Живи, а то хуже будет
Уже неделю назад посмотрела в Копенгагене последнюю в этом сезоне "Пиковую даму" Лиама Скарлетта, да так ничего о ней до сих пор не написала. Нехорошо. Ведь балет-то прекрасен, и я снова была в полном восторге. Подробно об этой "Пиковой" я писала в октябре, посмотрев два спектакля, если кому-то интересно, можно почитать вот здесь. А сегодня будут просто маленькие заметки. Я прицельно выбрала первый состав - и мне еще повезло, потому что Ида Преториус снова, как в октябре, заменила в роли Лизы Александру Ло Сардо. Ничего не имею против Ло Сардо, но Преториус - это такое чудо, что только ничего не понимающий в балете человек откажется лишний раз ее увидеть. У нее изумительная химия со всеми ее партнерами в этом спектакле - и с графиней (Киззи Матиакис), и с Германном (Александр Бозинов), и с Томским (Йон Аксель Франссон). И какое наслаждение видеть ее танцующей - она растворяется в танце, сама становится танцем. Балерина милостию божьей. Не знаю сейчас никого, кто мог бы сравниться с ней в воздействии лично на меня. Есть много сильных балерин, талантливых балерин, балерин с мировым именем, но вот другой такой, как Ида, - пока нет. И каждый раз, когда попадаешь на спектакль с ней, приобщаешься к чуду.
Хотя все же есть у нее соперница в моем сердце - Киззи Матиакис. И Киззи вполне способна затмить Иду и перетанцевать. "Пиковая дама" - не в счет, я вспоминаю майскую "Даму с камелиями", когда второй состав, где Киззи была Маргаритой, а Александр Бозинов - Арманом, - перетанцевал в моих глазах первый состав как раз с Идой Преториус. Нет, Ида тогда тоже была прекрасна, и молоденький Райан Томаш, новое приобретение КДБ, был очаровательным Арманом, но они уступали Киззи и Александру. Так что сравнивать Иду и Киззи - занятие неблагодарное. Лучше не сравнивать, а наслаждаться тем, что они обе есть в КДБ, обе много танцуют, обе прекрасны.
Итак, смотрела "Пиковую" уже в третий раз, жалела, что только в третий, лучше бы в четвертый, в пятый, в шестой, и видеоверсию запишите, пожалуйста. Потрясающий балет все-таки. Очень ловко скроенный и сшитый: ни одной секунды замедления или провисания, ни пустот, ни длиннот, балетный текст такой же энергичный и лаконичный, как текст пушкинский, трудно не восхититься еще раз тем, как здорово Скарлетт перевел повесть Пушкина на язык балета. Действие развивается стремительно, но не поспешно, всего в меру, а все же ты вглатываешь балет и оглянуться не успеваешь, как оказываешься в самом конце истории, в Обуховской больнице с белыми стенами, где сидит Германн в окружении проступающих на стенах портретов графини. И безумно жаль, что все кончается так быстро.
С третьего просмотра - да, увы, я не всегда ухватываю все с первого и второго раза, - ловишь все новые и новые детальки и приходишь в восторг оттого, как они умело встроены в балет, как они работают на создание общего настроения. В прологе, когда мы видим, как графиня проигрывается в карты, кавалеры льнут к ней - из-за ее красоты, но насмехаются над ней, проигравшей; когда же она отыгрывается, они снова к ней тянутся, но тут уже она отталкивает их и уходит, торжествуя. Ее удел - одиночество, кавалеры ее не интересуют, и если и есть в ее сердце любовь к кому-то - то лишь к Лизе. Во втором акте сцена с кавалерами повторяется на балу у Чекалинского: снова они льнут к ней, но она уже понимает, что их интересует - не ее заледеневшая красота (спасибо сделке с Сен-Жерменом), а лишь тайна трех карт, за эту тайну они все, как Германн, готовы стать ее любовниками, ноги ей целовать, пресмыкаться, угрожать, умолять. И она тоже отталкивает их, закутывается в ротонду и уходит прочь - не зная, что идет навстречу своей смерти.
И еще одна интересная деталь: в первом акте Томский и Нарумов разыгрывают перед остальными офицерами (и перед Германном) историю проигрыша и отыгрыша графини. Томский изображает графиню, Нарумов (Бенджамин Буза) - Сен-Жермена, они танцуют очень чувственный дуэт, гораздо эротичнее "оригинального" дуэта графини и Сен-Жермена. Дуэты эти связаны кое-какими общими элементами, но в целом не повторяют друг друга. Например, Томский, изображая графиню, опускается на колено перед Нарумовым-Сен-Жерменом, умоляюще хватает его за руки, - в дуэте настоящей графини и Сен-Жермена этого нет. Но этот элемент вместе с некоторыми другими переходит в дуэт призрака графини и Германна в третьем акте - когда графиня наконец-то открывает Германну тайну трех карт. Их дуэт сплавлен из дуэтов графини и Сен-Жермена и Томского и Нарумова, и это смотрится потрясающе. И еще потрясающе обыграна цветовая гамма: в прологе графиня в белом платье, Сен-Жермен в черных перчатках, его черные руки скользят по белому корсажу, на миг зажимают ей рот, запрещая открывать кому бы то ни было тайну трех карт; в третьем акте призрак графини снова в белом, Германн в черном, но теперь уже ее белые руки скользят по его черной безрукавке, зажимают ему рот.
Как упоительна вся сцена игры у конногвардейца Нарумова - замечательно сделанный, выразительнейший мужской ансамбль, и все танцовщики КДБ, как всегда, на высоте. Жаль, в последнем спектакле не было моей радости Лиама Редхеда, но я с удовольствием смотрела на всех остальных, в том числе и на упомянутого выше Райана Томаша. Он очень грациозен. И разумеется, в этой сцене сияют Йон Аксель Франссон и Бенджамин Буза. Франссон играет очень светлого, чуть легкомысленного, потрясающе доброго Томского. Совершенно прелестен он в следующей сцене, когда с букетом является к бабушке графине и, разбежавшись, чуть было не обнимает ее (с воспитанницей перепутал, что ли?), но встречает холодный отпор, прикладывается к ручке и отходит в сторонку любезничать с Лизой. Очень трогателен он во втором акте, на балу, когда постепенно понимает, что у Лизы кто-то другой на уме, она становится с Томским все небрежнее, все холоднее, отмахивается от его вопросов, неохотно идет с ним танцевать, ей не до него. А он, влюбленный, все сносит и в третьем акте поддерживает ее и утешает, окружает своей любовью. Франссон очень обаятелен. И его Томский, еще раз скажу, добродушен и добросердечен, вполне положительный герой, можно быть спокойным за Лизу, остающуюся с ним. Что же касается Нарумова - вот его Буза окрашивает более темными красками. В первом и во втором актах он - ну такой ладный и молодцеватый офицер, любит карточную игру, но сам не шулер какой-нибудь, упаси боже, с проигравшимся офицериком держится покровительственно, но денежки прибирает до копейки, везде чувствует себя уверенно - и на балу, и на похоронах графини, и за ломберным столом у Чекалинского. И вот за ломберным столом, в третьем акте, он не то чтобы изменяется, но скорее выпускает наружу свою истинную сущность: он тоже, как Чекалинский, игрок, но если Чекалинский - игрок с заметной дьявольщинкой, можно сказать, что сам дьявол - и весьма квирный и чувственный, то Нарумов при нем - мелкий бес, бессовестный и злокозненный, первый тянущий Германна продолжать игру, первый потешающийся над ним, когда Германн проигрывает все.
Чекалинский - Джонатан Хмеленски - опять был очень странным. Я уже говорила - его подают как ровесника графини (он напудрен, намазан по моде минувшего осьмнадцатого века, в ухе у него серьга, на щеке мушка; у него взрослая дочка на выданье), но он, как и графиня, выглядит либо молодым, либо безвозрастным, и сдается мне, Сен-Жермен и ему помог сохранить молодость. С Полиной (его дочкой по либретто балета, знаю, что у Пушкина не так, ну так у Пушкина и Томский за Лизой не ухаживает) у него все же крайне странные отношения, не похожие на отношения отца и дочери. Он ее как будто ревнует к ухажерам, она заметно тяготится его ревностью и норовит ускользнуть к кавалерам посвежее. В третьем акте, в сцене игры, он откровенно соблазняет Германна, снова и снова вовлекает его в игру - и не теряет хладнокровия, проигрывая поначалу, будто чувствует, что сумеет еще отыграться. Вот в этом взаимодействии Чекалинского с Германном тоже есть что-то очень чувственное и гомоэротичное.
Ну и троица главных героев - Германн, графиня, Лиза. Как же они все прекрасны. Я еще раз с восторгом убедилась, что Александр Бозинов вырос в великолепного актера. Как многогранен его Германн: при первом появлении - замкнутый и застенчивый, чистый молодой человек. Но рассказ Томского о тайне трех карт сводит его с ума, стремительно становится его идеей фикс. И дальше уже эта идея завладевает им, уничтожает его чистоту. Бозинов, как и Преториус, изумительно танцует - растворяясь в танце, все его вариации смотришь, затаив дыхание, и не хочешь, чтобы это когда-нибудь заканчивалось, это слишком прекрасно. И очень увлекательно наблюдать, как меняется Германн, как он начинает расчетливо соблазнять Лизу: сперва предстает перед ней этаким байроническим героем, неулыбчивым и мрачным, привлекательным в своей неулыбчивости, а потом начинает улыбаться ей очаровательно и лживо, и шаг за шагом влюбляет ее в себя. И потом, уже зная, что одержал победу, крепко пожимает руку Томскому - хоть и прекрасно осведомлен о его любви к Лизе. Это расчетливое издевательство, но наивный Томский ничего не подозревает, он и Германна любит, он вообще ко всем относится с симпатией. А во втором акте, на балу, Германну уже и не надо ничего делать, Лиза влюблена и на все согласна, и трогательно видеть, как она в адажио, танцуя в паре с Томским, встречается на миг с Германном (он танцует с Полиной), прикасается пальцами к его пальцам и вся сияет от этого прикосновения, и оказавшись - тоже ненадолго - в паре с ним, склоняет голову ему на плечо. Мучительное и очень точно переданное ощущение: когда на людях хочешь прикоснуться к тому, кого любишь, и едва смеешь это сделать, и все же прикасаешься украдкой и ощущаешь, что счастлив.
Киззи Матиакис снова была изумительной графиней. И удивительно, что здесь у нее действительно есть одна любовь - Лиза. Все остальные люди ей безразличны. Но как она гладит Лизу по щеке, как прижимается щекой к ее руке в последнем акте, так нежно, так любовно, и прощаясь с ней, и благословляя ее. Подозреваю, что тут большую роль сыграла дружба между Киззи и Идой, они привнесли это тепло и в отношения своих героинь. Но мне это очень нравится. С остальными же графиня держит дистанцию: на Томского смотрит свысока и не принимает его всерьез, с Чекалинским ведет себя, как со старым приятелем, но тоже не подпускает слишком уж близко, а что касается Германна - о, с ним это и противостояние, и ужас, и даже отчасти попытка уберечь от чего-то страшного. Потому что графиня знает, что сделки с дьяволом ничем хорошим не заканчиваются (об этом и ее вариация у портрета во втором акте - перед появлением Германна). Но Германн глух к разумным доводам. В этом дуэте с графиней во втором акте Бозинов совершенно прекрасен: то отвратителен, то жалок, то страшен, а в какой-то миг трогателен, как ребенок, когда падает на колени и плачет, отчаявшись добиться у графини - выбить из нее - тайну трех карт. И даже графиня чувствует к нему жалость, и протягивает к нему руку, будто хочет утешить, но он снова впадает в ярость и принимается пытать ее - иначе это и не назовешь. Он и умоляет, и угрожает, и пытается ее поцеловать, и швыряет карты ей в лицо. Вообще это очень страшная сцена. И что приятно - Скарлетт не делает ее карикатурной, в стиле "он пугает, а мне не страшно", нет, очень страшно. И смерть графини кажется почти благом: она ускользает от Германна, который мог бы еще бог знает до чего дойти.
А Лиза, вбегающая в комнату и видящая мертвую графиню, и сразу понимающая, кто виноват в ее смерти, - о, как хороша. И снова была потрясающе сыграна сцена с письмом: когда она в отчаянии вытаскивает письмо Германна, протягивает ему, будто говорит: "но ты же признавался мне в любви, неужели это было ложью?", а Германн, криво усмехнувшись, сминает это письмо и бросает ей под ноги, и уходит, сильно ее толкнув. И видно, как у Лизы разбивается сердце, и она поднимает письмо, разглаживает, а потом становится на колени у кресла, где сидит мертвая графиня, и прижимает ее мертвую руку к своей щеке. И вот тут сердце уже может разбиться у зрителя.
В третьем акте опять сумасшедше прекрасен дуэт Германна с призраком графини - ну, я уже об этом написала, забыла только упомянуть еще один момент: Германн в финале дуэта прижимает ладонь графини к своей щеке, она мягко вынимает руку и исчезает, а он еще несколько мгновений стоит, закрыв глаза, и прижимает к щеке обе ладони. Это не чувственно ни капли, но это очень трогательно. И очень страшно. И как прекрасны чисто сценографические моменты: раздробленный на куски портрет графини в сцене похорон, ее гроб, превращающийся в ломберный стол. И так же страшен и почти гениален финал в Обуховской больнице, в сумасшедшем доме: где в безумной, изломанной, партерной хореографии для Германна вдруг вспыхивают классически чистые па, и Бозинов с легкостью переходит от хореографического сумасшествия к краткому хореографическому "просветлению" и обратно. Он изумителен. И его Германн снова становится хрупким и несчастным мальчиком, которого нельзя не жалеть, хотя и прекрасно понимаешь, что он сам во всем виноват.
Ну вот. Не знаю, чем все это закончить. Страшно хочу еще. Ну хоть "Пиковую" верните в следующем сезоне, раз "Сильфиду" не хотите. Впрочем, с моим везением, я чувствую, не видеть мне ни "Пиковой", ни "Сильфиды".
Хотя все же есть у нее соперница в моем сердце - Киззи Матиакис. И Киззи вполне способна затмить Иду и перетанцевать. "Пиковая дама" - не в счет, я вспоминаю майскую "Даму с камелиями", когда второй состав, где Киззи была Маргаритой, а Александр Бозинов - Арманом, - перетанцевал в моих глазах первый состав как раз с Идой Преториус. Нет, Ида тогда тоже была прекрасна, и молоденький Райан Томаш, новое приобретение КДБ, был очаровательным Арманом, но они уступали Киззи и Александру. Так что сравнивать Иду и Киззи - занятие неблагодарное. Лучше не сравнивать, а наслаждаться тем, что они обе есть в КДБ, обе много танцуют, обе прекрасны.
Итак, смотрела "Пиковую" уже в третий раз, жалела, что только в третий, лучше бы в четвертый, в пятый, в шестой, и видеоверсию запишите, пожалуйста. Потрясающий балет все-таки. Очень ловко скроенный и сшитый: ни одной секунды замедления или провисания, ни пустот, ни длиннот, балетный текст такой же энергичный и лаконичный, как текст пушкинский, трудно не восхититься еще раз тем, как здорово Скарлетт перевел повесть Пушкина на язык балета. Действие развивается стремительно, но не поспешно, всего в меру, а все же ты вглатываешь балет и оглянуться не успеваешь, как оказываешься в самом конце истории, в Обуховской больнице с белыми стенами, где сидит Германн в окружении проступающих на стенах портретов графини. И безумно жаль, что все кончается так быстро.
С третьего просмотра - да, увы, я не всегда ухватываю все с первого и второго раза, - ловишь все новые и новые детальки и приходишь в восторг оттого, как они умело встроены в балет, как они работают на создание общего настроения. В прологе, когда мы видим, как графиня проигрывается в карты, кавалеры льнут к ней - из-за ее красоты, но насмехаются над ней, проигравшей; когда же она отыгрывается, они снова к ней тянутся, но тут уже она отталкивает их и уходит, торжествуя. Ее удел - одиночество, кавалеры ее не интересуют, и если и есть в ее сердце любовь к кому-то - то лишь к Лизе. Во втором акте сцена с кавалерами повторяется на балу у Чекалинского: снова они льнут к ней, но она уже понимает, что их интересует - не ее заледеневшая красота (спасибо сделке с Сен-Жерменом), а лишь тайна трех карт, за эту тайну они все, как Германн, готовы стать ее любовниками, ноги ей целовать, пресмыкаться, угрожать, умолять. И она тоже отталкивает их, закутывается в ротонду и уходит прочь - не зная, что идет навстречу своей смерти.
И еще одна интересная деталь: в первом акте Томский и Нарумов разыгрывают перед остальными офицерами (и перед Германном) историю проигрыша и отыгрыша графини. Томский изображает графиню, Нарумов (Бенджамин Буза) - Сен-Жермена, они танцуют очень чувственный дуэт, гораздо эротичнее "оригинального" дуэта графини и Сен-Жермена. Дуэты эти связаны кое-какими общими элементами, но в целом не повторяют друг друга. Например, Томский, изображая графиню, опускается на колено перед Нарумовым-Сен-Жерменом, умоляюще хватает его за руки, - в дуэте настоящей графини и Сен-Жермена этого нет. Но этот элемент вместе с некоторыми другими переходит в дуэт призрака графини и Германна в третьем акте - когда графиня наконец-то открывает Германну тайну трех карт. Их дуэт сплавлен из дуэтов графини и Сен-Жермена и Томского и Нарумова, и это смотрится потрясающе. И еще потрясающе обыграна цветовая гамма: в прологе графиня в белом платье, Сен-Жермен в черных перчатках, его черные руки скользят по белому корсажу, на миг зажимают ей рот, запрещая открывать кому бы то ни было тайну трех карт; в третьем акте призрак графини снова в белом, Германн в черном, но теперь уже ее белые руки скользят по его черной безрукавке, зажимают ему рот.
Как упоительна вся сцена игры у конногвардейца Нарумова - замечательно сделанный, выразительнейший мужской ансамбль, и все танцовщики КДБ, как всегда, на высоте. Жаль, в последнем спектакле не было моей радости Лиама Редхеда, но я с удовольствием смотрела на всех остальных, в том числе и на упомянутого выше Райана Томаша. Он очень грациозен. И разумеется, в этой сцене сияют Йон Аксель Франссон и Бенджамин Буза. Франссон играет очень светлого, чуть легкомысленного, потрясающе доброго Томского. Совершенно прелестен он в следующей сцене, когда с букетом является к бабушке графине и, разбежавшись, чуть было не обнимает ее (с воспитанницей перепутал, что ли?), но встречает холодный отпор, прикладывается к ручке и отходит в сторонку любезничать с Лизой. Очень трогателен он во втором акте, на балу, когда постепенно понимает, что у Лизы кто-то другой на уме, она становится с Томским все небрежнее, все холоднее, отмахивается от его вопросов, неохотно идет с ним танцевать, ей не до него. А он, влюбленный, все сносит и в третьем акте поддерживает ее и утешает, окружает своей любовью. Франссон очень обаятелен. И его Томский, еще раз скажу, добродушен и добросердечен, вполне положительный герой, можно быть спокойным за Лизу, остающуюся с ним. Что же касается Нарумова - вот его Буза окрашивает более темными красками. В первом и во втором актах он - ну такой ладный и молодцеватый офицер, любит карточную игру, но сам не шулер какой-нибудь, упаси боже, с проигравшимся офицериком держится покровительственно, но денежки прибирает до копейки, везде чувствует себя уверенно - и на балу, и на похоронах графини, и за ломберным столом у Чекалинского. И вот за ломберным столом, в третьем акте, он не то чтобы изменяется, но скорее выпускает наружу свою истинную сущность: он тоже, как Чекалинский, игрок, но если Чекалинский - игрок с заметной дьявольщинкой, можно сказать, что сам дьявол - и весьма квирный и чувственный, то Нарумов при нем - мелкий бес, бессовестный и злокозненный, первый тянущий Германна продолжать игру, первый потешающийся над ним, когда Германн проигрывает все.
Чекалинский - Джонатан Хмеленски - опять был очень странным. Я уже говорила - его подают как ровесника графини (он напудрен, намазан по моде минувшего осьмнадцатого века, в ухе у него серьга, на щеке мушка; у него взрослая дочка на выданье), но он, как и графиня, выглядит либо молодым, либо безвозрастным, и сдается мне, Сен-Жермен и ему помог сохранить молодость. С Полиной (его дочкой по либретто балета, знаю, что у Пушкина не так, ну так у Пушкина и Томский за Лизой не ухаживает) у него все же крайне странные отношения, не похожие на отношения отца и дочери. Он ее как будто ревнует к ухажерам, она заметно тяготится его ревностью и норовит ускользнуть к кавалерам посвежее. В третьем акте, в сцене игры, он откровенно соблазняет Германна, снова и снова вовлекает его в игру - и не теряет хладнокровия, проигрывая поначалу, будто чувствует, что сумеет еще отыграться. Вот в этом взаимодействии Чекалинского с Германном тоже есть что-то очень чувственное и гомоэротичное.
Ну и троица главных героев - Германн, графиня, Лиза. Как же они все прекрасны. Я еще раз с восторгом убедилась, что Александр Бозинов вырос в великолепного актера. Как многогранен его Германн: при первом появлении - замкнутый и застенчивый, чистый молодой человек. Но рассказ Томского о тайне трех карт сводит его с ума, стремительно становится его идеей фикс. И дальше уже эта идея завладевает им, уничтожает его чистоту. Бозинов, как и Преториус, изумительно танцует - растворяясь в танце, все его вариации смотришь, затаив дыхание, и не хочешь, чтобы это когда-нибудь заканчивалось, это слишком прекрасно. И очень увлекательно наблюдать, как меняется Германн, как он начинает расчетливо соблазнять Лизу: сперва предстает перед ней этаким байроническим героем, неулыбчивым и мрачным, привлекательным в своей неулыбчивости, а потом начинает улыбаться ей очаровательно и лживо, и шаг за шагом влюбляет ее в себя. И потом, уже зная, что одержал победу, крепко пожимает руку Томскому - хоть и прекрасно осведомлен о его любви к Лизе. Это расчетливое издевательство, но наивный Томский ничего не подозревает, он и Германна любит, он вообще ко всем относится с симпатией. А во втором акте, на балу, Германну уже и не надо ничего делать, Лиза влюблена и на все согласна, и трогательно видеть, как она в адажио, танцуя в паре с Томским, встречается на миг с Германном (он танцует с Полиной), прикасается пальцами к его пальцам и вся сияет от этого прикосновения, и оказавшись - тоже ненадолго - в паре с ним, склоняет голову ему на плечо. Мучительное и очень точно переданное ощущение: когда на людях хочешь прикоснуться к тому, кого любишь, и едва смеешь это сделать, и все же прикасаешься украдкой и ощущаешь, что счастлив.
Киззи Матиакис снова была изумительной графиней. И удивительно, что здесь у нее действительно есть одна любовь - Лиза. Все остальные люди ей безразличны. Но как она гладит Лизу по щеке, как прижимается щекой к ее руке в последнем акте, так нежно, так любовно, и прощаясь с ней, и благословляя ее. Подозреваю, что тут большую роль сыграла дружба между Киззи и Идой, они привнесли это тепло и в отношения своих героинь. Но мне это очень нравится. С остальными же графиня держит дистанцию: на Томского смотрит свысока и не принимает его всерьез, с Чекалинским ведет себя, как со старым приятелем, но тоже не подпускает слишком уж близко, а что касается Германна - о, с ним это и противостояние, и ужас, и даже отчасти попытка уберечь от чего-то страшного. Потому что графиня знает, что сделки с дьяволом ничем хорошим не заканчиваются (об этом и ее вариация у портрета во втором акте - перед появлением Германна). Но Германн глух к разумным доводам. В этом дуэте с графиней во втором акте Бозинов совершенно прекрасен: то отвратителен, то жалок, то страшен, а в какой-то миг трогателен, как ребенок, когда падает на колени и плачет, отчаявшись добиться у графини - выбить из нее - тайну трех карт. И даже графиня чувствует к нему жалость, и протягивает к нему руку, будто хочет утешить, но он снова впадает в ярость и принимается пытать ее - иначе это и не назовешь. Он и умоляет, и угрожает, и пытается ее поцеловать, и швыряет карты ей в лицо. Вообще это очень страшная сцена. И что приятно - Скарлетт не делает ее карикатурной, в стиле "он пугает, а мне не страшно", нет, очень страшно. И смерть графини кажется почти благом: она ускользает от Германна, который мог бы еще бог знает до чего дойти.
А Лиза, вбегающая в комнату и видящая мертвую графиню, и сразу понимающая, кто виноват в ее смерти, - о, как хороша. И снова была потрясающе сыграна сцена с письмом: когда она в отчаянии вытаскивает письмо Германна, протягивает ему, будто говорит: "но ты же признавался мне в любви, неужели это было ложью?", а Германн, криво усмехнувшись, сминает это письмо и бросает ей под ноги, и уходит, сильно ее толкнув. И видно, как у Лизы разбивается сердце, и она поднимает письмо, разглаживает, а потом становится на колени у кресла, где сидит мертвая графиня, и прижимает ее мертвую руку к своей щеке. И вот тут сердце уже может разбиться у зрителя.
В третьем акте опять сумасшедше прекрасен дуэт Германна с призраком графини - ну, я уже об этом написала, забыла только упомянуть еще один момент: Германн в финале дуэта прижимает ладонь графини к своей щеке, она мягко вынимает руку и исчезает, а он еще несколько мгновений стоит, закрыв глаза, и прижимает к щеке обе ладони. Это не чувственно ни капли, но это очень трогательно. И очень страшно. И как прекрасны чисто сценографические моменты: раздробленный на куски портрет графини в сцене похорон, ее гроб, превращающийся в ломберный стол. И так же страшен и почти гениален финал в Обуховской больнице, в сумасшедшем доме: где в безумной, изломанной, партерной хореографии для Германна вдруг вспыхивают классически чистые па, и Бозинов с легкостью переходит от хореографического сумасшествия к краткому хореографическому "просветлению" и обратно. Он изумителен. И его Германн снова становится хрупким и несчастным мальчиком, которого нельзя не жалеть, хотя и прекрасно понимаешь, что он сам во всем виноват.
Ну вот. Не знаю, чем все это закончить. Страшно хочу еще. Ну хоть "Пиковую" верните в следующем сезоне, раз "Сильфиду" не хотите. Впрочем, с моим везением, я чувствую, не видеть мне ни "Пиковой", ни "Сильфиды".
-
-
01.12.2019 в 21:04-
-
02.12.2019 в 11:00-
-
02.12.2019 в 18:57-
-
03.12.2019 в 19:07Но и новые репертуарные вещи у них ах! Вот эта Пиковая дама выглядит настолько аппетитной, что прям не знаю. Хочется увидеть, а финансов не хватит. Живу твоими рассказами! )
-
-
03.12.2019 в 19:39Ну и я страшно рада, что мои рассказы об увиденном тебя так... насыщают, что ли. Хоть и понимаю, что все равно совсем этими рассказами сыт не будешь.(( Да и как знать, вернется ли теперь Пиковая в репертуар снова. Мне бы очень хотелось, чтобы это произошло, - и чтоб ты ее увидала, но с этой репертуарной политикой КДБ никогда ни в чем нельзя быть уверенной.((
-
-
03.12.2019 в 19:50А Пиковую, я надеюсь, они не бросят и вернут еще, судя по всему, балет удался. Кстати, зритель как, идет? Полный был зал?
-
-
03.12.2019 в 22:00На последней Пиковой зал был если и не полон, то хорошо заполнен. По крайней мере, мне так показалось, но я, впрочем, сидела в ближнем партере и особо не оглядывалась. Но по моим ощущениям, народу было много.)