[М-ль Люсиль]

Ну вот, закончив с переводом, взялась я читать Мейнерца всерьез и сначала, обложившись словарями. Никуда не спешу, читаю медленно и со вкусом, иногда подолгу зависаю над каким-нибудь предложением. Как сказано в старом-старом КВН: "А куда мне торопиться? Красная армия за мной только в шесть заедет!". Могу читать эту книгу хоть весь год, никто ее у меня не отнимет. Главное - чтобы запал не прошел, но я чувствую, что пока я ее не дочитаю - интерес точно не угаснет. А может быть, и продлится дольше, кто его знает.
Я читаю Мейнерца и делаю из него выписки: в первую очередь себе на память, ну и то, что мне кажется интересным. Из этих выписок - вернее, полупереводов-полупересказов - я и хочу составить небольшой (большой?) пост об Эрике. Можно было бы, конечно, подойти к делу серьезнее и придать этому посту определенную стройность, сделать его совсем уж биографическим, но мне кажется, минимум информации в стиле "когда родился и чем знаменит" можно найти и в статье в википедии. А у меня будут просто разрозненные факты, истории и замечания.

У Эрика было странное детство. Довольно-таки несчастливое - при кажущемся благополучии. Впрочем, в этой семье все были так или иначе несчастливы, что старшее поколение - Эрнст и Эллен и тетушка Минна, незамужняя сестра Эллен, что дети - Эльза (сводная сестра Эрика, внебрачная - или, скажем так, добрачная дочь Эллен неизвестно от кого), Оза, Бирте, Эрик и Бенте. Пример классической семейной трагедии за плотно закрытыми дверями. Как потом вспоминал Эрик, "мы все были немного сложными" - и это очаровательное преуменьшение, потому что на самом деле все они были очень сложными (может быть, за исключением тетушки Минны). Сам Эрик в детстве считал себя невидимым и однажды действительно почувствовал, что исчез, - когда сидел в саду под деревом, ел яблоко и вдруг "почувствовал, что меня нет. Мои сестры говорили со мной, и я отвечал им. Но я знал, что меня нет. Я был уничтожен". Его сводная сестра Эльза по-своему реагировала на подавляющую домашнюю обстановку: она не "исчезала", она прибегала к насилию, устраивая дикие скандалы, даже бросаясь на мать с ножом. В семье этим выходкам будто не придавали никакого значения, на следующий день все делали вид, что ничего не было. "Мы думали, что это нормально", что так и должно быть, - вспоминал потом Эрик.
В 1933 году, когда Эрику было пять лет, его родители развелись. Тем не менее, Эрнст тайком навещал Эллен по ночам и приходил к детям в выходные. Но у него не было контакта ни с Эриком (Оза считала, что отец ревновал мать к Эрику), ни с другими детьми. Они относились к нему с недоверием, даже с презрением, а он ругал их и называл "испорченными". Испорченными они не были, уж скорее - очень тихими, Оза вспоминала, что под взглядом матери они не смели лишний раз шевельнуться. Они не видели других детей, ни с кем не знакомились, довольствуясь обществом друг друга - хоть между ними и не было особой привязанности. И все-таки они часто играли втроем в саду - Оза, Эрик и Бенте, а тихоня Бирте чаще сидела дома и читала. Мать заваливала детей дорогими подарками, компенсируя недостаток внимания к ним, по воскресеньям водила их на прогулки в Тиволи, брала с собой в ресторан. Когда она была в хорошем настроении - все было чудесно, она умела очаровывать и своих клиентов (Эрик вспоминал, что они были от нее без ума, а она умело притворялась обворожительной и внимательной, в совершенстве исполняя эту роль - но только роль, не более того), и своих домочадцев. Но, как и сам Эрик, она была подвержена резким перепадам настроения, и уж если что-то было ей не по нраву - тогда спасайся кто может. Если я правильно поняла, она не останавливалась даже перед физической расправой и попросту била своих дочерей. Но вот Эрика, судя по всему, она не трогала ни в детстве, ни позже, когда он был подростком (впрочем, сам он вспоминал, что умел давать ей отпор). Он был ее любимчиком, и Эллен не скрывала этого - к досаде дочерей и к смятению самого Эрика. Правда, любовь свою она выражала очень редко, а вот высмеивала и унижала сына - очень часто. У меня сложилось впечатление, будто по мере того, как Эрик рос, Эллен все реже обращалась с ним нормально, все чаще стремилась как-то уколоть, задеть, оскорбить. Может быть, она злилась из-за того, что сын выходил из-под ее влияния, начинал жить собственной жизнью. Может быть, она ревновала его к этой жизни, к учебе, к балету. Сложно судить, слишком мало информации. Но Эрик накрепко запомнил несколько унизительных сцен уже не из детства, а из отрочества, и потом вспоминал о них с горечью.
Когда ему было лет тринадцать-четырнадцать, он как ученик балетного училища при Королевском театре участвовал в массовке в различных спектаклях - и получал по десять крон за каждое представление. Как только мать узнала о том, что он теперь зарабатывает, она потребовала, чтобы он отдавал ей половину заработка - "за то, что она меня кормит, за то, что заботится о моей одежде и о еде". Эрик подчинился и честно отдавал ей деньги (хотя тогда уж следовало отдавать их тетушке Минне - ведь это она заботилась о его одежде и еде, если на то пошло). Но однажды летом, когда ему было уже шестнадцать, он захотел учиться верховой езде ("я с ума сходил по лошадям") и потратил большую часть скопленных денег на сапоги для верховой езды и на оплату пяти уроков: четыре занятия были в манеже, а пятое, которое Эрику понравилось больше всего, - в лесу. В результате он истратил почти все деньги и очутился на мели, и попытался взять в долг у своей матери. Но она не только отказала ему, но еще и снова напомнила, "как дорого я ей стоил", так что Эрик в конце концов сорвался и заорал, что когда-нибудь заработает столько денег, что сможет отдать ей этот долг до последнего гроша, и как только расплатится с ней - вычеркнет ее из своей жизни, навсегда забудет о ней. К сожалению, ему это не удалось. Эта тень преследовала его до конца жизни.
Эрик вспоминал еще один случай - судя по всему, из детства, еще до того, как он начал сам зарабатывать: однажды он с матерью ехали в трамвае, и мать не стала покупать для него билет: "ей нравилось жульничать". Когда же кондуктор обнаружил этого бедного "зайца", то мать преспокойно заявила: "Это вовсе не мой сын", - и невозмутимо смотрела, как его ссадили с трамвая. Вот такая милая матушка была у Эрика. И что удивительного в том, что он вырос таким, каким вырос: с грудой проблем, с изломанной психикой, с жутким недоверием к людям и с ненавистью к себе самому?

Многобукв об учебе Эрика в балетном училище, о войне, о возможном первом любовнике Эрика и о поездке в Лондон

В мае 1937 года Эрик успешно поступил в балетное училище при Королевском театре (причем тетушка Минна дала ему 50 эре за то, чтобы он пришел на экзамен, и пообещала еще столько же, если он поступит). Занятия начались в августе, прямо в помещении театра на Новой королевской площади. Соученики вспоминали, что почему-то дали Эрику прозвище "Darling". Он не был ни чересчур популярным, ни каким-то отверженным, да и держался свободнее и приветливее, чем в обычной школе (где он вообще все время молчал и не играл ни с кем на переменах), но все-таки был одиночкой - и очень целеустремленным для своего возраста одиночкой.
Училище он ненавидел. И было с чего: ему было трудно постоянно контактировать так или иначе с таким количеством людей (о боже мой, Эрик, опять "там люди, там ходят!"), а еще труднее было выносить издевательства старших учеников. Смесь казармы и закрытой школы (хотя в училище, насколько я понимаю, все были приходящими учениками, пансионеров не было), да еще и помноженная на традиционно жесткую балетную иерархию, и в результате - младшие (и Эрик в том числе) становились "рабами" старших, покупали на свои деньги лакомства для своих "господ", получали колотушки, подвергались издевательствам. В общем, все было ну очень мило. Начальство, судя по всему, смотрело на эти невинные шалости сквозь пальцы - несмотря на всю хваленую строгую дисциплину, насаждаемую в училище. Впрочем, сводилась эта дисциплина к тому, чтобы на уроках все были в наличии, а уж кто там как развлекается на переменах (а старшие ученики любили еще и потискать учениц) - это начальства не касается. Нормально, да.
В феврале 1938 года Эрик дебютировал на сцене Королевского театра в роли игральной карты в балете "Пастушка и трубочист". Как вспоминал потом сам Эрик, дебют скорее не удался, чем удался: Эрика сунули на эту роль незадолго до спектакля, потому что "Харалд Ландер видел, что я быстро выучиваю движения", но не видел, что "я забывал их еще быстрее, потому что я очень сильно нервничал". В результате он все перепутал и станцевал неправильно, и получил нервный срыв. Но лиха беда начало: затем Эрика занимали и в массовке "Сказок Гофмана", и в "Кармен" и "Тоске" (он там пел в детском хоре!), и в балете Бурнонвиля "Консерватория", и, наконец, в третьем акте "Неаполя" все того же Бурнонвиля. Бурнонвиль вообще правил бал и в училище, и в театре, и отделаться от его тени было решительно невозможно. Эрик ощутил как следует это бремя Бурнонвиля позже, когда уже был принят в штат Королевского Датского балета.
Первым учителем Эрика был солист Королевского балета Лейф Эрнберг, который был бы всем хорош, если б не был нацистом (он был членом Национал-социалистической рабочей партии Дании, а после того, как в апреле 1940 Дания была оккупирована, открыто стал выступать в поддержку Германии и угрожать своим коллегам; насколько я понимаю, вскоре он и его жена, тоже нацистка, покинули Королевский театр и начали работать в сфере нацистской пропаганды; что с ними стало потом - не знаю, да и знать не хочу). В 1939 году Эрик попал в класс к Карлу Меррилду, последнему представителю "старой школы" в училище, и вот тут начались проблемы. Как вспоминал сам Эрик о Меррилде: "...у него был голос, как у генерала <...> Он был самым старым учителем, он бил детей палкой по ногам, если они прыгали недостаточно высоко. На второй год моего обучения это запретили. У него была палка, похожая на дирижерскую палочку. Мы не носили трико, только короткие штаны и носки, и палка оставляла следы на ногах".
Эрик очень быстро выучивал новые движения, но с Меррилдом у него отношения не складывались. Меррилд ругался на него за то, что Эрик "был абсолютно невыразителен". Эрик вспоминал, как Меррилд однажды подвел его к зеркалу в классе и сказал: "Посмотри на свое лицо. Абсолютно никакого выражения. Ты что, даже улыбнуться не можешь?". Эрик до такой степени ненавидел его, что даже всерьез думал о самоубийстве, "лишь бы больше его не видеть". Позже, когда Эрику исполнилось четырнадцать, он стал просто игнорировать Меррилда и уходить из класса, если чувствовал себя оскорбленным.
С мимированием у Эрика тоже дела не шли. Занятия по мимированию проводила Вальборг Борчениус (а может, и Борщениус, я не знаю, как точно транскрибировать ее фамилию), семидесятилетняя дама, бывшая танцовщица Королевского балета. Эрику тогда было шестнадцать, и он считал эту преподавательницу "чудовищем". Таге Вендт, один из его одноклассников, признавал, что "в шестнадцать лет очень трудно изображать серьезные чувства перед всем классом". К тому же, Борчениус ничего не говорила о смысле жестов, она просто показывала жесты и требовала, чтоб ученики повторяли их вслед за ней. А Эрик терпеть не мог такой подход к мимированию, да и к танцу тоже, и кроме того, он просто не мог сделать что-то хорошо, если не хотел этого делать. А он не хотел. Неудивительно, что отношения с Борчениус у него не складывались, и он был худшим учеником в ее классе.
Зато в классе Харалда Ландера дела шли гораздо лучше. Ученики называли этот класс "русским" - хоть правильнее было бы назвать его "гуляшом" (или "винегретом"): Ландер смешивал в этом классе самые разные танцевальные школы, а ученики кайфовали оттого, что им не нужно было опять танцевать Бурнонвиля. Хоть тут они немного оттягивались и выдыхали, потому что, как я уже говорила, в остальное время и в остальных классах Бурнонвиль царил безраздельно, и любое отступление от его канонов считалось святотатством.

Забыла рассказать случай из жизни Эрика во время войны: однажды он увидел, что на садовом домике (будке? хижине? короче говоря, на некоем сооружении в саду), где они с сестрами играли в детстве, висит замок. Разумеется, Эрик тут же замок вскрыл, влез внутрь и нашел в этом домике какие-то ящики, заглянул в них - и увидел патроны и порох. Эрнст Брун был политически активным человеком, связанным с Датским сопротивлением, и вот - приспособил садовый домик под хранилище для оружия. Эллен же, узнав об этом, была в дикой ярости. И ее можно было понять - в доме неподалеку немцы нашли спрятанный порох, жильцов арестовали, а дом взорвали для острастки. Впрочем, и Эрнста можно было тоже понять (хотя и не следовало ему подводить под удар семью).
А так, жизнь шла потихоньку, несмотря на воздушные налеты, комендантский час и скудное снабжение. Военные зимы были очень суровыми и снежными, и Эрик вспоминал, как по вечерам, если он не был занят в театре, они с сестрами бегали на коньках на озере Гентофте. Если к шести вечера они не возвращались домой, мать отправлялась за ними. "У нее был очень громкий голос, и когда она звала нас, мы слышали ее даже с другого конца озера, на расстоянии в километр. И когда мы слышали, что она зовет нас, мы срывались с места и бежали так, что могли бы выиграть Олимпиаду".

Впервые критики обратили внимание на Эрика после того, как он исполнил сольную партию Адониса в балете Харалда Ландера "Торвальдсен". Это был 1946 год, ему исполнилось восемнадцать лет. В книге Мейнерца есть фотография с праздничного застолья как раз по случаю восемнадцатого дня рождения: восемь улыбающихся женщин (мать во главе стола, Эрик по левую руку от нее, а по правую - хорошенькая белокурая девушка, вероятно, одна из сестер Эрика) и Эрик, который тоже улыбается, но его улыбка похожа на гримасу. Так вот, после "Торвальдсена" о Бруне заговорили как о молодом и многообещающем таланте и в одном интервью его сравнили с Вацлавом Нижинским. А Эрик... Эрик тогда не знал вообще, кто это такой. Европейский балетный бум начала века, Дягилев и "Русские балеты" обошли Данию стороной. Сам Эрик признавал, что "мы были поразительно невежественны". Вообще в училище преподавали общеобразовательные предметы - литературу, английский, немецкий, арифметику, но смотрели сквозь пальцы на не очень-то прилежных учеников. У самого Эрика оценки были средние - за исключением балла за поведение: он всегда был превосходен. Так что дерзил Эрик только Меррилду, а вот на других уроках он был пай-мальчиком. Экзаменов по общеобразовательным предметам не было, все явно были уверены в том, что балетным голова не нужна - а нужны только ноги.
Эрик был принят в штат Королевского балета - и вот тогда-то в полной мере ощутил царящую там затхлую, удушливую, "подбурнонвильскую" атмосферу. От танцовщиков требовали одного: предельно точного копирования всех движений так, как это было при покойной бабушке - то бишь при Бурнонвиле. Любая попытка внести что-то свое, как-то оживить этот засушенный танец вызывала протесты и крики: "Это не Бурнонвиль!". Не допускалось ни малейшего отступления от оригинальной хореографии, и Эрик быстро начал попросту задыхаться и приходить в отчаяние. Как и на занятиях по мимированию с Борчениус, от него добивались механического, бездумного копирования - а это было для него невыносимо. И вот, едва начав свою карьеру, он стал всерьез задумываться о том, чтобы уйти из балета.
Но не ушел, слава богу, иначе что бы я тогда сейчас читала? Не ушел, но стал отрываться от датского балета - благо как раз представился повод. Еще в 1946 году у Эрика была возможность съездить в Париж вместе с Поулем Гнаттом, одним из старших танцовщиков Королевского балета. Но поездка провалилась, потому что мать Эрика отказалась дать ему разрешение на эту поездку. Зато в следующем году, летом, в Данию приехал Генри Дантон, танцовщик только что созданного в Лондоне Метрополитен Балле. Гнатт познакомил Дантона с Эриком, и однажды в воскресенье они все вместе отправились на прогулку в крепость-звезду Кастеллет на востоке Копенгагена. Эрик позвал с собой своего друга, адвоката Вилфрида Кристенсена. Интересный был тип - жил рядом с театром, водил дружбу с балетными, закатывал для них вечеринки, баловался сочинительством (в 1942 году был снят фильм по его пьесе "Forellen"), ну и вот, дружил с Эриком. Самому Кристенсену в то время было уже за пятьдесят, Эрику - девятнадцать. Так вот, по мнению Дантона, Кристенсен и Эрик были "больше чем просто друзья". "Конечно, я не могу знать наверняка, но в то воскресенье мы встретили Эрика дома у Вилфрида Кристенсена, и Кристенсен все время был рядом с ним так или иначе". Все трое твердили Эрику, что он должен любой ценой попасть в Лондон, балетную мировую столицу, и когда Гнатт и Дантон отправились обратно в Англию, Эрик поехал с ними.
И в Лондоне Эрик окунулся в неизвестный, невиданный балет. Одно впечатление следовало за другим: он смотрел спектакли с Марго Фонтейн, Памелой Мэй и Мойрой Ширер - звездами Сэдлерс Уэллс Балле, он видел бэби-балерин (хотя они были, прямо скажем, уже не "бэби" в то время) из Орижинал Балле Рюсс де Монте-Карло полковника де Базиля, и самое главное - он увидел Жана Бабиле из Балета Елисейских Полей в "Юноше и смерти" и нашел в нем свой идеал. Сдержанный, вышколенный Эрик хотел бы стать таким же свободным, чувственным, раскрепощенным танцовщиком, как Бабиле (и потом та же свобода, та же чувственность восхищали его в танце Нуриева). Но главное - в этой поездке он увидел, прочувствовал до конца, что на свете, слава богу, существует не только балет Бурнонвиля. И еще - именно в этой поездке он познакомился с Соней Аровой. Но об этом - как-нибудь в другой раз.

@темы: Александр Мейнерц "Erik Bruhn – Billedet indeni", Erik Bruhn

Comments

[norakura]

М-ль Люсиль, спасибо! Потрясающе интересно и жутко. Жутко от того, что историю детства
Эрика можно издать под кодовым названием "как нельзя воспитывать ребёнка". Мамочка же завалила все стадии развития, а именно в раннем детстве и получаются в случае родительского фэйла стыд, вина, комплекс неполноценности, изоляция, а в итоге разочарование в жизни - и у него это всё развивалось по порядку. Да это же как по учебнику! (Ах, пардон за поток теории, но у меня буквально на той неделе была лекция по теории личности, а Эрик с его картиной детства просто живая иллюстрация). И я, конечно, не могу не сравнить с Рудольфом, который не имея ничего, рос, как он сам говорил, счастливым, весёлым, жизнерадостным ребёнком. Получилась тоже та ещё неведома зверушка, но счастливое детство, как я считаю, это самое драгоценное, что может получить человек.
Ой, что-то у меня одни эмоции))
Интересно, что Эрик и побунтовать в своё время успел)) хе, а позже Рудика ругал: "это же Бурнонвиль! не порти мне Бурнонвиля!"))
А если у него действительно был роман с этим взрослым мужчиной, то я уже не знаю, куда деваться: сразу напрашивается параллель с Адрианом и Антиноем, а это уже мой личный сорт героина)

[М-ль Люсиль]

norakura, уррра, я очень рада, что вам понравилась эта простыня!)) Не зря я ее накатала.))
История детства Эрика - да, производит жутковатое впечатление. Добро бы еще его мать просто была "работающей мамой", которая вкалывает день и ночь и редко видится с детьми. Лучше уж недостаток внимания, чем вот такое травмирующее воздействие. У Рудольфа ведь тоже было не самое счастливое детство в мире, но в основном из-за внешних факторов - войны, голода, тяжелого послевоенного времени, а отношения в семье были все-таки более здоровыми, чем у Эрика. И психика у него, конечно, была куда более устойчивой.
Эрик, насколько я понимаю, в течение жизни пересматривал свое отношение к Бурнонвилю. Он научился его ценить снова в шестидесятых годах, уже после того, как познакомился и поработал с другими балетными школами и стилями. Если жить не только на бурнонвильской диете, то он, старичок Август, очень хорош.) Опять же, мне кажется, Эрик хоть и требовал от Рудольфа не перекраивать Бурнонвиля по рудольфовому вкусу, но добивался не механического копирования, а осмысленного исполнения. Это было совсем не то, чего требовали от самого Эрика в Датском королевском балете.

А если у него действительно был роман с этим взрослым мужчиной, то я уже не знаю, куда деваться: сразу напрашивается параллель с Адрианом и Антиноем, а это уже мой личный сорт героина)

Хех, а я сразу вспоминаю Дягилева и его балетных мальчиков.) Но в общем, это вполне себе житейская история с античными обертонами, любовно-покровительственная связь старшего с младшим.)

[norakura]

М-ль Люсиль, Эрик зря не бывает) а я всегда с нетерпением жду каждой новой истории.

Такое чувство, что Эрик совсем не смог развить защитные механизмы (помимо ухода в себя, но это скорее уже следствие непрекращающегося кризиса, а не защитная реакция), представить сложно, как бы с ним обошлась мама за истерики, какие устраивал Рудольф.
Я так поняла, что с отцом у него контакта практически не было и самым близким человеком всё-таки была тётя. А вот что касается отношений с сёстрами?

[М-ль Люсиль]

norakura, и новые истории будут, большая часть книги еще впереди.))

Вообще у Эрика явно бывали если не истерики по типу Рудольфовых, то вспышки ярости; та же Аасе вспоминала, что у него был бешеный темперамент. Но на матушку это явно не производило никакого впечатления. Железная была женщина все-таки, ее даже родная дочь с ножом не могла всерьез смутить или напугать. Что уж говорить об Эрике!
Насколько я поняла, к сестрам он - по крайней мере, в детстве и юности, - тоже был мало привязан. Росли вместе, играли вместе, но духовной близости между ними не было. Да Эрик и в детстве был одиночкой, предпочитал другим общество себя самого.

[norakura]

М-ль Люсиль, интересно ещё, как на фоне всего этого в Эрике развивался манипулятор))
Забавно, как с каждым разом всё меньше и меньше общего между Эриком и "Эриком" из биографий Рубольфа) в связи с этим постоянно корректируется и представление об их отношениях (интимных и профессиональных)

[М-ль Люсиль]

norakura, не знаю, может быть, у него просто был врожденный талант к манипуляции.)

Забавно, как с каждым разом всё меньше и меньше общего между Эриком и "Эриком" из биографий Рубольфа) в связи с этим постоянно корректируется и представление об их отношениях (интимных и профессиональных)

А будет очень большой наглостью попросить вас рассказать об этом поподробнее?) Как именно изменилось ваше представление?)
На мой взгляд, наверно, не так уж много различий между Эриком из его биографии и Эриком из хороших биографий Рудольфа (например, у той же Каваны), просто биографы Рудольфа рассматривают Эрика преимущественно с точки зрения отношений с Рудольфом, подробно освещают лишь одну грань личности. Но и немудрено, он же не главный герой их книг.)

[norakura]

М-ль Люсиль, конкретного мало скажу, это всё чисто на уровне восприятия, даже дофантозирования ненаписанного.
Эрик всё меньше "принц" на фоне забияки Рудольфа и уж точно не жертва в их конфликтах. Такой себя живьем сгрызёт и ближайшего понадкусывает и всё при этом страдать будет.
В общем, личность-то мало приятная, но жутко притягательная и до невозможного чарующая))

[М-ль Люсиль]

norakura, да, это и в письмах Эрика хорошо видно: он очень ловко манипулировал Рудольфом, пусть наверняка невольно, но очень ловко. И жертвой он точно не был, уж скорее наоборот - Рудольф в их конфликтах чаще оказывался побежденным и подавленным, как мышь Соня.)
Но что-то гамлетовское в Эрике есть, так что он все равно остается немного принцем, пусть и Датским.))

[norakura]

М-ль Люсиль, ага, всё же принц) да не из тех, которые жаждуд благородных подвигов с неприменным спасением принцесс, а такой, что сам запрётся в башне и будет с тоской и злобой смотреть из окна на бренный, бессмысленный мир. ))

[М-ль Люсиль]

norakura, и понадобится еще один принц, чтобы спасти его или хотя бы ненадолго вытащить из этой башни под солнце.)) И даже есть кандидаты в такие принцы, как это ни удивительно.)

[norakura]

М-ль Люсиль, а он ещё подумает, что с этими кандидатами делать. С него станется устроить испытание огнём и мечом не из вредности, а из любопытства)

[М-ль Люсиль]

norakura, и эти испытания - это ерунда, а вот последнее испытание дурным характером Эрика выдержит не каждый.)

[gr_gorinich]

Я тут еще разок прочитала эти заметки о юности Эрика Бруна, и опять мало что могу сказать, кроме того, что это масса интересного и нового материала ) Так что автор, пиши еще ))
заодно подумалось: традиция бегать за кем-то с ножом, заложенная Эльзой в семье, не вылилась ли потом в известный эпизод, когда Эрик и Рудольф тоже вот так гонялись друг за другом с ножами?
И еще подумалось, совсем о другом: жалко, что Мейнерц не дает ссылок на объекты цитирования. Чьими глазами мы видим детство и юность Эрика? Ясно и так, что что-то рассказывал он сам, что-то - сестра Аасе, но кроме них - кто? Про училище - кто? Потому что, да простится мне это крамольное замечание, биография Эрика Бруна очень уж окрашена в тона восприятия мира Эриком Бруном. Если это его собственные воспоминания об училище, то... ну, например, и училище, и жуткие психологические условия могли быть не объективной реальностью, а тем, как это увидел именно Эрик. Что не отменяет, конечно, жалости к нему, но сильно извиняет окружавших его людей и обстоятельства.

[М-ль Люсиль]

gr_gorinich, автор теперь будет опять какое-то время читать и копить материал.) Впереди нас ждут история отношений Эрика с Соней Аровой, история первой поездки в Америку и история отношений - куда более бурных, чем с Соней - с Королевским датским балетом и Харалдом Ландером. А там уж и до Рэя Барры рукой подать.) В общем, все будет.
Хех, я даже как-то не провела параллель между Эльзой с ножом и Эриком с ножом - а ведь точно, есть кое-что общее.) И очень может быть, что в случае с Рудольфом именно Эрик первым схватился за нож, с него бы сталось.
Что касается цитирования - ну, тут вини не Мейнерца, вини меня, это я далеко не везде указывала ссылки на цитаты. Мейнерц в этих главах довольно-таки скрупулезно указывает, кто ему что рассказал. В рассказе о детстве Эрика дома он опирался на воспоминания самого Эрика и Аасе, в рассказе о школьных годах Эрика он использовал - помимо воспоминаний Эрика - еще информацию, полученную от двух его соучеников (Таге Вендта и Анне-Метте Свендсен). И о напряженной психологической обстановке в училище, об издевательствах старших над младшими, о сложных отношениях Эрика с Меррилдом и Борчениус вспоминал не только сам Эрик, но и Вендт, и Свендсен. Ну и к тому же, я бы не стала так уж сильно подвергать сомнению воспоминания самого Эрика. Он, конечно, был склонен к меланхолии и к мрачному взгляду на мир, но я не думаю, что он сильно сгущал краски. Это было не в его стиле.

[gr_gorinich]

М-ль Люсиль, прямо реклама сериала! Кстати - вот взяли бы да сняли сериал из жизни балетных (читай: Бруна, хе-хе ) ). Звучит завлекательно, а уж бурных отношений мало не покажется, это точно.
Ага, вон оно как. Что ж, соученики - это уже хорошо, уже какой-то сторонний наблюдатель прибавился. А сгущение красок - такая тонкая штука, она имеет тенденцию накапливаться: сам Эрик чуточку сгустил, Мейнерц при пересказе чуточку сгустил, ты при пересказе чуточку, плюс - читатель, читая, тоже понял по-своему, принял близко к сердцу - и тоже сгустил. В результате ощущение очень тяжелое, прямо настолько, что хочется ему не верить )

[М-ль Люсиль]

gr_gorinich, ну, знаешь ли, я не сгущала краски. Не надо приписывать мне то, чего я не делала.

[gr_gorinich]

М-ль Люсиль, окей, ты не сгущала, извини.

[М-ль Люсиль]

gr_gorinich, ок. Ты тоже извини.