[М-ль Люсиль]

И было 27 февраля, и был последний "Билли Бадд" в Большом театре. И сейчас еще не верится, что все кончено, постановка закрыта, я больше никогда не увижу этот спектакль с этим составом. Вчерашний день у меня вышел адски напряженным: мне был позарез нужен еще один билет - для сестры, она страшно хотела "впрыгнуть в уходящий поезд" и попасть на спектакль. И я пыталась найти варианты, а вариантов не было (если не считать перекупщиков, просивших вдвое и втрое дороже, чем по номиналу; а у меня не было денег на перекупщиков и не было уверенности в их честности). И лишь за полтора часа до начала спектакля на балетофоруме (боже, благослови балетофорум) появился человек, предлагавший один билет. Похоже, он очень удивился, когда я стала ему звонить и дрожащим голосом просила продать мне этот билет. К счастью, у меня не было конкурентов. Но нам с сестрой пришлось еще здорово понервничать, потому что человек с билетом пришел перед самым-самым началом спектакля, и меня уже трясло от нервов. И все-таки в последний момент все сложилось, билет мы получили, на спектакль попали, хоть сестра и была вынуждена просидеть первый акт на верхотуре, на первом ярусе. А в партере между тем были свободные места - вот те самые, не проданные перекупщиками втридорога. И на второй акт она спустилась вниз и смотрела уже из партера, из второго ряда.
Когда я представляла себе, как буду смотреть последний спектакль, то думала, что как зареву с первым выходом Вира, так до конца и не успокоюсь. К счастью, ошиблась, реветь не стала, хотя на первой арии слезы на глаза навернулись - не только потому, что Дашак в ней был прекрасен, но и потому, что я очень ясно ощутила: все это никогда уже не вернется. Но если об этом думать, то весь спектакль пропустишь, и я решила, что успею еще пострадать, а пока надо смотреть, слушать и наслаждаться, так что к первому O heave away я уже успокоилась, вытерла физиономию и стала кайфовать. И было отчего кайфовать - на последнем спектакле все ощутимо старались, особенно это касается хора. 25-го февраля, да и 23-го февраля тоже хор не всегда звучал как следует, а вот вчера старался от души - и всю душу вкладывал, с первого и до последнего появления. И вместе с хором старались и радовали взгляд и слух Первый помощник (Александр Киреев) и Второй помощник (Константин Сучков), роскошный Боцман (Николай Казанский) и, разумеется, Крыса (Станислав Мостовой). Вот не могу не отметить, как прекрасно были исполнены в БТшном "Билли" все эти маленькие роли; вновь подтвердилась правота Геннадия Панфилыча, утверждавшего, что нету плохих ролей, а есть паршивцы актеры, которые портят все, что им ни дай. Вот эти актеры не только не портили, а украшали собой собственные роли, и я чувствую, что буду скучать по ним не меньше, чем по исполнителям главных ролей.
В последнем спектакле не было такой мрачной и давящей атмосферы, как в безысходном спектакле 25-го февраля. Все же очень трудно объяснить это ощущение: казалось бы, мизансцены выстроены без изменений, всё на месте - и унижения, и капралы с палками, и двадцать кошек бедному Новичку, и очень опасный каптенармус, и суд, и казнь, - а все равно кажется, что здесь все светлее, и на этом "Неустрашимом" есть не только отчаяние, но и надежда. И во взаимоотношениях между персонажами больше человечности. Например, в сцене в капитанской каюте в первом акте Вир, мистер Редбёрн (Джонатан Саммерс) и мистер Флинт (Даррен Джефри) снова, как в спектакле 23-го февраля, вели себя как три веселых тролля. Особенно хорош мистер Редбёрн, входящий в каюту с такой доброй, такой теплой улыбкой. Когда он улыбался, то черт возьми, мог поспорить по силе обаяния с самим Билли Баддом. И очень, ну очень выразительно поднимал брови на мистера Флинта, когда тот радостно ляпал: "For show her heels she will to a certainty", - так что мистер Флинт заметно смущался. Но на помощь ему тут же приходил капитан, заглаживая неловкость: "You are right, Mr. Flint, she'll fly from us", - и мистер Редбёрн тоже мгновенно расслаблялся и снова начинал улыбаться. А как они с Флинтом на пару исполнили в последний раз Don't like the French - перемигиваясь и чуть ли не хихикая, с полнейшим взаимопониманием и с нескрываемым кайфом от этого взаимопонимания. Вир, кажется, даже почувствовал себя третьим-лишним и в отместку налил себе коньячку, а веселым офицерам не налил, пока не услышал от мистера Флинта: "Beg pardon, sir. We ought to express ourselves differently", - впрочем, без малейшего раскаяния, но с молчаливого одобрения мистера Редбёрна: мол, давай, скажи это, а то ведь нам не нальют. А так налили, но капитан тоже по-своему отомстил: произнес тост "Чтоб они все сдохли!", вернее - "Долой французов!" - и вылил коньячок на пол. Они на этом богоспасаемом корабле коньяком полы моют! Интересно, что обычно в этой сцене капитан с Редбёрном еще и лукаво переглядываются: мол, ну что, выливаем на пол? выливаем, сэр! - а в этот раз нет, опрокидывали они рюмочки, не глядя друг на друга. И только мистер Флинт не стал переводить хороший коньяк попусту, а честно его выпил, за что получил возмущенный взгляд от капитана. Тоже интересно, обычно и капитан, и мистер Редбёрн делают вид, что не заметили его промаха, но сам мистер Флинт понимает, что сделал что-то не то, и, смешавшись, быстро ставит рюмочку на поднос. А вчера капитан очень ясно дал понять мистеру Флинту, что "от вас, мистер Флинт, я такого не ожидал". И при этом сам капитан выглядел мальчишкой, сердящимся из-за того, что кто-то из его товарищей отбивается от коллектива и шагает с коллективом не в ногу. И теперь уж мистер Редбёрн тактично сглаживал общую неловкость, переводя разговор на опасность французских идей, французов и мятежей. И опять, опять невероятно прекрасно спел арию про Нор, плавучую республику. Столько горечи в его голосе, столько вспыхивающих воспоминаний: он вправду видит все вновь, вновь ощущает "the disgrace and the sorrow", и вновь с потрясающей силой восклицает: "O God preserve us from the Nore!". И как же чудесно они вдвоем с мистером Флинтом пропевают: "the floating republic". Вот каждый раз - холод по спине и непередаваемое аудиальное блаженство, именно от этих трех слов и оттого, как Саммерс и Джефри их поют.
И еще мистер Редбёрн вчера после своей арии как-то весь обмяк, состарился на несколько минут, стоял, опустив плечи, тяжело опираясь на палку, и слушал рассуждения капитана о возмутительном духе Франции, но стоило капитану заявить: "We must be vigilant!" - и мистер Редбёрн сразу выпрямился, подобрался и всем своим видом выразил готовность быть бдительным и начеку. Не одним же Клэггартом поддерживать дисциплину на борту, в конце концов.
Мистер Рэтклифф (Грэм Бродбент) сиял, как начищенный золотой, докладывая о том, что "Неустрашимый" вошел во вражеские воды. Да и все приободрились, предвкушая хорошую драку, но мистер Рэтклифф прям подпрыгивал от нетерпения, так ему хотелось поскорее ринуться в бой и начистить французам их французские рыла. Он вообще всегда бравый и лихой вояка, но вчера он был еще и очень улыбчивый, и очень искренне болел за Билли в сцене допроса (хотя и смутился из-за не к добру помянутых "Прав человека", но такое чувство, что смутился скорее по долгу службы, а про себя подумал, что "а-а, ерунда"). И ужасно он обаятельный, и что приятно - если в первых спектаклях (21-го февраля, 23-го февраля) он звучал как будто немного "придушенно" и напряженно, то во вчерашнем спектакле, да и три дня назад, эта напряженность исчезла, он пел совсем легко и свободно.
Вир - Джон Дашак - тоже звучал прекрасно в первом акте, и первую свою арию спел пронзительно (так что, я думаю, меня в слезы потянуло не только из-за того, что я все это видела-слышала в последний раз, но и из-за того, как это было исполнено). А в сцене в каюте казался моложе, легкомысленнее и легче, чем в предыдущем спектакле, и опять очаровательно и радостно подпевал матросскому хору. Все же как здорово появляется в спектакле эта тема немого подпевания-повторения чужих слов: в первом акте молодой Вир беззаботно подпевает матросам, во втором акте старый Вир обессиленно повторяет приговор.
Все я о Вире, да об офицерах, да о хоре, а о Клэггарте ни полслова. А зря. Потому что Клэггарт - Гидон Сакс - вчера был феерически прекрасен. Впрочем, все уже привыкли, что он у меня каждый раз прекрасен, но правда, вчера его Клэггарт ожил, приободрился, и не сравнить его было с мрачнейшим Клэггартом из спектакля 25-го февраля. Он был грациозен, эротичен, нисколько не холоден, не опустошен, не мертв внутри. И в общении, например, с Новичком это был очень опасный и очень соблазнительный Клэггарт. Как он водил пальцем по щеке Новичка, как вкрадчиво и нежно мурлыкал, обучая его науке провокаций и обмана, как вообще подзывал к себе Новичка и ждал, когда тот подползет к нему на коленях и взглянет на него снизу вверх. Ух. Жаль, не хлопал игриво Новичка по носу, это был прелестный жест, но зато очень выразительно щелкнул перед носом у Новичка гинеями, так что тот аж вздрогнул. Но стоило ему заартачиться - ах, как он менялся в лице, услышав, что надо оклеветать Билли Бадда, и ах, как сам Клэггарт произносил имя Билли, не скрывая нежности и горечи, - так вот, стоило Новичку заартачиться, как вся игривость с Клэггарта слетела, он взорвался, и бедному Новичку пришлось туго. Хотя мне показалось, что в предыдущем спектакле Клэггарт взрывался еще сильнее, там он действительно терял самообладание и замахивался на Новичка стеком так, что чувствовалось: еще миг - и точно ударит; а вчера он больше запугивал Новичка, чем срывался всерьез. Видно, понимал, что додавит Новичка так или иначе. Жаль еще, потом он вытер стек не о бедро Новичка, а о желтую футболку, это было не так издевательски-садистично. Но зато очень выразительно перед этим стек оглядел: фу, запачкал об этого мальчишку! Нет, право, вчера Клэггарт был не дьявол, нет, но человек, у которого на корабле все схвачено, уютное гнездо аспида свито, можно при желании сунуть в это гнездо живую грелку типа Новичка, да и вообще жить в свое удовольствие. И тут появляется Билли Бадд, уют трещит по швам, каптенармус нервничает, у него появляются странные желания, в общем, амор с ним приключился. И каптенармуса это очень тревожит.
При этом каптенармус не знает толком, чего сам хочет: то ли взаимности, то ли нежности, то ли чтоб Билли вовсе не было. Швыряет его из стороны в сторону, ему самому иногда не угнаться за собственными переменами настроения. И кстати, вот то, что говорит сам Сакс о Клэггарте: "Он поклоняется совсем другой троице: собственная голова, сердце и пах – вот его три отправные точки" - вот это было вполне доходчиво показано во вчерашнем спектакле. Особенно пах, простите меня. Но в самом деле, Клэггарт был отчетливо сексуален. Не сказать, что сексуально активен, но почему-то было ясно, что свои желания он в принципе не подавляет. Просто Билли... он такой, что его проще убить, чем объяснить ему, чего ты от него хочешь. Ты уж к нему и так, и сяк, и комплименты при вышестоящем начальстве делаешь, и глазами поедаешь, и платочек снимаешь, и мурлычешь, и за драку не наказываешь, и пялишься, пока он переодевается, ну черт возьми, чего ему еще надо, почему он ничего не понимает?!
А вот не понимает, он такой, этот Билли. В последнем спектакле Юрий Самойлов снова играл юного Билли, не одинокого, как в спектакле 25-го февраля, а открытого и расположенного к людям, очень обаятельного, очень теплого и - опять, как 23-го февраля, - очень тактильного и радостно отзывающегося на прикосновения. Немудрено, что Клэггарт на него повелся (хотя и не довелось Клэггарту его как следует потрогать). Клэггарт провел допрос Рыжей бороды (Марат Гали был хорош в сцене допроса, но, к сожалению, в шанти у него были срывы) и Артура Джонса (Александр Уткин) без всякого увлечения, скучающе, не сказать, чтобы небрежно, нет, на того же Рыжую бороду он рявкал от души, стеком угрожал, стращал и не пущал, но чувствовалось, что все проделывается исключительно по долгу службы, а так-то ему наплевать и на строптивца Бороду, и на покорного Артура Джонса. Но стоило ему обернуться и увидеть Билли, сияющего посильнее лейтенанта Рэтклиффа (Рэтклифф, как было сказано выше, сиял как начищенный золотой, Билли сиял как солнце и всех своим светом согревал), - о, в Клэггарте сразу проснулся интерес к жизни вообще и к Билли в частности. И как он пошел проводить допрос, улыбаясь ну пусть и не с первых слов, но глядя на Билли ощутимо теплее и заинтересованнее, чем на всех остальных, - так до конца и не опомнился, хоть и смутился слегка, когда Билли начал заикаться (причем что любопытно - у него, как мне показалась, реакция на заикание Билли в чем-то повторяла реакцию остальных офицеров: мол, заикается, какая жалость, а в остальном безупречен; но когда заикание прошло, Клэггарт, похоже, решил, что Билли прекрасен во всех отношениях - и расхваливал его искренне и от души). Билли прелестно признался, что читать не умеет: Клэггарт ему задает вопрос: "Can you read?", Билли отвечает как будто чуточку смущенно: "No..." - делает паузу и добавляет радостно: "But I can sing!" - нашел чем похвастаться. Клэггарт от этого ответа разулыбался еще больше, ему явно понравилось. Ну и вообще повелся на Билли, прямо-таки мурлыкал ему комплименты (даром что как бы обращался к офицерам, но смотрел-то исключительно на Билли), а уж когда Билли ему поклонился, услышав про себя: "a King's bargain" - Клэггарт и вовсе расцвел. Возможно, даже начал строить определенные планы, но тут Билли помянул невовремя "права человека", офицеры напряглись, ну и Клэггарт поднапрягся тоже. Занятно, такое ощущение, будто и он подумал, что Билли что-то крамольное имел в виду. Но и разозлился, когда ему указали на это другие, вернее, указал мистер Редбёрн и отчалил, щелкнув каблуками. Очень здорово Клэггарт отвечает вежливо, глядя в зал: "I heard, your honour", - а потом оборачивается, чтобы взглянуть, ушел ли мистер Редбёрн достаточно далеко, можно ли дать себе волю, - и срывает фуражку, и орет от души: "I heard, your honour! Yes, I heard!". Подтекст вчера был более чем ясен: господи, меня окружают идиоты. И с каким ядом Клэггарт цедил вчера: "These officers! They are naught but dust in the wind!", и как звал Крысу, нетерпеливо похлопывая стеком по ноге. Бедный Крыса, все-таки нелегко ему иметь дело с этим вредным и нервным Клэггартом: бить его Клэггарт, наверно, не станет, все же он себя контролирует, но всю душу вымотает насмешками, придирками и угрозами. И опять вчера Клэггарт гипнотизировал его стеком: в предыдущем спектакле этого почти не было, а вчера он снова разыгрался. Но и посылал Крысу к черту с огромным удовольствием, он бы всех послал к чертям, начиная с капитана, да нельзя, вот только на Крысе и можно оттянуться.

Как обычно - очень многобуков

Диалог с Другом Новичка (прекрасный Илья Кутюхин) Клэггарт провел уже без раздражения, видать, получил разрядку, запугав Крысу и наговорив гадостей об офицерах за глаза, ну и успокоился. Услышав: "The flogging, sir. All duly over and King's Regulations observed", - отмахнулся стеком и явно собрался уйти: мол, раз все исполнено согласно Королевским уложениям, так в чем проблема-то, ну тебя, отстань. Но когда Друг Новичка продолжил: "But the offender took it badly. He's only a boy and he cannot walk", - Клэггарт заметно заинтересовался и подошел поближе, и сказал: "Let him crawl", - с очень интересной интонацией: не насмешливо, не язвительно, не издевательски, а почти сочувственно, что ли. Вот именно так: без злобы и без насмешки, с ощутимым оттенком сочувствия. Такого я даже у Сакса, по-моему, ни разу не слышала. И как всегда - пошел через сцену, как раз навстречу выползшему Новичку, остановился, взглянул на него, вздохнул и пошел дальше. Вот черт меня побери, но и вправду подумаешь, что в этом спектакле Клэггарт по-своему сочувствовал Новичку, жалел его. Или же - тоже не исключено, - хотел убедить Новичка в том, что жалеет его (и чтобы для зрителей не было такой неожиданностью заявление Новичка о том, что Клэггарт утешал его, как отец, когда нашел его плачущим).
Новичок - Богдан Волков - опять был изумительно трогателен и мил, с чистым, прелестным голосом. Он ведь не только здорово поет, он и играет прекрасно, у него получается хрупкий, несчастный, очаровательно-виктимный Новичок, доверчиво льнущий к ногам Клэггарта, душераздирающе переживающий стыд и боль после порки, и на несколько минут кажущийся очень убедительным заговорщиком - в сцене, когда он зовет Билли присоединиться к несуществующему мятежу. Очень легко пережать и сделать Новичка жалкой тряпкой, не вызывающей сочувствия, но Новичок Волкова не тряпка, а просто бедное зернышко, перемолотое жерновами, трамвайная вишенка страшной поры.
Возвращаясь к Клэггарту: в сцене с платочком он снова был вкрадчив, соблазнителен - и похоже, питал определенные надежды. Но с Билли взятки гладки, он намеков не понимает, как бы Клэггарт ни старался, как бы ни мурлыкал: "Take a pride in yourself, Beauty", как бы ни строил Билли глазки. Ах, да, я все время забываю сказать, как в квартете, предшествующем сцене с платочком, Билли-Самойлов прелестно пел: "No I won't, and my name ain't Baby", - и строил уморительную, совсем детскую гримасу, произнося "Baby". Сразу отпадали все вопросы насчет того, почему ему дали такое прозвище (хотя опять же, в спектакле 25-го февраля он был скорее Beauty, чем Baby, зато во вчерашнем спектакле - и Beauty тоже, но больше Baby). И в сцене с шанти Билли опять купался в прикосновениях, и казался очень юным и счастливым: ему весело, товарищи его любят, он любит товарищей (каптенармус, молчать!), жизнь хороша, и жить хорошо. И опять очень ярко было показано, что Билли вспыльчив, но отходчив: в драку с Крысой он ринулся очертя голову, держите его семеро (и я впервые обратила внимание на то, что не только Дональд азартно подначивает Билли в стиле "начисти ему рыло", но и старый Датчанин не только болеет за Билли, но и сам как будто заводится - будь помоложе и, прямо скажем, поглупее, небось, и сам бы полез бить Крысу). Ну и хор и в шанти оттягивался от души, и на драку реагировал азартно. Такой шум подняли, что ворвавшийся каптенармус не сразу и перекричал их всех. Но перекричал, навел порядок, Крысу в кандалы и под замок, Билли улыбочку и похвалу. И опять Билли сначала побил Крысу, а когда тому перепало на орехи от каптенармуса - то побежал его защищать, руками показывал: "ну как же так, ну за что вы его". А вот за все хорошее. Но конечно, никто Билли слушать не стал, да и Клэггарт тут же перетянул внимание на себя, вкрадчиво и слегка зловеще начиная свое: "As for you...". И так засмотрелся потом на Билли - действительно стоял и пялился на него неотрывно, - что не заметил подходившего юнгу. Ну, а юнга был сонный, не заметил Клэггарта, столкнулся с ним, за что и был брошен на тюфяк со всей силы. Причем Клэггарта тут, по-моему, взбесило не то, что его толкнули, а то, что помешали смотреть на Билли в свое удовольствие.
И я не знаю, как писать о том, как вчера Клэггарт спел O beauty, o handsomeness, goodness. Я пристрастна, но в исполнении Сакса эта ария становится для меня наивысшей точкой всего первого акта (а иногда и всего спектакля). И хоть я понимаю, что вчера он исполнил ее не идеально, что слышала я, как он поет ее еще лучше, но он пел ее так мощно, так захватывающе, и снова в его исполнении яснее всего звучала страсть, жгучее сексуальное желание. Для пущего эффекта он - впервые в этом блоке - извлек платочек Билли не откуда-то из плаща, а из штанов. И когда я говорю "из штанов", я не имею в виду карманы. Нет, платочек вытянули из-за пояса, и по всему выходило, что прятал его Клэггарт где-то у самого паха. И мою любимую строчку: "O beauty, o handsomeness, goodness! You are surely in my power tonight", - он спел с невероятным эротическим зарядом, совершенно точно интерпретируя "прекрасное, совершенное, доброе, сегодня вы будете в моей власти" - в откровенно сексуальном смысле. Но к сожалению, выдал желаемое за действительное, но если бы желаемое стало действительным, что бы мы тогда смотрели во втором акте? А еще на "No! I cannot believe it! No! That were torment to keen", - его повело в слезы. И уже по-настоящему он заплакал, когда уходил со сцены, бросив Новичку гинеи: задержался возле тюфяка, на котором спал Билли, весь задрожал, ослабел, скривился от слез, а потом очень быстро, очень резко ушел, почти убежал за кулисы.
Вообще было такое чувство, будто Сакс на всякий случай решил показать зрителям как можно доступнее и доходчивее, что Клэггарт в Билли влюблен и совсем не платонически. Судя по встречавшимся мне отзывам, до зрителей все это вполне дошло. Ну и как не могло не дойти, я не знаю, тут нужно уж совсем быть невинной принцессой, чтобы видеть в отношении Клэггарта к Билли такие интересные чувства, как зависть и злобу.
В первом акте все трое исполнителей главных ролей - а по совместительству еще и соперники в борьбе за Золотую маску за лучшую мужскую роль в опере - были очень хороши. А вот ко второму акту Дашак и Самойлов как будто слегка устали, это местами чувствовалось в их голосах. Но играли безупречно: Билли был опять очень азартен в сцене боя, совсем мальчишка-мальчишка, аж вперед подался, сидя на пушке, напряженно вглядываясь вперед: попали, не попали? А Дональд, опытный матрос, будто чуял, что ничего из этого не выйдет, и сидя на пушке рядом с Билли, уже не горячился так, как горячился, пока пел в хоре со всеми. И я вчера еще раз - в последний раз, проклятье! - ощутила, какая же это жуткая сцена, когда напряжение спадает, свободную вахту отправляют вниз, они отступают дальше, обмякнув, повесив головы, а капралы в коже снова окружают их, как заключенных. Временное боевое братство закончилось, они снова превращаются в угнетателей и угнетенных. Впрочем, все подавлены, но никому от этого не легче.
Рэтклифф вчера был замечателен и во втором акте - как он сиял и улыбался, когда появился вражеский корабль, как бегом бежал на мостик - и там тоже сиял, улыбка до ушей, он весь был захвачен грядущим боем, он тоже хотел догнать француза и набить ему физиономию. И когда Билли вызвался добровольцем - Рэтклифф и тут был счастлив, опять весь светился от улыбки (на лице у него было написано: that's my boy!). Но и когда бой заканчивался ничем, он угасал заметнее, чем все остальные офицеры. Молод он еще, этот Рэтклифф, и эта молодость здорово в нем чувствуется. Во время казни Билли он тоже не скрывал своей подавленности и горечи. Остальные-то офицеры держали лицо, не распускались, а на нем прямо лица не было. И в сцене суда над Билли он тоже хуже всех скрывал свое смятение. Хотя мистер Редбёрн там тоже был страшно подавлен, сразу так резко постарел. Это был потрясающий контраст и со сценой боя, и с первым актом, там-то он в капитанской каюте такой бодрый и улыбчивый, и даже память о Норе хоть и причиняла ему боль, но это уже прошлое, оно прошло, это старая, зажившая рана, которая ноет к непогоде. К туману ноет, вот что.
Клэггарт во вчерашнем спектакле не забыл надеть фуражку к первому диалогу с капитаном (а вот в спектакле 25-го февраля - забыл!). И поначалу совершенно владел собой, кивнул капитану совсем коротко, когда их прервали, и удалился невозмутимо: мол, после поговорим, никуда ты от меня не денешься. И ко второму диалогу тоже вышел во всеоружии, поднялся на мостик, не обращая внимания на то, что капитан на него нетерпеливо притопнул ножкой, совсем как Лангридж. А капитан был здорово раздражен из-за неудавшегося боя, и ему явно хотелось сорвать раздражение на этом неприятном и настырном каптенармусе. Но приходилось держать себя в руках и с каптенармусом общаться, а тот как поехал гнуть свое и гинеями капитана запугивать, и деваться от него было некуда. Причем капитан на гипноз поддавался, тянулся к гинеям и к руке Клэггарта, а потом как отмахнулся, как завопил: "Nay, you're mistaken", и побежал вниз по лестнице, только его и видели. А Клэггарт рассердился и растерялся: ему путают все карты, ему запарывают такую интригу! И пустился доказывать свое, а капитан и слушать не хотел, и так угрожающе напомнил про рею за ложный донос, что Клэггарт действительно испугался. Нет, он рявкнул на капитана, стеком по перилам хватил, но потом почувствовал, что зашел слишком далеко, и снизил тон, и на последнем "your honour" даже поклонился слегка, явно извиняясь. И отвернулся лицом к борту, и схватился рукой за выступающее ребро, невольно предвещая такой же жест Билли в сцене перед казнью. И его "I trust that nothing I have done" в этот раз звучало не как издевательство, а как попытка объясниться. Но капитан никаких объяснений слушать не пожелал, заорал и прогнал Клэггарта с глаз долой. А тот ухмыляться не стал, все же он тут человек, а не дьявол, и кажется, даже немного расстроился, что на него вот так наорали.
В каюте опять было ух. Вошел он, глядя на Билли с такой печалью, с полной безнадежностью: ведь убивать пришел. И все-таки вздрогнул слегка, когда ему напомнили о наказании за клевету. Клэггарт тут понимал, что играет ва-банк - и причем шансов выиграть у него не так уж и много, он чувствовал отношение капитана к себе и догадывался, что тот скорее поверит Билли, а не ему. Но выхода у Клэггарта не было, и он решил идти до конца. И подошел к столу, аккуратно положил на стол фуражку и стек, повернулся лицом к зрителям, не к Билли, опираясь рукой на столешницу, и начал: "William Budd, I accuse you". И постепенно продвигаясь вперед вдоль стола, он еще раз оперся пальцами на столешницу, как будто на него внезапно накатила слабость. Вообще было видно, что ему физически тяжело произносить вслух эти обвинения, одно дело: оговаривать Билли в его отсутствие, совсем другое - бросать смертельные обвинения в любимое, прелестное лицо. Но у него тоже не было выбора, он зашел слишком далеко. И выговорив последнее: "I accuse you of mutiny!" - он задохнулся и увидел, как больно Билли, и бездумно потянулся к нему, когда тот зашатался и упал поперек стола, заикаясь. Причем Билли тут не только заикался, но и стонал почти. И Клэггарт от этих стонов опять слабел, опять тянулся к Билли, тут же понимал, что делает, заставлял себя остановиться, но черт возьми, было видно, как сильно ему хочется обнять его, поддержать, спасти от боли, которую сам же Клэггарт и причинил. Потрясающая раздвоенность Клэггарта во всей красе. Но в конце концов он как-то взял себя в руки, выпрямился, глядя на Билли, а капитан нежненько взял Билли за плечи, развернул лицом к Клэггарту, подвел поближе. В общем-то, вот тут было видно, что капитан практически спровоцировал Билли, не во всех спектаклях это было отыграно настолько заметно. И Билли, конечно, ударил. А потом подхватил падающего Клэггарта в объятия, прижал к себе - и мне показалось, что затянул объятие. Вроде бы в предыдущих спектаклях он его быстрее опускал на пол. А тут несколько секунд постоял, обнимая его, потом опустил на пол, поддерживая под затылок, и рукой провел по груди растерянно - впрочем, в других спектаклях это тоже было. И еще замечательно - когда уже в сцене суда он отвечал на вопросы мистера Редбёрна ("Captain Vere has spoken. Is it as he has said? You know the Articles of War? And the penalty?" - и на все Билли отвечает: "Yes"), то смотрел на мертвого Клэггарта, и в его голосе звучала жалость - направленная именно на Клэггарта, он его жалел, не себя. Вот это было замечательно.
Ну и повторю еще раз: в последнем спектакле Билли снова был мальчишкой. Когда он уговаривал Датчанина остановить тех, кто хочет его спасти ("I'll swing and they'll swing. Tell'em that and stop them!"), то почти плакал, в голосе действительно слышались слезы. И в самом конце он тоже почти плакал, прощаясь с жизнью, и допев, всхлипнул и свернулся калачиком, совсем как несчастный, обиженный ребенок. Но все-таки с мальчишеским азартом твердил: жаль, мол, что не поймали француза, но ничего, может, вы его все-таки догоните, - и верил в то, что это утешение, а Датчанин, слушая его, горько улыбался. И перед "can't shake hands" - Датчанин сначала потянулся к Билли, а когда услышал, что нет, не могу пожать тебе руку, прижался лицом и всем телом к стене, и тут у меня самой потекли слезы. Он опять был так прекрасен, старый Датчанин, Роберт Ллойд. С каким неугасшим азартом он готовился к бою - но тоже, как Дональд (изумительный Александр Миминошвили), быстро понял, что ничего сегодня не выйдет. И с какой горечью он прощался с Билли, и как потом утешал Дональда, совершенно раздавленного невозможностью спасти Билли. Вот у них тут получилась насквозь прошибающая мизансцена: Дональд опускался на колени, а Датчанин гладил его по плечам, успокаивал, а потом помогал встать и опять клал руки ему на плечи, чтоб хоть как-то подбодрить. И уходил, чтобы принести веревку.
До чего же страшная сцена казни. Каждый раз я ее смотрела с дрожью - и в последний раз тоже: она ужасно страшная, как будто казнят по-настоящему. Свет, пехотинцы с винтовками, капралы в кожанках, петля, Билли в наручниках, и смотрящие на это сверху офицеры, и звучащий приговор. И капитан Вир, обреченный проживать эту казнь снова, неспособный помешать, остановить, спасти.
Но Вир, как мне показалось, не дожал вчера "I accept their verdict". В других спектаклях этого блока он исполнял эту арию так, что почти-почти сравнивался с Лангриджем, а вот вчера вроде бы спел на высоком уровне, но чего-то ему будто не хватило. Зато он очень здорово провел сцену суда - такой жалкий, раздавленный артикулами, уложениями и законами. И почти злящийся на офицеров за то, что они просят его помочь им, просят его спасти Билли, и не понимают, что он не может, что ему и так больно, а они усиливают его боль. Вчера это был Вир, который не струсил, который просто слишком хорошо осознавал свое бессилие. Death is the penalty for those who break the laws of earth, и все тут. И он не в состоянии ничего с этим поделать. Хотя офицеры верят, что он в состоянии, он же мудрый, он же звездный. А он всего-навсего человек.
Финальную свою арию Вир провел отлично, очень пронзительно. Но в целом чувствовалась в его голосе некоторая усталость. Кстати, в голосе Самойлова тоже, они оба звучали не так замечательно, как в предыдущих спектаклях, может быть, именно из-за того, что последний спектакль был масочный, особенный, и они хотели показать себя с лучшей стороны. И от этих усилий качество немного страдало. Сакс, надо сказать, тоже "старался" - и тоже иногда эти старания выходили ему не то чтобы боком, но если бы он не волновался и не прилагал усилий, было бы еще лучше. Но Сакс, черт возьми, stage animal и опытный тип, он голосом так владеет и так играет, что иногда понимаешь - да, тут не все у него гладко, но даже эта негладкость у него потрясающая. Впрочем, я пристрастна, я знаю. И чего там, у меня свой интерес: мне очень хочется, чтобы Гидону Саксу дали Золотую маску за лучшую мужскую роль. А еще мне хочется, чтобы "Билли Бадду" дали Маску за лучшую постановку, а Дэвиду Олдену дали Маску за лучшую работу режиссера, а Уильяму Лейси дали Маску за лучшую работу дирижера. Чего там, мне хочется, чтобы "Билли" забрал Маски во всех своих номинациях. Это будет хоть какое-то утешение.
Что сказать, безумно жаль, что "Билли Бадд" уплыл из мск к другим берегам. И не оставил нам на память ни профессиональной видеозаписи, ни хороших аудиозаписей. Но я рада, что этот спектакль был, и благодаря именно ему я не то чтобы начала что-то понимать в опере, нет, куда мне, но я узнала, например, что на свете есть такой замечательный Гидон Сакс (и весь остальной каст "Билли Бадда"). И хоть "Билли" больше не будет, но Гидон Сакс останется, и хоть мало надежд на то, что он приедет в Россию снова петь где бы то ни было - но может быть, я сама съезжу еще куда-нибудь и снова увижу и услышу его. Ну и буду вспоминать все семь спектаклей "Билли", что я увидела, и радоваться, что мне довелось их увидеть. И перечитывать отличный буклет, выпущенный в БТ к этой постановке. И стараться не слишком переживать из-за того, что все закончилось. Да, оно закончилось, - но как же все это было хорошо.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

Comments

[norakura]

вот я тоже буду стараться думать, не о том, что "Билли" закончился, а о том, что он был, и он был в моей жизни.
Спасибо за такое подробное описание этого спектакля! но честно говоря - и только за себя, конечно, - я довольно, что моим последним "Билли" был спектакль 25-го. всё-таки мне тот раз додал всего, что я больше всего ожидала от этой истории: безнадёжности, злобы, отчаяния, одиночества. в других интерпретациях тоже есть своя прелесть, но вот именно тот раз меня раздавил (но я могу сравнивать лишь 3 версии) и вызвал самые сильные эмоции.
ну вот, думаю обо всём, вспоминаю, и слёзы наворачиваются, а ведь обещала же себе мыслить позитивно))

[М-ль Люсиль]

norakura, я все-таки ужасно рада, что вы видели "Билли" целых три раза - да и вообще рада, что вы его увидели, потому что ну это действительно было огромное событие, как мне кажется. И хрен знает, когда в том же БТ появится постановка такого же уровня. Но теперь хоть есть что вспомнить.))
И с "Билли" можно было бы мыслить позитивно, если б он остался в репертуаре. А так он очень располагает теперь к пролитию слез.)) Для меня, пожалуй, спектакль 25-го февраля был все же мрачноват: он был такой безысходный, что просто хоть беги топиться вместе с Новичком. Нет, я шучу, конечно, но ох, я-то как раз рада, что сумела "заесть" его вчерашним спектаклем.
Но спектакль 25-го числа вообще здорово отличался от всех остальных, что я видела, - что в этом сезоне, что в предыдущем. Прям хочется сказать, что это была dark!версия, хотя казалось бы, куда там еще и dark, опера изначально не самая оптимистичная, мягко говоря.) Но поразительно, что там все, абсолютно все играли мрачнее и жестче, чем в другие дни. Прям хочется узнать, что с ними всеми случилось, что они выдали такой мрачняк.))

[norakura]

М-ль Люсиль, и всё это только благодаря вам вряд ли бы я узнала о постановке из других источников, а если бы узнала, то вряд ли бы заинтересовалась без вашей рекламы и уж точно бы не отважилась поехать))

[М-ль Люсиль]

norakura, Я все никак не могу поверить, что столько народа откликнулось на мои восторженные вопли по поводу "Билли".)) Никогда не была высокого мнения о своих рекламных способностях. Но наверно, свою роль сыграло то, что я на "Билли" подсела так хорошо и фанатела так упорно, что - будь я на месте окружающих - мне было бы просто любопытно, из-за чего такой хайп.

[Гость]

Мне тоже понравился спектакль 27.02. Видела ваши лилии Гидону Саксу . А капитану капитану Виру даже никто не подарил цветов.

[М-ль Люсиль]

Гость, я очень хотела и Дашаку подарить цветы, но у меня рук не хватило, чтобы еще и ему притащить.( Теперь сама страшно жалею. Но 23-го и 25-го мы с подругой передавали ему цветы, так что нельзя сказать, чтобы он остался совсем без цветов в этом блоке.)