[М-ль Люсиль]

Теперь попытаюсь суммировать впечатления от трех "Сильфид" Королевского датского балета в постановке Николая Хюббе. Я видела три спектакля: десятого, одиннадцатого и тринадцатого февраля. Составы местами пересекались, но каждый раз спектакль получался абсолютно другим, артисты по-разному реагировали друг на друга и изменяли "окраску" действия, то усиливая, то уменьшая напряжение. Очень многое, конечно, зависело от Джеймса и от его отношений с окружающими - в первую очередь, от отношений с Мэджем: ведь в отличие от классической версии "Сильфиды" здесь именно отношения Джеймса с Мэджем выходят на первый план, являются основным двигателем сюжета. Отношения Джеймса с Сильфидой, конечно, тоже важны, но не так важны, как отношения с Мэджем, и кроме того, их чуть легче отыгрывать, в них многое завязано на танце, и если Джеймс - такой, каким он был в исполнении Марсина Купински - чуть скован в игре, но раскован и свободен в танце, то и его взаимодействие с Сильфидой сразу становится ярче. С Мэджем ему труднее взаимодействовать, там все построено только на игре. При этом, надо заметить, Марсин Купински, которого я видела в спектаклях десятого и тринадцатого февраля, на мой взгляд, оказался все-таки выразительнее при взаимодействии с Мэджем Себастьяна Хейнса (десятое февраля), в то время как в контакте с Мэджем Себастьяна Клоборга (тринадцатое февраля) ему как будто не хватало какого-то актерского взаимопонимания с Клоборгом, сценическая химия между ними была слаба. И из-за этого конфликт Джеймса и Мэджа в спектакле тринадцатого февраля сразу побледнел и утратил трагичную выразительность, ударные моменты - появление Мэджа в доме Джеймса, гадание, сцена с Джеймсом, выпрашивающим у Мэджа шарф, последнее столкновение Джеймса с Мэджем и гибель Джеймса - перестали быть ударными, чуть смазались. Очень жаль, потому что Себастьян Клоборг в роли Мэджа был очень интересен, и будь при нем другой Джеймс - наверно, все выглядело бы по-другому, гораздо интереснее. Но не вышло, пришлось довольствоваться тем, что есть. Жаль.
Несколько слов о сценографии и оформлении. В критических статьях после премьеры "Сильфиды" в прошлом сезоне Хюббе поругивали за радикально измененное оформление спектакля: исчез уютный патриархальный "двухъярусный" - с галерейкой, куда уходит Эффи переодеваться перед свадьбой, где играют музыканты, где появляется Сильфида во время свадебной пляски, - дом Джеймса в первом акте, исчез зеленый тенистый лес сильфид во втором акте. Теперь дом Джеймса стал холодным, аскетичным серым пространством с минимум мебели, а лес сильфид превратился в белую "коробку" с четырьмя входами-выходами на сцену: два слева и справа в глубине сцены, и два - у авансцены. За эту "белую коробку" Хюббе и автора сценографии и костюмов Бенту Ликке Мёллер ругали сильнее всего, говорили, что они уничтожили магию второго акта, до предела усилили условность происходящего и вообще все испортили. Могу сказать за себя: мне очень понравилась эта "белая коробка". Она полностью соответствует этой постановке; классический зеленый тенистый лес с ягодками, пеньками и гнездышками на деревьях - очень милый лес, который мне нравится в классической "Сильфиде", в такой, как в БТ или в видеоверсии с юным Хюббе и Лиз Йеппесен, - разрушил бы всю концепцию нового спектакля, уничтожил бы прекрасную черно-серо-белую гамму новой "Сильфиды". Белое пространство, в которое Джеймс попадает во втором акте, не кажется ни замкнутым, ни отвратительным, ни клаустрофобичным - в отличие от вполне себе клаустрофобичной серой комнаты первого акта. И сильфиды, танцующие в этих белых декорациях, не сливаются с ними, а органично вписываются в эту белую раму, действительно становятся духами света и воздуха - в пространстве, полном света и воздуха. А когда в начале знаменитого па-де-де они замирают на фоне белых стен - в классических "бурнонвилевско-сильфидных" позах, этакими очаровательно-скульптурными группками, - в них поразительно соединяется классическая "бурнонвилевская сильфидность" с чем-то новым и свежим, с чем-то почти модернистским, с чем-то неоклассическим в духе Баланчина. Трудно объяснить, что это именно такое, но оно есть, впечатление прелестной новизны, нового прочтения старого пластического текста, и все это получается лишь из сочетания привычных костюмов и поз - с принципиально иным оформлением.
В первом акте, как я уже сказала, уютный и теплый дом Джеймса - с пылающим камином, с большой люстрой, с креслами и антресолями, - превратился в скупо обставленное протестантское жилище. Долой антресоли и люстры, долой мягкие кресла - вернее, одно серое кресло оставлено, у самого камина, в него садится явившийся без приглашения на свадьбу господин Мэдж, - но в первой сцене спектакля Джеймс дремлет не в кресле, а на скамеечке без спинки, устало склонив голову. И ключевое изменение, по-моему, - "перемещение" окна, обычно располагающегося слева: именно в это окно входит-влетает Сильфида в первом акте, горюя из-за того, что Джеймс собрался жениться. В версии Хюббе окно стало располагаться фронтально - там, где в классической же версии расположена дверь, куда в конце первого акта убегает Сильфида и устремляется за нею Джеймс. Функции совместились, если можно так выразиться, и теперь Джеймс в конце первого акта покидает свой дом почти скандальным образом - через окно. А Сильфида, распахивающая створки, будто впускает в серую мрачную комнату воздух и свет, и сама озаряет всю сцену, замирая на подоконнике.

Очень много букв про "Сильфиду"

Костюмы изумительно стильные, тоже выдержаны в черно-серо-белой гамме. Интересно, что жених и невеста - Джеймс и Эффи - оба одеты почти в черное, по крайней мере, в очень темно-серое; Анна, мать Джеймса, в глухом черном платье и туго повязанной косынке; девушки - в серых платьях посветлее, в свадебной пляске они надевают белые веночки; а с юношами интереснее всего - в начале первого акта все, кроме Джеймса, появляются в брюках, в том числе и Гурн, входящий в комнату с охотничьим ружьем - а в дуло ружья воткнут букетик белых ландышей (привет Лету любви?), а к свадебной пляске они все переодеваются в килты. Вместо классических беретов у всех темные кепки; во втором акте Джеймс танцует с сильфидами уже без темной курточки, в белой рубашке, как будто и сам наполовину присоединяется к этому белому миру. Господин Мэдж ходит в светло-серой сюртучной паре, в черном жилете и черном траурном галстуке, не хромает даже для виду, его трость - это изящный аксессуар изящного джентльмена. Оба Мэджа - и Хейнс, и Клоборг - прекрасно управляются с этой тростью, особенно Хейнс. Мальчики-подручные Мэджа обнажены по пояс и наряжены в черные юбки. Я не шучу, в юбки ("Юбку Колобку! Юбку зайцу! Юбку деду!"). Но хоть звучит это смешно, а на самом деле выглядит элегантно, и мальчики Мэджа тоже очень пластичны и обворожительны. Ну, оно и понятно, Мэдж такой человек, любитель красоты, кем попало себя окружать не станет. Сильфиды одеты как сильфиды - в белые тюники с довольно глубокими вырезами. Кажется, за эти тюники Бенту Мёллер тоже ругали, утверждая, что они полнят танцовщиц, но по-моему, нисколько не полнят, выглядят прелестно и воздушно. Хотя вот что касается танцовщиц и полноты - в самом деле, в кордебалете там были минимум две танцовщицы, казавшиеся на фоне остальных (и на фоне укрепившихся балетных стандартов) довольно-таки пухленькими, в стиле балерин начала прошлого века. Но я вполне ответственно заявляю, что танцевали они нисколько не хуже худеньких, выглядели очень привлекательно, хоть и необычно - но это лишь потому, что отвыкли мы от округлых танцовщиц, привыкли к анорексичным. И лично мне смотреть на них было приятно. Хотя я могу себе представить, что бы сказали некоторые наши доморощенные балетоманы, увидевшие этих пухленьких сильфид. Наверно, заорали бы: "Худеть, срочно худеть, расрас, какой ужас, как можно такими быть!". Хорошо, что они этого не видели, незачем, пусть нервы поберегут.
Ну, а теперь, наверно, попробую немного рассказать о каждом спектакле. Десятого февраля состав выглядел так: Джеймс - Марсин Купински, Сильфида - Сюзанна Гриндер, Мэдж - Себастьян Хейнс, Анна - Ева Клоборг, Эффи - Киззи Матиакис, Гурн - Йон Аксель Франссон. В первом акте Анна царила в доме - и угнетала весь дом, железная женщина с поджатыми губами, с властными жестами и холодным взглядом. Ее линию явно расширили по сравнению с классической версией, сделали Анну центральным персонажем - наряду с "танцующими" героями, такими, как Джеймс, Сильфида, Эффи, Гурн, и наряду с таким же центрально-мимическим Мэджем. И Ева Клоборг в первый день играла абсолютно неумолимого матриарха, перед которым все трепещут - и сын, и невеста сына, и гости, и домочадцы. Как выразительны были все сцены с ней: например, только что вбежавшая в дом, улыбающаяся Эффи видит Анну и тут же перестает улыбаться, пугливо приседает в книксене, а Анна подает ей два пальца и снисходительно треплет по щеке, явно пугая Эффи еще сильнее; перед началом свадебной пляски именно Анна велит всем танцевать - и все, подчиняясь ей, танцуют с каменными лицами, не смея даже на секунду улыбнуться; в конце первого акта, пока все в замешательстве ищут Джеймса, Анна одна не теряет присутствия духа - но ясно, что в этот миг она вычеркивает сына из своей жизни, и нет ничего удивительного, что она полностью игнорирует его во втором акте, в сцене, когда она благословляет Эффи и Гурна, а убитый горем, потерявший Сильфиду и все на свете Джеймс ходит вокруг, но поглощенные своим счастьем Эффи и Гурн просто не замечают его, а Анна не желает замечать, отворачивается и уходит. Еще интересен момент с Анной тоже во втором акте: когда по наущению Мэджа Гурн делает Эффи предложение, а та, поколебавшись, соглашается. Когда Эффи и Гурн уходят со сцены, Анна задерживается и долго, тяжело, проницательно смотрит на Мэджа. И в этот момент становится ясно, что она все знает об отношениях Мэджа со своим сыном, неизвестно откуда, но знает наверняка.
Джеймс-Купински десятого февраля был заметно подавлен и Анной, и Мэджем, и вообще обстоятельствами. В паре с Мэджем-Хейнсом он, как я уже говорила, играл выразительнее, чем в паре с Мэджем-Клоборгом. Это очень сдержанный, я бы даже сказала - интровертный Джеймс, изо всех сил пытающийся спастись не то от Мэджа, не то от себя самого и своих желаний. С самого начала он был очень несчастен, явно осознавал, что не любит Эффи, но цеплялся за нее, как за свидетельство своей нормальности, что ли. И при этом он был очень скован, очень напряжен, и, например, свою сольную вариацию в первом акте он танцевал тоже очень напряженно и даже ожесточенно, без желания затмить Гурна, который проводил свою сольную вариацию, явно стараясь поразить Эффи своим мастерством. Джеймс не стремился перещеголять своего соперника, а танцевал так, будто хотел выплеснуть в танце подавленную злость, причем эта злость была направлена в первую очередь на него самого, но еще и на Анну, на Мэджа, на Эффи, я бы даже сказала - менее всего на Гурна. И тем поразительнее был контраст Джеймса в первом акте с Джеймсом в акте втором: в белом "лесу" он освободился от напряжения и злости, и танцевал легко и самозабвенно, с нескрываемой радостью. Он ускользнул из дома, оставил позади и мать, подавляющую его, и нелюбимую Эффи, и пугающего Мэджа, он был свободен - и отдавался этой свободе, прыгая и порхая вместе с сильфидами. И сдается мне, этот Джеймс хотел поймать Сильфиду не для того, чтобы потом, боже упаси, увести ее к себе домой и сделать своей женой, а для того, чтобы присоединиться к ней, навсегда остаться в этом белом пространстве, на свободе. Он был как будто зачарован не столько самой Сильфидой, сколько свободой и светом, которые она олицетворяла. Но получив шарф и поймав Сильфиду, Джеймс, не рассчитав силы, обнимал ее слишком крепко, то ли как земную женщину, то ли - скорее всего - как наконец-то обретенную, персонифицированную свободу. И эти объятия ломали слишком хрупкую Сильфиду.
О Сильфиде писать труднее, но я могу сказать, что Сюзанна Гриндер десятого февраля была настоящей, очень правильной Сильфидой: нежной и легкой, лукавой, порывистой, по-настоящему влюбленной в Джеймса. Жаль только, в своей вариации в первом акте (когда она приходит к Джеймсу и сначала плачет, что вот он женится на Эффи, а потом вдруг отбрасывает горести и начинает танцевать для него) она не хлопала в ладоши так, как это обычно делают сильфиды в классической версии: тут это были лишь слегка намеченные движения, а жаль, я очень люблю, когда сильфиды вот так радостно и по-детски хлопают в ладоши, это выглядит ужасно мило. А еще у Сильфиды-Гриндер была очень страшная, почти натуралистическая сцена смерти. Так жутко и жалко было смотреть, как она, сломанная объятиями Джеймса, ослепшая, умирающая, шла, пошатываясь, к Джеймсу и показывала "ты не должен был касаться меня", и дрожала всем телом, чувствуя приближение смерти, а потом отдавала Джеймсу кольцо и умирала.
И Джеймс, и без того почти раздавленный стыдом и горем, окончательно сдавался отчаянию, когда видел, что Эффи и Гурн счастливы вместе, а мать не желает его больше знать, отвергает его окончательно. В последней сцене с Мэджем Джеймс на миг еще пытался сорвать сердце на Мэдже - и, может быть, выжить, свалив вину на него, но ему это не удалось. Мэдж был сильнее - и тем интереснее, что чисто визуально он казался более хрупким, чем Джеймс-Купински (хотя Купински совсем не массивен, а легок, и не выше Хейнса), поэтому Джеймс сначала набросился на него так, что казалось: ух, раздавит, как каток. Но не тут-то было, Мэдж устоял и победил в секундном "поединке взглядов", так что Джеймс в изнеможении рухнул на пол. И в этот миг на сцену вышли подручные Мэджа с телом Сильфиды и пошли по сцене наискосок - от правого выхода в глубине сцены к левому выходу на авансцене. Мэдж поднял Джеймса, показывая ему: вот она, та, которую ты так любил! - и Джеймс, спотыкаясь, кинулся к Сильфиде, но было уже слишком поздно: подручные Мэджа исчезли за кулисами, а две белые стены начали сдвигаться, навсегда отделяя Джеймса от Сильфиды и от всего мира. В сузившемся пространстве остались двое: он и Мэдж. И Джеймс, понимая, что исхода нет, бросился к Мэджу - не за расплатой и смертью, а будто за утешением, и прижался лицом к его груди. А потом рухнул навзничь, и Мэдж с безумным, трагичным, измученным лицом взглянул на него сверху вниз, а потом переступил через его тело и пошел вперед, к рампе, и занавес опустился. Это было потрясающе сильное впечатление - но все-таки не такое сильное, каким оно могло быть, будь там еще и смертельный поцелуй.
Мэдж-Хейнс поразил меня в первый же день, а во второй день это впечатление только усилилось. Это странный денди, экзотичное и хищное существо не от мира сего, демон в человеческом обличье - но с неожиданными слабостями, в том числе со слабостью к Джеймсу. Очень изящен, но это опасное изящество ядовитой змеи. Он приковывает к себе внимание, почти невозможно смотреть на кого-то еще, когда он появляется на сцене. А сам он смотрит на Джеймса неотрывно, страстно, обжигающе, и уже по этому злому и тоскливому взгляду можно догадаться, что в прошлом он и Джеймс-Купински были любовниками (а в паре с Джеймсом-Бирккьяром это еще очевиднее). Поразительны его отточенные жесты: как он снимает перчатки, как опирается на трость, как изящным движением ладони отказывается от чарочки, которую простодушно предлагает ему Гурн (и потом выпивает сам - не пропадать же добру, а выпив одну, наливает вторую и опять предлагает Мэджу, но Мэдж снова отказывается, и Гурн, не придумав ничего лучше, подносит вторую чарочку Эффи, но тут уж Анна это безобразие пресекает). Когда он гадает, в нем и вправду чудится что-то демонически-колдовское, это гадание всерьез, а не шуточки, а уж когда в начале второго акта он проводит "сцену с котлом", то тут, в клубах дыма, на фоне тревожной и мрачной музыки, он кажется почти дьяволом - несмотря на неизменную сюртучную пару. Своих подручных он подзывает короткими, властными жестами (и признаться, мне это отчасти напомнило сцену во втором акте "Жизели": Мирта сзывает виллис), они выходят из-за кулис, окружают котел, положив руки друг другу на плечи, замыкают кольцо вместе с Мэджем и начинают пляску. Мэдж их приласкивает - коротко, но очень чувственно, и мальчики льнут к нему и друг к другу, образуя этакое колдовское эротическое братство. И уже в конце, когда Мэдж забирает шарф и властно отсылает мальчиков прочь, одна парочка еще обменивается напоследок короткими нежными взглядами и прикосновениями. А Мэдж уходит со сцены, унося с собой шарф, и чувствуется по его движениям, по его походке: он знает, что этот шарф приведет к трагедии, знает, что сам испытает боль, но уже ничего не хочет - или не может - изменить.
Гурн и Эффи - самая светлые и счастливые персонажи в этом балете. Гурна десятого февраля играл Йон Аксель Франссон, но к сожалению, вынуждена признаться, что я не очень внимательно за ним следила, концентрируясь на других персонажах. И все-таки он был хорош и очень мил, не сделан, как это иногда бывает, слишком комичным или даже злодейским персонажем. Впрочем, комичность или "злодейскость" Гурна противоречила бы концепции этой "Сильфиды". У Франссона Гурн даже чуточку трагичен из-за любви к Эффи - до поры до времени вполне безнадежной. И любопытно, как он вместе с девицами бросается к Мэджу, чтобы тот ему погадал: это не так выделено, как в классической версии, Гурн - просто один из многих, желающих узнать свое будущее.
Эффи в трех спектаклях была одна и та же - Киззи Матиакис, и каждый раз она играла немного по-другому, и следить за ней было ужасно интересно. В первый день, десятого февраля, меня поразила заключительная сцена первого акта: Джеймс убегает в окно с Сильфидой, никто не замечает этого побега, все готовятся к свадьбе, и вдруг, в самый ответственный момент, выясняется, что жениха-то нет. Во всеобщем замешательстве только Анна не теряет присутствия духа, все бегают и суетятся, а Эффи с совершенно белым лицом цепенеет и будто не понимает, что случилось, не верит, что Джеймс мог ее вот так бросить. Но ее лицо абсолютно белое, как стена, и она, хоть и отказывается признать, что Джеймс с ней так поступил, и пытается успокоить подругу, которая плачет и жалеет ее, но на самом деле - уже догадывается, что что-то не так, и когда до конца осознает, что случилось - то в полном отчаянии срывает с себя фату, будто фата ее жжет, пытается стащить свадебный пояс, но не может справиться с застежками, бросается к окну, но ее ловят, и она, споткнувшись, падает на пол, потом бросается снова, ее опять ловят, и тогда она начинает рыдать и падает к ногам Анны, которая стоит, сжав руки, с неумолимым и неподвижным, каменным лицом. А Гурн прижимает к губам сорванную фату Эффи. Все уходят из комнаты, на сцене остаются только Эффи, Анна и Гурн. Это было сыграно потрясающе сильно и трогательно. Киззи Матиакис, безусловно, очень сильная актриса - и Эффи в ее исполнении получилась живой, сильной и очень привлекательной девушкой.
Кордебалет десятого февраля танцевал не очень слаженно, немного ляпал и в первом, и во втором актах. В характерных плясках первого акта это было не так заметно, а вот во втором акте тройка сильфид, например, довольно сильно "рассинхронивалась". Надо сказать, что и в "Теме с вариациями" в тот день мне чудилось, что кордебалет работал недостаточно четко, потому, наверно, и "Тема" тогда не произвела на меня большого впечатления - несмотря на прекрасную ведущую пару (Холли Джин Доржер и Ульрик Бирккьяр). Настоящим праздником и "Тема", и "Сильфида" стали для меня на следующий день, одиннадцатого февраля.
Ульрик Бирккьяр и Себастьян Хейнс одиннадцатого февраля были идеальной парой Джеймс-Мэдж. Я уже говорила, но повторю еще раз: между ними искрило, между ними была та самая пресловутая сценическая химия, электричество, силовое поле, черт знает что такое, напряжение и страсть. И то ли все остальные заразились от них этим куражом, то ли просто день был чертовски удачный, но труппа была на высоте - и в "Сильфиде", и в "Теме с вариациями". И конечно, можно было бы придраться к Сильфиде (Эми Уотсон), потому что она была не такой легкой и воздушной, как Сильфида Сюзанны Гриндер, но мне не хотелось придираться, честное слово, тем более, что потом Эми Уотсон растанцевалась, а главное, создавала цельный образ. Ее Сильфида была менее лиричной, чем Сильфида Гриндер, очень кокетливой резвушкой, взбалмошной и прыгучей, с чуть резковатыми жестами: вся порыв и детские страсти. Может быть, она и не была влюблена в Джеймса так уж сильно, но ей нравилось его очаровывать, а когда он очаровывался, она увлекалась и поддавала жару, и резвилась, и дразнила его, и летала по сцене, заигрываясь - и сближаясь с таким же заигравшимся взбалмошным Джеймсом. В сцене в первом акте, когда она сначала плакала и обвиняла Джеймса в том, что тот собирался жениться на Эффи, а она вся такая несчастная, как же она останется без него, а Джеймс искренне смущался, - в этой сцене Сильфида трагично отворачивалась, закрывая лицо согнутой рукой, но при этом поглядывала на Джеймса из-под руки: как, впечатлен он или нет? И когда видела, что да, впечатлен, то оборачивалась и весело взмахивала руками, и принималась танцевать, опять становясь собой - беспечным и чуточку безмозглым, очаровательным существом. И затанцовывала-зачаровывала Джеймса, и увлекала его за собой - он только чудом опомнился и остановился у самого окна, вспомнив об Эффи и о кольце на своей руке. Но и сам Джеймс тут был такой, что долго думать об Эффи не мог, и в свадебной пляске было заметно, что он мысленно уже оставил свой дом и свою невесту. А Сильфида во втором акте не растеряла свою порывистость и кокетливость, и славно уворачивалась от Джеймса, который гонялся за ней, как за бабочкой. И тем трагичнее была сцена ее смерти: это веселое сумасбродное создание впервые почувствовало боль - и не вынесло этой боли.
Джеймс - Ульрик Бирккьяр - был намного лучше Купински, да и вообще произвел на меня огромное впечатление. Джеймс в его исполнении - хрупкий романтик с явным привкусом бисексуальности, который честно пытается остепениться, но надолго его не хватает: Сильфида путает ему все карты, да и прошлое в лице господина Мэджа его не отпускает. Нет сомнений в том, что эти Джеймс и Мэдж были любовниками, Джеймс приходит в замешательство, увидев Мэджа в своем доме, но при этом не злится, нет, это не злость, а ужасное смущение и растерянность. И его тянет к Мэджу, это подчеркнуто в сцене, о которой я уже рассказывала, но с удовольствием расскажу еще раз: когда во время свадебной пляски из левой кулисы появляется Сильфида и манит Джеймса, и он бросается за ней, оставляя Эффи, а потом из правой кулисы выходит Мэдж - и Джеймс летит к нему, и видно, что летит совсем не для того, чтобы опять выгнать Мэджа, а уж скорее для того, чтобы броситься к нему в объятия. И от всех этих явлений то Сильфиды, то Мэджа Джеймс совсем теряет чувство реальности, и не замечает, что Эффи сначала тревожится, а потом уже откровенно злится на него. Киззи Матиакис прекрасно отыграла это раздражение и обиду, было видно - прямо в танце - как она все сильнее напрягается, недоумевает, возмущается, сердится, и как в финале танца она через силу изображает радость, а на самом деле ей ужасно обидно, что Джеймс так себя с ней ведет. А Джеймс не замечал, что Эффи обижена, он к этому времени был уже совсем заморочен Сильфидой, почти опьянен. И когда она появлялась в последний раз - он бросался за нею, прочь из дома, уже почти не колеблясь, без оглядки. Поразительно было видеть, как он постепенно из просто "хрупкого романтика" превращается в мечтательного полубезумца, которому ничего почти не надо, лишь бы танцевать с сильфидами на лужайке. Во втором акте он удивительно живо реагировал не только на Сильфиду, но и на ее сестер: восхищался, очаровывался, разглядывал их, бросался за ними, когда они дразнили его и манили к себе, а потом убегали. И в эти минуты он был совершенно счастлив, он не просто хотел быть с ними, он чувствовал себя сродни им, таким же воздушным существом. А когда они исчезали - Джеймс бросался к Мэджу и просил у него шарф не столько для того, чтобы поймать Сильфиду для себя, а для того, чтобы получить возможность точно не разлучаться ни с ней, ни с ее сестрами, так и танцевать с ними на лужайке. И в этой сцене Джеймс не требовал у Мэджа шарф так резко, как это делал Джеймс-Купински, а упрашивал трогательно (хотя и не пытался соблазнять Мэджа, как, если верить рецензентам, это делал Грегори Дин), и потом, получив шарф, убегал со сцены радостно, как мальчишка, и еще кивал и чуть ли не подмигивал Мэджу, когда тот показывал: мол, спрячь пока шарф за спину, не размахивай им. И обнимал он пойманную Сильфиду не грубо, а порывисто, не рассчитав силы, не так резко и хватко, как это делал Джеймс-Купински. И сламывался он под тяжестью своей вины и горя еще резче и безнадежнее, чем Джеймс-Купински. Когда сестры уносили мертвую Сильфиду, Джеймс оставался один на сцене, совсем раздавленный, сам полумертвый. И когда на сцену выходили Гурн, Эффи и Анна, Джеймс, беззвучно плача, подходил к матери вплотную и утыкался лицом в ее плечо, пытаясь хоть у нее найти утешение. Но она, даже не взглянув в его сторону, уходила прочь. И он опускался на колени и ронял на сцену обручальное кольцо, с видом человека, утратившего все на свете, лишившегося воли к жизни.
А потом появлялся Мэдж, и Джеймс бросался не на него, но к нему, без гнева, с ужасным отчаянием. И спрашивал: "Как ты мог так со мной поступить?" - а Мэдж отвечал ему: "Я любил тебя, а ты меня оставил, вот твоя расплата за твою неверность". И Джеймс все с тем же самоубийственным отчаянием пытался его ударить, но замирал и падал навзничь без чувств. А через миг на сцену уже выходили подручные Мэджа с телом Сильфиды, и Мэдж очень нежно, очень осторожно помогал Джеймсу встать, обнимал его за талию и - можете не верить, но я это видела, - целовал его сзади в шею. И видно было, что даже сейчас ему сладко прикасаться к Джеймсу.
Ну а потом... потом был поцелуй. Белые стены опять сдвинулись, замкнув пространство, отделив Джеймса и Мэджа от всего мира и от самой жизни. И Джеймс рванулся к Мэджу и прижался лицом к его груди, а потом поднял голову - и Мэдж взял в ладони его лицо и долго поцеловал, и затянул поцелуй. А когда Джеймс упал, то ли умерев, то ли потеряв сознание, - я цитирую себя саму, но лучше не напишу, - Мэдж взглянул на него с отчаянием, как будто потерял все на свете, медленно переступил через его тело и пошел вперед, к краю сцены. И мне показалось, что он от горя ничего не видит - как ничего не видела ослепшая Сильфида. Это было пронзительно почти до слез.
Мэдж в этой версии был влюблен в Джеймса убийственно и чуть ли не самоубийственно. Это была во всех отношениях губительная любовь. И в первом акте, в тот миг, когда потрясенный и смущенный Джеймс пытался его выгнать, а Эффи упрашивала оставить Мэджа в покое, Мэдж, глядевший на Джеймса неотрывно, никого вокруг не видящий, на секунду оттягивал галстук, будто задыхался. И в этом коротком жесте было столько отчаяния и страсти. Они оба - и Мэдж, и Джеймс, - не могли смотреть друг на друга спокойно, их до сих пор тянуло друг к другу, хоть они оба чувствовали, что это безнадежное, даже преступное влечение. Уж Джеймс-то точно чувствовал именно так.
А еще влюбленность в Джеймса нисколько не помешала Мэджу в тот день поддавать эротики в сцене с мальчиками в начале второго акта. Мальчики и сами зажигали мощно, а Мэдж ласкал их еще откровеннее, чем накануне, как будто, хм-хм, вот так выплескивал накопившуюся страсть к Джеймсу. Надо сказать, мальчики нисколько не были против и льнули к Мэджу с нескрываемым удовольствием. И они очень хороши, гибки и пластичны, и в их пляске вокруг котла есть что-то ритуальное - да, напоминающее, как ни странно, о "Болеро" Бежара.
Я забыла сказать - как я могла об этом забыть? - что Джеймс-Бирккьяр тоже изумительно танцевал: не так отчаянно и резко, как Джеймс-Купински, гораздо легче и "сильфиднее", что ли. В первой сольной вариации в первом акте он казался чуточку расконцентрированным, но потом собрался и растанцевался, и па-де-де во втором акте провел просто блестяще. Так что, глядя на него, можно было пожалеть о том, что "Сильфида" - короткий балет, и танцев там не так уж и много, хоть все они - настоящие жемчужины.
Гурном в тот день был Андреас Каас - и он был прелестен: тоже очень порывистый, юный, по уши влюбленный Гурн. С таким Гурном - да и с таким Джеймсом - и сам первый акт стал менее мрачным, и Анна (все та же Ева Клоборг) уже не казалась таким железным тираном в юбке, хотя по-прежнему правила домом безраздельно и властно, и обменивалась с Мэджем выразительными неприязненными взглядами (опять ты пришел моего сына плохому учить?). Но в конце первого акта, когда Джеймс сбежал с Сильфидой, она тоже слегка утратила присутствие духа и заволновалась. А во втором акте опять ожесточилась - ну, об этом я уже рассказала. Что касается Гурна - то этот мальчишка не просто преподносил Эффи букетик ландышей, но еще и от полноты чувств обнимал ее, за что получал немой, но выразительный реприманд от Анны. А перед свадебной пляской он сначала пытался пригласить Эффи - но ему показывали, что Эффи не про тебя, не лезь, потом подкатывал было еще к одной девушке, но тут подваливал ее постоянный ухажер, здоровенный лохматый верзила в кепке, и смотрел на Гурна сверху вниз с выражением: "Гуляй, студент, а девушку мою не трожь!", и Гурн отступал, пока по ушам не попало. И приходилось ему удовольствоваться девочкой с косичками, очень гордой, что она танцует с настоящим взрослым. Кстати, дети радовали все три дня, они танцевали очень слаженно и серьезно, отличные дети. И кордебалет одиннадцатого числа был на высоте - и драматически, и танцевально. Сцена с гаданием была опять великолепна: на этот раз одним из первых к Мэджу бросался тот самый лохматый верзила в кепке и получал весьма приятный прогноз на будущее, а еще одной девушке Мэдж что-то такое нашептывал на ухо, и кордебалет с чрезвычайным вниманием прислушивался и проявлял живой интерес. Как же все они чудесно играют и чудесно мимируют, действительно создают и образы, и характеры, а не просто заполняют сцену. И сильфиды в тот день во втором акте очень радовали: они танцевали так грациозно и слаженно, прелесть.
И наконец, спектакль тринадцатого февраля, который сам по себе, наверно, показался бы мне хорошим, но после изумительного спектакля одиннадцатого февраля я ждала чего-то большего, но чего-то большего не получила. И по-прежнему виню в этом в первую очередь Джеймса Марсина Купински, который играл не так ярко и многогранно, как Ульрик Бирккьяр. Между ним и Мэджем в исполнении Себастьяна Клоборга не было такой сильной химии, как между Джеймсом-Бирккьяром и Мэджем-Хейнсом. А очень жаль. Мэдж-Клоборг был не таким хищным и гипнотически грациозным, как Мэдж Хейнса, и казался молодым, интеллигентным и хрупким, но с внезапной червоточинкой. При первом появлении в доме Джеймса он был очень невозмутимым и холодным, рафинированным, чуточку уайлдовским снобом и щеголем, рассматривающим эту сельскую свадьбу как забавный местный курьез. Он и гадал так, будто поддразнивал селян, и лишь нагадав Эффи, что она не выйдет замуж за Джеймса, он вдруг засмеялся зловеще и все-таки нервно, и перестал быть просто любопытствующим господином, а стал опасным, нервным и недобрым существом. Он более сдержанный, он холоднее Мэджа-Хейнса, он не так отравлен страстью к Джеймсу, - но он явно не прощает Джеймсу измены и хочет причинить ему боль. Интересно, что Джеймс-Купински рядом с ним казался совсем простым мальчиком, и поэтому их конфликт приобретал дополнительную социальную окраску: это была не просто связь мужчины с мужчиной, а связь человека из высшего общества с сельским юношей. И если Мэдж лишен предрассудков (ха-ха, еще бы у него были предрассудки!), то Джеймс настроен мрачнее и трагичнее: он явно тяготится воспоминаниями о Мэдже и влечением к нему, он считает себя грешником - и пытается спастись от греха сначала в браке с Эффи, а потом в побеге с Сильфидой. Но от Мэджа так просто не сбежишь. И есть в этом Джеймсе что-то губительное, что-то разрушающее: когда он дает себе волю, обнимая хрупкую Сильфиду, то эти объятия выглядят почти насилием (в спектакле десятого февраля этого не было), он ломает, раздавливает ее, не понимая, что делает, забывая себя самого. И когда он понимает, что натворил, уже слишком поздно: Сильфида умирает, а Джеймс, который пытался найти в ней избавление от греха, снова становится грешником. И все-таки жаль, что в этой версии не было поцелуя. Все-таки в "Сильфиде" Хюббе смертельный поцелуй Мэджа и Джеймса - это необходимая кульминация, без нее финал получается смазанным и не таким выразительным.
В первом акте во время свадебной пляски Мэдж появлялся из-за кулис почти одновременно с Сильфидой, так что Джеймсу пришлось откровенно пометаться между ними. Причем Джеймс сначала бросился к Сильфиде, а Мэдж смотрел на это, небрежно опираясь на тросточку, а потом, когда Джеймс рванулся к нему, отступил назад, за кулисы, злокозненно усмехаясь. И Джеймс, бедняжка, замер, глядя ему вслед, прижимая пальцы к губам, - и это был, надо сказать, очень многозначительный жест.
Конечно, очень обидна была накладка во втором акте: когда шарф "не сварился" (видимо, его забыли положить в котел перед началом сцены). И хоть Клоборг не растерялся и отыграл эту сцену с воображаемым шарфом (а мальчики-подручные ему подыграли), но осадочек остался. Мэдж-Клоборг держался с мальчиками более властно и жестко, чем Мэдж-Хейнс, с садистской чувственностью, так что можно себе представить, что мальчикам с этим невротичным и нервным Мэджем приходится несладко. Впрочем, они сами выбрали свою судьбу, я думаю.
Сильфида Сюзанны Гриндер тринадцатого февраля была не так выразительна, как десятого, и мне показалось, что у нее были какие-то проблемы с танцем. Она немножко мазала, иногда танцевала мимо музыки, не было в ее танце необходимой легкости. И сильфидный кордебалет был хоть и слаженным, но не таким лукавым и прелестным, как в спектакле одиннадцатого февраля. Вообще в том спектакле мне не хватило какой-то особой сильфидной магии. Все вроде бы было неплохо - но не так изумительно, как два дня назад.
Только "Тема с вариациями" немного исправила положение: там опять зажигали Холли Джин Доржер и Ульрик Бирккьяр, в четверке я снова с удовольствием смотрела на Себастьяна Хейнса, а в восьмерке пар - на Себастьяна Клоборга, очаровательно танцующего. Да и вообще, что уж там, могу сказать, что очень довольна своим "живым" знакомством с Королевским датским балетом. Last not least - оркестр под управлением Джоффри Стайлеса радовал все три дня без сбоев. И сам театр с демократичными правилами вроде гардероба с самообслуживанием мне очень понравился. Ах да, забыла рассказать, тринадцатого февраля в зрительном зале под самыми колосниками болтались воздушные шарики: три красных и два белых. Не знаю, как они там очутились, но это было ужасно мило.
И в результате... что в результате? Я еще хочу! Но пока мне не светит. Так пусть же в сезоне 2016/2017 "Сильфида" Хюббе останется в репертуаре и пусть я на нее опять попаду. И хорошо бы, чтоб еще и выпустили этот балет на ДВД или, допустим, телетрансляцию устроили. С Себастьяном Хейнсом в роли Мэджа и с Ульриком Бирккьяром в роли Джеймса. Ну, или с Себастьяном Клоборгом в роли Мэджа, Клоборг тоже хорош. Но главное - чтоб поцелуй сыграли, как положено. Потому что без поцелуя Джеймса и Мэджа - ну какая же это "Сильфида" Николая Хюббе?
Все. Кто дочитал, тот молодец.

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете", "La Sylphide", Sebastian Haynes, Royal Danish Ballet

Comments

[norakura]

спасибо за такой подробный и проникновенный рассказ! но теперь ещё больше захотелось это увидеть своими глазами
а как вам кажется, в этой версии Сильфида - вполне себе физическое существо или образ свободы в голове запутавшегося Джеймса?

[gr_gorinich]

Вот это рассказ так рассказ - то, чего очень хотелось. С деталями, и в общем, и по дням. Все лучше и лучше начинает представляться эта Сильфида от Хюббе, и все симпатичнее выглядеть. Все-таки удивительно такая версия "освежила" символические смыслы этого балета, я такое люблю и ценю.
Здорово, что ты написала про всё! Спасибо )

[М-ль Люсиль]

norakura, а мне теперь хочется еще раз все это увидеть! Трех раз мало, дайте десять, чтоб рассмотреть всё и всех.))
Сильфида здесь, мне кажется, скорее существо, видимое одному Джеймсу (и еще Мэджу, но Мэдж на то и колдун, чтобы видеть то, чего не видят другие), а не плод воображения Джеймса. Хотя надо еще почитать, говорит ли сам Хюббе что-нибудь об этом, в программке есть интервью с ним, но я пока бегло вычитала там только то, что Джеймс может быть увлечен и очарован Мэджем, но не влюблен в него, влюблен он в Сильфиду - но именно как в недосягаемое, идеальное существо.)
Да, еще к невидимости Сильфиды в этой версии: в других версиях (в БТшной, в версии 1988 года с Хюббе) Гурн дважды видит Сильфиду и всем рассказывает-показывает, что вот-де Джеймс хороводится со странной крылатой бабой. В этой версии Гурн ее не видит, видит только странное поведение Джеймса.

[М-ль Люсиль]

gr_gorinich, да на здоровье, мне самой приятно было заново перебрать подробности увиденного и более-менее свести все воедино.) И да, ты права, эта версия удивительно освежила "Сильфиду", совершенно не повредив духу и букве этого балета. Пусть пуристы и кривятся на оформление, на Мэджа-мужчину и на его обозначенную связь с Джеймсом, я считаю, балет от этого нисколько не проиграл, а только выиграл.)
А еще я с удовольствием смотрела "Тему с вариациями". В первый вечер я этот балет не очень распробовала, но во второй и в третий вечера я ловила от него большой кайф.

[norakura]

Гурн дважды видит Сильфиду и всем рассказывает-показывает, что вот-де Джеймс хороводится со странной крылатой бабой

М-ль Люсиль, дада, помню. мне при просмотре пришла в голову мысль, что Сильфида там как единорог, но показывается не девственным девушкам, а девственным юношам

[М-ль Люсиль]

norakura, Боже, прекрасная идея, такое мне и в голову не приходило, а ведь что-то в этом есть.)) Зато в версии Хюббе этот номер не пройдет. Там Джеймс уж точно не девственник.))

[norakura]

М-ль Люсиль, а вот ещё интересный момент в этой версии: статус Мэджа и его отношения с местными. в классической истории ясно-понятно, в каждой приличной деревне должна быть своя ведьма, которая вроде и живёт отчуждено от общества, но люди с ней контактируют (будь то гадания или зелья от всяких недугов и хм нежелательных последствий). а этот Мэдж? из вашего рассказа видно, что он "повыше" основного общества, живёт сам по себе да ещё и с самым настоящим гаремом. не думаю, что он здесь выполняет функции типичной ведьмы/знахарки

[М-ль Люсиль]

norakura, статус Мэджа в этой "Сильфиде" - это действительно большой и непроясненный вопрос. Выглядит и ведет себя он именно как человек более знатного происхождения, который Джеймсу и остальным - все-таки не ровня. Можно подумать, что Мэдж в этой истории - такой эксцентричный господин, водящийся с местными, развлекающийся хиромантией, и местные понимают, что он - не свой, он чужак, но уже более-менее к нему привыкли и относятся к нему без особой настороженности. И при этом, возможно, только Джеймс и догадывается, а может, и знает наверняка, что Мэдж - не просто элегантный тип со странными развлечениями, а вполне демоническое и опасное существо.

[norakura]

М-ль Люсиль, может сложится впечатление, что балет теперь вовсе не о трагедии пойманной Сильфиды или потерявшего всё Джеймса, а об обманутом и демоническом Мэдже. по крайней мере здесь чётко видна связь между его мотивами и гибелью героев

[М-ль Люсиль]

norakura, ну... вообще-то так и есть, и за это критики еще в том сезоне Хюббе пеняли: за то, что он превратил Мэджа в центрального персонажа, оттеснив с занятых позиций даже Джеймса (обычно Джеймс был центральным персонажем в бурнонвилевской "Сильфиде"), не говоря уж о самой Сильфиде.

[norakura]

М-ль Люсиль, Сильфида там вообще мимопролетала

[М-ль Люсиль]

norakura, и пострадала безвинно.)) Если б знала, что у Мэджа с Джеймсом все так серьезно - и близко бы к этому Джеймсу не подлетала, нужен он ей больно! Своя жизнь и крылышки дороже.)