[М-ль Люсиль]

Вот уже год валялся у меня начатый (и даже законченный), позабытый-позаброшенный бличефик типа драббл. Долго я его крутила так и этак, понимая, что к ушагавшей далеко и надолго манге он почти не имеет отношения, да и мой интерес к Бличу сильно поугас. Но сейчас я его перечитала и решила - да ладно, чего уж там, нам стесняться нечего... Правда, с ужасом признаю, что графический секс я описывать не умею, и в тексте это очень хорошо видно.

39. Итак, на арене фик, который имеет шанс стать моим последним текстом по Бличу. Ну правда, ну честное слово. В нем я пустилась во все тяжкие и отдала должное своему беззаветно любимому пейрингу. Авторский фанон присутствует, пенится, переливается через край. Драмы-слезы-выяснения-отношений - россыпью в кульке, как драже. Называется: "Жаворонок".

"Bleach", R-NC-17 (нечто среднее, но ближе к R, я полагаю), Мацумото/Хинамори

Изо дня в день повторяется одно и то же - и ему не дано примелькаться. Вычесть дежурства, вычесть недомогания, вычесть недоразумения, и пятнадцать-двадцать вечеров в месяц остаются свободны: их надо проводить вдвоем, наедине. Мацумото давно научилась приходить без спросу и пользуется этой наукой сполна. Не все ли равно, что там на небе - луна, звезды или непроглядная тьма? - она и с закрытыми глазами отыщет путь. Любовный запах ведет ее, как кошку: разве не сладко жить в вечной весне? Светильник горит на столике, огромная тень, согнувшись, чернеет на стене - а та, что эту тень отбрасывает, сидит, склонив аккуратно причесанную голову, и глаз не поднимает от книги. Благословенна неизменяемость: всякий раз Мацумото застает ее у стола, то с книгой, то с кистью над листом бумаги, - и вступает в покой, как в пену морскую. И удивляется (удивление тоже свежо) про себя: как можно жить с этим непрерывным беспокойством, как с язвой, не замечая ничего - до тех пор, пока не пропадут зуд и боль. Как можно это выносить?
- Что ты читаешь, Хинамори?
Она отвечает, называя что-то - но чаще всего Мацумото не успевает поспеть за смыслом слов, ей сладок сам голос. Журавли, росинки, павлонии проносятся скороговоркою и скрываются под обложкой. Хинамори смотрит темно и нежно, захлопывая книгу, и руку вкладывает в руку Мацумото, длинным движением, снизу вверх. Надо помочь ей встать. Иногда она на коленях подползает к постели, но не сегодня; сегодня она поднимается легко и обнимает Мацумото, доверчиво прижимается головой к ее груди. "Как я соскучилась". Эта жалоба всегда безмолвна и ясна, и Мацумото тихо дергает голубую ленточку в волосах, и спрашивает негромко:
- Можно, я сегодня останусь у тебя?
- Можно, - беззвучно говорит Хинамори.
И когда формальное, совершенно ненужное согласие дано, они начинают торопиться, будто не ночь им отпущена, а один час быстрой, походной любви. Мацумото развязывает на ней пояс нетерпеливей самого страстного жениха: могла бы и порвать, но жаль, жаль, ведь наутро придется опять одеваться. Молча и яростно Хинамори сбрасывает одежду, не смущаясь (а перед мужчиной не смела бы - так, руками бы закрывала маленькие груди), волосы распускает и откидывается на спину. Груди встают торчком - бледные, заостренные. Темные волоски растут у сосков, Мацумото пальцем трогает их и ощущает тянущую щекотку между ног. Мгновенно вспыхивает телесная и мозговая жажда: маленькими прикосновениями не отделаешься. Ей хочется сжать Хинамори больно и грубо, укусить в шею, засосами плечи покрыть, перевернуть на живот и стиснуть ягодицы, ладонью толкнуться меж горячих бедер, к вьющимся волосам на лобке. Нежданный страх - потерять ее, отпустить ее - трансформируется в коллекционерское, абсурдное желание удержать любой ценою, хоть на цепь посадить. И эти мысли - нет, не мысли, образы отрывистые - проносятся в голове Мацумото мгновенно, пока она наклоняется, чтобы поцеловать Хинамори. Маленький холодный рот прижимается к ее губам, язык трется о ее язык. Хинамори уже полюбила целоваться, и теперь ей недостает поцелуев, острыми зубками она прихватывает кожу, тоже пытаясь отметить Мацумото, присвоить себе. И в поцелуе раздвигает ноги, приглашая Мацумото - лечь и приникнуть, бедрами к бедрам (лоно к лону), ноги сплести. Быстрое трение, быстрая разрядка - это только начало ночи, привыкание и узнавание, первое перемешивание слюны и влаги. Им нескольких минут хватает, чтобы застонать и вытянуться сыто (но не успокоенно - упрямая щекотка остается, притупившись, и вот-вот усилится снова, заноет сладко и настырно), не разжимая объятий, из губ в губы переливая бессмысленно:
- Хинамори...
- Рангику-сан...
По ночам в постели они потихоньку привыкают говорить откровеннее, чем прежде. Мацумото рукою ведет по ее худенькому голому боку, по жалобному изгибу талии, по ягодицам - таким узким, как у ребенка, как у мальчика пятнадцати лет. Хинамори хихикает - у нее нежный, смущенный смех, нет, не смех - смешок, коротенький, задохнувшийся. Подушечками пальцев она осязает лицо Мацумото - скульптурную лепку головы, скулы высокие и белые, круглоту закрытых век, выпуклость губ.
- Я люблю тебя, - бормочет Мацумото, поддаваясь этой ворожбе, пунктирным ласкам, - я тебя хочу, как кошка, я каждый день думаю, как приду к тебе ночью и буду тебя раздевать. Я тебя когда-нибудь трахну прямо в кабинете, ты слышишь?
- Рангику-сан, - возражает Хинамори, - у нас времени не будет, вы же знаете.
- А если в обеденный перерыв?
- Рангику-сан, у нас же обед в разное время.
- Я все равно хочу тебя даже днем, когда ты приходишь, я на стенку лезу, я хочу тебя зажать в углу и искусать...
- Рангику-сан, вы все придумываете, днем вам на самом деле хочется спать, я же знаю. Вы все время зеваете, когда я вижу вас.
- Ты врешь!
- Тогда и вы врете.
Чем дольше они смеются, тем сильнее горит вожделение - бессловесное, жадное, вдвойне бесстыдное в своей немоте. "Хочу тебя" - оказывается, слишком детское и простое выражение, в нем не воскресает этот голод, это пересыхание души, как горла. Воды, воды. Хинамори дышит тяжко и отрывисто, дергая бедрами, и рука ее скользит вниз, оглаживая груди, по мягкому белому животу, по рыжим ржавым завиткам в паху, в горячую и мокрую впадину. Не только с мечом и кистью искусно управляются ее пальчики. Губы дрожат, и Мацумото целует ее грубо, ладонью звонко хлопает сзади (и на тонкой коже отпечатывается след), и тоже пальцами зарывается снизу, теребя и трахая. Собственное отражение (искаженное чуть-чуть, но сладостно женское) соблазняет Мацумото, в раскрасневшейся, дрожащей Хинамори она узнает себя - юную, нелюбимую, девственную. Ах, теперь все равно, теперь она не променяет девичье тело рядом, содрогания, солоноватую слизь на пальцах - на всех мужчин мира. Болезненно катится жар по жилам, губы жестко впиваются в губы, кроткое лицо Хинамори неузнаваемо, желаньем омыто. Им все мало, им хочется еще, сильнее, резче, в горячке они до крови кусают друг друга - и вскрикивают вдвоем, высоко и чисто. Безнадежное упоительное блаженство на минуту, на две даровано им, и они его принимают, обессиленно обнявшись, лежат, грустя после соития. Переплетенность, предельная близость успокаивают их.
- Я люблю тебя, - лениво говорит Мацумото.
Сомнений нет: они любят и любимы, лишние подтверждения просто приятны, они так долго не смели заговорить о любви, что теперь словами никак не насытятся. Хинамори шепчет неразборчиво - то ли соглашается, то ли отвечает, что любит - тоже. Даже смутные бормотания ее жемчужны, Мацумото не может судить о них здраво и не стремится. Ей достаточно слышать Хинамори, достаточно прижимать ее к себе, голую и горячую, вспотевшую от любви. Хинамори никогда не уйдет, это точно. Хинамори никогда не покинет ее, очаровательно улыбнувшись на прощанье. Хинамори. Хинамори.
- Я люблю вас, Рангику-сан, - произносит Хинамори, ей в шею уткнувшись. Губы движутся мягко и приятно, выталкивая слова. - Я без вас, наверно, просто умру.
- Куда же я от тебя денусь?
- Не знаю. Я так счастлива с вами. Просто рядом с вами.
- Как забавно, - отвечает Мацумото тихонько, - я хотела сказать тебе то же самое.
Они обе пытаются забыть незабываемое: как теряют друг друга в снах, повторенных мириады раз. Страшнее нет сновидения для Мацумото, оно наплывает без спросу в самые глухие ночные часы, и ничем его не прогонишь: навзничь лежит Хинамори, и взгляд ее стеклянен и мертв, а по губам, не останавливаясь, не засыхая, течет кровавая пена, и руки, к груди прижатые, мокры и красны. Ночь за ночью она умирает - и Мацумото просыпается в ознобе, скуля тихонечко от ужаса. Ресницы слипаются от слез, сумасшедше частит сердце и только тогда угоманивается, когда она обнимает Хинамори, как куклу, - только что не трещат тоненькие ребра.
А Хинамори, плача, просыпается позже нее, лишь под утро, в розовом свете, под розовым небом: в ее сне Мацумото падает стремительно в туман, в бездну, выскальзывая из рук - и пальцы сжимают только воздух, только обрывок черного рукава. И несколько минут она шепчет безутешно: "Я же не сумею вас спасти, я же не сумею вас спасти, я не спасу вас, Рангику-сан, не спасу..." - и жмется к тихо вздыхающей Мацумото, пока от усталости не засыпает снова.
- У меня нет никого, кроме вас, Рангику-сан.
Странно серьезен ее голос. Мацумото хочет спросить - а Хицугая? а Кира? а... - и не смеет, смутно догадываясь о ее снах и потаенных мыслях. Нечем утешить в ответ: если скажешь "Я умру, если ты умрешь" - она, конечно, догадается, что это ложь. Неестественно чуткой становится иногда Хинамори - в объятиях, когда нечего скрывать, кроме собственной души. Видно, ей суждено любить несчастливо, сильнее, чем любят ее, ничего с этим не поделаешь. Мацумото, наверно, и хотела бы любить ее по-детски - до смерти, да только не может. И все-таки это невыносимо.
- Почему ты все время ведешь себя так, будто мы вот-вот расстанемся? Зачем ты так говоришь каждый раз, как будто умрешь утром... или как будто я умру? Неужели ты всерьез веришь, что я тебя брошу? Послушай меня, Хинамори...
- Нет, - отвечает она, - нет, вы не бросите. Я все это знаю, Рангику-сан, только...
Только спать так страшно. Мацумото боится обнять ее сильнее - ведь она совсем худенькая, ведь она же не выдержит... Абсурдная нежность захлестывает: ну что такого в этой маленькой Хинамори, в воробышке, в соломинке - что в ней такого, что дыхание перехватывает от нее?
- Дурочка ты моя, - бормочет Мацумото и глотает воздух, чтоб не разреветься, - вечно ты все выдумываешь, вечно воображаешь черт знает что, и ничего, ничего не понимаешь. Я никуда от тебя не денусь, запомни раз и навсегда, я никуда от тебя не денусь, и ничего со мной не случится, ясно тебе? Ясно? И с тобой ничего не случится, и что бы тебе ни снилось - все будет хорошо, слышишь?
- Рангику-сан... значит, вам тоже снится?
- Да, - говорит она, - да, снится, и это ничего не значит, ясно тебе? Я еще с ума не сошла, чтобы верить снам, и ты тоже не смей. Мало ли что привидится!
Но Хинамори отводит глаза и не верит Мацумото, а вовсе не снам. Что-то гнетет ее, что-то грызет ее; и прозрачная, ясная, хрустальная душа затянута мутью и илом, серым ветром овеяна. Сколько ж можно метаться в этой клетке, в узком костлявом теле? Не уйти от мыслей о скорой смерти: обреченностью, как гнилью, тронуто лицо Хинамори, милое лицо. Она поднимает руку и гладит Мацумото по волосам, в мягких рыжих прядях запутывает пальцы и вспоминает о том, что такие путы - из женских волос - невозможно порвать.
- А знаете, - задумчива ее речь, - а знаете, ведь я видела еще кое-что во сне.
- Что же?
- Я видела, как вы все-таки выбирали его, а не меня. Что мне делать теперь с этим, Рангику-сан?
Мацумото молчит.
- Да, - повторяет Хинамори, - когда-нибудь вы все-таки меня оставите, я точно знаю. Не отрицайте, вы сами еще не чувствуете этого. Но вам дорог он, поэтому мы с вами похожи. Вы всегда, всегда будете думать о нем, и когда вам покажется, что он вернется к вам, вы побежите за ним, побежите.
- Замолчи.
- Но он к вам не вернется. Это пустое, Рангику-сан, я знаю давно. Ни к вам, ни ко мне никто не вернется. И тем лучше. Давайте забудем остальное.
Маленькая ладонь подхватывает голову Мацумото под затылок, серьезные губы приближаются к губам. Хинамори целует с неженскою сухостью и отстраняется, расправляя худые плечи, а Мацумото лежит, как оглушенная, и не может ни слова ответить. Это она привязывает, - мелькают мысли, - это она специально, это она нарочно, злая девчонка. Как глупо попалась умница Мацумото в ее беленькие руки.
Или все-таки обе - и жертва, и добыча, две птицы на одной ниточке ловца? Мы все бьемся, бьемся, - думает Мацумото, - а вырваться не можем, и друг друга боимся, и мучаемся. Что может быть глупее такого залечивания ран? Ни бинтов, ни щадящего режима, ни мазей-примочек, а только открытый воздух, только рубцевание рассеченных тканей: если организм справится, то выкарабкаешься и ты.
Господи, - думает еще Мацумото, - да ведь она же по-настоящему в меня влюблена.
- Когда-нибудь вы поймете, что я была права. Я раньше была дурой, но это прошло. Я теперь знаю, что все кончено, для нас с вами ничего никогда не было. Может быть, мы с вами с самого начала были предназначены друг другу и не хотели этого понять.
- Ну все, - обрывает Мацумото, - ну хватит, довольно. Не хочу ничего слушать.
Невольно она повышает голос, и Хинамори, как ни храбрится - все равно вздрагивает нервно и опускает голову. Как боится она до сих пор любых окриков и укоров, как страшны для нее - безупречной девочки - чужое недовольство и раздраженный тон... но не всех, а только тех, кого она любит. Я - вторая, - чувствует Мацумото. Или третья, после Хицугаи? Нет, вторая, он, маленький, не может внушить ей страха. А прежде был только один. Айзен.
- Ты сама себя доводишь, придумываешь, придумываешь и пугаешься, как не стыдно. Иди сюда. Иди сюда, я сказала, и ложись рядом.
Они обнимаются снова. Они пытаются достичь идеального слияния, но не знают, что делать с идеалом: стоило оступиться и припасть к самой себе, как все пошло кувырком. Восхитительно их одинаковое бездушие: в поисках утешения они не разбирают дорог, бестолково делают больно, а потом прикасаются тоненькими пальчиками и спрашивают - ну что с тобой, что с тобой, дорогая? Проживая десятилетие за десятилетием, едва различая бег времени, сквозь сирень пронося чистые лица, они не учатся любить, они не знают, что это такое. Но наконец-то приходится платить.
- Ну что же я делаю не так, Хинамори? - тихо спрашивает Мацумото. Никакой надежды не остается, одна тоска, сосущая и стылая, гложет и гложет и гложет. - Скажи, тебе в самом деле так плохо со мною? Я тебе никак не могу помочь, и от меня не легче, правда? Прости меня. Наверно, я в самом деле где-то ошиблась.
- Рангику-сан, нет...
Она не может говорить дальше от рыданий: губы искажаются, расширяются сухие глаза. Слезы нейдут, и потому страшнее всего: ей, наверно, очень больно плакать вот так, горло сокращается судорожно - и ни вздоха, ни всхлипа не пропускает. Вздуваются жилы на шее. Хинамори мотает головой, губами двигает; и беззвучно читает Мацумото одно и то же: "Нет, нет, нет...". И вдруг прорывается голос, и она шепчет:
- За что вы меня так мучаете?..
- А за что ты так мучаешь - меня? - потрясенно отвечает Мацумото.
Нет, им никогда не договориться. Захлебнувшись, они плачут навзрыд и цепляются друг за друга, будто разлука уже смотрит на них, и последние минуты летят. Они сами пугают себя, как дети, и сами плачут теперь оттого, что так одиноки, нелюбимы и несчастны, оттого, что их непременно бросят... сколько угодно можно выдумать причин для плача. Это почти истерика, разрядка натянутых нервов. Им слаще всего рыдать в объятиях, после секса и после бурного отчаяния, им проще всего в слезах обрести подобие истины. И крепко спать, наплакавшись на легоньком плече.
- Если вы уйдете к нему, то пусть так будет, я не стану удерживать вас. Вы не сможете быть счастливы со мною, я слишком дурная и слабая.
- Да зачем же ты так говоришь, Хинамори?..
- Зачем я так говорю? - гневно отвечает она и зажмуривается, замыкая лицо - чтоб даже Мацумото не смогла ничего прочесть в губах и мокрых глазах. - А вы не догадываетесь до сих пор? Чтобы вам стало стыдно, чтобы вы не бросали меня именно потому, что я такая слабая. Поймите же, я дурная, я злая, я скверная. Я теперь готова что угодно сделать, только бы вас не потерять. Вы понимаете? Я обманываю вас, я притворяюсь, что меня надо утешать. А не надо этого, не надо совсем! Перестаньте жалеть меня. Ведь я вас совсем не жалею.
- Неужели ты так сильно любишь меня?
- Если бы я сама знала.

@темы: фики, Bleach

Comments

[Гость]

Ах, мадемуазель, какие же у вас прекрасные фики!) Столько различные отсылок, но - увы! - собственное невежество не позволяет распознать большую часть. Но тем не менее, с жутким восторгом прочитала эту краткую повестушку..) Безумно люблю ваш стиль) Спасибо вам большое за такое количество фиков по редким фандомам да редким и весьма прелестным пейрингам..)

И, да, извините за камень в огород, но почему-то меня очень сильно задело слово "трахну".

[М-ль Люсиль]

Мне, право, даже неловко: вы меня так хвалите, а я даже не знаю вашего имени. Спасибо большое вам - за то, что вы отозвались, для меня это очень важно (и очень приятно). Теперь вдвойне хочется продолжать писать во что бы то ни стало (хотя графоман вообще никогда не бросает свою писанину, и я тоже, наверно, не брошу). Спасибо.
А слово было введено затем, чтобы от рейтинга R приблизиться к недоступному NC-17. Нет, шучу, конечно, но мне хотелось попробовать подбавить словесной грубости. А то выходило чересчур лирично, что ли. Не знаю. Извечная беда русского языка - плохо у него, великого и могучего, с глаголами, обозначающими акт любви.

[Гость]

М-ль Люсиль Мне стыдно, что я не писала вам отзывов ранее, хоть и прочитала абсолютно все имеющиеся в вашем дневнике тексты - даже по неизвестным мне фандомам. Как же у вас чудесно получается описывать детали - порой дыхание затаишь, боишься буквы спугнуть..) Крайне вдохновляет) А, черт, не знаю, как выразить свое накопившееся восхищение, уж извините. Но я вам безмерно благодарна за ваше творчество, да..)
В самом тексте слово не особо задевает, может, все пуританское воспитание виновато..) Мацумото вполне могла так выразится - Руконгай оставляет отпечаток на всю жизнь. А она-то там не взрослой оказалась, а меленькой нескладной девчонкой. Жаль ее.

[М-ль Люсиль]

Гость, вообще-то это я должна вас благодарить и на руках носить - вы одолели всю эту безудержную графоманию. Спасибо. Я просто не знаю, как вам выразить свою благодарность, но для меня очень важно, что мои тексты действительно кому-то нравятся, кто-то их читает, кто-то от них получает удовольствие. И вовсе не нужно на каждый текст отзываться. Вот вы мне сказали, что прочли их - и мне уже так хорошо.
О Мацумото вы очень верно сказали, я с вами согласна - раз уж она вышла из дальних районов Руконгая, из низов, то едва ли стоит ждать, что она все время будет выражаться изысканно и утонченно. Впрочем, все от обстановки зависит: мне кажется, она очень четко разделяет официальную и неофициальную сферу и легко подбирает лексику сообразно с ситуацией.) Эх, жаль, что в манге все так запуталось... Впрочем, я все равно никогда не была большим поклонником пейринга Гин/Ран.

[The Grief]

М-ль Люсиль Одолела? Да вы шутите, я запоем все прочитала..) А после уже неторопливо и обстоятельно, разглядывая отношения со всех сторон..) Каждый оставляет некое "послевкусие"..)
Да, я тоже так думаю: Мацумото прекрасно понимает, какие слова для кухонь, а какие - для улиц...) Хоть и порой посмотришь на ее отношения с Хицугаей и засмеешься - хитренькая она, понимает, как вести себя с другим выходцем из Руконгая, будь он хоть трижды начальством) А сГином она...ну, что сказать - с хитрющем пройдохой-змеем она смотрится хорошо, но я все же предпочитаю видеть ее с женщиной. В таких отношениях она куда более изящна - так и представляю, как она заботится о той же Хинамори..)

[М-ль Люсиль]

The Grief, надеюсь, это послевкусие скорее приятное, чем горькое. Спасибо. Не обращайте внимания - я просто так радуюсь, что вы все это прочитали, что от удовольствия могу говорить глупости.
О Мацумото: на мой взгляд (ну, это чистое ИМХО, ничего больше), ее отношения с Гином были красиво закончены еще в первой арке манги - с уходом Гина в Уэко, вне зависимости от его тайных намерений. Впрочем, мне вообще вся эта история с местью Айзену за Рангику показалась довольно надуманной и сляпанной наспех; и внезапное "воскрешение чувств" тоже выглядело натянутым. Но все это только мое тихое мнение, никому не навязываю его. А что до пейрингов с женщинами - да, согласна с вами, мне тоже очень легко представить, как она заботится о Хинамори. Я помню, с каким восторгом я смотрела последние филлеры (с занпакто), где они почти все время ходили парой и взаимодействовали так, что - я не раз это повторяла - будь они мужчинами, о них бы уже вовсю писали яой.)

[The Grief]

М-ль Люсиль Приятное, честное слово..) Особенно много его осталось после "Ильзль" и "От пожаров и морозов" - Бог мой, сколько там всего - глаза разбегаются..)
Знаете, у меня о этой истории были точно такие же мысли - ну как так, что за безобразие? Что за косплей графа Монте Кристо? Только и осталось, что уподобится Станиславскому и выкрикнуть "Не верю!" - да только Кубо уже привык к таким высказываниям за восемь лет и напрочь отказывается пить любезно предложенный йад. Ах, да, помню эти чудесные филлеры!) И Тобиуме с Хайнеко тоже едва ли не под ручку ходили - но нет же, фандом словно ослеп - какое юри, где юри, когда юри? Да не до юри - "там Бяка и Ренджи тааак красиво упали!"(с) Но а если без таких частных возмущений - то весьма печально, что фемслешеры в большинстве своем обошли Блич - а если и не прошли, то больше оставили по Йоруичи/Сой Фонг. Печально все это.

[М-ль Люсиль]

The Grief, послушайте, сознайтесь, вы же ангел? Вы прочитали даже "Ильзль"! Я бы выдавала по цветку каждому читателю, кто продрался сквозь эти текстуальные дебри.
Ну, а фемслэш - он просто не так популярен, как слэш, поэтому вполне естественно, что и в Бличе зрители-читатели больше внимания уделяют мальчикам, чем девочкам. Хотя в каноне цветут махровым цветом намеки именно на юри.

Да не до юри - "там Бяка и Ренджи тааак красиво упали!"(с)

Хе-хе, да, знакомая фраза (можно заменить имена, а смысл все тот же). Впрочем, я несправедлива, потому что вообще бьякурены не люблю и упрямо не вижу для них предпосылок в каноне. Но рыльце у меня в пушку, для гинобяк тоже особых предпосылок в каноне нет уже много лет, поэтому я молчу в тряпочку.
А с главным юрийным пейрингом - Йоруичи/Сой Фон - у меня просто странные отношения: уважаю, уважаю, верю в существование, но совсем не люблю. Не задевает он меня, фантазию не провоцирует. А вы к нему как относитесь? И вообще - какие у вас предпочтения?

[The Grief]

М-ль Люсиль Нет, не сознаюсь) А "Ильзль" долго не давала мне покоя - и долго читать невозможно, слишком страшны эти гонения по национальности (бедные евреи, за что же на них во все времена так злобились?) и информации много, а захватывает просто невероятно) "И все равно, кого любил Эрвин - хоть Штефана, хоть жабу, хоть розу" - вот это предложение накрепко застряло в памяти. Как раз накануне читала "Сказку о жабе и розе" - поэтому сразу повеяло таким нестерпимым ужасом, что руки затряслись. До сих пор мимо цветочных ларьков хочется пройти побыстрее. Страшно такое медленное умирание, ой как страшно...

вообще бьякурены не люблю и упрямо не вижу для них предпосылок в каноне.

Простите, вам можно пожать руку?) Настолько похожих убеждений не бывает!) Будем уповать на то, что Гин выкрутится в очередной раз и снова будет терроризировать весь Готей) Кубо же не настолько жесток, что бы сделать из него подкаблучника, или из Мацумото - домохозяйку)
Ну, мне он не нравится от слова "совсем". Такие полурабские отношения будут в любом случае, а я больше люблю читать про нежности или веселые и шуточный "войнушки") Предпочтения у меня поистине странные - допустим, из-за тех же веселых отношений крепко люблю Куукаку/Рангику, хоть и не пойму, откуда я вообще такое взяла..)

[М-ль Люсиль]

The Grief, о евреях - у Слуцкого было очень верное стихотворение об отношении к евреям:

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют, и т.д.

Вот из таких обвинений, в общем, вырастали погромы и Холокост. Еврейский вопрос - моя больная тема (вторая - сталинизм), вот я ее и кручу иногда в текстах. Правда, я сама знаю, что "Ильзль" все-таки чуточку дилетантский текст, можно было бы копать глубже и лучше проработать его. Я его даже редактировала, но сюда уже последнюю версию не выкладывала, поленилась (да и устала от него). А Эрвин и Штефан - да, такие романтические, почти бесплотные мальчики, гремучая смесь из парочки туберкулезных поэтов, Пат из "Трех товарищей", может быть, еще Антони Бланша. Я их люблю. Хотя девочек люблю еще больше.

И снова к Бличу.

Простите, вам можно пожать руку?) Настолько похожих убеждений не бывает!)

Бывает, бывает, только редко, особенно когда речь идет о бьякуренах. Ибо его уже считают почти каноническим пейрингом, и попробуй-ка поспорь с общественным мнением. Задавят. Да и спорить неохота.
Но я себе представила домохозяйку Мацумото и почему-то бурно развеселилась. Что-то мне подсказывает, что в домоводстве она ни в зуб ногой - и не видать Гину или кому бы то ни было уютного гнездышка. А Гин, если и выживет, то вряд ли, конечно, попадет под сандалию Мацумото, но от репутации Мальчиша-Кибальчиша и смелого лыцаря ему уже не отмыться. Пусть скажет Кубо спасибо.)

Предпочтения у меня поистине странные - допустим, из-за тех же веселых отношений крепко люблю Куукаку/Рангику, хоть и не пойму, откуда я вообще такое взяла..)

Никогда не думала об этом пейринге, а ведь вы правы - могло бы выйти очень весело. Ах, Куукаку - прелесть какая женщина, и до чего же жаль, что Кубо ее тоже забросил. Вечная его беда: он плодит новых персонажей, не разобравшись со старыми.

[The Grief]

М-ль Люсиль Глупые обвинения - по одному представителю судить о всей нации..) В любом стаде есть паршивые овца, да только всех остальных под нее и равняют. Обидно - порой до хрипоты споришь с различными ксенофобами, а они как травили людей - так и травят. Вымораживает просто. А о сталинизме - вспомнилась мне цитатка из одной книжки "Кто бы нас ни мордовал – возлюбим до самозабвенья. То царю-батюшке задницу лизали, то вождю всех времён и народов, то законно избранному Президенту". Конечно, тут скорее о Ленине, но ведь и Сталин страшен был, как черт. Легко о репрессиях и войнах рассуждать, когда все кончилось, на весах все взвешивать и возносить хвалы. Мерзость. Впрочем, "Мутин и Педведев" достойные наследники тирана, как мне кажется. То что страна загибается, пенсий не хватает, нефть кончается, коммунальные счета растут - им ерунда, ей-богу. Все только обещаниями кидаются.
Думаю, такой объемный текст можно шлифовать до бесконечности..) Если его обновите, скажите об этом, обязательно - интересно будет покрутить героев так и эдак, сравнить - все мне крайне нравятся, даже перебежчица-Мицци. С одной стороны посмотришь - боже мой, предательство-то какое, а с другой смотришь, и понимаешь девчушку - а что ей еще было делать?
Ах, да они чудесны - такая нерушимая и крепкая любовь, такая верность, такие разные и неуловимо похожие характеры...) Все налюбоваться на них не могла - вроде и Штефан нелюдимым и несколько агрессивным порой кажется, но прислушивается к милому другу, никогда не дает его в обиду) Чистые-чистые отношения..) А девочки тоже очаровательны, да) Я все до конца верила, что все у них будет хорошо, все сложится - а вот все так обернулось. Безумно было жаль что Ильзе, что Лизль - все война, война виновата.

А что спорить-то? Все равно не переубедить(помнится, на канонизации этот пейринг признали одновременно и существующим, и не существующим. Боже, как я смеялась над логичностью хитренького модератора - и антишипперам угодил, и шипперам))
Стоит только вспомнить, как она несколько дней жила в доме у Орихиме - все хозяйство на нее свалила, да еще и жаловалась на всякие мелочи) Но зато с удовольствием ела ее стряпню..) Так вполне представляется Рангику, с каменным выражением лица вручающая Гину веник - спас, значит, получи по счетам) А если без смеха - трудно представить их совместный быт) Оба интереснейшие персонажи, но рядом они...не особо смотрятся, скажем так..)
Да, смешная такая пара - точно были бы бесконечные веселые перепалки) И на заднем плане бы ходил Гандзю, бурчал о "каких-то там шинигами!" и доливал бы в бутылки..) Ну, может вспомнят про нее - Ичиго, кажись, сейчас опять силы получит) А куда он рванет после этого, как не в Сейрейтей, хвастаться?..)

[М-ль Люсиль]

The Grief, к сожалению, большинству людей всегда нужен враг - на которого можно свалить собственные ошибки, неудачи и промахи, и собственную глупость тоже. Кто угодно - хоть евреи, хоть геи, хоть кавказцы, - кто угодно, с кем можно бороться, кого можно ненавидеть, иначе придется ненавидеть себя самого, а кому же этого хочется? Мне кажется, одна из самых печальных особенностей нашей страны - полное неумение признавать свою вину. Всегда у нас виноват кто-то другой, только не мы сами. Поэтому будем захваливать Сталина и рассказывать в учебниках, какой он был хороший менеджер. Или вот пошла нынче мода - выяснять, сколько же все-таки было репрессировано; и защитники Сталина кричат - да вы что? какой там миллион? какие там два, три или пять миллионов? всего-то шестьсот тысяч! Всего-то! Ох, в общем, об этом я могу говорить бесконечно, лучше уж замолчу.) Что же до Медвепута - ну, так сказать, лишний урок стране: никогда не надо доверять чекистам и первым ученикам чекистов.
Что касается "Ильзль" - да там ведь больших изменений, собственно, и нет, чисто косметическая правка в стиле "там добавить, тут убрать". Но я, наверно, постараюсь пересилить лень и все-таки выложу отредактированный вариант.) А Мицци я сама все-таки не люблю. Но она мне была нужна.
Штефан и Эрвин, по-моему, в каком-то смысле "альтер эго", двойники героинь, создания нежизнеспособные и хрупкие. По одиночке они выжить не могли, не то что девочки. Причем мне кажется - но я нисколько не оспариваю вашего мнения, и вообще, каждый видит то, что видит - что даже не война в первую очередь (до войны-то еще было далеко) помешала девочкам остаться вместе, а, скорее, отсутствие любви и потребности - быть вместе. Все-таки они обе одиночки. Но это только мое видение, со стороны может казаться иначе.

И снова в оффтоп: боже мой, какая прелесть, я и не знала, что бьякурен и канонизировали, и не канонизировали (и вправду, молодец модератор, никого не обидел).) Впрочем, по-хорошему, так следовало бы поступать с любым пейрингом, кроме четко прописанных в каноне - а их, слава богу, мало, да и все, в общем-то, остались в прошлом. Кубо прекрасно понимает - либо приключения, либо романтика и семейная жизнь. И неизменно выбирает приключения. Даже ценой жизни отдельных героев.
Но я себе представила бедного Гандзю на побегушках у двух развеселых дам - и стало мне хорошо. Жаль беднягу, ему-то не нальют, а если будет возникать - подавят безжалостно (что Куукаку, что Рангику - обе быстры на расправу). И уйдет Гандзю жаловаться верной Бонни-тян.
А Ичиго - тот, конечно, так или иначе в Сейретей попадет (Что, опять Ичиго явился? - спросил со вздохом со-тайчо. - И опять хочет мир спасти? Видеть его больше не могу!), без него же ничего не освятится. Интересно, кого он на сей раз будет спасать? Пока на роль пленницы в башне подходит разве что Айзен.

[The Grief]

М-ль Люсиль В очередной раз не знаю, что сказать о такой ненависти - умом понимаю, что все так и есть, все не могут просто дружить, обязательно надо против кого-то. И обвиняют всех вокруг, а сами в белом пальто стоят, красивые. Насчет вины я полностью с вами согласна - все валят на ближних и продолжают самолюбование. Не помню уж, кто писал стих о прекрасном павлине, который гордился своим оперением, а потом в ужасе посмотрел на свои ноги и сразу же стыдливо прикрыл их перьями - вполне можно "примерить" такой образ почти на каждого гражданина трижды великой страны.

какой там миллион? какие там два, три или пять миллионов? всего-то шестьсот тысяч

Ой-ой, какой подтекст страшный - будто о разменной монете рассуждают, словно жизни 600 тысяч человек - ничто. А на войне-то сколько погибло по его планам простых солдат - да неисчислимое количество, страшно вспоминать братские могилы.
Такая правка тоже хороша..) Сидишь и разбираешься, куда эта отсылка, куда та, а ту - ой, не знаю! - пытаешь вызнать у гугла, что иногда сводится к прочтению не менее замечательной классики, про которую иногда даже и не слышала) А Мицци - она в начале прелестна и смешлива - а вот уж потом эдакая пружинка, "а если она от натуги порвется, то ей в механизме замена найдется". Страшный он, фашистский механизм - измельчает в фарш, стоит только поддаться.
Да? Мне казалось, что они только и держались вместе благодаря потребности быть вместе, на понимании, что одиночество сведет каждую с ума. Все же невнимательно читала, черт.

Глупая эта идея с канонизацией - все равно там копится практически один фанон(стоит только вспомнить Айзен/Улькиорра и тысячу комментариев к этой записи, ой-ей), а правящая бличем сила глумливо хихикает и все сводит к гету. Или почти все..) А героев бывает крайне жалко - ну что такое, их раскрыть не успели, а уже похоронили. Особенно четко это было видно с Зоммари Леру - от силы мелькал в главах пятнадцати, не больше. Да и то - Кубо Бьякую рисовал в основном, а не бедного арранкара - это дискриминация по пустому признаку!
Мне тоже весело это представлять) Ой, а про Бонни-тян я-то и забыла! Не подумайте ничего плохого, но они с Гандзю - идеальная пара) И выслушает, и пятачком в ладонь ткнется - пожалеет..) Обаятельная свинка..)

Что, опять Ичиго явился? - спросил со вздохом со-тайчо. - И опять хочет мир спасти? Видеть его больше не могу!

Боже мой, какая фраза из уст самого Генрюсая!) А ведь правда - Ичиго там глаза всем намозолил настолько, что я готова поспорить - все семнадцать месяцев в Готей-13 в экстеренном режиме работал вытрезвитель имени Маюри)
Опять барышню украдут, наверное) Думаю, это будет Рирука или Карин(она слишком много знала! - будет оправдываться Урахара). Или Ханаторо опять будет героем - откроет башню Раскаяния(или куда там заточили Айзена?))

[М-ль Люсиль]

The Grief

А на войне-то сколько погибло по его планам простых солдат - да неисчислимое количество, страшно вспоминать братские могилы.

Да, почему-то защитники Сталина, кричащие о том, что "со Сталиным мы выиграли войну", стыдливо умалчивают о том, что сначала он снес талантливую военную верхушку, уничтожил командиров, довел армию до непотребного состояния, полностью проигнорировал все сообщения о планах нападения на СССР - ну и получил то, что получил. Я бы сказала, что войну-то выиграли не со Сталиным, а вопреки ему. Не говоря уж о том, что было после войны: когда все вздохнули было с облегчением и подумали, что возвращения к довоенным репрессиям уже не будет, и получили сорок девятый и все остальное. Страшное было время.

Страшный он, фашистский механизм - измельчает в фарш, стоит только поддаться.

Ну, эта особенность любого тоталитарного режима: если враг не сдается, его уничтожают; он любил Старшего брата; поддаться легче, чем бороться и оставаться при своем мнении. Тут страшен, мне кажется, отказ от осмысления своих поступков, добровольный запрет: иначе нельзя вынести, с ума сойдешь от отвращения к себе. А если не думать, то можно все снести и поверить, что все ты делаешь правильно. Вот и у Мицци так же.

Ну, а вообще "Ильзль" вышла из автобиографии Клауса Манна "Поворотный пункт" и кабаре Эрики Манн "Перцемолка". А уж потом на нее действительно налипли всякие цитатки-отсылки, иногда откровенно наглые и анахронистические.

Арранкары, на мой взгляд, вообще так и остались по большей части нераскрытыми. Вроде бы и есть у них какие-то истории и мотивы, но выглядят они неубедительно. И вся их роль свелась, в сущности, к роли пушечного мяса. Впрочем, в Уэко Мундо вообще было как-то нестерпимо уныло, и это уныние повлияло на всех, кто туда попадал.
А Бонни-тян (переносимся в Сейретей и окрестности) - она, конечно, свинка сострадательная, но по-своему суровая. И если что не так, то скорее поддаст Гандзю башкой под коленки, чем будет утешать и пятачком тыкаться.
Ну, а ежели Ханаторо откроет башню Раскаяния (совершенно случайно! он мимо шел, метлой задел, дверь и открылась), то он будет героем не только в глазах узника-Айзена, но и в моих глазах. По крайней мере, это будет действительно оригинальный ход. А я очень соскучилась по оригинальным ходам, пока тянулась Уэковская арка и бесконечные драки.