Живи, а то хуже будет
69. Написала очередной фик, вспомнила прошлое. К автоцитатам прибавлены цитаты просто, и вовсе их не много - в самый раз. Название - слегка перефразированная строка из одного стихотворения, которое в тексте цитируется напрямую. Думаю, его легко угадают. "Пыльца с тополей".
"Легенда о героях Галактики", PG-13, Магдалена фон Вестфален/Хильда фон Мариендорф, намеки на Магдалена/Аннероза, Аннероза/Хильда, Оберштайн/Райнхард - Вы так и не нашли себе возлюбленного, Хильда?
- Нет, но я и не искала.
- Значит, вы по-прежнему одиноки?
- Значит, я по-прежнему свободна.
- Это разные вещи.
Об одиночестве и свободе можно спорить бесконечно, и все равно каждый останется при своем. Хильда пожимает плечами, подавляя зевок; если баронесса фон Вестфален не придумает новую тему для беседы, она уснет со скуки. Ей двадцать лет, у нее выходной день, и она принимает у себя гостью - не в библиотеке и не в зале, в креслах, за чаем с кексами, но в своей комнате на втором этаже, у туалетного столика с зеркалом. На полированной доске расставлены флакончики - с духами, с кремами, с розовою водой; разложены щетки для волос, ножницы и пилочки. И вовсе нет косметики - ни помад, ни притираний, ни румян; так что баронесса, заполняя неловкую паузу, замечает любезно:
- Если не знать, что здесь живете вы, можно подумать, будто это духи и щетки очень кокетливого молодого человека.
- Это комплимент? Духи женские, между прочим.
- Какая разница, я вообще не понимаю этого разделения ароматов по половому признаку. И если уж на то пошло, вот эти духи - мужские. Вы ограбили отца?
- Нет, я сама их купила, - признается Хильда.
Битый час они перебрасываются словами, то оживляясь, то снова увядая, о политике говорят и об опере, о погоде, о книгах, о винах, о лошадях, о грядущем военном походе. Наконец-то очередь доходит и до духов, от них можно перекинуть мостик к щеткам, затем к волосам, к прическе, к стрижке, к юношеским привычкам Хильды, и так далее, пока не оборвется цепь ассоциаций, пока баронесса, утомившись, не соберется домой. Все лучше, чем рассуждения о любви, Хильда не умеет болтать об интимном: ну нет у нее возлюбленного, так что ж ей теперь - удавиться? А баронесса, понюхав пробку, ставит флакон на место и поправляет черную перчатку: все в порядке, на стекле не останется следов.
- Вы купили их для себя или в подарок?
- Конечно, для себя. Кому бы я могла дарить мужские духи?
- Мужчине, я полагаю.
- У меня нет возлюбленного, - говорит Хильда, притрагиваясь к виску. - Когда появится, я вам скажу.
- А возлюбленная у вас есть?
- Тем более нет.
- Но вы когда-нибудь целовались? - спрашивает баронесса участливо.
Хильда смотрит на ее черные перчаточные пальцы и молчит. Отрицательный ответ слишком очевиден, незачем сотрясать воздух: баронесса обо всем догадается сама. Не зря она слывет умной и проницательной женщиной, не зря Хильда, встретив ее в детстве два или три раза, влюбилась и решила стать такой же - нет, еще сильнее, еще свободнее. Остатки былого обожания тлеют в сердце - даже новое увлечение не вытеснило их до конца. Некогда целоваться; как там писал полторы тысячи лет назад кто-то из этих старых поэтов: "Граждане, отечество в опасности - наши танки на чужой земле"? К устаревшим словам требуется комментарий, но Хильда все понимает и так: есть дела поважнее бывших и будущих влюбленностей.
- Хотите, я вас поцелую?
А баронесса подается вперед, колени ее касаются колен Хильды, черное платье обволакивает, словно волна. Как много черного цвета, как много краски на ресницах, и лишь лицо напудрено добела - или от природы бледно? Хильда знает, что отражается в зеркале и в настойчивых глазах, Хильда чувствует, как множится ее образ, расслаивается и распадается на куски. Если баронессе хочется, пусть целует, почему бы и нет. Разве не ради этого и был затеян весь разговор, с умолчаниями, с намеками, с двусмысленностями и томными взглядами? Что ж, на здоровье. Ей все равно, она немного устала от тела, от баронессы, от собственных мыслей. Хорошо бы отвлечься и ненадолго вытряхнуть все из головы, понежиться на сквозняке. И может быть, если сейчас она научится целоваться, это знание спасет ее в будущем - когда все остальные науки набьют оскомину, песком осядут на зубах. Она женщина, ей не след пренебрегать женским оружием: в жизни все пригодится. Баронесса накрывает ладонью ее руку.
- Если не хотите, скажите об этом. Не всем женщинам нравятся, когда их целуют женщины, а не мужчины.
- Нет, отчего же, - вежливо говорит Хильда, - я не вижу в этом ничего дурного. Пожалуйста, поцелуйте меня.
Наверно, баронесса ждала иного ответа. Наверно, она привыкла, что ее поцелуи принимают с восторгом, будто розы: избаловали ее маленькие любовники и любовницы. А Хильда не бросается к ней в объятия и портит всю сцену. Теперь надо переигрывать наугад, наспех подгонять одно движение к другому, фразу к фразе, вздох к вздоху. Пальцы баронессы источают жар сквозь перчатки, и Хильда думает о туберкулезе и о забеленных пятнах румянца на скулах. В романах героини непременно болеют туберкулезом - если они добродетельны; или оспой - в наказание за прегрешения; или нервною горячкой - если нужно избавиться от них как можно скорее. В крайнем случае, они сходят с ума и отравляются на чердаках. Инфекцию передают через платок, через вздох, через поцелуй украдкой. Мимолетное видение посещает Хильду: в сумеречной комнате, под механическое пение патефона, танцуют, обнявшись, изможденные женщины в белье и чулках, всхлипывают над своими горестями и обнимаются теснее, балансируют на грани между развратом и утешением. Являются ли они к Хильде с картинки в книжке, или из старинной плоской киноленты, или из ее подавленных фантазий, отроческих снов? Ей почти жаль, что она не носит корсета и не может присоединиться к этой стайке теней с обнаженными плечами, перетянутыми талиями, приподнятыми голыми грудями. Ее тело свободно под легкой рубашкой, ей бы прыгать босоножкой и размахивать шарфом, воскрешать моду на античность, тонкие складки и драпировки, прозрачные платья, остриженные волосы под "жертву гильотины". Но она только чопорно сдвигает колени и не шевелится, ждет вспышки магния, удара грома. Сквозь высокие окна летят лучи, пронизывают воздух наискось - из левого верхнего угла к правому нижнему. Сколько воздуха и света... Как странно быть везде чужой: среди женщин с веерами, замужних и незамужних, среди мужчин во фраках и сюртуках; на нее косятся и там, и там, жалостливо, а не зло. Животное лучше любых других, графиня-сорванец (comtesse-gamin - на мертвом языке звучит еще красивее) - вот что такое девочка Хильда. Ее юное лицо могло бы выглядеть чуточку значительнее, ведь от нее по старой памяти ждут шалостей и проказ. А она-то ведет себя паинькой, она лишнего слова не говорит, если надо молчать. Нет у его превосходительства Лоэнграмма другой такой преданной подданной, и далеко-далеко заведет ее эта преданность. Она что-то предвидит, но не знает наверняка, она не умеет ни гадать, ни предсказывать судьбу. И ей становится страшно, оттого она и повторяет, сжимая горячие руки в черных перчатках:
- Пожалуйста, поцелуйте меня, баронесса.
- Вы уверены, что хотите?
- Почему бы и нет? Это же такая мелочь.
- Вы слишком уверенно рассуждаете о мелочах, Хильда.
- Вы сами предложили мне, что ж, теперь боитесь?
- Не очень. Идите-ка ближе ко мне.
Куда же ближе - только прямо на колени, притворившись Саскией в таверне: еще один привет полураздетым теням, танцующим в воображении Хильды. Приникнуть бы к баронессе, склониться к ней на грудь и прочесть двустишие: "Кони правят нас к Валгалле, ты устал и мы устали". Верит ли баронесса в Валгаллу, в посмертное бытие? Или она, как сама Хильда, сомневается в существовании души - что уж говорить о жизни без тела? Ничего не будет после, кроме сумерек. Хильда обнимает ладонями ее лицо, как чашу, и смотрит неотрывно, приглаживает пальцами тяжелые черные прядки. Вот и разгадка: баронесса красива, а Хильду тянет к красоте, к открытому огню, к прельстительной силе. Все равно, какого цвета волосы - черные или золотые, все равно, ее завораживает не пол, а бесполое обаяние. Ведь ее саму никогда не называли и не назовут красивой, она хорошенькая, славная, прелестная, ни то, ни се: незавершенный, неидеальный набросок. "Если бы вы были юношей, вы были бы удивительно милы", - говорит ей в семнадцать лет добрый старичок, балующийся сочинительством, издающий за свой счет пьески и стишки. В тени этой фразы Хильда живет, как проклятая: ей не стать удивительно милой, потому что она девушка. Возможно, было бы легче, если б она стянула грудь бинтами и подложила в брюки свернутый синий чулок, или наоборот - достала бы из сундуков старомодные платья, свое приданое, и отпустила косу; возможно, было бы легче, если б она выбрала одну сторону, а не пыталась стереть границу - черту на мокром песке. Так или иначе, ей не удастся перевернуть мир, для этого нужен век и власть. А она составляет разумные планы и пишет бумажки ровным почерком: страницу за страницей, без помарок и клякс. И на запястье у нее сидит чернильная точка, как родинка.
Это поиски друга, а не любви: больше не к кому подойти и предложить простодушно - давайте дружить, мне так одиноко. Гораздо легче позвать в постель, но Хильда знает по книгам, что секс не спасает от одиночества. Да и не с кем спать - это баронесса умеет ловить любовников, а Хильде даже некогда у нее поучиться. Слишком мало свободного времени у строителей новой вселенной. И если выпал часок - лучше поговорить по душам, или приласкаться, не заходя дальше локтя или колена. Она видит тонкие морщинки у глаз баронессы, голубые прожилки, румяна, помаду и пудру; она наклоняется ближе и сама целует баронессу в лоб, как мертвую, как ребенка. Видите, вовсе не страшно, теперь поцелуйте меня. И когда баронесса отстраняется и прикладывает палец к ее губам - она чувствует себя обманутой.
- В чем дело? Я сделала что-то не так?
- Нет, все в порядке, но не спешите. Шшш, Хильда, не торопитесь, я все равно вас поцелую.
- Право, баронесса, вам нечего бояться. Целуйте смело, я не собираюсь вас соблазнять.
- Разумеется, ведь это я соблазняю вас, а не наоборот.
- В самом деле? Хорошо, что вы мне об этом сказали, теперь я буду знать.
- Кокетка.
Как приятен и как ничтожен поцелуй, - понимает Хильда, пока баронесса целует ее. Не из-за чего терять голову: хорошо воспитанное тело отзывается из вежливости. Она приоткрывает рот, прикасается языком к языку баронессы, вздрагивает, немного возбуждается - и отмечает холодно и спокойно каждое движение, словно фазу болезни. Пожалуй, она смотрела сны о чем-то большем, когда мечтала о литературной стороне любви. На поверку ласки оказываются ужасною мелочью, стыдно даже поднимать шум из-за них. Хильда и без всяких поцелуев ощущает время от времени такое беспокойство - о, не так уж рано, с четырнадцати лет, - и утишает его купаниями, верховой ездой, быстрым трением между бедер. Последний способ самый легкий, за две минуты можно утолить жажду, расслабиться и вымыть руки. Она так и сделает сегодня, расставшись с баронессой, удовлетворит себя, успокоится в одиночестве и возьмется за книгу.
Недостаток чувственности уравновешивается избытком ума: не быть ей веселой чаровницей, девочкой-женой, да не очень-то и хотелось. Это мужчины выдумали, будто девственницам плохо живется на свете. А Хильда на досуге взвешивает и разбирает слухи о себе самой: кем только ее ни называют - ледяной, асексуальной, андрогином, сафо, но не подстилкой, не фавориткой. Известная проницательность свойственна сплетникам, они по-своему благородны, они не болтают того, что оскорбило бы ее по-настоящему. И так ли уж сильно они лгут? Она и вправду ни под кого не ложится, не превращает письменный стол в кровать, не ловит женихов и ни с кем не флиртует (напрасно баронесса зовет ее сейчас кокеткой). А хладнокровие и неженственность - лестные недостатки, Хильде к лицу: она "свой парень", умница-офицер, дурная подружка и хороший товарищ. С ней не постоишь в тумане под фонарем, прощаясь навеки, - потому что она сама встанет рядом, обнимаясь с какой-нибудь Лиличкой.
Только не с баронессой, конечно, нет. Баронесса слишком горда, чтоб принимать роль красотки из древней песенки - o bella, ciao! bella, ciao! bella, ciao, ciao, ciao! - красотки, провожающей милого на войну. Да что там, она, наверно, приподнимет брови и спросит удивленно: "Неужели до сих пор еще воюем?" - если Хильда, оторвавшись от ее губ, накинет мундир, щелкнет каблуками и встанет в строй. Ну сколько можно драться за неведомые звездные системы, не лучше ли на одной планете навести порядок? Но Хильда идет за своим командиром и мыслит так же, как он: объединим галактику, а там посмотрим; баронесса ее не удержит, а его и вовсе некому удерживать. Дураков нет связываться - секс не в счет, всем известно, что любовник днем и ночью дает ему одинаково сухие и дельные советы. А единственный друг лежит под камнем и ни во что не вмешивается. Все пути открыты, пора выступать, никто их не остановит. Баронесса берет Хильду за плечи и отклоняет назад, будто куклу, с молчаливым укором: что за мода нынче у молодых - целоваться и думать о сражениях? И Хильда бормочет, как на уроке:
- Простите, я задумалась.
- Садитесь, Мариендорф, двойка. О ком вы задумались, обо мне?
- Ни о ком. О том, что будет дальше. О том, что говорит его превосходительство.
- А что он говорит? Что мы все, как один, поднимемся и пойдем в последний бой, одним махом объединим владения от рукава Тельца до рукава Стрельца... ах, простите, от рукава Ориона? Старая песня, он только поет ее по-новому, у него получается рок-н-ролл, а не похоронный марш. Знаете, что такое рок-н-ролл?
- Знаю, знаю. Вы к нему несправедливы, баронесса. Признаться, я не понимаю, за что вы его так не любите.
- Просто я - не вы, и не его покойный друг, и не его мудрый военный советник. Поэтому и не люблю.
- Это ничего не объясняет. Я думаю, вы сводите воедино разные причины любви... и разную любовь.
- Желаете поговорить о любви?
- Не желаю, - говорит Хильда. - Все равно мне не выстоять против вас.
- И вы абсолютно правы, занимайтесь лучше войной, - соглашается баронесса, гладя ее по щеке. И добавляет внезапно, почти без паузы: - А правда ли, что вы виделись с графиней Грюневальд?
- Конечно, правда.
Какое ей дело до нелюбимого превосходительства, если у него есть прелестная сестра? Хильда кивает, подтверждая дважды - да, виделась, да, она еще жива. Незачем спрашивать, откуда баронессе известно об этой поездке: у каждого свои осведомители и источники информации. Куда интереснее наблюдать за тем, как сжимаются и разжимаются ее губы, унимая рвущийся шепот - или восклицание, или плач. А, баронесса, все-таки вы не бессердечны, что-то еще трепещет в вашей красивой груди. И Хильда невольно опускает взгляд: пусть на платье нет даже скромного выреза, но воображение само подскажет, как бела кожа под черной тканью. Слишком кокетлив этот траур, его носят по живым, а не по мертвым - может быть, и по одной отшельнице из домика ор-ши-де.
- Что ж, как она поживает? Она здорова?
- Мне кажется, да. Там хороший воздух, в горах.
- Вы встретились с ней впервые, не так ли? Она вам понравилась?
- Очень понравилась, - отвечает Хильда.
В тех комнатах, обитых светлым деревом, стоит тишина, и мальчик возится с большим букетом, принесенным с гор. Закрыв глаза, Хильда представит себе так ясно ворох цветов и трав, лейку с лебяжьей шеей, пролитую воду. Графиня в домашнем платье сидит очень прямо и вышивает: игла мелькает в ее пальцах, сверкая, как стрекоза, и тянет за собою ярко-алую нить. Нет, Хильде не надо зажмуриваться, чтобы увидеть этот образ в сиянии невидимой лампы: тот, кто однажды встретил графиню, уже никогда ее не забудет. Смертна ли она, жива ли она - не разобрать; она пленница своего мира, но и мир пленен ею. И если Хильда придет к ней и скажет: "Вы свободны, чего вы хотите теперь?" - графиня, перекусив нитку, улыбнется и ответит строкою из сказки: "Меня переполняют слезы, желания и страх смерти, хотя я не могу плакать, ничего не хочу и не могу умереть".
- Интересно, сильно ли она изменилась, я так давно ее не видела. Впрочем, вы не можете об этом судить, вы же не встречались с ней раньше. Если б вы знали, как она была красива...
- По-моему, графиня и сейчас очень красива. Отчего вы не навестите ее и не рассудите сами, изменилась она или нет?
- Отчего? Хороший вопрос. Я очень любила ее, - произносит баронесса, и Хильда без зависти слышит, как смягчается ее голос. - Наверно, вы думаете, что теперь я ее бросила? Это не так. Но я не хочу напоминать ей о прошлом, о ее жизни при дворе, лучше к этому не возвращаться.
- Вы так думаете?
- А вы считаете, я ошибаюсь?
- Да нет, вы просто боитесь.
- Как вы строги, Хильда. Но ничего, вам к лицу эта строгость, и, возможно, вы и правы.
- Вы просто боитесь ее увидеть, - безжалостно повторяет Хильда. - Вы думаете, что она несчастна, и вам придется делить с ней это несчастье, если вы в самом деле любите ее.
- Беда в том, что я люблю еще очень многих, а графиня заслуживает гораздо большего... Что ж, может быть, вы полюбите ее вместо меня? В конце концов, она похожа на своего брата, а вы так восхищаетесь им.
Не одна Хильда им восхищается, ей не сравниться с обожателями в мундирах и высоких чинах. Если она и влюблена, то так же, как влюблены в него адъютанты, и вестовые, и юные радисты, служащие на белом флагмане. Никто не посмеет попрекать их этой влюбленностью, чем же Хильда хуже? А баронесса намекает на внешнее сходство: не все ли вам равно, чьими золотыми локонами пленяться, они одинаковы у брата и сестры, не все ли вам равно, за кем следовать неотступно, ловя на лету улыбки и ласковые слова. Можно чередовать дни, в конце концов выйдет даже выгоднее, вы избавите меня от бремени и черных нарядов, соглашайтесь, скорее соглашайтесь. И Хильда отвечает:
- Поверьте, я уже полюбила ее.
Нет, пожалуй, ей не верят. Баронесса вздыхает - различив ли неискренность, сладчайшее преувеличение: из одной встречи не рождается любовь, лишь слабая симпатия прячется в сердце. Но Хильду не поймать на лжи; когда они говорят "я люблю", они имеют в виду разные вещи: одна целится ниже пояса, другая - выше. Лучше не требовать разъяснений. Легкие шаги звучат чуть слышно, тень проходит по ковру и исчезает - но ни баронесса, ни Хильда ее не замечают. Мало ли призраков в этом доме, подлинных и оригинальных (все остальные, в других домах, - не настоящие)... Половицы скрипят, занавески вздуваются без ветра, клавесин играет нежно сам собою - все это старые фокусы, старые проказы. Нечего бояться, зло всегда проникает извне, пробирается в щели и в крысиные норы, а тут даже крыс нет. И баронесса указательным пальцем притрагивается к груди Хильды, будто приносит в жертву, из дюжины или из сотни выбирает - ее.
- Надеюсь, не разлюбите так же быстро. И если вы снова увидите графиню...
- Что же, - спрашивает Хильда, - передать ей привет?
- Поцелуйте ее за меня.
- Хорошо.
Баронесса притягивает Хильду к себе и целует, долго не отпуская. Ох, она и статую оживит: на секунду Хильда забывается и отвечает ей исступленно, сжимает в объятиях что есть сил. Если б поближе стояла кушетка - они бы легли непременно, даже не раздеваясь; чего же проще - задрать юбку и брюки расстегнуть, перекрестить руки, зарыться пальцами в светлые или темные завитки в паху. Но невинность зависит от романических случайностей и совпадений: до кушетки чересчур далеко, а тут еще и часы бьют в библиотеке, объявляя конец свиданью. И они расстаются без сожаления: баронесса встает, прикоснувшись напоследок к волосам Хильды, и говорит ласково и рассеянно:
- Пять часов, как поздно, я думала, сейчас только половина. Боюсь, мне пора, иначе я опоздаю.
- Конечно. Позвольте, я провожу вас.
- Не надо, не провожайте. Когда я смогу застать вас дома в следующий раз?
- Я не знаю, - отвечает Хильда. - Попробуйте ночью. Ночью я почти всегда дома.
- И я сумею до вас достучаться?
- Наверно. Но я крепко сплю.
- Тогда прощайте. Я приду к вам, пока вы спите, и не стану вас будить.
- Вы очень добры, баронесса. Я не буду просыпаться, чтоб не смутить вас. Прощайте.
Все заканчивается так, как надо, и хорошие хозяева когда-нибудь надоедают гостям. "Что за манера! - ворчат им вслед, едва захлопнув дверь. - Уж сидели, сидели!". Некоторые, впрочем, обещают приехать к обеду. А Хильда смотрит вниз из окна: вот баронесса сходит по лестнице и заслоняет лицо от солнца черною перчаткой. Если она оглянется, то увидит Хильду в раме, как в зеркале; если она оглянется, Хильда отшатнется и бросится вниз, вслед за ней, в ее объятия. Но она не оглядывается, она идет к подъехавшему автомобилю, стуча каблуками по плитам: остроносые туфли легко и ладно облегают ее маленькие ноги. Ничего не поделаешь, "дева тешит до известного предела": баронесса благоразумно разделяет невинные и предосудительные удовольствия. К кому она отправится со следующим визитом - к друзьям, к любовнику, или в дом, что привиделся Хильде, в дом со спущенными шторами, где полуголые женщины танцуют в ожидании гостей дорогих? Ох, ну какая разница, ее это не касается, ей это не интересно. Нет обещаний, нет и измены; баронесса никому не клянется в верности, страх и скука гонят ее, заставляя рвать связи и увлекаться снова. В старости она, конечно, сочинит список тех, кого любила хоть пять минут подряд, - чтоб они ее оплакали; и впишет имя Хильды - оттого что любила ее даже не пять, а сорок минут, почти целую вечность.
Хильда прижимает ладонь ко рту, остужая горящие губы: последний поцелуй был чересчур крепок - оттого ли, что предназначался вовсе не ей? Сумеет ли она так поцеловать графиню при новой встрече? Впрочем, почему бы и нет. Та едва ли удивится и примет послание с холодной кротостью, и не станет винить за чужое распутство посредницу-Хильду в крылатых сандалиях. Поцелуями и проклятиями ее не проймешь. Белая голубка слетает сверху на карниз, стучит клювом в стекло, как пальцем, приманивая Хильду: пусти, пусти меня. Не привязана ли записка к ее лапке? Но Хильда отворачивается и идет обратно к столику, садится и проводит рукою по опустевшему сиденью напротив. Оно еще теплое - а если встать на колени и припасть к обивке, то удастся почуять и запах баронессиного платья, смесь плоти, ткани и духов. Скорее бы война, устало думает Хильда. Дурная болезнь, род эротического расстройства, проходит бесследно; сейчас она еще холоднее и равнодушнее, чем прежде, сейчас ей чудится, что она все на свете испытала. Из зеркала глядит на нее остриженная девочка с оттопыренными ушами, ужасно юная девочка в белой рубашке и черном жилете. Пора взрослеть, тогда и мундир придется кстати, в мундире ей будет лучше; так скорее бы война, o bella, ciao, скорее бы война, все равно смерть близка, и нет возврата, и ей уже присвоили капитанский чин.
"Легенда о героях Галактики", PG-13, Магдалена фон Вестфален/Хильда фон Мариендорф, намеки на Магдалена/Аннероза, Аннероза/Хильда, Оберштайн/Райнхард - Вы так и не нашли себе возлюбленного, Хильда?
- Нет, но я и не искала.
- Значит, вы по-прежнему одиноки?
- Значит, я по-прежнему свободна.
- Это разные вещи.
Об одиночестве и свободе можно спорить бесконечно, и все равно каждый останется при своем. Хильда пожимает плечами, подавляя зевок; если баронесса фон Вестфален не придумает новую тему для беседы, она уснет со скуки. Ей двадцать лет, у нее выходной день, и она принимает у себя гостью - не в библиотеке и не в зале, в креслах, за чаем с кексами, но в своей комнате на втором этаже, у туалетного столика с зеркалом. На полированной доске расставлены флакончики - с духами, с кремами, с розовою водой; разложены щетки для волос, ножницы и пилочки. И вовсе нет косметики - ни помад, ни притираний, ни румян; так что баронесса, заполняя неловкую паузу, замечает любезно:
- Если не знать, что здесь живете вы, можно подумать, будто это духи и щетки очень кокетливого молодого человека.
- Это комплимент? Духи женские, между прочим.
- Какая разница, я вообще не понимаю этого разделения ароматов по половому признаку. И если уж на то пошло, вот эти духи - мужские. Вы ограбили отца?
- Нет, я сама их купила, - признается Хильда.
Битый час они перебрасываются словами, то оживляясь, то снова увядая, о политике говорят и об опере, о погоде, о книгах, о винах, о лошадях, о грядущем военном походе. Наконец-то очередь доходит и до духов, от них можно перекинуть мостик к щеткам, затем к волосам, к прическе, к стрижке, к юношеским привычкам Хильды, и так далее, пока не оборвется цепь ассоциаций, пока баронесса, утомившись, не соберется домой. Все лучше, чем рассуждения о любви, Хильда не умеет болтать об интимном: ну нет у нее возлюбленного, так что ж ей теперь - удавиться? А баронесса, понюхав пробку, ставит флакон на место и поправляет черную перчатку: все в порядке, на стекле не останется следов.
- Вы купили их для себя или в подарок?
- Конечно, для себя. Кому бы я могла дарить мужские духи?
- Мужчине, я полагаю.
- У меня нет возлюбленного, - говорит Хильда, притрагиваясь к виску. - Когда появится, я вам скажу.
- А возлюбленная у вас есть?
- Тем более нет.
- Но вы когда-нибудь целовались? - спрашивает баронесса участливо.
Хильда смотрит на ее черные перчаточные пальцы и молчит. Отрицательный ответ слишком очевиден, незачем сотрясать воздух: баронесса обо всем догадается сама. Не зря она слывет умной и проницательной женщиной, не зря Хильда, встретив ее в детстве два или три раза, влюбилась и решила стать такой же - нет, еще сильнее, еще свободнее. Остатки былого обожания тлеют в сердце - даже новое увлечение не вытеснило их до конца. Некогда целоваться; как там писал полторы тысячи лет назад кто-то из этих старых поэтов: "Граждане, отечество в опасности - наши танки на чужой земле"? К устаревшим словам требуется комментарий, но Хильда все понимает и так: есть дела поважнее бывших и будущих влюбленностей.
- Хотите, я вас поцелую?
А баронесса подается вперед, колени ее касаются колен Хильды, черное платье обволакивает, словно волна. Как много черного цвета, как много краски на ресницах, и лишь лицо напудрено добела - или от природы бледно? Хильда знает, что отражается в зеркале и в настойчивых глазах, Хильда чувствует, как множится ее образ, расслаивается и распадается на куски. Если баронессе хочется, пусть целует, почему бы и нет. Разве не ради этого и был затеян весь разговор, с умолчаниями, с намеками, с двусмысленностями и томными взглядами? Что ж, на здоровье. Ей все равно, она немного устала от тела, от баронессы, от собственных мыслей. Хорошо бы отвлечься и ненадолго вытряхнуть все из головы, понежиться на сквозняке. И может быть, если сейчас она научится целоваться, это знание спасет ее в будущем - когда все остальные науки набьют оскомину, песком осядут на зубах. Она женщина, ей не след пренебрегать женским оружием: в жизни все пригодится. Баронесса накрывает ладонью ее руку.
- Если не хотите, скажите об этом. Не всем женщинам нравятся, когда их целуют женщины, а не мужчины.
- Нет, отчего же, - вежливо говорит Хильда, - я не вижу в этом ничего дурного. Пожалуйста, поцелуйте меня.
Наверно, баронесса ждала иного ответа. Наверно, она привыкла, что ее поцелуи принимают с восторгом, будто розы: избаловали ее маленькие любовники и любовницы. А Хильда не бросается к ней в объятия и портит всю сцену. Теперь надо переигрывать наугад, наспех подгонять одно движение к другому, фразу к фразе, вздох к вздоху. Пальцы баронессы источают жар сквозь перчатки, и Хильда думает о туберкулезе и о забеленных пятнах румянца на скулах. В романах героини непременно болеют туберкулезом - если они добродетельны; или оспой - в наказание за прегрешения; или нервною горячкой - если нужно избавиться от них как можно скорее. В крайнем случае, они сходят с ума и отравляются на чердаках. Инфекцию передают через платок, через вздох, через поцелуй украдкой. Мимолетное видение посещает Хильду: в сумеречной комнате, под механическое пение патефона, танцуют, обнявшись, изможденные женщины в белье и чулках, всхлипывают над своими горестями и обнимаются теснее, балансируют на грани между развратом и утешением. Являются ли они к Хильде с картинки в книжке, или из старинной плоской киноленты, или из ее подавленных фантазий, отроческих снов? Ей почти жаль, что она не носит корсета и не может присоединиться к этой стайке теней с обнаженными плечами, перетянутыми талиями, приподнятыми голыми грудями. Ее тело свободно под легкой рубашкой, ей бы прыгать босоножкой и размахивать шарфом, воскрешать моду на античность, тонкие складки и драпировки, прозрачные платья, остриженные волосы под "жертву гильотины". Но она только чопорно сдвигает колени и не шевелится, ждет вспышки магния, удара грома. Сквозь высокие окна летят лучи, пронизывают воздух наискось - из левого верхнего угла к правому нижнему. Сколько воздуха и света... Как странно быть везде чужой: среди женщин с веерами, замужних и незамужних, среди мужчин во фраках и сюртуках; на нее косятся и там, и там, жалостливо, а не зло. Животное лучше любых других, графиня-сорванец (comtesse-gamin - на мертвом языке звучит еще красивее) - вот что такое девочка Хильда. Ее юное лицо могло бы выглядеть чуточку значительнее, ведь от нее по старой памяти ждут шалостей и проказ. А она-то ведет себя паинькой, она лишнего слова не говорит, если надо молчать. Нет у его превосходительства Лоэнграмма другой такой преданной подданной, и далеко-далеко заведет ее эта преданность. Она что-то предвидит, но не знает наверняка, она не умеет ни гадать, ни предсказывать судьбу. И ей становится страшно, оттого она и повторяет, сжимая горячие руки в черных перчатках:
- Пожалуйста, поцелуйте меня, баронесса.
- Вы уверены, что хотите?
- Почему бы и нет? Это же такая мелочь.
- Вы слишком уверенно рассуждаете о мелочах, Хильда.
- Вы сами предложили мне, что ж, теперь боитесь?
- Не очень. Идите-ка ближе ко мне.
Куда же ближе - только прямо на колени, притворившись Саскией в таверне: еще один привет полураздетым теням, танцующим в воображении Хильды. Приникнуть бы к баронессе, склониться к ней на грудь и прочесть двустишие: "Кони правят нас к Валгалле, ты устал и мы устали". Верит ли баронесса в Валгаллу, в посмертное бытие? Или она, как сама Хильда, сомневается в существовании души - что уж говорить о жизни без тела? Ничего не будет после, кроме сумерек. Хильда обнимает ладонями ее лицо, как чашу, и смотрит неотрывно, приглаживает пальцами тяжелые черные прядки. Вот и разгадка: баронесса красива, а Хильду тянет к красоте, к открытому огню, к прельстительной силе. Все равно, какого цвета волосы - черные или золотые, все равно, ее завораживает не пол, а бесполое обаяние. Ведь ее саму никогда не называли и не назовут красивой, она хорошенькая, славная, прелестная, ни то, ни се: незавершенный, неидеальный набросок. "Если бы вы были юношей, вы были бы удивительно милы", - говорит ей в семнадцать лет добрый старичок, балующийся сочинительством, издающий за свой счет пьески и стишки. В тени этой фразы Хильда живет, как проклятая: ей не стать удивительно милой, потому что она девушка. Возможно, было бы легче, если б она стянула грудь бинтами и подложила в брюки свернутый синий чулок, или наоборот - достала бы из сундуков старомодные платья, свое приданое, и отпустила косу; возможно, было бы легче, если б она выбрала одну сторону, а не пыталась стереть границу - черту на мокром песке. Так или иначе, ей не удастся перевернуть мир, для этого нужен век и власть. А она составляет разумные планы и пишет бумажки ровным почерком: страницу за страницей, без помарок и клякс. И на запястье у нее сидит чернильная точка, как родинка.
Это поиски друга, а не любви: больше не к кому подойти и предложить простодушно - давайте дружить, мне так одиноко. Гораздо легче позвать в постель, но Хильда знает по книгам, что секс не спасает от одиночества. Да и не с кем спать - это баронесса умеет ловить любовников, а Хильде даже некогда у нее поучиться. Слишком мало свободного времени у строителей новой вселенной. И если выпал часок - лучше поговорить по душам, или приласкаться, не заходя дальше локтя или колена. Она видит тонкие морщинки у глаз баронессы, голубые прожилки, румяна, помаду и пудру; она наклоняется ближе и сама целует баронессу в лоб, как мертвую, как ребенка. Видите, вовсе не страшно, теперь поцелуйте меня. И когда баронесса отстраняется и прикладывает палец к ее губам - она чувствует себя обманутой.
- В чем дело? Я сделала что-то не так?
- Нет, все в порядке, но не спешите. Шшш, Хильда, не торопитесь, я все равно вас поцелую.
- Право, баронесса, вам нечего бояться. Целуйте смело, я не собираюсь вас соблазнять.
- Разумеется, ведь это я соблазняю вас, а не наоборот.
- В самом деле? Хорошо, что вы мне об этом сказали, теперь я буду знать.
- Кокетка.
Как приятен и как ничтожен поцелуй, - понимает Хильда, пока баронесса целует ее. Не из-за чего терять голову: хорошо воспитанное тело отзывается из вежливости. Она приоткрывает рот, прикасается языком к языку баронессы, вздрагивает, немного возбуждается - и отмечает холодно и спокойно каждое движение, словно фазу болезни. Пожалуй, она смотрела сны о чем-то большем, когда мечтала о литературной стороне любви. На поверку ласки оказываются ужасною мелочью, стыдно даже поднимать шум из-за них. Хильда и без всяких поцелуев ощущает время от времени такое беспокойство - о, не так уж рано, с четырнадцати лет, - и утишает его купаниями, верховой ездой, быстрым трением между бедер. Последний способ самый легкий, за две минуты можно утолить жажду, расслабиться и вымыть руки. Она так и сделает сегодня, расставшись с баронессой, удовлетворит себя, успокоится в одиночестве и возьмется за книгу.
Недостаток чувственности уравновешивается избытком ума: не быть ей веселой чаровницей, девочкой-женой, да не очень-то и хотелось. Это мужчины выдумали, будто девственницам плохо живется на свете. А Хильда на досуге взвешивает и разбирает слухи о себе самой: кем только ее ни называют - ледяной, асексуальной, андрогином, сафо, но не подстилкой, не фавориткой. Известная проницательность свойственна сплетникам, они по-своему благородны, они не болтают того, что оскорбило бы ее по-настоящему. И так ли уж сильно они лгут? Она и вправду ни под кого не ложится, не превращает письменный стол в кровать, не ловит женихов и ни с кем не флиртует (напрасно баронесса зовет ее сейчас кокеткой). А хладнокровие и неженственность - лестные недостатки, Хильде к лицу: она "свой парень", умница-офицер, дурная подружка и хороший товарищ. С ней не постоишь в тумане под фонарем, прощаясь навеки, - потому что она сама встанет рядом, обнимаясь с какой-нибудь Лиличкой.
Только не с баронессой, конечно, нет. Баронесса слишком горда, чтоб принимать роль красотки из древней песенки - o bella, ciao! bella, ciao! bella, ciao, ciao, ciao! - красотки, провожающей милого на войну. Да что там, она, наверно, приподнимет брови и спросит удивленно: "Неужели до сих пор еще воюем?" - если Хильда, оторвавшись от ее губ, накинет мундир, щелкнет каблуками и встанет в строй. Ну сколько можно драться за неведомые звездные системы, не лучше ли на одной планете навести порядок? Но Хильда идет за своим командиром и мыслит так же, как он: объединим галактику, а там посмотрим; баронесса ее не удержит, а его и вовсе некому удерживать. Дураков нет связываться - секс не в счет, всем известно, что любовник днем и ночью дает ему одинаково сухие и дельные советы. А единственный друг лежит под камнем и ни во что не вмешивается. Все пути открыты, пора выступать, никто их не остановит. Баронесса берет Хильду за плечи и отклоняет назад, будто куклу, с молчаливым укором: что за мода нынче у молодых - целоваться и думать о сражениях? И Хильда бормочет, как на уроке:
- Простите, я задумалась.
- Садитесь, Мариендорф, двойка. О ком вы задумались, обо мне?
- Ни о ком. О том, что будет дальше. О том, что говорит его превосходительство.
- А что он говорит? Что мы все, как один, поднимемся и пойдем в последний бой, одним махом объединим владения от рукава Тельца до рукава Стрельца... ах, простите, от рукава Ориона? Старая песня, он только поет ее по-новому, у него получается рок-н-ролл, а не похоронный марш. Знаете, что такое рок-н-ролл?
- Знаю, знаю. Вы к нему несправедливы, баронесса. Признаться, я не понимаю, за что вы его так не любите.
- Просто я - не вы, и не его покойный друг, и не его мудрый военный советник. Поэтому и не люблю.
- Это ничего не объясняет. Я думаю, вы сводите воедино разные причины любви... и разную любовь.
- Желаете поговорить о любви?
- Не желаю, - говорит Хильда. - Все равно мне не выстоять против вас.
- И вы абсолютно правы, занимайтесь лучше войной, - соглашается баронесса, гладя ее по щеке. И добавляет внезапно, почти без паузы: - А правда ли, что вы виделись с графиней Грюневальд?
- Конечно, правда.
Какое ей дело до нелюбимого превосходительства, если у него есть прелестная сестра? Хильда кивает, подтверждая дважды - да, виделась, да, она еще жива. Незачем спрашивать, откуда баронессе известно об этой поездке: у каждого свои осведомители и источники информации. Куда интереснее наблюдать за тем, как сжимаются и разжимаются ее губы, унимая рвущийся шепот - или восклицание, или плач. А, баронесса, все-таки вы не бессердечны, что-то еще трепещет в вашей красивой груди. И Хильда невольно опускает взгляд: пусть на платье нет даже скромного выреза, но воображение само подскажет, как бела кожа под черной тканью. Слишком кокетлив этот траур, его носят по живым, а не по мертвым - может быть, и по одной отшельнице из домика ор-ши-де.
- Что ж, как она поживает? Она здорова?
- Мне кажется, да. Там хороший воздух, в горах.
- Вы встретились с ней впервые, не так ли? Она вам понравилась?
- Очень понравилась, - отвечает Хильда.
В тех комнатах, обитых светлым деревом, стоит тишина, и мальчик возится с большим букетом, принесенным с гор. Закрыв глаза, Хильда представит себе так ясно ворох цветов и трав, лейку с лебяжьей шеей, пролитую воду. Графиня в домашнем платье сидит очень прямо и вышивает: игла мелькает в ее пальцах, сверкая, как стрекоза, и тянет за собою ярко-алую нить. Нет, Хильде не надо зажмуриваться, чтобы увидеть этот образ в сиянии невидимой лампы: тот, кто однажды встретил графиню, уже никогда ее не забудет. Смертна ли она, жива ли она - не разобрать; она пленница своего мира, но и мир пленен ею. И если Хильда придет к ней и скажет: "Вы свободны, чего вы хотите теперь?" - графиня, перекусив нитку, улыбнется и ответит строкою из сказки: "Меня переполняют слезы, желания и страх смерти, хотя я не могу плакать, ничего не хочу и не могу умереть".
- Интересно, сильно ли она изменилась, я так давно ее не видела. Впрочем, вы не можете об этом судить, вы же не встречались с ней раньше. Если б вы знали, как она была красива...
- По-моему, графиня и сейчас очень красива. Отчего вы не навестите ее и не рассудите сами, изменилась она или нет?
- Отчего? Хороший вопрос. Я очень любила ее, - произносит баронесса, и Хильда без зависти слышит, как смягчается ее голос. - Наверно, вы думаете, что теперь я ее бросила? Это не так. Но я не хочу напоминать ей о прошлом, о ее жизни при дворе, лучше к этому не возвращаться.
- Вы так думаете?
- А вы считаете, я ошибаюсь?
- Да нет, вы просто боитесь.
- Как вы строги, Хильда. Но ничего, вам к лицу эта строгость, и, возможно, вы и правы.
- Вы просто боитесь ее увидеть, - безжалостно повторяет Хильда. - Вы думаете, что она несчастна, и вам придется делить с ней это несчастье, если вы в самом деле любите ее.
- Беда в том, что я люблю еще очень многих, а графиня заслуживает гораздо большего... Что ж, может быть, вы полюбите ее вместо меня? В конце концов, она похожа на своего брата, а вы так восхищаетесь им.
Не одна Хильда им восхищается, ей не сравниться с обожателями в мундирах и высоких чинах. Если она и влюблена, то так же, как влюблены в него адъютанты, и вестовые, и юные радисты, служащие на белом флагмане. Никто не посмеет попрекать их этой влюбленностью, чем же Хильда хуже? А баронесса намекает на внешнее сходство: не все ли вам равно, чьими золотыми локонами пленяться, они одинаковы у брата и сестры, не все ли вам равно, за кем следовать неотступно, ловя на лету улыбки и ласковые слова. Можно чередовать дни, в конце концов выйдет даже выгоднее, вы избавите меня от бремени и черных нарядов, соглашайтесь, скорее соглашайтесь. И Хильда отвечает:
- Поверьте, я уже полюбила ее.
Нет, пожалуй, ей не верят. Баронесса вздыхает - различив ли неискренность, сладчайшее преувеличение: из одной встречи не рождается любовь, лишь слабая симпатия прячется в сердце. Но Хильду не поймать на лжи; когда они говорят "я люблю", они имеют в виду разные вещи: одна целится ниже пояса, другая - выше. Лучше не требовать разъяснений. Легкие шаги звучат чуть слышно, тень проходит по ковру и исчезает - но ни баронесса, ни Хильда ее не замечают. Мало ли призраков в этом доме, подлинных и оригинальных (все остальные, в других домах, - не настоящие)... Половицы скрипят, занавески вздуваются без ветра, клавесин играет нежно сам собою - все это старые фокусы, старые проказы. Нечего бояться, зло всегда проникает извне, пробирается в щели и в крысиные норы, а тут даже крыс нет. И баронесса указательным пальцем притрагивается к груди Хильды, будто приносит в жертву, из дюжины или из сотни выбирает - ее.
- Надеюсь, не разлюбите так же быстро. И если вы снова увидите графиню...
- Что же, - спрашивает Хильда, - передать ей привет?
- Поцелуйте ее за меня.
- Хорошо.
Баронесса притягивает Хильду к себе и целует, долго не отпуская. Ох, она и статую оживит: на секунду Хильда забывается и отвечает ей исступленно, сжимает в объятиях что есть сил. Если б поближе стояла кушетка - они бы легли непременно, даже не раздеваясь; чего же проще - задрать юбку и брюки расстегнуть, перекрестить руки, зарыться пальцами в светлые или темные завитки в паху. Но невинность зависит от романических случайностей и совпадений: до кушетки чересчур далеко, а тут еще и часы бьют в библиотеке, объявляя конец свиданью. И они расстаются без сожаления: баронесса встает, прикоснувшись напоследок к волосам Хильды, и говорит ласково и рассеянно:
- Пять часов, как поздно, я думала, сейчас только половина. Боюсь, мне пора, иначе я опоздаю.
- Конечно. Позвольте, я провожу вас.
- Не надо, не провожайте. Когда я смогу застать вас дома в следующий раз?
- Я не знаю, - отвечает Хильда. - Попробуйте ночью. Ночью я почти всегда дома.
- И я сумею до вас достучаться?
- Наверно. Но я крепко сплю.
- Тогда прощайте. Я приду к вам, пока вы спите, и не стану вас будить.
- Вы очень добры, баронесса. Я не буду просыпаться, чтоб не смутить вас. Прощайте.
Все заканчивается так, как надо, и хорошие хозяева когда-нибудь надоедают гостям. "Что за манера! - ворчат им вслед, едва захлопнув дверь. - Уж сидели, сидели!". Некоторые, впрочем, обещают приехать к обеду. А Хильда смотрит вниз из окна: вот баронесса сходит по лестнице и заслоняет лицо от солнца черною перчаткой. Если она оглянется, то увидит Хильду в раме, как в зеркале; если она оглянется, Хильда отшатнется и бросится вниз, вслед за ней, в ее объятия. Но она не оглядывается, она идет к подъехавшему автомобилю, стуча каблуками по плитам: остроносые туфли легко и ладно облегают ее маленькие ноги. Ничего не поделаешь, "дева тешит до известного предела": баронесса благоразумно разделяет невинные и предосудительные удовольствия. К кому она отправится со следующим визитом - к друзьям, к любовнику, или в дом, что привиделся Хильде, в дом со спущенными шторами, где полуголые женщины танцуют в ожидании гостей дорогих? Ох, ну какая разница, ее это не касается, ей это не интересно. Нет обещаний, нет и измены; баронесса никому не клянется в верности, страх и скука гонят ее, заставляя рвать связи и увлекаться снова. В старости она, конечно, сочинит список тех, кого любила хоть пять минут подряд, - чтоб они ее оплакали; и впишет имя Хильды - оттого что любила ее даже не пять, а сорок минут, почти целую вечность.
Хильда прижимает ладонь ко рту, остужая горящие губы: последний поцелуй был чересчур крепок - оттого ли, что предназначался вовсе не ей? Сумеет ли она так поцеловать графиню при новой встрече? Впрочем, почему бы и нет. Та едва ли удивится и примет послание с холодной кротостью, и не станет винить за чужое распутство посредницу-Хильду в крылатых сандалиях. Поцелуями и проклятиями ее не проймешь. Белая голубка слетает сверху на карниз, стучит клювом в стекло, как пальцем, приманивая Хильду: пусти, пусти меня. Не привязана ли записка к ее лапке? Но Хильда отворачивается и идет обратно к столику, садится и проводит рукою по опустевшему сиденью напротив. Оно еще теплое - а если встать на колени и припасть к обивке, то удастся почуять и запах баронессиного платья, смесь плоти, ткани и духов. Скорее бы война, устало думает Хильда. Дурная болезнь, род эротического расстройства, проходит бесследно; сейчас она еще холоднее и равнодушнее, чем прежде, сейчас ей чудится, что она все на свете испытала. Из зеркала глядит на нее остриженная девочка с оттопыренными ушами, ужасно юная девочка в белой рубашке и черном жилете. Пора взрослеть, тогда и мундир придется кстати, в мундире ей будет лучше; так скорее бы война, o bella, ciao, скорее бы война, все равно смерть близка, и нет возврата, и ей уже присвоили капитанский чин.
-
-
22.04.2012 в 20:13Так описано - даже воздух в комнате будто меняется )
-
-
22.04.2012 в 20:20-
-
22.04.2012 в 20:57Правда )
Знаете, иногда при прочтении историй бывает ощущение кино, а у Вас... даже не знаю, как объяснить... Что-то вроде "ощущения присутствия" - есть не только картинка и звук, есть даже запах )
-
-
22.04.2012 в 21:30-
-
23.04.2012 в 20:27-
-
23.04.2012 в 21:49-
-
23.04.2012 в 22:04-
-
23.04.2012 в 22:07-
-
23.04.2012 в 22:13-
-
23.04.2012 в 22:18-
-
25.04.2012 в 22:14-
-
25.04.2012 в 22:16