Живи, а то хуже будет
Когда-то, когда я прочитала только коротенькие отрывки мемуаров Дягилева в книге Схейена, я сказала, что, наверно, целиком мемуары Дягилева напоминали бы мемуары кота Бегемота: "Я побежал на кухню, спас семгу, побежал в кладовку, спас халат". А сейчас я читаю Бакла, обильно цитирующего дягилевские записки, и понимаю, что была права: сквозь два перевода (сначала на французский, а потом на английский) пробивается этот жизнерадостный бегемотистый (не хлестаковский ни в коем случае) тон. Эх, теперь ужасно хочется найти эти мемуары в оригинале - и ведь они были опубликованы, были, но в совершенно недосягаемом журнале "Музыкальная академия", в номерах за 2001 год. Впрочем, спасибо Виктору Варунцу за то, что он их опубликовал хотя бы там. Но с Варунцем у меня отношения не складываются: так хочется раздобыть где-нибудь второй и третий тома его "Переписки Стравинского с русскими корреспондентами" - а это, черт бы все побрал, тоже редкость.
В общем, читаю Бакла. Бакл очень милый и ужасно увлеченный, этакий энтузиаст своего дела. Но ему повезло всласть пообщаться с кучей интересных людей - от Кохно до Маркевича, от Карсавиной до Нинетт де Валуа, и список тех, кому он выражает признательность (со всеми подробностями), растягивается на несколько страниц и поражает воображение. Кучу информации он убирает в примечания, так что поминутно приходится забираться в конец книги - и время от времени наталкиваться там на еще что-нибудь интересное (как правило, с пометкой, что все это рассказано в личном разговоре). При этом уже знакомые (не автору-Баклу, а мне-читателю) сведения иногда преподносят неожиданные люди: например, Игорь Маркевич в личном же разговоре заявил вполне определенно, что у Дягилева с Дмитрием Философовым был роман. Видимо, Дягилев ему "сам признался", как тот фараон - искусствоведу в штатском. Впрочем, вообще складывается впечатление, что некоторым своим юным друзьям - тому же Кохно, тому же Маркевичу, - Дягилев рассказывал о себе больше, чем другим. А они потом не уносили эти сведения с собой в могилу, а охотно ими делились - за что им большое спасибо.
Пролистывая книгу наобум, наткнулась на описание подарков, полученных Долиным от Дягилева к своему двадцатилетию. Как и следовало ожидать, одной "Смертью в Венеции" Дягилев не ограничился и преподнес Долину еще и золотые часики. Бакл еще пишет, что Долин был "разочарован" первым подарком Дягилева (он не знал, что книга - лучший подарок!), но никаких ссылок не дает, так что можно только гадать, откуда именно он взял эти сведения. Вполне возможно, что Долин ему просто все сам и рассказал. В отличие от Лифаря, Патрик - и это ясно по его воспоминаниям - не пытался выставить себя лучше, чем он был, и частенько признавался: "Вот каким я был идиотом".
А на следующей странице наткнулась на еще одну забавную маленькую историю: пока в конце августа 1924 года Дягилев рассекал по Милану и Венеции в компании восторженного Лифаря (кажется, это Дукельский писал, что Лифарь реагировал на все исключительно односложными и восхищенными восклицаниями, как дикарь), Долин работал с Нижинской в Монте-Карло... но и не только работал, а еще бегал купаться в компании двух лесбиянок, с которыми свел знакомство. К сожалению, приехал Дягилев, вспылил и немедленно обвинил Патрика в том, что тот завел с одной из девушек роман. Господи, ну что за человек!
Интересно, что бы он сам сказал, если б Патрик в ответ обвинил его в связи с Мисей Серт? Нет, ну а в конце концов, почему Дягилеву можно ревновать мальчиков к женщинам, а мальчикам нельзя приревновать Дягилева к Мисе? Прямо вижу воочию этот безобразный скандал с воплями: "Признайся сам, я так и знал, что у тебя роман с мадам Серт!". Вот бы Дягилев удивился. Но, может, взглянул бы на себя со стороны и устыдился своего поведения... хотя чего это я? Нет, никогда. Не устыдился бы ни за что. Но скандал бы его, конечно, взбодрил.
И между прочим, раз уж зашел разговор о Мисе - в книге Бакла опубликована крохотная любительская фотография, как раз из коллекции Долина: 1914 год, Мися и Дягилев едут в поезде, сидят на диванчике рядышком, и Дягилев держит Мисю за руку, а та смеется. Прелесть и прелесть, жаль только, что качество ужасное.
В общем, читаю Бакла. Бакл очень милый и ужасно увлеченный, этакий энтузиаст своего дела. Но ему повезло всласть пообщаться с кучей интересных людей - от Кохно до Маркевича, от Карсавиной до Нинетт де Валуа, и список тех, кому он выражает признательность (со всеми подробностями), растягивается на несколько страниц и поражает воображение. Кучу информации он убирает в примечания, так что поминутно приходится забираться в конец книги - и время от времени наталкиваться там на еще что-нибудь интересное (как правило, с пометкой, что все это рассказано в личном разговоре). При этом уже знакомые (не автору-Баклу, а мне-читателю) сведения иногда преподносят неожиданные люди: например, Игорь Маркевич в личном же разговоре заявил вполне определенно, что у Дягилева с Дмитрием Философовым был роман. Видимо, Дягилев ему "сам признался", как тот фараон - искусствоведу в штатском. Впрочем, вообще складывается впечатление, что некоторым своим юным друзьям - тому же Кохно, тому же Маркевичу, - Дягилев рассказывал о себе больше, чем другим. А они потом не уносили эти сведения с собой в могилу, а охотно ими делились - за что им большое спасибо.
Пролистывая книгу наобум, наткнулась на описание подарков, полученных Долиным от Дягилева к своему двадцатилетию. Как и следовало ожидать, одной "Смертью в Венеции" Дягилев не ограничился и преподнес Долину еще и золотые часики. Бакл еще пишет, что Долин был "разочарован" первым подарком Дягилева (он не знал, что книга - лучший подарок!), но никаких ссылок не дает, так что можно только гадать, откуда именно он взял эти сведения. Вполне возможно, что Долин ему просто все сам и рассказал. В отличие от Лифаря, Патрик - и это ясно по его воспоминаниям - не пытался выставить себя лучше, чем он был, и частенько признавался: "Вот каким я был идиотом".
А на следующей странице наткнулась на еще одну забавную маленькую историю: пока в конце августа 1924 года Дягилев рассекал по Милану и Венеции в компании восторженного Лифаря (кажется, это Дукельский писал, что Лифарь реагировал на все исключительно односложными и восхищенными восклицаниями, как дикарь), Долин работал с Нижинской в Монте-Карло... но и не только работал, а еще бегал купаться в компании двух лесбиянок, с которыми свел знакомство. К сожалению, приехал Дягилев, вспылил и немедленно обвинил Патрика в том, что тот завел с одной из девушек роман. Господи, ну что за человек!

И между прочим, раз уж зашел разговор о Мисе - в книге Бакла опубликована крохотная любительская фотография, как раз из коллекции Долина: 1914 год, Мися и Дягилев едут в поезде, сидят на диванчике рядышком, и Дягилев держит Мисю за руку, а та смеется. Прелесть и прелесть, жаль только, что качество ужасное.
Но мальчикам, конечно, никак нельзя ревновать Дягилева - ни к Мисе Серт, ни к кому другому. Да кто они такие, да что они себе позволяют? Марш с пляжа в музей, немедленно! )))
Но представь, как было бы смешно, если б Дягилеву, вернувшемуся с ужина с Мисей, очередной мальчик закатил бы грандиозный скандал и сцену ревности.)
Этот смелый мальчик немало рассмешил бы и Дягилева, и Мисю, а потом про него еще долго рассказывали бы анекдоты в Русских балетах )
Хех, а может, Дягилев бы даже решил, что раз его так бурно ревнуют - значит, и крепко любят, и погладил бы ревнивца по голове.) А может быть, впрочем, наоборот - разъярился и устроил бы мальчику головомойку.)
Ну, все зависит от настроения Дягилева, конечно. Мальчик, в который раз, ничего не решает...
Это верно.) Впрочем, некоторым - вроде Вацы Нижинского - даже нравится ничего не решать. Но нрав у Вацы от этого лучше не становится.)
Кстати, за изгрызенные фужеры с Вацы Дягилев строго спросил.)))
Что ж, и спросил. Но фужеры же этим не вернешь! )))
А раз не вернешь фужеры - так зачем же и спрашивать? Только горло зря драть! - недоумевал Ваценька.)))
Ваца был существо лесное, мифологическое, где ему было понять ценность хороших хрустальных фужеров! Но незнание законов не освобождало его от ответственности перед Дягилевым )
Бедный Ваца! Он требовал адвоката, звал маму, протестовал... но все было без толку. Пришлось расплачиваться за свой проступок.))
Потому что мама была в Петербурге, и вообще одобряла строгое воспитание, адвоката Ваце не на что было нанять...а общественность в лице Кокто, Пикассо и Миси Эдвардс предсказуемо хранила молчание. То есть, конечно, говорить-то они говорили, но все больше об искусстве, о человечестве...а не о правах пана Вацлава Нижинского.
Ну, общественность еще говорила, что жрать фужеры - плохо, и так Вацлаву и надо. Все были против него, одна Броня и сочувствовала... но не одобряла.)
Никто его не одобрял - вот он взял и женился. Жена-то будет одобрять, куда денется! "Фамка, одобряй!" )
А влюбленная Ромола сначала одобряла безоговорочно - ну, любовь, все дела. А потом стала менять свои взгляды... особенно когда поняла, почему у нее в хозяйстве все фужеры изгрызанные. И совсем перестала одобрять мужа - по крайней мере, в этом тонком вопросе. Вацлав очень переживал, а деваться некуда - сам виноват.))
И понимала Вацу в фужерном вопросе одна только родная душа - дочка Кира. Она и сама грызла все, до чего дотянется - дай бог каждому! Вся в папу )
Хорошая была у Вацы дочка, чё!) И танцевала, и Дягилевым очаровалась, и... и за Маркевича замуж вышла.) Наш человек.)
Да... дочка была что надо )