[М-ль Люсиль]

Я решила немного отдохнуть от перевода про радиорегламентарные штучки и вспомнить Мейнерца. А то я его опять ужасно забросила, он, того и гляди, решит, что я его разлюбила. Это неправда, Мейнерц, я тебя по-прежнему очень люблю. Хотя трудно мне приходится с твоим датским языком, прямо скажем. Но зато я наконец-то добила главу "Сыновья Зевса" - про Эрика (и Рудольфа) в 1961-1964 гг. Следующая глава называется "Белый лебедь и черный лебедь", охватывает 1964-1967 гг.: "Сильфида" и "Лебединое озеро" в Канаде, Рим, окончание романа с Рудольфом, начало работы в Шведском Королевском балете. Это все будет когда-нибудь в следующий раз. А сегодня - 1962 г. - начало 1964 года: Австралия, Нью-Йорк Сити Балле, Париж и все такое. И письма Эрика на датском. О, эти письма! Они ужасны, и мой перевод - тоже ужасен, говорю об этом без кокетства. Очень коряво получается. Смысл еще кое-как передаю, а на красоту и стиль забиваю. Простите меня, читатели.

В ноябре 1962 года Эрик уехал в Австралию, где танцевал вместе с Соней Аровой в новорожденном Австралийском балете (основательницей труппы была Пегги ван Прааг, художественным руководителем - Роберт Хелпманн). Интересно, что одновременно с Эриком и Соней там выступали приглашенные из Новосибирска Татьяна Зимина и Никита Долгушин. Я уже приводила цитаты из интервью Долгушина, где он вспоминал об Эрике с явной симпатией. К сожалению, Мейнерц либо не знал о том, что пути Эрика и Долгушина пересеклись тогда в Австралии, либо не придал этому значения. А жаль, ведь когда Мейнерц писал эту книгу, Долгушин был еще жив и, наверно, мог рассказать об Эрике еще интереснее и подробнее, чем в интервью. Но увы, Мейнерц проглядел любопытный источник информации.
Из Австралии Эрик писал Рудольфу, что ему трудно быть одному. Он все еще тяжело переживал потерю матери - и разлуку с Рудольфом, но при этом, как вспоминала Соня Арова (ее свидетельства приводит в своей книге Кавана), часто отказывался говорить с Рудольфом по телефону, отстранялся, замыкался в себе. Так что в результате мучились оба - и Эрик, и Рудольф (да и Соне было, прямо скажем, несладко). И Эрик еще продолжал ревновать Рудольфа и подозревать его в неверности. По словам Мейнерца, основной мотив писем Эрика - страх, что Рудольф не принимает их связь всерьез, не так, как сам Эрик. Ревность и разлуки были так невыносимы для Эрика, что он снова начал задумываться об отставке - и даже писал Рудольфу, что с нетерпением ждет дня, когда сможет уйти со сцены: "Я надеюсь, тогда мы могли бы проводить больше времени вместе, даже если бы это значило, что мне пришлось бы ездить с тобой по всему свету".
Эрик "уехал в Австралию, но его демоны последовали за ним", - пишет Мейнерц и приводит очередную цитату из письма Эрика, в качестве иллюстрации к своим словам. "Несколько дней после Рождества я места себе не находил. Я не мог никого видеть, ни одного человека. Я боюсь быть с другими людьми и боюсь оставаться один. Я пытаюсь читать, но ничто не может заглушить этот странный страх перед чем-то внутри меня. Я надеюсь, все это прекратится, потому что мне кажется, я могу не выдержать. <...> Мне все время снятся кошмары". Это письмо было отправлено Рудольфу уже после того, как они увиделись в Австралии и провели вместе несколько недель.
Когда Рудольф написал, что прилетит в Сидней, чтобы увидеться с ним, Эрик ответил: "Как всегда, я был шокирован, когда поднялся весь этот шум в газетах, вопросы и сплетни. Когда я в последний раз разговаривал с тобой по телефону, я был очень взволнован. <...>...честно говоря, я боролся ради тебя, я думал, что ты тоже хочешь отдохнуть в тишине. Теперь я вдруг почувствовал себя виноватым, потому что я забыл, что все это не имеет значения. <...> Я больше не стану беспокоиться из-за внимания журналистов, из-за болтовни и сплетен людей, из-за того, что подумают Соня, Марго или другие знакомые...".
Мейнерц приводит эту цитату, но не объясняет, из-за чего, собственно, Эрик чувствовал себя виноватым и что такого наговорил Рудольфу по телефону. Об этом подробнее пишет Кавана: Эрик испугался повторения штутгартской ситуации - когда внезапный приезд Рудольфа в Штутгарт и поднявшаяся рудиманьяческая истерия довели Эрика до нервного срыва. Рудольф очень хотел приехать в Сидней, но Эрик, казалось, передумал и больше не хотел его видеть. В результате Рудольф сначала отменил запланированную поездку, потом Эрик прислал ему великолепное письмо с фразой, прекрасно характеризующей Эрика в отношениях: "Когда я говорю тебе, что "незачем приезжать" - значит, именно теперь надо приехать, чтобы помочь мне и любить меня". Для верности Эрик еще прислал Рудольфу телеграмму, которую даже переводить жаль: "MISSING YOU PRAYING YOU WILL COME ALL LOVE E" - и после этого Рудольфу не оставалось ничего другого, только приехать, взявши подмышку дочь и мартышку. Ладно, вру, один он приехал, без мартышек и дочерей. И судя по письмам Эрика (и по словам Каваны), после этой встречи Эрик влюбился в Рудольфа еще сильнее, чем раньше. Он писал Рудольфу, что видит в нем свой "единственный идеал в танце", и даже называл его самым лучшим человеком из всех, кого он знает. Но правда, добавлял при этом, что "лучшим" Рудольф был часто, но не всегда - "иначе это было бы невыносимо". Даже влюбленный Эрик все-таки понимал, что нимб и ангельские крылья Рудольфу - совершенно не к лицу.

Читать дальше многобуков

После окончания ангажемента в Австралии в начале 1963 года Эрик вернулся сначала в Америку, где выступал в АБТ, потом в Данию, а в начале зимы 1963 года отправился в Нью-Йорк, чтобы снова присоединиться к Нью-Йорк Сити Балле - на сезон 1963/64 гг. К сожалению, второй контакт Эрика с НЙСБ оказался еще неудачнее первого. Виолетт Верди считала, что возвращение Эрика к Баланчину вообще было ошибкой: "Он очень быстро почувствовал себя плохо". Он опять танцевал с Марией Толчиф - и по мнению Верди, это тоже было ошибкой. А Толчиф еще и открыто восстала против "антизвездной системы" Баланчина - а вернее, против того, чтобы ее имя помещали на афишах в ряду остальных танцовщиков, в алфавитном порядке. В прессе радостно начали обсуждать, надо или не надо выделять звезд на афишах Нью-Йорк Сити Балле, и Уолтер Терри в статье "Нью-Йорк Сити Балле против зрителей" еще и подлил масла в огонь, пнув руководство НЙСБ за то, что оно не желало вывешивать составы на спектакли заранее: мол, вот во время рождественских представлений было невозможно узнать, когда Брун и Толчиф будут танцевать вместе, и вообще, разве найдется хоть один любитель балета, который предпочтет увидеть не эту пару, а менее интересных танцовщиков? Можно предположить, что Баланчин почувствовал - вот, сбылись его опасения, не подтвердившиеся во время первого ангажемента Эрика в НЙСБ: приехала звезда и начала звездить. Хотя, конечно, начал не Эрик, а Мария, но Эрик тоже мог в любой момент выкинуть все, что угодно (вот, например, не захотел танцевать "Аполлона Мусагета" без репетиций, капризный такой).
По мнению Виолетт Верди, у самого Эрика больше не было сил, чтобы работать с таким человеком, как Баланчин, потому что "он встал на путь саморазрушения". Она считала, что он и в пятидесятые годы был очень самокритичен, но тогда он был гораздо спокойнее. Теперь его было трудно узнать. Он очень похудел, "он был уже слишком худым". "Он был невысокого роста, но у него была великолепная, удивительная львиная голова, настоящий греческий профиль. Его красивое лицо казалось высеченным из гранита, как у статуи. Но хоть его лицо было очень красиво, оно казалось чуть тяжеловесным по сравнению с телом. И он был хрупкий, он часто получал травмы". Он утратил вкус к жизни, "он больше не был милым". Впрочем, ничего удивительного в этом нет: на Эрика тогда навалилось все и сразу. Он тяжело переживал и смерть матери, и разлуку с Рудольфом (и если уж на то пошло - любовь к Рудольфу тоже явно отнимала у него много душевных сил), и нелады с Баланчиным, и боли, которые именно тогда если и не начались (Мейнерц считает, что начались они раньше, еще в 1960 году), то явно усилились. Трудно быть милым, когда тебе плохо.
Верди считала, что если бы Эрик остался в НЙСБ, то "со временем получил бы заботу, в которой он так нуждался. <...> Конечно, мистер Б поставил бы для него балет". Впрочем, все это, как водится - сплошное сослагательное наклонение: если бы остался, да если бы с Баланчиным договорился, да если бы Баланчин для него балет поставил... Не остался, не договорился, балета не получил. Судя по ретроспективным рассказам самого Эрика, они с Баланчиным просто не совпадали по жизни (не было между ними химии - если описывать эти отношения в терминах, которые нравились Эрику). И несмотря на то, что Эрик был "красивейшим, "чистейшим" танцовщиком" из всех, когда-либо работавших у Баланчина (так считала Виолетт Верди), отношения между ним, увы, буквально не вытанцовывались.
После завершения ангажемента в Нью-Йорк Сити Балле Эрик вместе с Рудольфом уехал во Флоренцию, чтобы присоединиться к Королевскому Датскому балету, гастролировавшему по Италии. Ингрид Глиндеманн, которая тогда была одной из молодых танцовщиц в компании, а позднее стала одним из близких друзей Эрика (и женой Леннарта Пасборга - врача и тоже близкого друга Эрика), вспоминала, как гуляла по городу и случайно увидела в переулке Эрика и Рудольфа. Они шли, держась за руки, и Ингрид вспоминала, что этот непривычный жест (об отношениях Эрика и Рудольфа было много болтовни, и все как бы всё знали, но они не афишировали свою любовь) показался ей очень нежным.
В марте Эрик танцевал в Париже "Жизель" с Иветт Шовире (они подготовили свои партии в Копенгагене, под руководством Веры Волковой). Этот спектакль стал одним из триумфов в его карьере. В статье в "Л'Эспресс" было сказано, что "Пети кричал: "Браво, браво!" из своей ложи", а Серж Лифарь в партере "упал в обморок от восторга". Надеюсь - для блага самого Лифаря - что это все-таки было лирическое преувеличение, и в обморок он не падал. Клод Беньер в "Л'Опера" писал, что в образе Альбрехта в исполнении Эрика были собраны "кусочки душ Рене, Гамлета и Чаттертона" (Рене - персонаж одноименной повести Шатобриана). Рядом с таким Альбрехтом изменилась и Жизель: Шовире "отбросила аффектированность и искусственность манер" под влиянием "Эрика Бруна, предпочитающего простоту". А Рудольф, специально приехавший, чтобы увидеть Эрика в этой "Жизели", сначала отмалчивался и не говорил Эрику ни слова об увиденном, а потом признался, что чувствует, будто после этого парижского спектакля с Эриком едва ли сможет снова танцевать в "Жизели". Идеал казался ему недостижимым.
После Парижа Эрик отправился в Стокгольм, откуда написал Рудольфу: "Я стремлюсь к искренности и истине. <...> Я знаю, что все, что я делаю в работе, в любви и в жизни <...> я делаю изо всех сил. Я не могу найти удовлетворения в тривиальных, случайных занятиях, просто для того, чтобы убить время... <...> ...и когда я не занимаюсь чем-то, имеющим смысл, я прихожу в отчаяние и веду себя немного деструктивно - прежде всего по отношению к себе самому".
Уф. Как обычно, последнее письмо Эрика меня добило и размазало. Бедный деструктивный Эрик - и бедный Рудольф, получавший вот такие любовные письма (и бедная я, пытающаяся их переводить). Впрочем, как я уже говорила раньше, Мейнерц как раз старался убрать всю любовную чепуху из цитат, поэтому письма Эрика кажутся суховатыми. Но если читать более подробные выдержки из этих писем у Каваны, то становится ясно - они были вовсе не суховатыми, а очень страстными. Эх, опубликовали бы полностью все письма Эрика Рудольфу, могло бы получиться так интересно! Согласна даже на датский перевод (хотя лучше бы английский оригинал), только дайте мне все целиком, подряд, с датами и без купюр.

@темы: Александр Мейнерц "Erik Bruhn – Billedet indeni", Rudolf Nureyev, Erik Bruhn

Comments

[kresss]

Когда я говорю тебе, что "незачем приезжать" - значит, именно теперь надо приехать, чтобы помочь мне и любить меня

Не в обиду Эрику, но кааак же это выбешивает в отношениях!

[М-ль Люсиль]

kresss, выбешивает, да. Но отчасти я его понимаю: сама бывала в роли "отправителя" таких "писем" (и в роли "получателя", впрочем, тоже).

[norakura]

М-ль Люсиль, спасибо огромно за продолжение ожидание того стоило )) один довольный читатель есть точно))
а по поводу отрывка. ох, будто Эрику доставляло некое удовлетворение постоянное мучение и самобичевание, опять же, вспомнить его детство, очень сложно было бы не стать моральным мазохистом. и это проявляется и в отношении к себе, и к работе, и в отношениях с любимыми и близкими.

Эх, опубликовали бы полностью все письма Эрика Рудольфу, могло бы получиться так интересно!

а вот да! может, если бы в них было больше балетной-культурной составляющей, их бы скорее опубликовали ради искусства) хотя, может, среди "любовной чепухи", страданий и страсти и затесались пространные рассуждения об искусстве и вечном.

в образе Альбрехта в исполнении Эрика были собраны "кусочки душ Рене, Гамлета и Чаттертона"

очень романтическая и какая-то заведомо отчаявшаяся душа получилась у этого Альбрехта)

[М-ль Люсиль]

norakura, Ура! Я ужасно рада, что вам понравился этот отрывок (и вообще ужасно рада, что все-таки одолела эту главу, она была просто бесконечная).) Эрик в отношениях с миром и собой был, на мой взгляд, садомазохистом, его бросало то в одну, то в другую сторону. Но в отношениях с Рудольфом - если судить по письмам - он все сильнее склонялся к мазохизму. Помните, Кавана еще цитирует другие его письма того времени (63, 64 гг.) - "ужасающе самоуничижительные", в которых Эрик с явным наслаждением унижается перед Рудольфом и благодарит его за любовь, прозрачно намекая на то, что он эту любовь не заслужил. Кошмарный человек, ну нельзя таким быть.)
Но если судить по отрывкам и у Мейнерца, и у Каваны - что-то о работе, искусстве и вечном Эрик все-таки писал.)) Так что можно было бы найти оправдание для публикации его писем без купюр: вот, мол, полезное чтение для заинтересованных лиц (дети, не будьте такими, как Эрик!).) Но увы... Наверно, страстей и чепухи там было все же гораздо больше.))
А Альбрехт в парижской версии с Шовире, если верить этим рецензиям, получился такой, что прямо удивительно - почему умерла Жизель, а не он?)) Сравнения с Гамлетом, Чаттертоном и Рене не обещают этому Альбрехту долгой жизни.)

[norakura]

М-ль Люсиль, в таком случае, письма Эрика актуально опубликовать, если не для истории балета, то в хрестоматии по девиантной психологии: отличный получился бы практикум)

почему умерла Жизель, а не он?))

а это не вошло "в кадр": сразу на рассвете Альбрехт утопился/повесился/выпил яду или сошёл с ума

[М-ль Люсиль]

norakura, бедный Эрик - не только деструктивный, но и девиантный.))) Ненаглядное пособие по чему угодно: хочешь - по классическому танцу, хочешь - по клинической психологии.)

И бедный Альбрехт! Суицидальный тип, романтик... прям как Джеймс из "Сильфиды".

[norakura]

М-ль Люсиль, в эту же компанию просится принц Зигфрид из постановки Эрика, а в стороне за этими смертниками не без злорадства наблюдают слуга Ян, дон Хосе и Мэдж)
а кстати, интересно, где вообще эти письма сейчас хранятся, кто (человек или организация) их владелец?

[М-ль Люсиль]

norakura, боюсь, дона Хосе в компанию к Яну и Мэдж не примут. Он хоть и убийца, но по складу характера - тот же несчастный суицидник, так что прямая дорога ему к Альбрехту, Джеймсу и Зигфриду. Они найдут общий язык.)))
С письмами любопытно: владельцем является Трест Эрика Бруна (по крайней мере, Кавана приносит именно Тресту благодарность за разрешение цитировать эти письма), но где они хранятся, я не поняла - может быть, все-таки в Фонде Нуреева? (Мейнерц, кстати, благодарит и Трест Бруна, и Фонд Нуреева (Rudolf Nureyev Foundation) за консультации и за разрешение процитировать эти письма.)

[norakura]

М-ль Люсиль, прямо клуб анонимных суицидников )
хм, с той точки зрения, что письма найдены среди документации адресата, то по идее больше вероятность, что хранятся они в Фонде Нуреева. но чёрт их знает)

[М-ль Люсиль]

norakura, вот-вот, почему-то ни Кавана, ни Мейнерц не указали точное местонахождение этих писем. Но я тоже ставлю на то, что оригиналы, скорее всего, хранятся в Фонде Нуреева. А в Трест Бруна могли бы, например, передать копии. Но это так, лишь мои предположения.))

[norakura]

М-ль Люсиль, вопрос открыт: куда бежать, кому в ноги кланяться, чтобы дали подержать

[М-ль Люсиль]

norakura, подержать и переписать!))) Чтоб можно было перечитывать и наслаждаться стилем, слогом и содержанием!