Живи, а то хуже будет
9. Нежданно-негаданно я поплескалась в фэндоме Code Geass, хотя скажи мне об этом кто-нибудь еще неделю назад - ни за что бы не поверила. В результате получился дикий драббл с малопопулярным пейрингом, зато с упоминаниями трансвестизма, яоя, юри и инцеста. Называется он - "Куколка".
"Code Geass R2", Шнайзель/Канон, а также упоминается Корнелия/Юфи, PG-13...а помимо всего прочего, принц Шнайзель любил яркое окружение, и приближенные у него были все, как на подбор - либо отъявленные чудаки, либо опасные личности со странностями. Так что свита его высочества пользовалась дурной славой, и если какого-нибудь аристократа августейшая особа одаривала расположением, вниманием и постом в своей канцелярии, то за спиной у счастливчика тут же возникала толпа, на редкость дружно прикладывавшая пальцы к вискам. Жест потому выходил двусмысленным: то ли аристократа считали очередным психом, каких мало, то ли сочувственно предлагали застрелиться от такой милости.
Впрочем, Канон Мальдини и столь неоднозначного внимания от придворных не дождался. На нем давно был поставлен крест (а то и осиновый кол), не хуже пары штыков перекрывавший карьерный путь. Вместо карьеры зиял карьер, и утонуть бы Канону в его зыбучих песках, потому что всех без исключения наследниц и наследников британского престола, как покойных, так и ныне здравствующих, некрасиво перекашивало от одного вида милого, вежливого, умного юноши с намазанными ресницами и надушенными руками. Последней каплей стал маскарад, куда Канон явился тонконогой Коломбиной и был узнан шокированным до глубины души первым принцем Одиссеем. Тот принял мнимую Коломбину за подлинную сирену и от ужаса едва не пал жертвой ее чар. Слава богу, вовремя подоспели сестры, так что честь старшего брата была спасена, чего не скажешь о несчастном Каноне-Коломбине. Еще до начала второго вальса ему неофициально, но весьма убедительно поведали на ушко о том, что бывает с чересчур нахальными мелкими дворянами, и дали совет убираться из столицы подобру-поздорову. А на досуге заняться, например, разведением кур.
Бедный Канон забился в угол, скороговоркой отказывая алчущим танцев маскам, которые еще не разобрались, что к чему. Разгневанные принцессы кружили вокруг, шипели, шелестели, жужжали и явно желали зажалить нахала насмерть. "Позор! - раздавалось сквозь метель музыки. - Бессовестный мальчишка! Что он себе позволяет! Разве благородные британцы поступают так? Я всегда говорила, что он подозрителен. В нем есть французская кровь, какой ужас!". И невдомек было принцессам, что старший их братец тем временем прыгал в кадрили с благородным британцем, переодетым столь же благородной маркизой.
А в полночь к освистанной Коломбине приблизился хитрый господин в черной бауте и цепко взял ее за хрупкое запястье. На секунду померк свет. Канон и опомниться не успел, как был без единого слова увлечен вон из зала. Таинственный господин тащил его сквозь анфиладу комнат, и даже растерянному Канону - жертве похищения с бала - ясно было, что незнакомец подозрительно хорошо ориентируется во дворце принцессы Корнелии (а сама хозяйка скрывалась в ту минуту под личиной гусара и приглашала на танец смущенную принцессу Юфемию). Бегом миновали они покои для аудиенций, оранжерею и библиотеку, пустые, холодные и парадные кабинеты, спугнули на лестнице миловавшуюся парочку слуг, и опрометью влетели в спальню, захлопнув с грохотом дверь. Канон ломал пальцы и веер, предчувствуя самое ужасное.
Предчувствия его не обманули. Похититель неторопливо прошелся вдоль окон, задергивая занавески, и стащил маску.
- Принц Шнайзель! - пискнула Коломбина, уронив веер.
Его высочество принц Шнайзель не тратил время зря. Не то чтобы он жаждал прославиться, нет, он и так был достаточно знаменит, но порою хорошие дела и хорошие слова замедляли достижение цели даже в частной жизни. Поэтому хватило одной улыбки, чтобы дрожащий Канон понял - попалась, птичка, стой. Слава Генриха Птицелова не давала покоя отпрыску императорской фамилии. Маленький фламинго трепетал в его силках.
Путы развязывать не стали, и Канон зажмурился, боясь больше всего, что испачкает принца помадой. Твердые руки скользили по его спине, нащупывая и расстегивая крючки, пальцы касались голого тела. Поцелуи мяли рот, и наплевать было Шнайзелю, что к утру у бедной Коломбины распухнут губы. Ей не стоило страдать из-за такой мелочи теперь, когда принц уже залез к ней под юбку.
- Кстати, граф Мальдини, - сказал Шнайзель, когда все-все-все было позади, и Канон лежал ничком на постели, едва не плача, - я давно наблюдаю за вами. Полагаю, вы - именно тот человек, который мне нужен. Как вы смотрите на то, чтобы стать моим военным и политическим советником?
Мысли о потерянной невинности и собственной глупой доверчивости резко выцвели, будто Шнайзель вывесил их на солнце.
- Это большая честь для меня, ваше высочество, - пролепетал Канон, приподнимая голову.
- Ну, значит - решено. К исполнению ваших обязанностей вы приступите завтра, а пока... не кажется ли вам, что пора спать?
Его высочество принц Одиссей весело кричал: "Шла бы ты домой, Пенелопа!" уезжавшим на рассвете гостям.
Ее высочество принцесса Корнелия целовала на балконе свою родную сестру Юфемию, и губы ее пахли жженой пробкой.
В объятиях его высочества принца Шнайзеля спал новоиспеченный советник Канон Мальдини, так и не снявший голубой полумаски.
10. Еще один драббл (у автора короткое дыхание, он предпочитает мелкие формы), "Под песком".
"Bleach", Айзен, Гин. GИчимару внушает отвращение и очарованье. В его обнаженной, нарочитой почти некрасивости есть что-то привлекательное, притягивающее против воли. Отрицательное обаяние - это тоже обаяние, размышляет Айзен. Теперь он прекрасно понимает, почему в Ичимару тоже умудрялись влюбляться.
В пустынях очень холодные ночи. Айзен зябнет один под широким одеялом и в предутренние ледяные часы мечтает о теплом теле рядом. Арранкаров бессмысленно тащить к себе в постель, он сам сотворил их выстывшими изнутри. Орихиме дрожит в своих комнатах, и никому не согреться у ее голубых губ. Он смотрит на Ичимару, еще в Сейретее так легко и бездумно расточавшего собственное тепло. Он протягивает руки к едва различимому огню.
- Что, не спится, Айзен-тайчо?
- Уже поздно, Гин, - говорит Айзен, без усилий скрывая досаду. Он так надеялся, что синий свет из-под двери обманул его, а Ичимару давно лег. - Мне кажется, тебе стоит отдохнуть.
- С каких это пор вы отмечаете часы моего сна?
- Я беспокоюсь о тебе.
- О, это меня и настораживает.
Несколько мгновений они улыбаются друг другу как равные, как заговорщики. Мы все-таки чувствуем одинаково, с облегчением думает Айзен. А грубости не имеют значения: в самом деле, ну кому понравится, если к нему в спальню ввалятся без приглашения после полуночи? Ичимару поднимается из-за стола, опуская в рукав узенький свиток. Любопытство вкрадчиво царапает Айзена - а он-то думал, что потерял его в пройденном измерении. Интересно, кому пишет Гин по ночам? И знает ли, что письма не уходят отсюда?
- Айзен-тайчо, вы считали овечек, сбились со счета и хотите, чтобы я вам помог? - заботливо спрашивает Ичимару, подбираясь к нему слишком близко. - Или по нашей пустыне гуляет самум и действует вам на нервы? А вы представьте тогда, что к вам пришел караван с дарами, и вам сразу же станет легче.
- Твоя болтовня любого спасет от бессонницы.
- В таком случае спасенный может смело отправляться к себе в кровать. Может быть, ему повезет, и его простыни уже греет Лоли, или Меноли, или обе сразу. Сходите проверьте, Айзен-тайчо.
- Ты бьешь по больному месту, Гин, - с улыбкой отзывается он.
- Мне очень жаль, так вылечите его.
- Неужели ты не мерзнешь по ночам?
- Нисколько. У меня горячая кровь.
Расплывчатое яркое пятно, инородное тело, плавает в зимнем белом пространстве. У изголовья кровати в непрозрачном стакане стоит цветок: две вогнутые чашечки на длинном стебле. Фиолетовые лепестки широки и остроконечны. Айзен знает, что этот китайский колокольчик никогда не звенит. Даже название неприятно ему.
- Вы зря не захватили с собой грелку, Айзен-тайчо. В такую погоду она пригодилась бы вам.
- Полагаю, я смогу найти ей замену на месте.
- Айзен-тайчо, Айзен-тайчо, - Гин выскальзывает из рук - не удержишь, - вы запутались в собственных лейтенантах.
11. И совсем уж крохотный, вроде бы юрийный драбблик "Золотые драконы". Любимый пейринг, конечно, как же без него?
"Bleach", Мацумото/Хинамори, PGВлечение к одному женскому телу таится чутко и зорко, свернувшись голубой змеей, дремлет вполглаза и сладко бормочет во сне. Чешуйчатые кольца присыпаны сухой серебристой пылью. Ни о чем не нужно говорить, ни к чему не стоит привязываться накрепко. Но потом солнце целует узкую шею под подобранными в узел волосами и преломляется на зеркале. Косой пучок лучей вязнет в хворосте.
Мацумото не лечит отчаяние объятиями, ее тоска недостаточно легка для этого. Со двора тянет сыростью. Рассвет ставит кляксу на голом плече, согревая вместо сползшего одеяла. Три родинки у начала ягодиц прячутся в тени. Их так просто соединить в треугольник, прочертив пальцем белые линии - одну, вторую, третью. Пусть губы глухо замкнут кривую.
- Рангику-сан, что случилось? Уже утро? Я проспала?
- Нет, сейчас часов пять, наверно. Спи, не волнуйся. Только светает...
Горячее и сонное прикосновение обжигает рот Мацумото - от счастья ли, что ночь минула не так быстро?
12. Еще один драббл, чуть всех остальных, но с ним я возилась очень долго. Как всегда, текст истыкан цитатами. А называется он - "Шевелящиеся виноградины".
"Bleach", Мацумото, Хинамори, Айзен, Гин, Хицугая. PGВ верхний Руконгай они приходят зимой. Холод гонит их прочь от обжитых трущоб - туда, где богаче и теплее, где можно без усилий дожить до весны. Дни укорачиваются стремительно, но рыночную площадь они находят даже в сумерках. На ней густо пахнет едой, и Рангику чудится, что она сыта одним этим запахом.
- Вовремя пришли, - замечает Гин у нее над ухом. - Сегодня самая длинная ночь в году, можно поживиться.
Сегодня праздник, понимает Рангику и восхищенно смотрит по сторонам. Хрупкие бумажные фонари налиты ласковым светом, глаз нельзя отвести. Пробегает мимо черноволосая девушка - едва ли старше самой Рангику, всплескивает темно-розовыми рукавами, закрывая лицо от мороза. "Завтра пойдет снег", - слышит она чей-то голос, и оглядывается - где же Гин? Но на него не действует волшебство вечера, он всегда исчезает без слова и появляется бесшумно, разрывая напополам лепешку.
- Ешь, теплая еще.
Мягкое тесто залепляет рот, и онемевшая Рангику смеется про себя. Вкусно и хорошо, и она не мерзнет ни капельки, а рада гулять хоть до утра, если Гин захочет. А когда устанут, можно будет залезть на какой-нибудь чердак, или в сарай - тут же есть сараи, конечно - обняться и уснуть. Гин спит очень тихо, а ее все ругает, что она пинается во сне или болтает невесть что. Только Рангику ему совсем-совсем не верит.
- В той стороне, говорят, продают воздушных змеев, пойдем посмотрим? - предлагает она, смахнув крошки с ворота. От живота разливается по телу блаженное тепло.
Но Гин мотает головой и тащит ее дальше в гору, как будто площадные булыжники жгут ему пятки. Рангику спотыкается на ходу.
- Гин, куда мы идем? Гин, зачем так быстро? Гин!
- Сейчас начнется фейерверк, - весело бросает он, и ей на секунду становится страшно. Когда он улыбается так, это не к добру. - Ты же никогда его не видела, правда?
- Как будто ты видел! - вся ее радость сжимается от нехорошей спешки. - С чего ты взял, что я хочу смотреть фейерверки? Я вовсе не хочу, это для детей. Пойдем обратно, Гин.
Он никогда не слушает ее. Рангику не разбирает дороги, если сейчас Гин выпустит ее руку - она точно потеряется одна. Мимо проходят люди, подняв головы вверх, к небу, и никому до нее дела нет. Ей кажется, что они идут бесконечно, несколько минут непреодолимо растянуты. Во рту еще теплится вкус лепешки.
- Смотри, - говорит Гин и отпускает ее.
Фонари гаснут мгновенно. Наступает черная, паучья глухота, и чужое, многократно повторенное дыхание заполняет ее изнутри. Рангику чувствует, что у нее останавливается сердце, и в темноте сама пытается нашарить руку Гина, ищет ее - и не находит.
А потом ударяет хлопушка, и огненная роса взрезает небо.
Капли лазури соскальзывают вниз, их не удержать, как мыльные пузыри. Разноцветные отблески бегут полосами по слежавшемуся скучному снегу. Прелесть фейерверков бесполезна, как стихи - ее нельзя съесть, ею нельзя укрыться от дождя. Далекие небесные огни даже ладоней согреть не могут. Но Рангику смотрит вверх, как завороженная, и когда последний алый амариллис распускается и тает у нее на глазах, она только и замечает, что Гина рядом нет.
Они приходят раньше всех, пока в домах зажигают светильники. Далеко-далеко на мосту поет свирель, и зеленые искры отражаются в реке, в смутной текучей глубине, как в растаявшем льду.
- К вечеру облака уйдут, - говорит Айзен-тайчо еще днем, - и мы посмотрим на звезды. Интересно, сумею ли я найти для тебя хотя бы одно созвездие, Хинамори-кун?
А Хинамори узнает веселую уличную песенку - когда-то она сама пела ее в детстве. Сколько лет не вспоминала она слов, а теперь они всплывают неудержимо, хочет она этого или не хочет. "Раз убили Сэйдзюро - убейте и О-Нацу!.. Что ей жить, томясь о нем!.." Нежданный ужас прокалывает виски, свирельный звук тянется, словно хвост у кометы. Но Айзен-тайчо, кажется, и не разбирает мелодии.
- Осторожнее, не поскользнись, - предупреждает он, стоит Хинамори ступить на крышу. - Дай руку.
- Нет, Айзен-тайчо, я сама. Не волнуйтесь.
- Все равно, куда ты? Садись рядом со мной.
- Можно?
- Ну почему же нельзя?
- Жалко, что снега нет, - робея, произносит она. Всего тяжелее разговаривать с Айзеном-тайчо вот так, наедине, когда каждое слово кажется глупым.
До сих пор Хинамори сомневается - не из жалости ли он всегда так спокоен и мягок с нею? Слишком она маленькая, чтобы быть хорошим лейтенантом, шепчутся у нее за спиной. Весною сливовые лепестки кружатся у ее закрытого окна.
- В этом году очень теплая зима, - отвечает он, не задумываясь ни минуты. Его голос успокаивает смятение. - Но к вечеру всегда холодает. Ты не замерзнешь, Хинамори-кун?
- Нет, нет, Айзен-тайчо, не волнуйтесь. Мне вовсе не холодно.
- Хорошо. Но если почувствуешь, что мерзнешь, то не стесняйся, скажи мне. Я не хочу, чтобы ты из-за меня простудилась.
Почему из-за вас? - хочет и не смеет спросить Хинамори. Напрасно он боится за нее, рядом с ним она не ощущает холода. Только бы не поднялся ветер, в такое время легко простыть. Лихорадка всегда таится в обманчиво теплом воздухе.
- Кажется, Хицугая-тайчо и Мацумото-сан опаздывают. Нехорошо так говорить, но я немного рад этому, а ты?
- Айзен-тайчо, - отвечает она невпопад, - у вас руки замерзли, правда?
- От тебя ничего не скроешь, Хинамори-кун.
- Можно... я погрею их?..
- Мне было стыдно просить тебя об этом... Хинамори-кун, что бы я без тебя делал?
Она растирает маленькими ладонями его длиннопалые руки и склоняется ниже, согревая дыханием, но не смея прикоснуться губами. Не так уж они и холодны, и покраснели совсем немного. Просто у Айзена-тайчо очень тонкая кожа. Когда-нибудь Хинамори непременно научится у бабушки вязать и подарит ему перчатки. Оттепель не продлится долго, в новом году морозы возвратятся. Вот и Рангику-сан жалела вчера, что сейчас совсем нету снега. "Мы бы слепили тайчо в подарок его самого - в полный рост, - смеялась она. - Ну ничего, на будущий год непременно так и сделаем, а?"
По вечерам голоса разносятся так далеко и ясно. "Что ей жить, томясь о нем?" - в последний раз вскрикивает свирель и затихает. За нее не спрятаться больше от разговора внизу.
- Гин, подожди.
Хинамори хочется зажать уши, но она сдерживается. Лучше уж сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь Айзен-тайчо все так же улыбается и смотрит в небо сквозь толстые стекла очков.
- Кажется, я нашел созвездие Лиры, Хинамори-кун, - говорит он радостно. - Смотри, вот созвездие Лебедя, вот Млечный путь, а вот...
Хинамори думает, что у прядущей принцессы в волосах путалось солнце, как у Рангику-сан. Возможно ли, что Айзен-тайчо прав, и сейчас им сияют погасшие звезды?
- Гин, пойдем смотреть фейерверки вместе.
- Прости, Рангику, разве это не забава для детей?
- Ты до сих пор помнишь это? И вовсе не смешно, пойдем.
- Мне так жаль, но я уже приглашен. Ты же знаешь, что я предпочитаю цветущие деревья любому фейерверку.
- О чем ты говоришь? Сейчас зима...
- Пока-пока, Рангику.
- Знаешь, Хинамори-кун, - задумчиво замечает Айзен-тайчо, - в этом году на самом деле удивительно теплая зима. Я слышал, что сегодня в саду Кучики-тайчо зацвела слива.
Одинокие шаги раздаются все ближе. Еще несколько минут - и Мацумото присоединится к ним, и ни капли горечи не будет в ее губах. Наверно, отказы привычны ей, наверно, они не задевают ее так, как других. Но сама Хинамори коченеет, представив себе вдруг, как Айзен-тайчо уходит и не берет ее с собой.
Айзен видит испуг в ее расширенных хрустальных глазах. Ни единым словом она не выдаст себя, но и отрешиться от замолчанного тоже не сумеет. Нет времени утешать ее поцелуями. Теплая ладонь скользит по опущенной голове.
- Хинамори-кун, - произносит Айзен-тайчо, улыбаясь ей сверху вниз, - я надеюсь, что и через десять лет мы с тобой будем вместе смотреть фейерверки.
Метель стихает в сумерках, и они приходят, оставляя оплывающие следы на снегу. Раскрошенные тучи лежат на крыше, небо снова высоко по-осеннему. Голубое дыхание срывается с губ. Им бы лучше сегодня стоять втроем, но Хицугая замирает поодаль, то ли от гордости, то ли от горя. Он слишком мал, и Хинамори никогда не прижмется к нему, не приникнет доверчиво, опуская смерзшиеся ресницы. Не смешно ли, когда собственный лейтенант опережает тебя? Надменная мушка круглится у рта Мацумото.
Они шепчут что-то, наклоняясь друг к другу в холодных всполохах света. За пестрыми разрывами ракет не слышно слов. Усталость давит на веки, и Хицугая сдается ей на минуту. Нужно быть поспокойнее, не казаться, а быть. Сейчас он знает то, чего, к счастью, не знают ни Хинамори, ни рыжая Мацумото - праздник кончается, наступают ненастные дни. Их песенка давно спета. Хицугая ждет серой зимы.
- Поздно, - произносит он в опрокинутой вверх дном тишине. - Пора домой.
- Ну еще немножко, тайчо. Что вы сбегаете от нас?
- Ты замерзла.
- Хицугая-кун, не уходи. Мы вовсе не замерзли, правда, Рангику-сан? Давайте побудем здесь еще немного.
- Нет, уже поздно. И я не сбегаю, я вас провожу.
- Тайчо просто упрямится, как всегда.
Не угадала, упрямство тут ни при чем. Дурацкая была затея, и зря Хицугая поддался ей. Он постареет и без дня рождения. Тонкие подвесные мосты схвачены цепями, как уздой, нет ни дуг, ни фонарей, ни чаек. И Мацумото упрашивает его не всерьез, постукивая зазябшими ногами.
- Ну, раз так, то мы пойдем домой сами, правда? - она пышная и сияющая, она улыбается за двоих, и Хинамори рядом с ней кажется еще меньше и темнее, чем всегда. - А вас, тайчо, с собой не возьмем.
Хицугая хмурится обиженно. Мацумото, сама того не замечая, отбрасывает его далеко в детство - к внешней стороне стен Сейретея, к соседским девчонкам, которые весело кричали ему: "Мы пойдем играть в куклы, а тебя с собой не возьмем".
Застенчивая улыбка разглаживает рот Хинамори. Шарф сбился на спину, и она поправляет его, плотнее кутая горло. Ей сейчас нельзя простужаться, она и так слабенькая.
- Завтра оденься теплее, - говорит Хицугая. - Холодно.
- Хорошо.
- Идем, - а у Мацумото глаза шальные от ветра, и фейерверки еще отражаются в них. - Спокойной ночи, тайчо.
- И не вздумай опаздывать завтра. Сколько можно...
- Ладно, ладно, - конечно, она совсем не слушает его.
- Хицугая-кун, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Хинамори.
Ничего не поделаешь, они идут прочь, как влюбленные. Он остается в одиночестве, словно не минуло и года. Так же медленно проступают звезды на вымерзшем лиловом небе. Хицугая не верит в быстрые перемены.
Но прошлой зимою они уходили порознь, а сегодня - даже издали он видит это отчетливо, как в увеличительном стекле - Хинамори вкладывает ладошку в теплую руку Мацумото. И пальцы переплетаются - накрепко.
"Code Geass R2", Шнайзель/Канон, а также упоминается Корнелия/Юфи, PG-13...а помимо всего прочего, принц Шнайзель любил яркое окружение, и приближенные у него были все, как на подбор - либо отъявленные чудаки, либо опасные личности со странностями. Так что свита его высочества пользовалась дурной славой, и если какого-нибудь аристократа августейшая особа одаривала расположением, вниманием и постом в своей канцелярии, то за спиной у счастливчика тут же возникала толпа, на редкость дружно прикладывавшая пальцы к вискам. Жест потому выходил двусмысленным: то ли аристократа считали очередным психом, каких мало, то ли сочувственно предлагали застрелиться от такой милости.
Впрочем, Канон Мальдини и столь неоднозначного внимания от придворных не дождался. На нем давно был поставлен крест (а то и осиновый кол), не хуже пары штыков перекрывавший карьерный путь. Вместо карьеры зиял карьер, и утонуть бы Канону в его зыбучих песках, потому что всех без исключения наследниц и наследников британского престола, как покойных, так и ныне здравствующих, некрасиво перекашивало от одного вида милого, вежливого, умного юноши с намазанными ресницами и надушенными руками. Последней каплей стал маскарад, куда Канон явился тонконогой Коломбиной и был узнан шокированным до глубины души первым принцем Одиссеем. Тот принял мнимую Коломбину за подлинную сирену и от ужаса едва не пал жертвой ее чар. Слава богу, вовремя подоспели сестры, так что честь старшего брата была спасена, чего не скажешь о несчастном Каноне-Коломбине. Еще до начала второго вальса ему неофициально, но весьма убедительно поведали на ушко о том, что бывает с чересчур нахальными мелкими дворянами, и дали совет убираться из столицы подобру-поздорову. А на досуге заняться, например, разведением кур.
Бедный Канон забился в угол, скороговоркой отказывая алчущим танцев маскам, которые еще не разобрались, что к чему. Разгневанные принцессы кружили вокруг, шипели, шелестели, жужжали и явно желали зажалить нахала насмерть. "Позор! - раздавалось сквозь метель музыки. - Бессовестный мальчишка! Что он себе позволяет! Разве благородные британцы поступают так? Я всегда говорила, что он подозрителен. В нем есть французская кровь, какой ужас!". И невдомек было принцессам, что старший их братец тем временем прыгал в кадрили с благородным британцем, переодетым столь же благородной маркизой.
А в полночь к освистанной Коломбине приблизился хитрый господин в черной бауте и цепко взял ее за хрупкое запястье. На секунду померк свет. Канон и опомниться не успел, как был без единого слова увлечен вон из зала. Таинственный господин тащил его сквозь анфиладу комнат, и даже растерянному Канону - жертве похищения с бала - ясно было, что незнакомец подозрительно хорошо ориентируется во дворце принцессы Корнелии (а сама хозяйка скрывалась в ту минуту под личиной гусара и приглашала на танец смущенную принцессу Юфемию). Бегом миновали они покои для аудиенций, оранжерею и библиотеку, пустые, холодные и парадные кабинеты, спугнули на лестнице миловавшуюся парочку слуг, и опрометью влетели в спальню, захлопнув с грохотом дверь. Канон ломал пальцы и веер, предчувствуя самое ужасное.
Предчувствия его не обманули. Похититель неторопливо прошелся вдоль окон, задергивая занавески, и стащил маску.
- Принц Шнайзель! - пискнула Коломбина, уронив веер.
Его высочество принц Шнайзель не тратил время зря. Не то чтобы он жаждал прославиться, нет, он и так был достаточно знаменит, но порою хорошие дела и хорошие слова замедляли достижение цели даже в частной жизни. Поэтому хватило одной улыбки, чтобы дрожащий Канон понял - попалась, птичка, стой. Слава Генриха Птицелова не давала покоя отпрыску императорской фамилии. Маленький фламинго трепетал в его силках.
Путы развязывать не стали, и Канон зажмурился, боясь больше всего, что испачкает принца помадой. Твердые руки скользили по его спине, нащупывая и расстегивая крючки, пальцы касались голого тела. Поцелуи мяли рот, и наплевать было Шнайзелю, что к утру у бедной Коломбины распухнут губы. Ей не стоило страдать из-за такой мелочи теперь, когда принц уже залез к ней под юбку.
- Кстати, граф Мальдини, - сказал Шнайзель, когда все-все-все было позади, и Канон лежал ничком на постели, едва не плача, - я давно наблюдаю за вами. Полагаю, вы - именно тот человек, который мне нужен. Как вы смотрите на то, чтобы стать моим военным и политическим советником?
Мысли о потерянной невинности и собственной глупой доверчивости резко выцвели, будто Шнайзель вывесил их на солнце.
- Это большая честь для меня, ваше высочество, - пролепетал Канон, приподнимая голову.
- Ну, значит - решено. К исполнению ваших обязанностей вы приступите завтра, а пока... не кажется ли вам, что пора спать?
Его высочество принц Одиссей весело кричал: "Шла бы ты домой, Пенелопа!" уезжавшим на рассвете гостям.
Ее высочество принцесса Корнелия целовала на балконе свою родную сестру Юфемию, и губы ее пахли жженой пробкой.
В объятиях его высочества принца Шнайзеля спал новоиспеченный советник Канон Мальдини, так и не снявший голубой полумаски.
10. Еще один драббл (у автора короткое дыхание, он предпочитает мелкие формы), "Под песком".
"Bleach", Айзен, Гин. GИчимару внушает отвращение и очарованье. В его обнаженной, нарочитой почти некрасивости есть что-то привлекательное, притягивающее против воли. Отрицательное обаяние - это тоже обаяние, размышляет Айзен. Теперь он прекрасно понимает, почему в Ичимару тоже умудрялись влюбляться.
В пустынях очень холодные ночи. Айзен зябнет один под широким одеялом и в предутренние ледяные часы мечтает о теплом теле рядом. Арранкаров бессмысленно тащить к себе в постель, он сам сотворил их выстывшими изнутри. Орихиме дрожит в своих комнатах, и никому не согреться у ее голубых губ. Он смотрит на Ичимару, еще в Сейретее так легко и бездумно расточавшего собственное тепло. Он протягивает руки к едва различимому огню.
- Что, не спится, Айзен-тайчо?
- Уже поздно, Гин, - говорит Айзен, без усилий скрывая досаду. Он так надеялся, что синий свет из-под двери обманул его, а Ичимару давно лег. - Мне кажется, тебе стоит отдохнуть.
- С каких это пор вы отмечаете часы моего сна?
- Я беспокоюсь о тебе.
- О, это меня и настораживает.
Несколько мгновений они улыбаются друг другу как равные, как заговорщики. Мы все-таки чувствуем одинаково, с облегчением думает Айзен. А грубости не имеют значения: в самом деле, ну кому понравится, если к нему в спальню ввалятся без приглашения после полуночи? Ичимару поднимается из-за стола, опуская в рукав узенький свиток. Любопытство вкрадчиво царапает Айзена - а он-то думал, что потерял его в пройденном измерении. Интересно, кому пишет Гин по ночам? И знает ли, что письма не уходят отсюда?
- Айзен-тайчо, вы считали овечек, сбились со счета и хотите, чтобы я вам помог? - заботливо спрашивает Ичимару, подбираясь к нему слишком близко. - Или по нашей пустыне гуляет самум и действует вам на нервы? А вы представьте тогда, что к вам пришел караван с дарами, и вам сразу же станет легче.
- Твоя болтовня любого спасет от бессонницы.
- В таком случае спасенный может смело отправляться к себе в кровать. Может быть, ему повезет, и его простыни уже греет Лоли, или Меноли, или обе сразу. Сходите проверьте, Айзен-тайчо.
- Ты бьешь по больному месту, Гин, - с улыбкой отзывается он.
- Мне очень жаль, так вылечите его.
- Неужели ты не мерзнешь по ночам?
- Нисколько. У меня горячая кровь.
Расплывчатое яркое пятно, инородное тело, плавает в зимнем белом пространстве. У изголовья кровати в непрозрачном стакане стоит цветок: две вогнутые чашечки на длинном стебле. Фиолетовые лепестки широки и остроконечны. Айзен знает, что этот китайский колокольчик никогда не звенит. Даже название неприятно ему.
- Вы зря не захватили с собой грелку, Айзен-тайчо. В такую погоду она пригодилась бы вам.
- Полагаю, я смогу найти ей замену на месте.
- Айзен-тайчо, Айзен-тайчо, - Гин выскальзывает из рук - не удержишь, - вы запутались в собственных лейтенантах.
11. И совсем уж крохотный, вроде бы юрийный драбблик "Золотые драконы". Любимый пейринг, конечно, как же без него?
"Bleach", Мацумото/Хинамори, PGВлечение к одному женскому телу таится чутко и зорко, свернувшись голубой змеей, дремлет вполглаза и сладко бормочет во сне. Чешуйчатые кольца присыпаны сухой серебристой пылью. Ни о чем не нужно говорить, ни к чему не стоит привязываться накрепко. Но потом солнце целует узкую шею под подобранными в узел волосами и преломляется на зеркале. Косой пучок лучей вязнет в хворосте.
Мацумото не лечит отчаяние объятиями, ее тоска недостаточно легка для этого. Со двора тянет сыростью. Рассвет ставит кляксу на голом плече, согревая вместо сползшего одеяла. Три родинки у начала ягодиц прячутся в тени. Их так просто соединить в треугольник, прочертив пальцем белые линии - одну, вторую, третью. Пусть губы глухо замкнут кривую.
- Рангику-сан, что случилось? Уже утро? Я проспала?
- Нет, сейчас часов пять, наверно. Спи, не волнуйся. Только светает...
Горячее и сонное прикосновение обжигает рот Мацумото - от счастья ли, что ночь минула не так быстро?
12. Еще один драббл, чуть всех остальных, но с ним я возилась очень долго. Как всегда, текст истыкан цитатами. А называется он - "Шевелящиеся виноградины".
"Bleach", Мацумото, Хинамори, Айзен, Гин, Хицугая. PGВ верхний Руконгай они приходят зимой. Холод гонит их прочь от обжитых трущоб - туда, где богаче и теплее, где можно без усилий дожить до весны. Дни укорачиваются стремительно, но рыночную площадь они находят даже в сумерках. На ней густо пахнет едой, и Рангику чудится, что она сыта одним этим запахом.
- Вовремя пришли, - замечает Гин у нее над ухом. - Сегодня самая длинная ночь в году, можно поживиться.
Сегодня праздник, понимает Рангику и восхищенно смотрит по сторонам. Хрупкие бумажные фонари налиты ласковым светом, глаз нельзя отвести. Пробегает мимо черноволосая девушка - едва ли старше самой Рангику, всплескивает темно-розовыми рукавами, закрывая лицо от мороза. "Завтра пойдет снег", - слышит она чей-то голос, и оглядывается - где же Гин? Но на него не действует волшебство вечера, он всегда исчезает без слова и появляется бесшумно, разрывая напополам лепешку.
- Ешь, теплая еще.
Мягкое тесто залепляет рот, и онемевшая Рангику смеется про себя. Вкусно и хорошо, и она не мерзнет ни капельки, а рада гулять хоть до утра, если Гин захочет. А когда устанут, можно будет залезть на какой-нибудь чердак, или в сарай - тут же есть сараи, конечно - обняться и уснуть. Гин спит очень тихо, а ее все ругает, что она пинается во сне или болтает невесть что. Только Рангику ему совсем-совсем не верит.
- В той стороне, говорят, продают воздушных змеев, пойдем посмотрим? - предлагает она, смахнув крошки с ворота. От живота разливается по телу блаженное тепло.
Но Гин мотает головой и тащит ее дальше в гору, как будто площадные булыжники жгут ему пятки. Рангику спотыкается на ходу.
- Гин, куда мы идем? Гин, зачем так быстро? Гин!
- Сейчас начнется фейерверк, - весело бросает он, и ей на секунду становится страшно. Когда он улыбается так, это не к добру. - Ты же никогда его не видела, правда?
- Как будто ты видел! - вся ее радость сжимается от нехорошей спешки. - С чего ты взял, что я хочу смотреть фейерверки? Я вовсе не хочу, это для детей. Пойдем обратно, Гин.
Он никогда не слушает ее. Рангику не разбирает дороги, если сейчас Гин выпустит ее руку - она точно потеряется одна. Мимо проходят люди, подняв головы вверх, к небу, и никому до нее дела нет. Ей кажется, что они идут бесконечно, несколько минут непреодолимо растянуты. Во рту еще теплится вкус лепешки.
- Смотри, - говорит Гин и отпускает ее.
Фонари гаснут мгновенно. Наступает черная, паучья глухота, и чужое, многократно повторенное дыхание заполняет ее изнутри. Рангику чувствует, что у нее останавливается сердце, и в темноте сама пытается нашарить руку Гина, ищет ее - и не находит.
А потом ударяет хлопушка, и огненная роса взрезает небо.
Капли лазури соскальзывают вниз, их не удержать, как мыльные пузыри. Разноцветные отблески бегут полосами по слежавшемуся скучному снегу. Прелесть фейерверков бесполезна, как стихи - ее нельзя съесть, ею нельзя укрыться от дождя. Далекие небесные огни даже ладоней согреть не могут. Но Рангику смотрит вверх, как завороженная, и когда последний алый амариллис распускается и тает у нее на глазах, она только и замечает, что Гина рядом нет.
Они приходят раньше всех, пока в домах зажигают светильники. Далеко-далеко на мосту поет свирель, и зеленые искры отражаются в реке, в смутной текучей глубине, как в растаявшем льду.
- К вечеру облака уйдут, - говорит Айзен-тайчо еще днем, - и мы посмотрим на звезды. Интересно, сумею ли я найти для тебя хотя бы одно созвездие, Хинамори-кун?
А Хинамори узнает веселую уличную песенку - когда-то она сама пела ее в детстве. Сколько лет не вспоминала она слов, а теперь они всплывают неудержимо, хочет она этого или не хочет. "Раз убили Сэйдзюро - убейте и О-Нацу!.. Что ей жить, томясь о нем!.." Нежданный ужас прокалывает виски, свирельный звук тянется, словно хвост у кометы. Но Айзен-тайчо, кажется, и не разбирает мелодии.
- Осторожнее, не поскользнись, - предупреждает он, стоит Хинамори ступить на крышу. - Дай руку.
- Нет, Айзен-тайчо, я сама. Не волнуйтесь.
- Все равно, куда ты? Садись рядом со мной.
- Можно?
- Ну почему же нельзя?
- Жалко, что снега нет, - робея, произносит она. Всего тяжелее разговаривать с Айзеном-тайчо вот так, наедине, когда каждое слово кажется глупым.
До сих пор Хинамори сомневается - не из жалости ли он всегда так спокоен и мягок с нею? Слишком она маленькая, чтобы быть хорошим лейтенантом, шепчутся у нее за спиной. Весною сливовые лепестки кружатся у ее закрытого окна.
- В этом году очень теплая зима, - отвечает он, не задумываясь ни минуты. Его голос успокаивает смятение. - Но к вечеру всегда холодает. Ты не замерзнешь, Хинамори-кун?
- Нет, нет, Айзен-тайчо, не волнуйтесь. Мне вовсе не холодно.
- Хорошо. Но если почувствуешь, что мерзнешь, то не стесняйся, скажи мне. Я не хочу, чтобы ты из-за меня простудилась.
Почему из-за вас? - хочет и не смеет спросить Хинамори. Напрасно он боится за нее, рядом с ним она не ощущает холода. Только бы не поднялся ветер, в такое время легко простыть. Лихорадка всегда таится в обманчиво теплом воздухе.
- Кажется, Хицугая-тайчо и Мацумото-сан опаздывают. Нехорошо так говорить, но я немного рад этому, а ты?
- Айзен-тайчо, - отвечает она невпопад, - у вас руки замерзли, правда?
- От тебя ничего не скроешь, Хинамори-кун.
- Можно... я погрею их?..
- Мне было стыдно просить тебя об этом... Хинамори-кун, что бы я без тебя делал?
Она растирает маленькими ладонями его длиннопалые руки и склоняется ниже, согревая дыханием, но не смея прикоснуться губами. Не так уж они и холодны, и покраснели совсем немного. Просто у Айзена-тайчо очень тонкая кожа. Когда-нибудь Хинамори непременно научится у бабушки вязать и подарит ему перчатки. Оттепель не продлится долго, в новом году морозы возвратятся. Вот и Рангику-сан жалела вчера, что сейчас совсем нету снега. "Мы бы слепили тайчо в подарок его самого - в полный рост, - смеялась она. - Ну ничего, на будущий год непременно так и сделаем, а?"
По вечерам голоса разносятся так далеко и ясно. "Что ей жить, томясь о нем?" - в последний раз вскрикивает свирель и затихает. За нее не спрятаться больше от разговора внизу.
- Гин, подожди.
Хинамори хочется зажать уши, но она сдерживается. Лучше уж сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь Айзен-тайчо все так же улыбается и смотрит в небо сквозь толстые стекла очков.
- Кажется, я нашел созвездие Лиры, Хинамори-кун, - говорит он радостно. - Смотри, вот созвездие Лебедя, вот Млечный путь, а вот...
Хинамори думает, что у прядущей принцессы в волосах путалось солнце, как у Рангику-сан. Возможно ли, что Айзен-тайчо прав, и сейчас им сияют погасшие звезды?
- Гин, пойдем смотреть фейерверки вместе.
- Прости, Рангику, разве это не забава для детей?
- Ты до сих пор помнишь это? И вовсе не смешно, пойдем.
- Мне так жаль, но я уже приглашен. Ты же знаешь, что я предпочитаю цветущие деревья любому фейерверку.
- О чем ты говоришь? Сейчас зима...
- Пока-пока, Рангику.
- Знаешь, Хинамори-кун, - задумчиво замечает Айзен-тайчо, - в этом году на самом деле удивительно теплая зима. Я слышал, что сегодня в саду Кучики-тайчо зацвела слива.
Одинокие шаги раздаются все ближе. Еще несколько минут - и Мацумото присоединится к ним, и ни капли горечи не будет в ее губах. Наверно, отказы привычны ей, наверно, они не задевают ее так, как других. Но сама Хинамори коченеет, представив себе вдруг, как Айзен-тайчо уходит и не берет ее с собой.
Айзен видит испуг в ее расширенных хрустальных глазах. Ни единым словом она не выдаст себя, но и отрешиться от замолчанного тоже не сумеет. Нет времени утешать ее поцелуями. Теплая ладонь скользит по опущенной голове.
- Хинамори-кун, - произносит Айзен-тайчо, улыбаясь ей сверху вниз, - я надеюсь, что и через десять лет мы с тобой будем вместе смотреть фейерверки.
Метель стихает в сумерках, и они приходят, оставляя оплывающие следы на снегу. Раскрошенные тучи лежат на крыше, небо снова высоко по-осеннему. Голубое дыхание срывается с губ. Им бы лучше сегодня стоять втроем, но Хицугая замирает поодаль, то ли от гордости, то ли от горя. Он слишком мал, и Хинамори никогда не прижмется к нему, не приникнет доверчиво, опуская смерзшиеся ресницы. Не смешно ли, когда собственный лейтенант опережает тебя? Надменная мушка круглится у рта Мацумото.
Они шепчут что-то, наклоняясь друг к другу в холодных всполохах света. За пестрыми разрывами ракет не слышно слов. Усталость давит на веки, и Хицугая сдается ей на минуту. Нужно быть поспокойнее, не казаться, а быть. Сейчас он знает то, чего, к счастью, не знают ни Хинамори, ни рыжая Мацумото - праздник кончается, наступают ненастные дни. Их песенка давно спета. Хицугая ждет серой зимы.
- Поздно, - произносит он в опрокинутой вверх дном тишине. - Пора домой.
- Ну еще немножко, тайчо. Что вы сбегаете от нас?
- Ты замерзла.
- Хицугая-кун, не уходи. Мы вовсе не замерзли, правда, Рангику-сан? Давайте побудем здесь еще немного.
- Нет, уже поздно. И я не сбегаю, я вас провожу.
- Тайчо просто упрямится, как всегда.
Не угадала, упрямство тут ни при чем. Дурацкая была затея, и зря Хицугая поддался ей. Он постареет и без дня рождения. Тонкие подвесные мосты схвачены цепями, как уздой, нет ни дуг, ни фонарей, ни чаек. И Мацумото упрашивает его не всерьез, постукивая зазябшими ногами.
- Ну, раз так, то мы пойдем домой сами, правда? - она пышная и сияющая, она улыбается за двоих, и Хинамори рядом с ней кажется еще меньше и темнее, чем всегда. - А вас, тайчо, с собой не возьмем.
Хицугая хмурится обиженно. Мацумото, сама того не замечая, отбрасывает его далеко в детство - к внешней стороне стен Сейретея, к соседским девчонкам, которые весело кричали ему: "Мы пойдем играть в куклы, а тебя с собой не возьмем".
Застенчивая улыбка разглаживает рот Хинамори. Шарф сбился на спину, и она поправляет его, плотнее кутая горло. Ей сейчас нельзя простужаться, она и так слабенькая.
- Завтра оденься теплее, - говорит Хицугая. - Холодно.
- Хорошо.
- Идем, - а у Мацумото глаза шальные от ветра, и фейерверки еще отражаются в них. - Спокойной ночи, тайчо.
- И не вздумай опаздывать завтра. Сколько можно...
- Ладно, ладно, - конечно, она совсем не слушает его.
- Хицугая-кун, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Хинамори.
Ничего не поделаешь, они идут прочь, как влюбленные. Он остается в одиночестве, словно не минуло и года. Так же медленно проступают звезды на вымерзшем лиловом небе. Хицугая не верит в быстрые перемены.
Но прошлой зимою они уходили порознь, а сегодня - даже издали он видит это отчетливо, как в увеличительном стекле - Хинамори вкладывает ладошку в теплую руку Мацумото. И пальцы переплетаются - накрепко.
@темы: фики, Code Geass, Bleach