Нет, вы не спите. Нет, это все на самом деле. Год спустя после последнего поста с пересказом Мейнерца меня стукнуло по голове, и я наконец-то решила закончить очередную главу. Самое смешное - я ведь практически все оттуда уже так или иначе пересказывала. И в оставшихся двух последних главах нового материала, по-моему, и вовсе не осталось. Но я вдруг поймала кайф и угар, и так хорошо пошло, что я прям получила удовольствие. Эрик, ты лучший. Мейнерц, ты не лучший, но все-таки хороший (и я наконец-то заказала твою книгу про Веру Волкову, давно было пора).

Эрик вернулся на балетную сцену в сентябре 1974 года - и не где-нибудь, а в Нью-Йорке, в Метрополитен-Опера, и не в чем-нибудь, а в собственной постановке "Сильфиды" с Национальным балетом Канады. Вот только сам он выступил уже не в роли Джеймса, а в роли старухи Мэдж, Джеймсом же при нем был Рудольф Нуреев. Перед спектаклем Рудольф сказал, что им надо бы порепетировать, на что Эрик беспечно ответил, что нет, не надо, я, мол, знаю, что мне делать, и если ты будешь делать так, как я тебя просил два года назад, то я буду знать, что делать мне. Короче говоря, расслабься, Рудик, давай лучше поболтаем. И они превосходнейшим образом болтали в гримерке до самого спектакля. На самом же спектакле случилось то, о чем я уже когда-то рассказывала, но с удовольствием повторю: Джеймс-Рудольф, упав на землю в финале, не умер, а продолжал пялиться на торжествующего Эрика-Мэдж "широко раскрытыми глазами". Так что Эрику пришлось стукнуть его палкой Мэдж по башке, прижать к земле, да еще и прошипеть: "Умирай!", - и только после этого Рудольф, так и быть, "умер". Не сомневаюсь, что это была очаровательная пантомима, и все зрители получили дополнительное удовольствие. А Эрику с Рудольфом была впредь наука: репетируйте перед спектаклем, даже если прекрасно знаете, что вам делать.
Арлетта Кастанье, давняя приятельница Эрика (к которой некогда отчаянно ревновал Рэй Барра - но вроде безо всяких оснований), присутствовала на этом спектакле и была очень удручена - не качеством спектакля, не игрой Эрика, но самим фактом того, что Эрик, ее идеал в мире танца, изображал скрюченную, седую, беззубую старуху в лохмотьях. Она считала, что было что-то "садомазохистское" в выступлении Эрика, в том, как он играл Мэдж - хромую ведьму, нетанцевальную роль, - при танцующем Джеймсе-Рудольфе. Пусть Кастанье не говорила об этом прямо, но совершенно ясно, что она тоже считала, будто в давнем соперничестве Эрика и Рудольфа победу одержал Рудольф - просто потому, что он танцевал, а Эрик уже нет. Но сам Эрик явно не считал себя ущемленным - и, судя по всему, находил определенное удовольствие в том, чтобы играть Мэдж (как он сам признавался в разговорах с Джоном Грюном, он таким образом давал выход своей внутренней злости - так что, возможно, в исполнении этой роли было для него больше психотерапевтического, чем садомазохистского). И кроме того, не следует забывать о том, что Эрик все же принадлежал к датской балетной школе - и там постепенный переход от танцевальных ролей к мимическим был вполне в порядке вещей: никто не видел ничего зазорного или шокирующего в превращении danseur noble в исполнителя характерных партий. И кроме того, Эрик своим исполнением мимических ролей успешно демонстрировал всему остальному миру то, что датчане знали уже давно: "Нету плохих ролей, а есть паршивцы актеры, которые портят все, что им ни дай" (с). Эрик паршивцем не был (ну, в плане драматического дарования - точно не был), поэтому разворачивался в характерных ролях на славу. Год спустя после возвращения в "Сильфиде", в 1975 году, он поставил все в том же Национальном балете Канады "Коппелию" - где создал для себя самого роль доктора Коппелиуса, превратив его из комического элемента в почти трагическую фигуру, в человека, который, по словам датского критика Свена Крэга-Якобсена, был заворожен собственным колдовством. Этот хрупкий, трогательный, но при этом почти маниакально настроенный ученый в разных чулках искренне верил в то, что сумел вдохнуть жизнь в куклу, - и когда обман вскрывался, он был сокрушен, а зрителям становилось как-то не до смеха. Клайв Барнс считал, что Эрик в своей "Коппелии" изменил привычную расстановку акцентов, поставив в центр внимания именно Коппелиуса - а не Сванильду с Францем, как обычно. И это притом, что Францем в премьерных спектаклях снова был Рудольф: можно даже сказать, что их пресловутое "соперничество" (существовавшее ли на самом деле, бог весть) было выведено на новый уровень - теперь они соревновались не в исполнении одних и тех же партий, а в рамках одного и того же спектакля. Что, безусловно, было очень интересно, да и вообще - ну кто бы отказался увидеть Эрика Бруна и Рудольфа Нуреева вместе на одной сцене?
А еще стоит отметить, что далеко не все критики были в таком уж восторге от "Коппелии" Эрика и от его доктора Коппелиуса. Да и от Мэдж тоже. Так, например, Эббе Мёрк, представитель молодого поколения датских критиков (он следил за карьерой Эрика, приятельствовал с ним и, как писал Мейнерц, в течение недолгого времени испытывал к Эрику личный интерес - причем взаимный, в общем, трактуйте сами как хотите), - Мёрк считал, что Мэдж у Эрика как образ получилась неинтересной, весь цимес был только в том, что эту роль исполнял сам Эрик Брун; а что касается Коппелиуса - ну тоже, в сравнении с магически-мистическим Коппелиусом признанного мастера характерных ролей Нильса Бьорна Ларсена или потрясающе добрым Коппелиусом Фредбьорна Бьорнсона (да-да, того самого, у которого Эрик некогда одолжил костюм, чтоб было в чем прийти к королю, а потом выслушивал восторги короля в адрес все того же Бьорнсона), Коппелиус Эрика показался Мёрку невыразительным: "это был просто Эрик Брун в фартуке", вот и все.
И дальше - как обычно: немного многобуков