05.03.2017 в 16:57
Пишет gr_gorinich:2. Билли Бадд в Большом театре (все что вы хотели или не хотели об этом знать)URL записи
Ну, вот и вторая простынка подоспела, куда больше первой.
Сначала о личном:
Мне ужасно понравилось! Я ждала этого спектакля, много понаслушала и поначитала в преддверии и кое-что представляла себе довольно верно - но, конечно, живой спектакль всегда не такой, как ожидания: удивляет, восхищает, озадачивает, дает пищу для размышлений. Так что вынесла я с Новой сцены много чего. Ну и, считаю, мне очень повезло: в тот вечер исполнители были в ударе, спектакль пролетел единым махом.
Кроме собственно спектакля были люди: М-ль Люсиль, которой я бешено благодарна за пиар "Билли Бадда", за помощь в обилечивании на сайте БТ, за царский прием в Москве. А еще она сразу после спектакля написала него него отзыв, вот тут: m-lle-lucille.diary.ru/p212098958.htm - и гораздо лучше меня выразила то же самое, что и мне хотелось сказать по свежим впечатлениям. norakura - я редко развиртуализируюсь и вообще бука, но тут все получилось отлично, легко и интересно с первой встречи. Надеюсь, будут и новые встречи дальше! )
А еще в антракте в фойе мы встретились с представителями французской революции, отчего возникла сильнейшая ностальгия по временам незапамятным ) Это было очень приятно, и мне жаль только, что разбежались быстро, когда разговор о морских флотах едва начался. Если б после спектакля не увлеклась так аплодисментами и восторгами, наверное, попробовала бы поймать вас еще )
А еще вечером очень красиво шел снег, и московская иллюминация казалась не наглой, а романтичной.
Итого: было настолько хорошо, насколько можно!
Ну вот, а теперь подробности о спектакле, и их уже прячу.
спектакль: воспоминания, мысли, фото и видео, добытые в сети
Про Бриттена и оркестр. Только одно: ящик водки всем и не расходитесь, играйте, играйте! ) Весь вечер наслаждалась, настолько полнокровно, звучно и дружно звучал оркестр. Обычная нынче боль, когда то духовые, ту ударные начинают орать так, что в ушах звенит - ее не было и в помине, хотя именно с этой партитурой соблазн погреметь довольно велик. Музыка текла, как река, как волны морские и прекрасно сочеталась с вокалом, и с хорами, и с сольными номерами. Пять, нет, шесть с плюсом всем, кто играл, а дирижеру так все семь - за обаяние. Со второго ряда было отлично видно, как он управляет оркестром, как улыбается или переживает - будь постановка менее интересной, можно было бы так на дирижера весь спектакль и пялиться )
Про постановку. Вот интересно: если цепляться за отдельные сценические решения и находки, то покажется, что Олден ничего нового не изобрел. "Ничего не внес нового в теорию охоты" (с)
Игры Клэггарта с красным платочком Билли? Было, посмотрите постановку с составом Шикофф/Сковус/Халварсон. А недавно итальянцы выдали вариации на тему, спектакль, в котором Билли сам отдает Клэггарту платок, и как отдает - можно сказать, нарывается (жаль, Клэггарт там не айс. Лукисты всего мира вздыхают и закрывают видео). Вот это вот:
Teatro Carlo Fenice di Genova, 2015
Робы матросов, дубинки и кожанки капралов, приводящие на память лагеря и тюрьмы? Было не раз, да хотя бы недавно, в 2013 году, когда Михайловский театр, кажется, впервые в России, ставил "Билли Бадда", там матросы в полосатых рубахах и штанах, которые не тельняшки напоминают, а арестантские робы, только кандалов на ногах не хватает. "Таков закон" ))
Или оформление, где сцена "разрезана" на ярусы, где верхние и нижние палубы остро контрастны? Да чуть не в каждой второй постановке!
Пожалуй, уникальна только замкнутость пространства. Тут не видно не то что моря, нет даже простора верхней палубы, всех этих рей и мачт, маркирующих ширь и высь. Мы видим только брюхо корабля, его борта - мазутно-черные или рыжие от ржавчины, это воплощение главного посыла сценографии: мир не-свободы и не-красоты, он замкнут, неуютен и по самой сути своей не поддается никаким улучшениям и украшениям. Каюта капитана абсолютно бела и сияет - да только это болезненное сияние (в самом прямом смысле слова, когда меняются декорации, глаза слегка режет), это госпитальный белый цвет, такой же неуютный и неживой. И окон в капитанской каюте тоже нет. Так что понимаю зрителей, жалующихся на то, что спектакль тяжело смотреть - с клаустрофобией не шутят. А лично мне зашло, именно потому, что емко и сильно задает атмосферу действа.
Крохотный кусочек начала:15237652 2186760571548445 5033711970243575808 n from Wanderer707 on Vimeo.
А тот, кто определял цветовую гамму постановки, большой мастер, мой ему респект. Казалось бы, такой безрадостный и негармоничный набор: черный, рыжий, хаки. Но в сцене погони за "французом" их сочетание смотрится и гармонично и почти красиво - ровно в одной этой сцене. Вот примерно так (но в жизни цвета "лежат" лучше):
И, наконец, о главном - о людях ) Олден сотворил удивительную, но действенную формулу: у него сценография и музыка работают на символизм, а игра, взаимодействие исполнителей – в обратном направлении. Артисты, все и каждый – играют людей, индивидуумов, никак не воплощения Добра, Зла или Мятущейся души. В результате получается именно то, что надо: символика прочитывается, но сохраняется и вкус «человечины», который позволяет сопереживать персонажам от души. Они заметны все, даже те, у кого роль совсем крошечная.
Начну, что ли, как раз с неглавных ролей, в произвольном порядке )
В тот вечер службу на квартердеке «Неустрашимого» несли: парусный мастер, мистер Флинт (Дарен Джефри), второй лейтенант, мистер Рэтклифф (Грэм Бродбент) и первый лейтенант, мистер Рэдберн (Джонатан Саммерс). Грэм Бродбент в постановку пришел позже остальных, но вписался в нее, будто с самого начала тут был. Впрочем, у него богатый опыт, он пел, ни много ни мало, партию каптенармуса Клэггарта в «Билли Бадде», которого ставил в 2012-13 году Михайловский театр (он был там во втором составе, а в первом пел Йоханнес фон Дусберг, который в каком-то ютьюбовском ролике, помню, расписывал, как интересно играть злодеев, и как Клэггарт любил Билли ) ) . Хотя в целом в той постановке на гомоэротическую линию, кажется, забили крепкий болт.) Ну так вот, Флинт и Рэтклифф – этакие типичные служаки-вояки, простые, как валенки, ценители дисциплины, ростбифа и порядка на борту. Надо было видеть, как Флинт требовал во втором акте, едва узнав про убийство Клэггарта, покарать Билли по всей строгости – и как он растерянно покрутил головой после вызова Билли на допрос. Мол, ну ничего не понимаю, а ведь только что все было ясно, как день! Или раньше, в первом акте, опростоволосился: капитан произнес тост «Долой французов!» - и вылил вино на пол, и так же поступил первый лейтенант. А мистер Флинт (здоровенный дядька) с размаху стопку не вылил, а выпил – привычка же, да и как вино выливать вообще? – а увидев, что ошибся, очень смутился и поскорей поставил стакан на подносик, который держал юнга.
Рэтклифф был самым молодым из офицеров, ретивым и суровым – а актеру пришлось еще и не только петь, но по ходу действия исправлять сценическую накладку. Во втором акте, когда офицеры, допросив Билли, отправили его в соседнюю каюту и обсуждали неизбежность обвинительного приговора, жалели Билли и сомневались, дверь в ту самую соседнюю каюту (а она прямо по центру задника) вдруг открылась. Рэтклифф стоял к ней ближе всех и, не выходя из роли, прикрыл дверь – а она не захотела закрыться ни с первой, ни со второй попытки. И бедняге пришлось одновременно петь и несколько раз эту злосчастную филенку запирать, и еще делать вид, будто так и надо. И получилось у него это очень неплохо, с дверью настойчивый второй лейтенант сумел-таки совладать, а вот спасти Билли не получилось. А ведь именно Рэтклифф привел Билли на борт, и помнил об этом, и с таким сожалением сказал: «He was a king's bargain», - повторяя слова Клэггарта из первого акта. (В сторону: занятно, как либреттист и композитор, стоило Клэггарту умереть, начали цитировать его слова и тональности устами капитана и офицеров. Вот уж воистину: он умер, а дело его живет.)
Суд над Билли. Мистер Рэтклифф, который сидит в центре - из другого состава, фоток с Бродбентом пока не нашла:
Мистер Рэдберн, самый старший из лейтенантов – о, это настоящая, полноценная роль, хотя сама по себе партия у него не так уж и велика. Он уже немолод, ходит с тростью – и кажется слегка больным или просто достаточно старым (персонаж, не актер – на поклонах он бодрячком вместе со всеми бегал к рампе), он все на море повидал, и, кажется, обо всем имеет мнение, только не высказывает его обычно. Этакая усталая, старая сторожевая собака. Матросам он не сочувствует, он в этом мире надзиратель – и не рефлексирует по этому поводу. Как он в первом акте поет-рассказывает историю о мятеже в Норе, которому был свидетелем! Для капитана Вира бунт в Норе – трагическое, но умозрительное событие, повод для речи о пороках революционного французского духа, для Рэдберна – это очень реальная история позора и печали, он опускает голову, говоря о ней. Рэдберн в сцене суда больше всех жалеет Билли, он первый говорит, что парень не виноват, и до последнего призывает к милосердию. Но в этой же сцене смотрит на запутавшегося, страдающего Вира с глубоким, не афишированным, но заметным осуждением. Капитан, по его понятиям, во всяком случае не должен вести себя как тряпка. Раз надо повесить – вешай, а не строй несчастное лицо, не тяни резину. В каком-то смысле Рэдберн – это аналог Датчанина, только с верхней палубы. Он умен, он не лишен сердца, но существующий жестокий порядок вещей в него въелся и в нем отпечатался, стал частью личности. И от этого особенно страшно-печально: не оттого, что кого-то на «Неустрашимом» бьют плетьми или вешают, а оттого, что к этому все привыкли как в неизбежности. Все согласились стать «частью этого зла» - кто жертвой, кто, как Рэдберн, надсмотрщиком.
Вот так они пили здоровье короля (на заднем плане - непослушная дверь):
Датчанин (Роберт Ллойд) – вот кому в большинстве постановок отводится роль проницательного, но безрадостного старика, хорошего советчика, бессильного, однако, против судьбы. Однако, на удивление, этот Датчанин оказался в первом акте замечательно веселым, компанейским дедком, чуть ли не балагуром. Свой знаменитый отказ идти плясать со всеми вместе: «Слишком стар я для веселья, и для танцев, и для женщин. Я знаю, чем веселье кончается» - он спел так, что матросы захохотали, а зритель улыбнулся. Впервые слышу такое прочтение. По-моему, просто сам Ллойд добряк – и в роли это неизбежно проглядывает.
Только поглядите на этого милого человека - вот кому белый плащ подходит и нигде не жмет! ) Репетиция спектакля, Дональд, Билли и Датчанин собираются идти на абордаж:
А это они же в спектакле, плюс Рыжая Борода:
Этот Датчанин отвечал Клэггарту без страха и без угодливости, когда тот после драки Билли с Крысой потребовал рассказать о случившемся, вообще, он далеко не так трепетал перед Тощим франтом, как Датчане в других постановках. Даже в “Jemmy legs is down on you» в конце первого акта у него заметней огорчение от того, что Билли не хочет его слушать, а не страх. Во втором акте он так прощается с Билли в ночь перед казнью, что слезы к глазам подступают (Билли там в равной степени потрясает, но о нем речь впереди). Про голос не говорю, голос глубокий и такой… не знаю. Красивый.
Новичок (Питер Гийсбертсен) – не в обиду ему, но мне жаль, что не удалось послушать и посмотреть Богдана Волкова, который исполнял эту роль раньше. На пиратской аудиозаписи со спектакля, на трейлерных отрывках Волков показался мне очень интересным Новичком, но увидеть вот не сложилось (Новичка повысили до Идиота, как я понимаю, и ему теперь сильно некогда )) ). Показалось даже, что Гийсбертсен чуточку переигрывает – хотя бы просто оттого, что еще не вжился в постановку. (Потому что все остальные потрясающе дружно играют, командная работа в этой постановке обладенная, даром что состав англо-немецко-российский.) Но даже с учетом этого Новичок у Гийсертсена получился вполне годный. У него ярко прозвучало то, что не во всех постановках звучит, хотя в либретто и заложено. Новичок в первой сцене, до порки – не запуганное создание, а такой мальчик-отличник с воли, который еще верит в решение проблем «словами через рот», сохранил немного мальчишеского гонора (просто видно, как он думает: «Я же умнее дурака боцмана!») и никогда не испытывал физического насилия, не верит, что это может случиться – с ним. Не зайчонок, не потенциальная жертва, нормальный такой мальчишка. Неуклюжий на корабле, но еще способный без драмы рассуждать на тему «Э, что-то ничего у меня тут не получается». А потом, после порки, он ползет, пытается подняться, хватаясь за канаты, которые тянут матросы – и веришь, видишь, что он сломан, что у него весь мир перевернулся. (Тут вся сцена поставлена очень сильно. Обычно Друг Новичка не только утешает его, но и поддерживает, ведет, иногда и другие матросы подставляют плечо, в иных постановках – даже Билли. А тут никто не поможет, не поддержит, не подхватит, когда ты упадешь. Потому что все тянут такую же ношу, все поют о том же самом – сердца разбиты, путь потерян – все прошли через тот же ад и продолжают через него идти. Нет ни у кого ни сил, ни возможности спасать, кроме себя, еще и других. Школа жизни на «Неустрашимом», как она есть. Даже Друг, который пытается подбодрить Новичка, не может бросить своего каната, так что он уходит с матросами в одном направлении, а Новичок ковыляет в противоположном.
Нет фото этой сцены с Гийсбертсеном, но вот как это выглядело с Волковым:
Дональд (Александр Миминошвили). Вот казалось бы – кто заметит Дональда? Проходная роль, раза три по паре реплик, и все. А ведь там характер! Матрос - порох, который бойчее всех выражает недовольство корабельными порядками, но… но вместо бунта срывает агрессию на тех, до кого проще дотянуться, чем до истинных врагов. Передразнить гардемаринов можно только потихоньку, из-под руки, а вот подергать за бороду недавно завербованного рекрута или кинуться первым записываться в абордажную команду – авось надаем по рылам французам! – это запросто. Дональд не может сидеть смирно, он и шанти в первом акте затевает, пока все прочие бесконечно тянут: «Blow her to Hilo, Hilo, Hilo…» У Миминошвили этот Дональд-задира получается на редкость органичным и симпатичным матросом.
Рыжая Борода (Марат Гали). В начале первого акта это такой настоящий, такой яркий «человек с воли», сцена его допроса прямо врезается в память. Как его выталкивают вперед капралы, как он пытается отстаивать свои права перед Клэггартом, а тот раз за разом сметает все его попытки, а капралы тем временем отнимают у него чемодан, стаскивают шляпу и пиджак, натягивают на него серую робу и тащат прочь со сцены. Неудивительно, что следующий рекрут, Артур Джонс, насмотревшись на это, уже и пикнуть без разрешения Клэггарта не смеет. В сцене на четверых, когда Билли, Рыжая Борода, Дональд и Датчанин видят избитого Новичка, Гали прекрасен. Черт, они все там прекрасны! Во-первых, музыкально: там идет короткая сценка на четыре голоса, многое поется одновременно, дуэтами, причем слова у каждого свои. В большинстве записей я, хоть и знаю текст, с трудом могу услышать всех, обязательно кто-то «пропадает» на время. Ждала того же и на спектакле – и с удивлением поняла, что слышу всех и всё, и сценка, в иных случаях слегка сумбурная, тут была абсолютно внятной. Датчанин добродушно беседует с Билли (не все Датчане так добродушны, кстати), Дональд донимает Рыжую Бороду, как опытный хулиган, а тот старается хотя бы тут сохранить лицо и отстоять свое право называться именем, а не прозвищем – и опять проигрывает. И его это гложет, уже позже, когда тема разговора несколько раз сменилась и матросы рассказывают новичкам про «Звездного Вира», Борода требует, чтобы они сказали, как капитана зовут-то. Поперек горла ему эти прозвища, вот! Ну и… ну и прав был Клэггарт, grumblers aren’t dangerous, прошла неделя – и Рыжая Борода изменился. Прекратил рыпаться, вписался в экипаж, будто всю жизнь по морям плавал: лихо поет шанти – причем куплет про морского дьявола, Дэви Джонса, вызывается в абордажную команду… в общем, не получается из мясников борцов с режимами ))
Ну и вот так, потихоньку, добралась я до трех главных персонажей и певцов. Итак, Билли Бадд (Юрий Самойлов).
Что касается голоса, то в первой арии Билли мне показалось, он как будто не настолько круто звучит, как хотелось бы – ну, там одновременно надо и силу, и полетность голоса неординарные проявить, и не скажу, что их совсем не было, но смутное ощущение «недобора» помню. Но очень быстро, буквально в сцене с избитым Новичком и потом – с красным платком, Самойлов зазвучал, имхо, просто идеально, а уж как он пел шанти в кубрике! В общем, уже первый акт закончил на ура, а во втором просто снес меня нафиг. У него такой во всех отношениях потрясающий Билли и в начале акта, и особенно в конце, такой настоящий! В общем, слушала бы и слушала. А к игре от начала и до конца не то что претензий нет, а одни сплошные похвалы. Самойлов-Билли меня удивил и удивил приятно. У него (как у Ллойда, у Сакса, у Дашака) получился уникальный, ни на кого из известных мне Билли Баддов непохожий типаж. Очень часто Билли изображают таким… ну, совсем простаком, чуть ли не блаженным дурачком. Или немножко Христом. И то и другое неудивительно, оно там где-то в либретто заложено в разных пропорциях (дурачка меньше, Христа больше), но фишка в том, что в либретто это такие…отзвуки. Аллюзии, кивающие на блаженного простака и на спасителя, не больше. Когда в постановке их слишком усиливают, превращают в основной рисунок роли, мне это не очень по душе. Понимаю, мирюсь, но не в восторге. Слава богу, Самойлов этого не делает. Его Билли никак не святой, да и не дурак – просто он Детка, он мальчишка, ослепительно юный и оттого еще несведущий.
В самом начале, появившись на палубе вместе с другими рекрутами, он кажется совершеннейшим щенком: грудь вперед, хвост по струнке, он не боится допроса, наоборот, очень рад. И, если подумать, а чего ему не радоваться? Это у других есть семья, дом и приличная профессия, а Билли гол, как сокол. Матрос с занюханной торговой скорлупки – а тут служба на таком большом, красивом – ого, военном! – корабле. Героика, приключения, карьера. Да у Билли на лбу написано: «Ура! Я согласен, только возьмите, возьмите меня!» (И кто ж виноват, что это невербальное послание каптенармус «Неустрашимого» прочитал кхм… совсем в другом смысле? ) Билли очень старается понравиться, он стоит навытяжку не со страху, а в радостном предвкушении, он благодарит кивками офицеров за доброе отношение, как восторженный новобранец – и этого достаточно, чтобы всех поразить и сразить. На проклятом корабле, где все, кроме капитана, тянут ненавистную лямку, вдруг появляется Билли, который счастлив тут быть: служить, работать, помогать. Бомба, шаблоны рвутся с треком. Поэтому, когда он заикается на слове «подкидыш», вместе с музыкой, распадающейся в сумбур и постепенно мрачнеющей, так же теряются и мрачнеют офицеры: они повелись и тут же обломились ) Но Билли снова обретает голос – обретает силу – и все снова светлеют. А Билли, получив назначение на фор-марс, в восторге прощается с прежней жизнью: и тут Самойлов сыграл так, что я сперва удивилась, а потом, постепенно, прониклась. На фразе «Good-bye, old life, don't want it no more», он кулаки сжал и даже ногой притопнул: мол, пошла прочь, прежняя жизнь, не хочу тебя! – и была в этом изрядная доза агрессии, очень нетипичная для других Билли Баддов. Причем с друзьями и кораблем Билли прощался уже тепло и дружески.
Вот ма-аленький кусочек сцены допроса Билли:17014407 236620123475173 7749116858871054336 n from Wanderer707 on Vimeo.
Как положено, напугал офицеров «Правами человека», был изгнан со сцены, чтобы появиться уже в матросской робе, тянущим линь вместе с товарищами. Избитого Новичка очень душевно жалел – но испугался плетей, кажется, куда меньше Рыжей Бороды. А когда явился Клэггарт и, пожурив за нарушение формы, стал развязывать у Билли на шее платок, во всей красе проявил потрясающую свою невинность. Ну, это надо было видеть и слышать: соблазнительные интонации Клэггарта, и как он долго, с удовольствием, развязывал и стягивал с Билли платочек, и как смотрел на Билли (с очень близкого расстояния, лицом к лицу). А Билли глядел на него дружелюбно и без малейшего смущения – и, было яснее дня, что он просто не сечет намеков «на это». Сексуальный подтекст (настолько сильный, что почти стал текстом), казалось бы, ну нельзя было не заметить. Но нет, Билли после ухода каптенармуса спрашивает у товарищей «Видали, а?» - и ясно, что он просто рад, что к нему хорошо относится такой суровый начальник. В общем, сыграть такую совершенную невинность и нетронутость – это надо уметь. Да и свой развеселый куплет про женщин Билли в кубрике поет точно так же: ну, он вообще-то знает, что с женщинами спят, но его это как будто не колышет. А когда Дональд в своем куплете про тетю с Сицильи и душку Билли уже откровенно стебется и пошлит, Билли удивляется и смеется, так, за компанию – но все равно не понимает. Неразбуженная душа, и легко догадаться, почему каптенармус потерял надежду добиться взаимности.
Драка Билли с Крысой очень удачно поставлена: такой реалистичный экшен, такая прямо кинематографическая потасовка. В конце которой Билли, уже повалив Крысу на пол, в запале еще несколько раз крепко засаживает ему кулаком (как бы) в лицо. И тут опять понимаешь разницу между всепрощенчеством и добротой ) Билли искренне добр и расположен ко всем, с кем встречается – но если что-то его сердит, он импульсивно отвечает злом на зло. Не нравилась ему прежняя жизнь, не нравится вор Крыса – ну, получите! Не рефлексирует Билли над такими материями, слишком юн, и никогда еще его импульсивность, видимо, не доводила до беды. Но, черт возьми, во втором акте, когда удар Билли оказывается смертельным для Клэггарта – Билли переживает. Это для Вира «Ангел небесный свершил свой правый суд», Билли не ангел, он понимает, что убил человека, пусть тот и клеветал на него, но все равно – это неправильно. Как Билли ловит падающего Клэггарта и опускает на палубу! Как растерянно смотрит на него и тогда, и потом, уже вызванный на допрос. Билли говорит о том, что произошло, отвечает на вопросы офицеров, а смотрит на труп Клэггарта, лежащий на столе, даже делает к нему несколько шагов. Самойлов тут играет очень тонко: это не то чтобы раскаяние, но это огромное изумление (и оттого, что Клэггарт такое наговорил о Билли, и оттого, что Билли его убил, да просто оттого, что вот – раз, и вдруг смерть), и, пожалуй, сожаление, какая-то детская попытка извиниться перед убитым. Невинный мальчишка впервые столкнулся с чем-то непоправимым – и взрослел прямо на глазах, прямо в сцене суда. У него появились в голосе грустные интонации, например, в строке «It comes and it goes», где он объяснял свое заикание. И Вира он просил «Save me!» без тех щенячьих интонаций, которых так много было в первом акте. И свою предсмертную сцену и песню пел уже иначе. Билли Бадд узнал, что такое зло, и печаль, и смерть – и это не сломало его, не напугало, наоборот, он в самом деле обрел новую силу, он вырос и стал еще красивее, чем был в начале оперы.
И, как ни странно, для меня эта обретенная сила отчасти ослабила трагизм грядущей казни. Не так важно, когда умрешь, если остался человеком – вот такая вот мораль получилась. Жалко было не Билли, а тех, кто оставался жить дальше. А возвращаясь к артисту – ну, вот за этот рост персонажа, за такое прекрасное и трагическое взросление поклон ему, он молодчина!
Каптенармус Джон Клэггарт (Гидон Сакс) – ааа, держите меня семеро! У меня и так была слабость к этому персонажу, а тут еще такое исполнение! ) Гидон Сакс тоже не идет проторенными дорожками. Обычно Клэггарты бывают мрачны, как похоронная процессия – а Клэггарт Сакса довольно часто улыбается. Другое дело, что тому же Билли он улыбается искренне, а капитану Виру или Новичку – вполне издевательски. В отношении Билли Сакс не изображает ни садиста, ни Клода Фролло, обуреваемого запретными страстями – а играет внезапную и сильную любовь (бедных гомофобов, вероятно, должно изрядно корежить от его игры. У его Клэггарта любовь не «неправильная», не порочная, не стыдная - она просто безответная и безнадежная. ) И он играет мой, блин, фанон!! Я ж еще когда придумала, больше на основе либретто и собственных фантазий, что по понятиям Клэггарта корабль – его дом, который он обустраивает и содержит в порядке, и чувствует себя его истинным владельцем, поплевывая на капитана и офицеров. Ну, и когда он во втором акте позволяет себе прикрикнуть на капитана, да еще и дубинкой стукнуть по железным поручням… ну как это еще интерпретировать? Правда, когда Вир обалдело к нему оборачивается, Клэггарт меняет тон с начальственного на тон возмущенного подчиненного, но он уже спалился. Это было такое «Кто в доме хозяин?!», что лучше не придумаешь. И, суммируя сказанное: Сакс не изображает «воплощенное зло», это Вир его может так называть (Вир вообще склонен к возвышенным обобщениям, ему простительно). Клэггарт в этой постановке – просто человек, так же намертво привязанный к «Неустрашимому» и его порядкам, как все прочие. Просто «у вас плохая должность, кентурион» - но когда-то, много лет назад, он принял эту должность и научился ей соответствовать. И, будучи очень умным человеком, Клэггарт не обманывается ни насчет других, ни насчет себя – и в этом его главная беда. Вот в этом он как дьявол, который «всегда угрюм, потому что он всегда знает, куда бы ни шел – он всегда приходит туда, откуда вышел», он ни на что никогда не надеется. Клэггарт даже не наслаждается властью или жестокостью, он только не знает, что такое милосердие. И никого не любит, включая себя. И вдруг видит Билли – и так сразу, так заметно влюбляется, что, сидя в зрительном зале, чувствуешь неловкость – будто подсмотрела в замочную скважину. Вообще у Сакса мощное сценическое присутствие, за ним всегда следишь глазами, когда он на сцене (даже когда он просто лежит там красивым трупом во втором акте). Поэтому невозможно не заметить, как он замирает, едва взглянув на Билли, который еще стоит в глубине сцены с другими рекрутами. А когда Билли выходит вперед, следит глазами за каждым его движением и невольно, неудержимо начинает улыбаться в ответ на улыбку Билли, заявляющего, что читать не умеет – зато умеет петь. И потом принимается улыбаться, расхваливая Билли другим офицерам, да еще этак мечтательно, будто «про себя». И никак не может насытиться, насмотреться на Билли, с видимым трудом заставляет себя от него отворачиваться, нарезает вокруг Билли круги…ох. И трогательно, и немного грустно на это смотреть было. Я как-то не ждала, что мне завезут такую красивую и откровенную гомосексуальную «Травиату» )) Но тем лучше, что завезли!
Вот как он кружит:
Клэггарт настолько проваливается в свои переживания, что офицерское смятение, когда Билли прощается с «Правами человека» его не трогает, и команду «Очистить палубу!» он отдает последним (строго по тексту оперы, конечно), с видом человека, которому все до фени. А когда мистер Рэдберн приказывает ему бдеть и спрашивает, слышал ли он, что кричал новенький (вопрос, прямо говоря, нелишний, учитывая, как замечтался каптенармус), Клэггарт с трудом сдерживается и отвечает почтительно. А стоит Рэдберну уйти, взрывается. В квартире бил бы посуду, а на корабле – бьет капрала Крысу (который очень по-крысиному выскакивает из люка посреди сцены), рычит, клянет офицеров и корабль, до усрачки запугивает Друга Новичка и ухмыляется, глядя, как ползет по сцене поротый Новичок. В общем, психанул от души ) И нет, у этого Клэггарта еще нет долгоиграющих планов погубить Билли в тот момент, когда он натравливает на него Крысу. У него вообще планов нет, слишком его ушибло любовью, ему пора за сцену, попить водички. Когда он возвращается, в сцене с красным шейным платком, то явно делает попытку соблазнить Билли и пригласить его ночью к амбару, но натыкается на такое искреннее непонимание, что резко разворачивается и уходит, и платочек уносит с собой.
Свою знаменитую арию и последующую сцену с Новичком Клэггарт в тот вечер спел блистательно. Я слушала его в немецкой записи и в подпольной нашей, ноябрьской – но 26 февраля он звучал лучше. Вообще вот у Сакса не слышно было в первом акте «нераспетости», он был в голосе от и до. И в ударе. Как он манипулировал платочком Билли, это прямо фетишисту на заметку. Как он искренне мучился от невозможности прикоснуться к свету, как до последнего не хотел губить Билли – там текст местами однозначный, но Сакс пропевал (проживал) его так, что ясно было: сомневается, не хочет, не в силах. Только под конец решился и зазвучал уже совершенно трагично. (Очередной плюс сценографии. Часто свою арию Клэггарту приходится петь прямо над рядами спящих матросов (кубрик же!). Ну как вот тут:
И это безмолвное присутствие лишних людей ослабляет ударный эффект арии. А в Олденовской постановке всех лишних убрали, оставили спящего Билли – вокруг которого Клэггарт опять ходит кругами, к которому его все время тянет подойти поближе. И в углу спит Новичок – он сейчас понадобится, его не уберешь. Убавили яркость света на сцене (спустили из-под потолка тусклые электрические лампочки). И вуаля, прекрасный фон к прекрасной арии.
С Новичком Клэггарт говорил во власти все той же своей одержимости: заставлял его скомпрометировать Билли будто между делом, не сомневаясь, что тот согласится – а при попытке сопротивления жестоко ткнул стеком в незажившие рубцы на спине Новичка и потребовал отвечать: будет он работать на Клэггарта или нет. Но даже тогда на Новичка ему было плевать, даже бросив ему гинеи для подкупа Билли, Клэггарт не ушел сразу, а еще немножко побродил вокруг тюфяка Билли, а когда ушел, то поспешно, будто бы еще немного – и… И черт знает, что могло бы произойти ))
И во втором акте, в каюте Вира, Сакс сыграл тоже очень небанально. Обычно Клэггарты бросают свои обвинения в лицо Билли либо мрачно и бесстрастно, либо ожесточенно. В любом случае тут Клэггарт оказывается и вестником зла, и человеком, окончательно поборовшим свои сомнения. Но не Клэггарт Сакса, он, едва войдя в каюту, глянул на Билли (который еще был вполне добродушен и не ждал беды) – и поскорей отвернулся, спрятал глаза. А высказывая одно за другим обвинения, Клэггарт уже смотрел на Билли прямо, но его выдавала рука, которая иногда принималась судорожно мять полу кожаного плаща. В общем, когда Билли его убил, можно было смело сказать про этого Клэггарта: отмучался.
Лежит красивым трупом:
И кланяется:
Ну и наконец капитан Вир (Джон Дашак). Мне показалось, что и он, как Самойлов, в первом акте звучал резковато, когда пел фортиссимо, ну и если совсем придираться, у Питера Пирса, например, звуковая палитра богаче. Но Дашак тоже очень хорош, а во втором акте был прямо превосходен, так что ухо порадовалось. И глаз тоже, и мозги, в которые загрузили еще одно оригинальное прочтение образа. Капитан Вир Дашака не был ни бравым офицером, ни высоколобым интеллигентом, как многие его предшественники. Он был тоже – мальчишкой, если не годами, то духом. В 1797 году он был весь такой в мечтах о доблестях, о подвигах, о славе, такой начитанный и верящий, что в книгах содержится вся истина, такой немного зазнавшийся, но искренний человек. Самое главное: он верил, что знает, что правильно, и готов был поступать соответственно. К офицерам он относился несколько снисходительно (простоваты и греков не читали!), но уважительно: посмеиваясь втихую, он каждый раз помогал им сохранить лицо (например, демонстративно не заметил ошибки Флинта с выпитым вином). Матросам сочувствовал – но, поскольку он никогда не отрывался от своих книг, то, кажется, просто не догадывался, что одной палубой ниже капитанской каюты царит ад. Но какой же он юный, романтичный и счастливый, когда в первом акте, распрощавшись с офицерами, сидит и слушает песни матросов с нижней палубы – и даже немножко, беззвучно им подпевает. Неожиданно история этого Вира мне стала казаться параллелью истории Новичка, только с поправкой на социальный слой. Домашний умник, который внезапно сталкивается с настоящим злом, с бедой – и ломается, и теряется моментально, потому что никакие книги не помогут, если нет внутри прочного стержня. Но это обрушение мира и у Новичка, и у капитана – не вина их, а беда. Поэтому, если иногда Вир в других постановках мне казался либо недотепой, либо слегка лицемером, то Вира Дашака было от души жаль. Офицеры, кстати, (особенно Рэдберн) видно тоже чуяли в капитане идеалиста и, как и он на них, смотрели на Вира свысока и старательно помогали ему не сесть в лужу.
В начале второго акта, когда чуть было не завязался бой с французами, Вир был великолепен: настоящий пират Том Сойер ) Столько мальчишеской отваги и серьезности, такое напряжение во время погони, такое горькое разочарование, когда туман помешал делу… Впрочем, вся сцена подготовки к бою была крышесносной. Дело даже не в том, что хор хорош, оркестр силен и сценография умна. Дело в том, с каким потрясающим единством и драйвом эту сцену исполняют. На какой-то короткий миг (минут десять, если время засекать, наверно) проклятый корабль «Неустрашимый», плавучий ад, перестал быть адом, а превратился в сплоченную команду. Ох, как они грянули «This is the moment!», ох какой это был почти катарсис. И в эти минуты капитан Вир там был вполне на своем месте, может быть, именно в этот момент его представления о корабле и команде действительно совпадали с реальностью. Но такие мгновения долго не длятся, француз удрал в туман, а к капитану пришел каптенармус Клэггарт с доносом на Билли Бадда. Он поднялся на мостик, и какое-то время они спорили наверху, один весь в черном, другой – в белом, контраст хрестоматийный, но обманчивый. И Клэггарт как-то не тянул на демона, а был просто несчастным, изнервничавшимся человеком, и Вир уж никак не тянул на Добро. Вир в этом поединке вообще не тянул – Клэггарт подавлял его и своей давящей музыкальной темой, и своим присутствием. В какой-то момент капитан, в расстроенных чувствах, сбежал с мостика вниз – а Клэггарт остался наверху, практически занял его место. Тогда-то он и прикрикнул на Вира: «Сэр!» - в ответ на угрозу-напоминание, что за ложный донос тоже полагается петля. И Вир стоял внизу: над ним черныйворонКлэггарт, а вокруг, как акулы, кружат офицеры, бормоча о необходимости следить за командой. И он растерялся, впервые почувствовал, как чувство расходится с параграфом. Потому что капитан Вир чуял, что Билли Бадд не мог быть шпионом и мятежником – но и не дать делу хода было нельзя, раз уж обвинение высказано. Потом, оставшись один, Вир «переваривает» произошедшее и на короткое время находит потерянный было баланс: он четко проговаривает для себя, что Клэггарт – зло, а Билли – добро, и что на очной ставке истина откроется. И очень радуется тому, что в голове прояснило, и ликует, слушая такого же радостного Билли, который примчался на вызов, надеясь, что его хотят поставить старшиной на бизань-мачту. К слову, о пейринге Билли/Вир, который не только существует в некоторых постановках, но замышлялся изначально, если не Бриттеном, то Форстером точно. В Олденовской постановке в Германии, в 2012 году, судя по отрывкам, это пейринг вполне имел место быть.
Ну вот тут, примерно с 1:42:
Но с тем составом актеров, который сейчас играл «Билли Бадда» в БТ сложилось иначе. Постановка та же, но никаких чувств, кроме самых платонических, между Виром и Билли не чувствовалось. Они вполне невинно восхищались друг другом, и это было все. И этого было достаточно, чтобы Вир после убийства Клэггарта осознал, что попал в ловушку между долгом и правдой – и что выбраться из нее не сможет. Он там в таком отчаянии, он страдает, опускается на колени рядом с трупом и поет о том, что этот суд будет судом над ним, это его ждет дьявол – и хватает мертвого Клэггарта за руку. Когда он этак хватанул, сразу возникли два варианта: 1) капитан Клэггарта уравнивает в правах с дьяволом и мнэ… пожимает ему руку; 2) до капитана дошло, что погубить можно и того, кому не желаешь зла – и он интуитивно сравнил себя с Клэггартом. Потом, совсем распереживавшись, Вир вскакивает и бросается к двери, забыв, что все еще цепляется за Клэггарта – этакая буквальная метафора «мертвые хватают за руки живых». Очень оправданная именно здесь, где в монологах Вира проскальзывают прямые цитаты из арии Клэггарта («Oh, beauty, handsomness, goodness”, “this floating fragment of earth” формула «я, такой-то, сделаю то-то и то-то» “I, Edvard Faifax Vere, captain of «The Indomitable…») и прямые музыкальные отсылки к ней.
В общем капитан Вир «попал под пресс и был раздавлен» - надо было видеть сцену казни Билли, когда Билли напоследок бросается к Виру, чтобы сказать ему: «God bless you!», сказать от всей души, передать ту силу, которую обрел сам – и как Вир в ужасе, в осознании своей вины, затыкает уши, закрывает лицо, чтобы не слышать этого, не слышать, как матросы повторяют слова Билли. Потому что это ужасно: предать кого-то и услышать от него благословение. Причем Вир здесь уже не тот юный капитан из 1797 года, казнью как будто командует, вспоминая о ней, старый Вир, в сером бушлате и стоптанных башмаках.
А потом Билли вешают – и матросы поют без слов, звук набирает силу, как предвестие готового разразиться бунта, но Виру уже все равно, с ним случилось нечто пострашнее «Нора, плавучей республики». Он стоит на авансцене, пока офицеры и капралы с дубинками загоняют матросов вглубь сцены. Матросы замолкают, падают и замирают – груда серых тел у ржавого борта, не то Освенцим, не то Колыма. И тогда старый Вир уходит туда, к ним, встает среди них, уравнивается с ними. И это сцена, ясная без слов. Так что последний монолог Вира звучит очень пронзительно и в самом деле веришь, что он получил свое прощение за давнюю ошибку.
Вир в финале:
Уфф, боже, я закончила пост - но кто будет его читать? ладно, сама буду перечитывать под настроение )
Для желающих припасть, дополнительные материалы:
Олден в Зеленой гостиной говорит о своем творческом пути, о том, как надо ставить оперы и что делать (но не о том, кто виноват ). Конкретно о Билли Бадде не так много, но есть. Говорит по-английски, но русские субтитры прилагаются
Гидон Сакс на хорошем английском рассуждает о гендере в опере (не по поводу Билли Бадда, к сожалению, но все равно, он умница и его приятно послушать)
Для тех, кто видел БТшного Билли Бадда в БТ: скажите, финал Михайловского после БТшной версии совсем не смотрится?
Вот теперь все. А кто все вынес, тот как вот: