[М-ль Люсиль]

Быстро и решительно выкладываю оставшиеся фики с ЗФБ. Они маленькие - два драббла и один мини, так что, думаю, в один пост влезут.

81. Низкорейтинговый дженогетный драббл - скорее дженовый, чем гетный. Написан был аж в конце 2012 года, еще до выхода четвертого тома "Титании". С тех пор вылежался, успел превратиться в АУ, но все-таки пригодился. Я опять порезвилась, издеваясь над Идрисом. Что поделать, Теодору пирожными не корми, дай только показать Идрису, кто главный в их пейринге. Драббл называется "Перевертыш".

"Титания", G, Теодора Титания|/Идрис Титания

— Лорд Идрис, не стоит оставлять охрану за дверями, когда навещаешь заключенных, — сказала Теодора.
Идрис мог бы многое ответить, если б Теодора не засунула чулок ему в рот. Это было утонченное издевательство: в ее хозяйстве, несомненно, водились и кляпы, но она обошлась тем, что попало под руку, задрала юбку, пока Идрис валялся без памяти. Ей нравилось ходить босиком по мягким коврам в своей камере, чем меньше посторонних звуков, тем лучше. Не хотите целовать мне ноги — пожуйте мои чулочки, лорд Идрис. Ну как, вкусно?
— Да, лорд Идрис, вы сами виноваты, что пришли сюда без оружия. Если расскажете кому-нибудь, вас засмеют.
Она ударила его по затылку шкатулкой с драгоценностями. Будь прокляты все женские побрякушки и вместилища побрякушек, так можно честному человеку череп проломить. Но Идрис сам был виноват — зачем поверил в ее раскаяние и сел к столу, чтоб прочитать исповедь на розовой бумаге? "Я, нижеподписавшаяся, признаюсь в том, что спала с одним круглым идиотом, как дура..." Она оказалась права — он действительно повел себя, как круглый идиот.
— Да-да, можете не волноваться, я не стану вас убивать. Вы слишком забавный мальчик, и кроме того, здесь негде спрятать ваш труп.
Она распяла его на своей постели, привязала шелковыми поясами: у нее в шкафу висели четыре пеньюара — бирюзовый, лиловый, алый, пепельный, — и все пояски от них она пустила в дело. Идрис узнал эти цвета, вспомнил, как прикасается шелк к голой коже. Он был раздет донага, обезоружен, унижен, и Теодора, не скрываясь, наслаждалась его унижением. На свете было много выдумок похуже смерти, она могла изнасиловать или кастрировать его, ослепить, избить, оскорбить так ужасно, как не оскорбил бы ни один мужчина. Но она придумала лучше, она надела его белье, без брезгливости присвоила самую интимную собственность. И он, не в силах пошевелиться, смотрел, как она расхаживает, голоногая, в белых трусах, чуть свободных в паху.
— Я давно мечтала, чтоб мы поменялись местами, лорд Идрис. Это же так интересно, не правда ли?
Только сейчас он понял, как сильно Теодора походила на него. Они были почти одного роста — белокурые, хрупкие, бледнокожие; кровь Титания текла в их жилах, гарантируя сродство: они казались не кузенами, а разлученными родными братом и сестрой. Почему Идрис ничего не замечал раньше, почему считал Теодору чужой и совсем другой? Или она сама скрывалась, а теперь перерождалась у него на глазах, сбрасывая старую кожу? Они менялись местами, а значит, и лицами, и совершенное преображение требовало усилий. Теодора села перед зеркалом и срезала волосы, спокойно и ловко, как опытный цирюльник, растрепала косые пряди. Затем взяла гримировальный карандаш, поднесла к щеке и нарисовала шрам — такой же, как у Идриса, сплела розовые линии под левым глазом. Она стала плоской, как маленькая девочка, бинты туго стягивали ее грудь. А бедра... кто говорил когда-то Идрису: "У вас бедра, как у женщины, мой мальчик, у вас девичий зад"? Он был прав, этот ценитель изящных ягодиц, он точно разглядел позорное сходство: ниже талии, сзади, Идрис был неотличим от Теодоры — и Теодора была неотличима от Идриса, облачившись в его штаны.
Она оделась сосредоточенно и ловко, нагнувшись, натянула сапоги и притопнула — да, впору, точно по ноге сшиты. Мундир не топорщился, не висел, ладно облегал тело, белый платок закрывал горло — согласно придворному этикету. Без румян и туши ее лицо похолодело, ярче обозначились юношеские черты — признак породы. Она уже не была собой, но Идрис все равно хотел бы закричать: "Ты дура, тебя сейчас же узнают! Ты никого, никого не сможешь обмануть!".
— Кому надо, тот не узнает меня, лорд Идрис, — произнесла Теодора. — Это не обман, а спектакль. Вы сами виноваты, с вами невозможно договориться, и все устали от ваших капризов.
Значит, все выступили против него, все сговорились, чтоб избавиться от него. Это было немногим лучше убийства из-за угла или заключения в психиатрическую лечебницу; ему объясняли внятно и просто: вы не нужны, лорд Идрис, даже женщина может заменить вас и взять ваше имя. Проще говоря, лежите и не рыпайтесь. Он чуть не плакал от отчаяния и жевал ее чулок, корчился в шелковых оковах; у него отняли и одежду, и силу, и княжеский титул. А Теодора наклонилась к нему и нежно поцеловала в лоб, как покойника, потрепала по шее жесткими пальчиками в перчатках.
— Не переживайте, вас найдут часа через четыре и развяжут. Потерпите до тех пор... и, пожалуйста, не плачьте, милая графиня.
"Я тебя убью, сука, — подумал Идрис и дернул головой, уклоняясь от ее руки, — я найду тебя и убью".
Теодора поняла его, она всегда была умницей. И не прощала обид, заставляя Идриса расплачиваться сполна за то, что когда-то он думал, будто смог ее купить. Слишком дорого она стоила, не по карману напыщенным юнцам. Он, бедненький, сам не знал, какую сделал глупость, затащив ее к себе в постель. Колесико повернулось, теперь он лежал в постели Теодоры, а она решала, что с ним будет. И, присев на минутку рядом, поставила тушью точку под его ртом, передала ему свою мушку.
— Вы не понимаете, — сказала она спокойно, — ведь я спасаю вашу шкуру. Я устрою перемирие, чтобы вас не убили, а потом, если вы будете хорошим мальчиком, вам позволят вернуться, вот и все. Считайте, что я делаю это от большой любви к вам.
"А ты сама, что ты с этого получишь?"
— А что я получу за это, не ваше дело. По крайней мере, хоть немного побуду князем Титания.
Авантюристка, самозванка, актерка улыбалась Идрису ненакрашенными губами. Он отражался в ней, он вспоминал все предания и приметы: встреча с двойником предвещала несчастье, может быть, даже смерть. Неужели он двигался с такой же страусиной грацией, неужели так же охорашивался перед выходом на улицу, смахивал пылинки с голенищ? Теодора беспощадно имитировала его жесты, Теодора говорила с ним его голосом, вставляла линзы под цвет его глаз. Под кремом и пудрой исчезала родинка, срезанные волосы увядали в корзине, как травинки; она превращалась в него, а он — становился Теодорой.

82. Еще один драббл - но на этот раз высокорейтинговый. Когда не знаешь, с кем писать рейтинг, зови Хильду Мариендорф и пиши рейтинг с ней, не прогадаешь. Мне хотелось написать циничный фемслэш, не знаю только, удалось ли. К тому же, у меня в коллекции уже есть один фик с пейрингом Теодора/Хильда, а где один - там и место для второго найдется. Итак, это кроссовер и постканон ЛоГГ. "Фаворитка".

"Титания"|"Легенда о героях Галактики", R, Теодора Титания/Хильда Мариендорф

Эта женщина появляется неизвестно откуда – то ли из старой империи, то ли из новых земель, никто так и не может выяснить точно. Ее документы в порядке, ее досье безупречно – безупречно бело, нет за нею ни преступлений, ни подвигов. Она сама себя называет графиней Титания, и в пыльных дворянских книгах даже находят герб и родословное древо этой захудалой, провинциальной семьи. Лет сто о ней ничего не было слышно, а сейчас, похоже, пришло ее время. Если б империей правил мужчина, то графиня быстро сумела бы его очаровать – ведь она очень хороша, хоть глаза у нее зеленые, как у змеи. Но с императрицей труднее сладить: та приближает к себе не за красоту, а за ум, и много умников и умниц уже столпились возле ее трона. Графиня должна поработать локтями, чтобы обратить на себя высочайшее внимание.
Графиня предпочитает работать ртом. Строгий этикет сдан в музей, теперь при дворе все держатся демократично и просто. Это почти маскарад, но нет масок: лица обнажены, а нравы свободны. «Да здравствует равенство!» – твердят восхищенные подданные, а про себя прикидывают, далеко ли от равенства до гильотины: шажок по лестнице, еще шажок, и вот, пожалуйста – нож, корзина, доска. Обычно первыми казнят миньонов, любимиц, подруг, а потом наступает очередь императрицы, и она тоже проходит по ступенькам, по зимнему пути. До чего милы эти фантазии в просвещенный век, когда уже никто не помнит, что такое гильотина, когда излечены дурные болезни и отменены дурные законы. И все же стоит завести фаворитку на всякий случай: если мир вновь перевернется, ее отрубленную голову подадут императрице для поцелуя и намекнут, что пора бежать. Прекрасное предостережение, не хуже сигнала mayday.
По вечерам умники и умницы кланяются и уезжают домой: рабочий день окончен, они не обязаны сторожить императрицу сутки напролет. А охрана не помешает, у охраны есть строгие инструкции: не болтать и не вмешиваться, не подсматривать в замочную скважину. Как-нибудь сами разберутся, ведь взрослые же люди. В пустом дворце можно устроить не только бал, но и охоту, можно загнать и схватить дорогую добычу. Графиня не ждет, когда ее позовут в спальню, о нет, графиня сама затаскивает императрицу в постель. Это оказывается гораздо легче, чем она думала.
– Мне кажется, меня никогда в жизни так не хотели, – чуть презрительно замечает императрица. – Что ж, на здоровье.
– Если б вы не были императрицей, я бы вас не захотела, – отвечает графиня. – Видите ли, ваше величество, у меня встает только на власть.
– Какое совпадение, у меня тоже.
– Значит, вы мастурбируете, глядя на себя в зеркало?
– Нет, я мастурбировала на кое-кого другого. Впрочем, это было давно.
– Впрочем, сейчас я смогу приласкать вас получше вашей власти.
– Да, попробуйте, Теодора. И пожалуйста, зовите меня Хильдой.
– Хотите, чтобы мы были равны? Ну уж нет, так неинтересно.
Интереснее выстраивать новую иерархию под одеялом, приказывать и подчинять себе ту, что днем держит в пальцах вселенную, как нитку бус. Графиня неспешно исследует распростертое голое тело, продвигается сверху вниз, как на экзамене в анатомическом театре, узнавая кость за костью, жилку за жилкой. У императрицы маленькие груди и острые соски, хрупкие ребра, мальчишеские бедра, родинка на животе; императрица уже родила сына и похоронила мужа – и все-таки очень молода, ей скучно спать одной. Что ж, графиня ее развлечет и сама развлечется, приучит к удовольствию, как приучают к наркотику: от небольшой дозы не будет вреда.
– Ваше величество, – говорит она, – раздвиньте же ноги.
Императрица усмехается и разводит колени, показывает себя, не стыдясь – было бы на что смотреть. Она возбужденная, горячая, влажная, она вежливо приглашает войти – и графиня принимает приглашение, проводит языком по бритому лобку. Забавно слышать, как императрица стонет; наверно, никто и никогда ее так не трогал, не ласкал, спрятав лицо между ее бедер. Впору прерваться и сказать сочувственно: «Что поделать, ваше величество, мужчины свирепы и ленивы, и вы это, без сомнения, знаете. Научитесь же их ненавидеть», – но графиня явилась сюда не для того, чтобы сочувствовать. Закрыв глаза, она трахает императрицу, доводит до крика и заставляет кончить; это тоже вовсе не трудно, надо только уметь взяться.
– Ну как?
– Очень хорошо, благодарю вас.
– Первый оргазм в вашей жизни.
– С чего вы взяли?
– Первый оргазм, который вы получили с кем-то другим.
– Теодора, как вы наглы.
Еще как нагла, иначе ей не выжить. За спиной у графини – интриги, арест, приговор и побег, за спиной у графини – крупная игра и высокие ставки, совсем другой мир и другие законы. Ей бы теперь утихнуть и забиться в нору, а она не унимается и снова лезет вверх, отталкивается не от паркета, а от постели, и воздух, как матрац, пружинит под ее ногами. Не все ли равно, кто лежит рядом с нею и кого она обнимает? Власть очаровательна в любых обличьях, власть безмятежна, прохладна, беспола, и графиня, откровенно говоря, не хочет иметь ее, а хочет быть ею, абсолютной властью – и пускай тогда свергнутая императрица мастурбирует на нее, задыхаясь от вожделения. Впрочем, всему свое время, сейчас некуда торопиться. Графиня нежно наматывает русые волосы на руку и запрокидывает назад красивую голову императрицы, ограничивая свободу, но не причиняя боли. Жаль, нет ножа в другой руке, чтобы перерезать горло. Но графиня никого не убивает сама: это не ее дело, да и крови она боится.
– Что же вы смотрите? Лучше поцелуйте меня, Теодора.
– Где вы научились так отдавать приказы, ваше величество?
– В армии.
– Кто целовал вас в армии?
– Мое отражение.
– И теперь вы хотите, чтобы я стала вашим отражением?
– Вы уже стали им. Или мной, как вам больше понравится.
Графиня целует императрицу в жесткие юношеские губы и слышит, как разбивается зеркало.

83. И напоследок - еще один фемслэш, побольше и без ЛоГГ вообще. И без Теодоры, хотя это удивительно - как же можно писать фемслэш по "Титании" и без Теодоры? Но это аниме-канон, а в нем Теодоры, к сожалению, не было. Зато в одной серии там была выдуманная аниматорами эпизодическая героиня Соня - лихой лидер повстанцев на планете Эменталь. И из нее получился прекрасная партнерша для такой же лихой Миранды. Ну, а я написала о них маленький, вполне ПВПшный фемслэш и обозвала его "Ночь в Эфесе", потому что мне так захотелось.

"Титания", R, Соня/Миранда

К двадцати годам Миранда вымахала под метр девяносто, навсегда отказалась от каблуков и с наслаждением смотрела на мужчин сверху вниз в буквальном смысле. Впрочем, и на женщин тоже, но женщины не переживали из-за разницы в росте: им-то было не привыкать. В шайках контрабандистов и в отрядах повстанцев действовал естественный отбор: дольше всех там жили щуплые, гибкие, верткие, умевшие уклоняться и от пуль, и от подачек. И в подвальном баре «для своих» Миранда возвышалась, как каланча, почти под потолок, – так что предпочитала не стоять, а сидеть у стойки, выпивая и закусывая, пока не начнется ночь. Там ее и подцепила блондиночка, едва достававшая Миранде до плеча, – обстриженная под мальчика, в потрепанной полевой форме, с родинкой под правым глазом и с пивной пеной на губах.
– Черное?
– Лучше ржаное.
– Здесь подают только один сорт – «пиво».
– Да я знаю, спасибо.
– Ты откуда?
– С Касабианки. А ты?
– Эменталь. Будем знакомы?
– В болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.
Белокурая Соня уже получила два заочных пожизненных срока, знала, как приготовить из ничего бомбу, яд и мятеж, дралась врукопашную, как десантник, и затащила Миранду в постель сразу после знакомства. Обе были вполне трезвы и милы, словно гимназистки: воспитанная Миранда считала, что ебаться вдрызг пьяной – дурной тон, а Соня вообще ничего крепкого не пила – зачем? ведь и так весело. В половину первого ночи она распахнула дверь в номер, в час уже трахнула Миранду разок и нацеливалась на второй заход, облизываясь от удовольствия. Все у Сони было легко, она признавала только язык и пальцы, а вибраторы, дилдо и страпоны терпеть не могла: если хочешь член, дорогуша, иди и отымей мужчину, честнее будет, не пудри себе и другим мозги, не трать драгоценное время.
– Некогда раздумывать, киса, – объяснила она, восседая верхом на Миранде, – послезавтра я отсюда сматываюсь, и мы с тобой черт знает когда увидимся в следующий раз. Ты не против, я не против, вот и славно.
– Еще раз назовешь меня кисой, и я тебя вышвырну, – убедительно сказала Миранда.
– Вы, натуралки, такие злющие.
– За натуралку сейчас получишь.
Соня визжала, как драная кошка на крыше, пока Миранда отсасывала ей и сжимала раздвинутые бедра – чтоб не брыкалась. С ней и вправду было очень весело и просто: не надо ни краснеть наутро, ни дарить цветов, ни звать замуж. Миранда искала таких друзей и среди мужчин, да все время нарывалась на слишком влюбленных и скорее сматывала удочки, улепетывала, как от полиции. Она хорошо себя знала: глупое сердце могло лопнуть от жалости. А ей хотелось любить на всю катушку и без скидок, не за то, что он, бедненький, без нее пропадет, а за то, что ей самой без него скучно. Соня любви не требовала, ревновать не собиралась, и лежала под Мирандой, растянувшись во весь рост – крепкая, потная, как после тренировок. Под правой грудью у нее розовел широкий шрам – от ножа, не от лучевого пистолета.
– Это кто же тебя так цапнул?
– Это я сама.
– Да ну?
– Ну честное слово, – и Соня чиркнула пальцем по стянутой коже, показывая, как когда-то полоснула ножом – сама, по живому. – И знаешь, почему?
– Захотелось острых ощущений, – предположила Миранда.
– Мимо. Потому что я амазонка, а амазонки отрезали себе правую грудь, чтоб не мешала натягивать лук. Вот я тоже попыталась, да ничего не вышло.
Конечно, она врала, но Миранда не лезла с расспросами: хочет интересничать – пускай, хуже не станет. Мало кому из бунтовщиков удавалось сохранить целую шкуру; на войне от них только клочья летели, и когда они сходились – раненые-перераненные, в бинтах, с выбитыми глазами и зубами, – то казалось: крышка Титании, таких победить нельзя. Им бы еще немножечко удачи – и мир переменится, но удачи всегда не хватало на всех, а после поражения не было смысла оставаться в живых: ну, попадешь в плен, ну, получишь свои три года, а в лагере накинут срок, а потом привяжут бирку к ноге – и привет тебе, милый, отвоевался. Проиграв, они притворялись мертвыми, рассыпались по окраинным звездным системам, а потом возвращались – злее, чем прежде, с наточенными ножами, с новыми лазерными прицелами. И Миранда понимала, как легко заразиться этой веселой злостью, даже сейчас, от Сони, в постели, – словно самой лучшей на свете венерической болезнью.
Касабианка лишилась независимости давным-давно, когда Миранды еще не было на свете. Теперь ей не хотелось воевать и отнимать свое государство: что бы она стала с ним делать, выбив обратно - с процентами за моральный ущерб? Ее и править-то не научили, зато научили заглядывать вперед и взвешивать возможности. Как сказочные принцессы получали в наследство кроткий нрав, нежную кожу, жемчуга и заморского принца, так Миранда, современная принцесса-недотрога, выросла с дарами в обеих руках: благоразумие – в левой, свобода – в правой. Летай, да не попадайся, птичка, – говорили ей наставники, и она кивала и не попадалась. Да, она не умела царствовать, зато умела прятать оружие за фальшивыми стенами в жилых отсеках, умела выжимать последнее из любого космического корабля, умела давить на болевые точки так, что здоровенные мужики плакали, как младенцы, умела надираться и посылать к чертям весь мир. Жизнь была не так уж сложна и в меру опасна, и Миранда носилась по вселенной, от планеты к планете, от груза к грузу – все лучше, чем торчать на острове и ждать, когда какой-нибудь Фердинанд сам приплывет и признается в любви. Приплывали обычно господа из Титании и не смотрели на девичьи стати, их больше интересовали полезные ископаемые, предметы искусства и расторопные управленцы. А Миранда не была ни тем, ни другим, ни третьим, а всего лишь неудобной особой в изгнании, и с ней никто не желал дружить.
И с амазонкой Соней ей было не по пути, разве что взрывчатки ей подбросить по доброте душевной за полцены, в подполье ценили такие товары. Что рассказывали о Соне, когда кто-нибудь называл ее имя? Да ничего особенного: ну, стерва безжалостная, расстреливает и не морщится; ну, лиса хитрая, спланировала в том году нападение на военную базу и сама командовала, да так, что потом концов не нашли – нет мятежников, прилетели, посидели, всех съели и опять улетели; ну, девка с драмами – убили у нее кого-то, не то сестру, не то подругу, так она теперь мстит. Старики и болтуны тасовали эти легенды, в каждой более-менее крупной группе была такая красотка-атаманша, Черная Мэри, хладнокровная убийца и умница, только клички и разнились, а детали кочевали из истории в историю. Как странно, что Соня жила на самом деле – а значит, жили и другие, жестокие и мудрые сестры, которым Миранда подвозила гранатометы, отважные сестры, принимавшие первый удар на себя.
– Спорим, когда мы с тобой встретимся, ты уже будешь замужем.
– На что спорим-то?
– Не знаю, – Соня уже устала и бормотала лениво, поглаживая Миранду по рыжим волосам, – на пару ящиков пива? Ржаного, твоего любимого. Но тогда ты из вредности не выйдешь замуж, чтоб пиво не проиграть...
– Ладно уж, поживем-увидим, может, ты первая кого-нибудь окрутишь.
– Я не окручу, то есть, окручу, конечно, да не тех, кто женится. Говорю же тебе, я амазонка, я люблю только девочек... длинных девочек вроде тебя.
– Спи, Соня, спи.
Она лежала, повернувшись ничком, зарывшись в подушку, и толкала Миранду маленькими ступнями, лягалась небольно – легконогое, лесное существо. Во сне она отдалялась и молодела, во сне она бесстрашно подставляла затылок всем бластерам на свете – приложи дуло, и с Соней покончено. Миранда набросила одеяло ей на плечи, накрыла бы и с головой, дразня и заклиная смерть, но вовремя остановилась. Врала милая, милая Соня, Миранда была слишком длинна для нее: переспать разок можно, а любить – очень уж утомительно. Лучше бы она спасла или похитила настоящую принцессу, миниатюрную нежную куколку, сладкую Эльзу, – и опекала ее, целовала, насиловала, водила на цепи. Миранда все равно не подходила для таких игр.
– А еще, – пробормотала Соня, не открывая глаз, – а еще мы с тобой обязательно выживем. Через двадцать лет встретимся и будем вспоминать, как нам было хорошо сегодня, и может, даже повторим, когда твой муж отвернется...
– Нет у меня никакого мужа. И я повторю прямо сейчас, если ты не утихнешь. Спи же.
– Сплю. Но позови меня еще раз.
– Спи, Соня, – сказала Миранда и поцеловала ее.
Теперь Соня уснула намертво. Миранда держала в руках неподвижное, горячее, мягкое тело, и думала лениво: чего проще трахнуть ее сейчас, она ничего и не почувствует. Пожалуй, что-то было чарующее и в сексе со спящим партнером. Закрытое лицо могло принадлежать кому угодно, и худая спина без шрамов и родинок, и узкие ягодицы, и длинные ноги с несбритыми светлыми волосками – тоже были «чьи–то», неизвестно чьи. При крохотном усилии, конвульсивном напряжении фантазии, легко было вообразить, что это вообще мальчик, – и Миранда длила иллюзию, не прикасаясь к паху в ягнячьих завитках. Ей не хватало в сутках этих минут, она так редко лежала в бессоннице и убаюкивала кого-то, укрывая собою, охраняя от бед и напастей. Наверно, ей нужен был ребенок, а не муж или любовница; но она еще не обезумела настолько, чтоб вводить детей в свой мир. Здесь лишь взрослые выживали весело, перелетая с базы на базу, с одной конспиративной квартиры на другую, из республики в королевство; а ребенку вредно было все время играть в догонялки, ему бы кашу, и азбуку, и деревянную лошадь в яблоках, взморье, деревья, чтобы лазать, траву, чтоб валяться, лохматую собаку в подарок. А Миранда вместо игрушек дала бы ему патронташи и гаечные ключи, вместо супа-пюре – тушенку из банки, и он бы проклял свою дурную мать.
Противники режима не заводили семьи и не оставляли заложников, рвали с родителями, братьями, сестрами, исчезали бесследно, не присылая даже открыток на праздник. Сколько угодно могли стеречь их в детских и устраивать засады, все равно в конце концов убирались ни с чем. На кого ловить вот такую Соню, которая ни в грош не ставила привязанности, не подводила других своей любовью, – на кого ее ловить, черт побери, на партнершу по одноразовому пересыпу? Нет уж, легче было охотиться на Миранду и ей подобных, с человеческими слабостями, с уязвимыми местами: рано или поздно пробьешь защиту, ранишь до крови. А от Сони отскакивали все стрелы, потому что она была одна во вселенной, и даже самое страшное с ней случилось давным-давно. Больше она ничего не боялась.
А утром у Миранды сжималось сердце от умиления и тоски, пока Соня, проснувшись, одевалась и шлепала по комнате босиком, в одних штанах, зевала и закрывала ладонью рот. Теплая постель пахла ее потом и смазкой, на подушке отпечаталась, как в гипсе, ее голова, в ногах Миранды лежала ее куртка. Всем хорош был веселый ночной секс, когда бы за него обязательно полагалось платить, а к бесплатным интимным отношениям так и тянуло подмешать немножко любви. Глупо, глупо, еще чего не хватало, или, вернее, этого-то и не хватало, иначе о чем грустить? В ванной лилась вода, Соня умывалась, склонившись над раковиной, по-мужски плескала водой на грудь, растиралась полотенцем докрасна. Сейчас она казалась своей, ужасно близкой и дорогой, и Миранда подумала вдруг: а почему бы не остаться здесь, плюнув на принципы и опасения, почему бы не пожить с ней, пока живется? Никого лучше уже не найти, да и надоело искать, легче выпить вдвоем проигранное пиво и заключить союз – дружеский, а значит, прочнее, чем брачный. И, отшвырнув одеяло, она встала, вошла в ванную и обняла Соню сзади, прижала к себе и поцеловала в макушку, не зная, как совладать с дурацкой нежностью, затопившей душу.
– Ты что, киса? – спросила Соня, не уклоняясь от поцелуя. – Хочешь еще раз? Давай тогда примем душ вместе, заодно и вымоемся.
– Заодно и вымоемся, – хмыкнула Миранда. – Не смей называть меня кисой, говорят тебе.
– Я всех называю кисами.
– Чтобы не спутать имена?
– Ну да. Не бойся, твое имя я пока помню.
– Вот спасибо. Интересно, сколько нужно прожить с тобой, чтоб ты называла только по имени?
Соня нахмурилась, и в зеркале отразилось ее изменившееся, вмиг подурневшее лицо. C такой связываться – себе дороже; она дернула плечами, высвобождаясь из объятий Миранды, обернулась, жестко глядя снизу вверх. Все закончилось, и слава богу, а ей, похоже, предлагали продлить, повторить, переиграть эту ночь, все закончилось, черт возьми, а ее, кажется, почти замуж звали. Что за шутки, еще чего, ты что, Миранда, с ума сошла? Да нет, еще не сошла, но слишком ясный намек сам сорвался с губ: «Сколько нужно прожить с тобой, милая Соня, сколько можно прожить с тобой – день, неделю, всю жизнь, пока нас вдвоем не поведут к оврагу убивать?» Она бы согласилась отрезать правую грудь, подражая Соне, и тоже стать амазонкой, сменить прятки в космосе на позиционную войну, она бы научилась бить насмерть и никого не жалеть. Чего ни сделаешь сгоряча, испугавшись одиночества!.. И Соня была не хуже прочих, даже лучше – по крайней мере, она ловко стреляла, копала могилы и заметала следы. С ней не пропадешь – или, вернее, пропадешь вместе с нею, и это «вместе» кое-что значило. Она сбросила штаны (и зачем надевала? не затем ли, чтоб сказать: «Я надела платье свое, не снять ли мне его снова?») и выпрямилась – голая, мускулистая, не любовница, а убийца.
– Миранда, – произнесла она, – лучше не увлекайся. Нам было хорошо, это правда, но я не хочу влюбляться в тебя только из-за того, что мы с тобой приятно переспали.
– Но это повод не хуже любых других.
– Это вообще не повод. Мы просто не сможем жить вдвоем. Тебе нужен кто-то другой, а не я.
– Я так и знала, что ты начнешь предлагать мне мужчину...
– Тебе нужен другой человек. Может быть, женщина, но не я. Понимаешь, кто-то, с кем ты могла бы молчать, сколько угодно.
– А с тобой я не могу? – спросила Миранда тихо.
– Со мной не можешь.
Она была права, умница Соня, молчание не сближало их, а разделяло сильнее. Что-то не сработало, не сладилось: они понравились друг другу, они приятно переспали, они могли бы влюбиться – ничто им не мешало влюбиться – и могли бы остаться вдвоем. Но не получилось, и Миранда, всего минуту назад мечтавшая о будущем, подумала трезво и грустно: будущее придет, да только не с Соней. А потом поцеловала Соню в губы и ощутила, как посткоитальное очарование рассеивается и исчезает, без следа, без следа.
– Ну что, – сказала Соня, – больше не будешь звать меня замуж?
– Больше не буду. Не сегодня точно.
– Тогда пойдем в душ?
– Пойдем, – согласилась Миранда. – Ну конечно, пойдем. Я тебя заодно и вымою, киса.

@темы: LOGH, фики, Титания