матиакис уже в первом акте внутренне одинока и как будто отделена от всех стеклянной преградой, никто еще эту преграду не чувствует, но сама Маргарита знает, что это стекло есть, и она совершенно одна, она беззащитна перед болезнью и неминуемой смертью. И в третьем акте все просто начинают наконец-то тоже чувствовать и видеть эту преграду. И Маргарита не то чтобы угасает после цветения, а перестает "делать усилия", чтобы не умереть. Внешних перемен почти нет, даже красное платье, в котором она приходит в театр в третьем акте, не велико ей (у Аньес Летестю оно было именно что велико - и Маргарита казалась совсем исхудавшей, изглоданной чахоткой), она слаба, но у нее и прежде бывали приступы слабости, и красные пятна румян на скулах напоминают о кукольном гриме Манон в первом акте. И собственная смерть для нее не становится чем-то невероятным, она и так не на секунду не забывала, что умрет.
Синее па-де-де Матиакис и Бозинов станцевали очень хорошо - хотя, признаться, я люблю это па-де-де меньше, чем белое и черное, оно и хореографически, и эмоционально не так сильно меня задевает. Но уже в нем было видно, как они прекрасны в дуэте: все было очень легко, осознанно и элегантно, и Маргарита не наигранно, а очень искренне смеялась над влюбленным и слегка обезумевшим от любви Арманом, и щелкала его по носу, когда он уж слишком увлекался, и потихоньку проникалась его чувствами, отзывалась на них - и начинала ему верить. А Бозинов - он в отличие от многих Арманов был в синем па-де-де ни капельки не груб (иногда настойчивость Армана здесь может перейти в грубость, даже Райан Томаш, Арман из первого датского состава, не избежал этого, к сожалению). И совершенно умилительно чмокал Маргариту в шею - вызывая смех и у нее, и у зрителей. Подкупала его хрупкость и юность - Бозинов действительно выглядит совсем мальчиком, романтичным, по уши влюбленным юнцом, и это придает ему дополнительное очарование. И он прелестно танцевал - не было никаких технических фейерверков, никаких танцев на разрыв аорты, даже там, где эти фейерверки и разрывы могли бы выглядеть более-менее органично (вариации Армана в конце второго акта и в черном па-де-де). Если разбирать его танец на отдельные элементы - то да, можно сказать, что вот тут он не дотянул, здесь он что-то выполнил не совсем чисто, здесь, допустим, Стефан Бюйон станцевал гораздо лучше, но если брать всю партию в целом - то, как Бозинов исполнил ее, как сплавил воедино хореографию, драматическую выразительность и музыку, - то выходит, что придраться не к чему (и не хочется придираться, и не надо).
Первый акт все же для меня выглядит чуточку "раздробленным", менее цельным, чем второй и третий акты. Голубой и красный кордебалетные танцы, на мой вкус, несколько утяжеляют и растягивают действие, да и исполнены они здесь были не так захватывающе, как, например, в Гамбурге. С другой стороны - без них не обойдешься, потому что на этом фоне развивается роман Маргариты и Армана. И хоть я только что сказала, что танцевал кордебалет не так захватывающе, как в Гамбурге, но все же очень хорошо - просто, наверно, я именно эти танцы не очень люблю, вот они меня и мало трогают. А во втором и третьем актах кордебалет был на высоте. Впрочем, там все были потрясающи.
И второй акт меня потряс, я сразу после него написала в своих заметках, что не знаю, как теперь переживу третий акт. Все дело в белом па-де-де - и не только, конечно, во всех взаимоотношениях Маргариты и Армана в этом акте. Киззи Матиакис была просто невероятна. В белом безоблачном па-де-де она уже чувствовала, что ее счастье скоротечно (Арман совсем этого не чувствовал, он был уверен, что это навсегда, что они вечно будут вместе). И временами по ее лицу проходила судорога боли - будто отражение такой же боли, вспыхивающей вдруг в музыке. Далеко не всегда и исполнители, и аккомпаниаторы замечают эту боль - и делают так, чтобы ее заметили и зрители. Но здесь и Алисон Смит, и Киззи Матиакис снова и снова протягивали через белое па-де-де эту черную нитку, предчувствие конца. Лишь Арман, бедный влюбленный мальчик, был безмятежен - и безумно влюблен, он будто обволакивал Маргариту своей любовью, как облаком, как белым платьем: а мне бы стать рубашкой, чтоб ты в меня оделась. Никогда прежде я не чувствовала с такой силой, что белое па-де-де - оно именно об эфемерности, о безумной хрупкости любви. И никогда прежде я не плакала на нем, а тут удержаться не могла, сидела вся в слезах. И боялась, что если так расклеилась на белом па-де-де, то что же со мной будет на па-де-де черном. А ведь после белого па-де-де напряжение только усиливалось. И в дуэте-диалоге с Дювалем-старшим Маргарита опять вела себя так, что было ясно: она знает, что обречена, она, в общем-то, готова и к смерти, и к разлуке с Арманом, она с самого начала чувствовала, что ей придется с ним расстаться. И хоть она и сопротивлялась, и молила об отсрочке, но понимала, что никто ей отсрочку не даст, она смертница. В ее противостоянии с Дювалем-старшим не было ни надрыва, ни истерики, а только отчаяние, безуспешные попытки отбиться от смерти - и сознание собственной обреченности. И очень, очень хорош был Бенджамин Буза - Дюваль-старший. Хотя все-таки у меня не получилось воспринимать его как отца Армана - несмотря на седые височки. Он слишком молодо выглядел, слишком молодо двигался, он просто казался слишком молодым - и не столько волновался за Армана, сколько ревновал его к Маргарите. Глядя на него, я опять вспоминала Белу Миркасяна из "Camille" - любовника Армана Дюваля, Буза в роли Дюваля-старшего очень сильно напоминал Белу. Впрочем, кому как, а мне это нравится. Номинальный отец, старший любовник, к которому Арман возвращается в конце концов - но с разбитым вдребезги сердцем. И он добивается своего, и, сломив сопротивление Маргариты, становится очень мягок, очень нежен с ней, как с ребенком. А она стоит, окаменев, и не может опустить руку, которую он поцеловал. Все кончено, впереди только смерть.
И как это было сыграно, если б вы знали, как это было выражено в танце, в жестах: трезвая и горькая обреченность. Как она собирала последние силы, чтобы не показать Арману, что все кончено. И в парафразе белого па-де-де оставалась только трагедия, и дотанцевав, она прижималась к нему сзади, обнимала, не в силах отпустить его, а потом сама отстранялась и толкала его прочь, помертвев от горя. В описании это выглядит мелодраматично, но чудо именно в том, что не было там ни мелодрамы, ни страстей в клочья, Матиакис подавала все очень скупо и сдержанно, на полутонах, и это производило сильнейшее впечатление. И замечательно то, что и Бозинов тоже играл так же - оттенками, полутонами, - в своей вариации в конце второго акта. Я очень люблю эту вариацию, я видела много разных исполнений, но так, как это станцевал Бозинов, - так на моей памяти никто не танцевал. Вот здесь его сердце и разбивалось вдребезги, он тоже не срывался в истерику, не пережимал со своими чувствами - гневом, обидой, неверием, он просто снова и снова перечитывал это проклятое письмо, пытаясь найти там что-то, что отменит разлуку, сделает прощание шуткой. И не находил, и в отчаянии отшвыривал прочь и письмо, и шляпку (необычная, кстати, деталь: как правило, Арман несколько раз бросает и поднимает письмо, а бросив в последний раз, уже не поднимает, берет шляпку, а потом швыряет ее в сторону и снова начинает танцевать), не в силах вынести больше этих мелочей, напоминавших ему о Маргарите, когда самой Маргариты уже не было рядом с ним: оставался ее почерк, ее запах, и это было мучительно для него, невыносимо. Он заканчивал вариацию так, что было ясно - он тоже умирает. И весь второй белый акт, самый нежный, самый веселый в "Даме с камелиями", становился актом смерти.
А третий акт меня совсем размазал. Не помню, когда я испытывала такое в балете в последний раз, вот на "Сильфиде" разве что, на безвозвратно канувших "Сильфидах" с Бирккьяром и Хейнсом, Дином и Хейнсом. Как хороша была медленная осенняя интерлюдия: где Маргарита и Арман встречаются снова, он поднимает ее букет, она протягивает руку, чтобы прикоснуться к его волосам; столько грусти, что даже Олимпии - Вильме Джиглио - ненадолго передалась эта грусть, она была печальна и серьезна поначалу. Потом, правда, расправила перышки и начала кокетничать с Арманом, а Арман начал заигрывать с ней - назло Маргарите, забившейся в угол скамейки, следившей за ним и Олимпией. Тоже потрясающая сцена: ничего нет, Маргарита только смотрит на них, сидит почти неподвижно, но ее боль разлита в воздухе, и невозможно отвести от нее взгляд. А Арман, ухаживая за Олимпией, щекотал ей шею, грубо переигрывая те моменты, когда целовал Маргариту в шею в синем па-де-де. Все снижено, нарочно огрублено - и он в отчаянии, и она в отчаянии, и лишь Олимпия, беспечная колибри, порхает себе и порхает. Джиглио была очень милой Олимпией, но не очень яркой, и ей все же не хватало, мне кажется, чуточку наглости и вульгарности. С другой стороны - она тоже играла "приглушенно", и это лучше подходило к общей стилистике спектакля, меньше грубых ярких красок, больше оттенков и нюансов. И она была обаятельна, такая интересная брюнеточка, полная противоположность светлой Маргарите.
Но после осенней интерлюдии и свидания Армана с Олимпией было черное па-де-де. И я совсем не знаю, как о нем писать, потому что это не переведешь в слова. Это было что-то почти потустороннее, алхимическое превращение любви и боли в музыку и танец. Хореография знакома, музыка знакома, ты помнишь все о трудных поддержках, о движениях, о том, что сейчас будет то, а сейчас будет это, сейчас его вариация, потом ее коротенькая вариация, и снова дуэт, и последний всплеск, и конец, - но в то же время ты опять не видишь элементов, а видишь только целое, и кажется, что танцуют не только тела, но и души, прикрытые только музыкой. Это была полная беззащитность, абсолютное оголение чувств: их бросало друг к другу, и они оба знали, что надежды нет, впереди только смерть. Я на это смотрела и даже плакать не могла, дышать не могла, и хотела, чтобы это никогда не заканчивалось. А рядом со мной сидел мужчина - и откровенно плакал, всхлипывал, вытирал глаза. и даже на мгновение стало жаль, что спектакль не заканчивается на черном па-де-де, потому что казалось - это вершина, выше уже не поднимешься, лучше уже не будет. Но все-таки было и лучше - и совсем по-другому.
На черном балу Арман закрывал Олимпии лицо черной вуалью Маргариты. Я совсем не помню, было ли это в гамбургском прошлогоднем спектакле, а вот, например, в парижской видеоверсии этого нет, там Арман превращает вуаль Маргариты в шарфик и накидывает Олимпии на плечи. Но вот так, когда вуаль остается вуалью, это выглядит еще лучше, - и Олимпия с улыбочкой снимает эту вуаль, как тряпку, и бросает на пол. Арман в этой сцене не пьянел - обычно-то его изображают опьяневшим и оттого издевающимся над Маргаритой, но Бозинов решил эту сцену по-другому: это было не опьянение, а затмение ненависти, "мне плохо, так пусть будет плохо и ей". Хрупкий, нежный мальчик страшно преображался, и было невыносимо смотреть на его танец с Маргаритой - столько животной жестокости, столько желания отомстить ей, причинить ей такую же боль, какую испытывал он сам. И она уже была совсем обессилевшая и добитая. А еще Бозинов потрясающе сыграл свое отрезвление и раскаяние - когда понял, что натворил, что сам приблизил ее смерть.
И финал - финал был прекрасен. Во-первых, Арман читал дневник Маргариты - и плакал, действительно плакал, я сидела близко и видела, как у него по щекам текли слезы, губы дрожали. А во-вторых - Маргарита. Как она умирала - будто истаивала сама в музыке, становилась музыкой и любовью, и ее хрупкое тело тоже становилось любовью, и столько в ней было горечи и нежности. И опять - ни капли наигрыша, ни единой фальшивой ноты, все очень сдержанно и горестно, и прекрасно.
А на поклонах они оба - Матиакис и Бозинов - стояли измученные и грустные, еще явно не освободившиеся от своих ролей. И в один момент Матиакис положила голову Бозинову на плечо, и это было так трогательно, так любовно. Изумительные они, давно я не видела такой потрясающей химии в балете. Хотелось бы мне снова увидеть их вдвоем - жаль только, уже явно не в "Даме с камелиями".
Но я почти ничего не написала об остальных персонажах - а стоит о них сказать. Очень меня порадовали Гастон Рье - Джонатан Хмеленски и Прюданс Дювернуа - Астрид Эльбо. Если не ошибаюсь, они и в жизни - пара, и если это так, то неудивительно, что между ними искрило, и в их любовь верилось без возражений. Хмеленски, которого я далеко не всегда люблю в "париковых" ролях (я уже где-то объясняла: он по жизни выбрит налысо, и для условно классических ролей надевает парик, а в условно контемпоральных ролях обходится без парика - и как правило, в контемпорари он мне нравится больше), был прекрасен с головы до ног. У него получился Гастон в стиле Карла Пакетта - легкий, задорный, изящный, ни капли не пошлый даже в рискованной-раскованной вариации с хлыстиком, гладко выбритый (а то вот в Гамбурге повадились приклеивать Гастонов к усам, да и в БТ тоже), добросердечный и бойкий. С каким вкусом он щелкал хлыстиком - да еще и в конце первого акта легонько шлепнул Прюданс по заду, нахал, - и с таким же вкусом целовал в щечку Нанину в их шутливом трио с Прюданс. И танцевал прелестно, и вообще вносил жизнерадостность в этот не слишком-то радостный балет. И Прюданс от него не отставала - она была ему подстать: бойкая, веселая, немножко сорвиголова, добросердечная и хитрющая (прекрасно был отыгран момент с упрятыванием колье Маргариты за корсаж: "денежки я приберу, нечего им тут валяться"). Лукавая и кокетливая, и в то же время очень нежно относящаяся к Маргарите: вот чувствовалось, что они и вправду подруги, и в последней "театральной" сцене Прюданс все норовила прикоснуться к ней, как-то поддержать ее - совсем сломленную и умирающую. Порадовала меня и Нанина - Кристина Мичанек: у нее получилась совсем молоденькая, но очень серьезная Нанина, такая некрасивая, но очень милая и заботливая девочка, тоже искренне привязанная к Маргарите. Она была очаровательна во втором акте, когда все переживала, что Маргарита танцует без шальки, ее же продует, и все пыталась накинуть шаль Маргарите на плечи, а ей все мешали (и Тобиас Преториус, озорничая, надел шаль себе на голову). И в игре незадолго до появления герцога ей достался еще один поцелуй - обычно Нанина там все время остается без кавалера и без поцелуя, а тут ей повезло.
Манон и де Грие - Сильвия Сельвини и Марсин Купински: я была очень рада их увидеть, особенно Купински, но должна признать, что линия Маргарита+Манон здесь была бледнее, чем, например, в той же видеоверсии с Аньес Летестю. Пожалуй, это оттого, что линия Маргарита+Арман здесь все затмила. В связи между Маргаритой и Манон не было настоящего напряжения, не было нерва, и лишь последнее па-де-труа вдруг прозвучало так, как мне и хотелось: выразительно и печально, с проскальзывающей нежностью Маргариты к умирающей Манон. Купински станцевал очень мрачного и недоброго де Грие - с первого же появления в нем было что-то пугающее. Но очарователен он был, как всегда, и на его ноги - и на его footwork - можно смотреть бесконечно. Он так изящен, прелесть. И прекрасно провел короткий дуэт с Бозиновым-Арманом - и трио с ним и Манон-Сельвини: они здесь оба уже были почти пугающими, такие опасные, злые маски, не выпускающие Армана из своих набеленных рук. А Манон-Сельвини очень понравилась мне в вариации после черного па-де-де - она была так трогательна и хрупка, так несчастна, она тоже, как и Маргарита, предчувствовала свою смерть и тянулась к Маргарите - но Маргарита еще не отвечала ей, не могла ей ответить.
Еще я должна непременно вспомнить Лиама Редхеда - пусть у него здесь и не было афишной партии, но он все равно обращал на себя внимание своим отточенным, безупречным, фарфоровым танцем. Вот тоже - на эти ноги и на работу этих ног можно смотреть вечно, он так изящен, так грациозен, и в белом акте я им любовалась, и жалела только, что в третьем акте, на черном балу, его поставили в последнюю линию - и мне не удавалось на него насмотреться. Но все равно он прелесть. Боже мой, да кто там не прелесть? Мои хорошие датчане, как же я рада, что я вас увидела, я ужасно без вас скучала.
Ну вот, кажется, теперь все. Пойду работать наконец. И оставлю здесь же полноценный трейлер, он вчера появился. И он тоже с правильным вторым составом.