"Bleach", Мацумото/Хинамори, RСиняя земля звенит под ногами, и ни одна звезда не падает вниз. Небо сколото, сбоку наползают облака, продымленные насквозь. Стылые пальцы едва отодвигают квадратные створки.
- Не целуй меня, я с холода, - говорит Мацумото, и ее привычно не слышат. Маленькая Хинамори приподнимается на цыпочки, чтобы оказаться вровень с ее губами. Слишком она привязчива, слишком слаба, чтоб бояться простуд. Темные волосы перехвачены по-девичьи двумя лентами, не скрывая, не защищая шеи. В раскрытом вороте топорщатся ключичные птичьи кости, и кожа голубеет нежно. Дышать легко.
- Я так рада, что вы пришли, Рангику-сан, - а она не доверяет воздуху, она переливает слова из губ в губы. - Я так рада.
"Но зачем ты - это не он?" - слышит Рангику и обнимает худое и напряженное тело. Нежность вытесняет любовь, они обмениваются прикосновениями так, будто каждое утро забывают о пережитой ночи. "Как же я буду ласкать ее? - думают они беспомощно в последнюю секунду. - Ведь я же совсем, совсем, совсем не умею ласкать девушку..."
Хинамори лежит под нею, не закрывая глаз. Мутнеющий исступленный взгляд тревожит и дергает, мешает обессмыслить движения. Едва нащупав верный ритм, они стараются обратить секс в сон. Руки шарят сами по себе, размазывая слизь и влагу, а мысли идут мимо, не мешая первому, немому и выпуклому узнаванию. Но им никогда не удается продержаться до конца. Жалость настигает Мацумото, и зажмуривается Хинамори, обнимая ее отчаянно и невлюбленно. Они передают друг другу растерянность, как смертельную болезнь, и успокаиваются, лишь разделив ее напополам. Когда заражение неминуемо, им становится легко в объятиях, на жестком сквозь футон полу. Мацумото накрывает ладонью ее маленькую левую грудь. Кожа слишком мягка, и сосок твердеет медленно-медленно, голубые жилы стекают от него вниз. Пальцы пахнут солоно и влажно.
- Мне нравится ваша родинка, Рангику-сан, - шепчет Хинамори.
Ее воробьиный лепет смущает сердце. Она стягивает ленты и снова ложится навзничь, рассыпая волосы по изголовью. Мацумото безобразно красива и сильна рядом с нею, и оттого ли Хинамори опять бормочет бессвязно восхищенный вздор - об этой красоте, о тепле, о сне и покое в ее руках?.. В дремучем воздухе и пустые слова падают так тяжело. Они не утоляют жажды. Хинамори они не нужны, да она и не посмеет признаться, что ей просто очень страшно и душно. Она не знает, как утаить эти чувства, как загнать их в слова. От поцелуев рот сохнет все сильнее.
- Где ты набила такой синяк, девочка? - спрашивает Мацумото, заглушая тоску.
И смотрит - не в свете луны, а всего лишь непогашенной свечи, - как на тонком колене растекается уродливый зеленый кровоподтек. Он будет сходить долго, может быть, неделю, может быть, две. Некому тратить силы на исцеление таких маленьких ран.
- Мне вовсе не больно, - отвечает маленькая Хинамори и сжимает пальцами хилый огонек. Теперь в ее глазах ничего уже не отражается. Ей ни капельки не больно, и до утра так далеко. В остывающей постели она сама греет Мацумото, отгоняя холод далеко за порог.
- А что вы больше любите - персики или сливы?
- Хурму, - отвечает Мацумото и смеется первая, без горечи. - Брось, чего там. Все равно.
- Рангику-сан, знаете? Ничего не бойтесь, никогда. Я вас спасу, если что-нибудь случится.
Она обещает спасение спокойно и просто, и не сомневаясь, кажется, что сможет еще кого-то уберечь. Корявый шрам убегает слева под ребра, все заверчено чересчур давно. Она забыла, как металась по красным улицам, когда садилось солнце. Одеяло укрывает их легче паутины и легче военного флага.
- Брось, девочка. Чего там. Все равно.
16. И все-таки я успела. Это маленький драббл, который через несколько дней обратится в безнадежное АУ в сухом лесу. Он более-менее бессмыслен, перебирание слов в надежде на счастливый исход. Но нужно пояснение: восхищать - похищать, выхватывать, уносить, уводить силою; увлекать в высоту (Толковый словарь Даля). Название тоже довольно отвлеченно - "За веткой черемухи". Цитата.
"Bleach", Мацумото/Хинамори, PG-13Внизу висят черно-белые дома, улицы вычерчены острым карандашом, и даже воздух графически сух. Веет горячий ветер. Небо поделено на квадратики, и Хинамори стоит в центре, изо всех сил сжимая меч. Сливовый запах дурманит ее саму, никого больше. Она не помнит, затянула ли натуго повязку лейтенанта, но уже поздно, и не проверить - вдруг она соскользнула с рукава? Решающая битва будет зимою, только это Хинамори знает точно. Она забывает, какой идет месяц и какой день, время останавливается. Когда же выпадет снег?
Мацумото запрокидывает голову так медленно и так прелестно. Рыжие волосы застывают всего на секунду вокруг ее изумленного, восхищенного лица. Твердая кровь разлетается в щепу и гаснет, как фейерверк. Больше нельзя удержаться. Сны повторяются до мелочей, опыт не спасает от беды. Второй раз Хинамори видит, как страшно сереют полузакрытые мертвые глаза, и именно этого не может вынести. Чудится ли ей, что она кричит? Девять дисков звенят, заглушая все звуки.
Сияющая сеть упруго принимает тело Мацумото. Пальцы сомкнуты не на запястье - на отяжелевшей ткани. Я вас спасу, шепчет она бессмысленно, и даже не вслух, наверное, а про себя, потому что губы холодно выталкивают слова исцеления, первые слоги, и ладонь раскрыта над раной. Не успеть. Ни одной секунды нет у Хинамори, ей тоже не уйти. Она не осознает ни удара, ни боли, за безглазой маской черно и пусто. Дым, дым и дым.
Нет милосердия к павшим, Хинамори и рассудка не теряет. Воздух забивает горло, и она кашляет, выплевывая его вместе с кровью. Вязкая грязь остается во рту, в ватной стене отпечатывается распяленная кисть. Как глупо, неверяще думает Хинамори, переступая шаг за шагом и вонзая меч вниз, в никуда, как посох. К ней спасение тоже приходит нежданно и уводит рогатую (рогатую ли?) гибель ввысь, по невидимым деревянным ступенькам. Одно облако размечено путями разрушения, и нежно-голубое льется сквозь открытые дыры. А рядом, на размолотой в пыль плоти, умирает ее Рангику.
Хинамори знает теперь, куда идти, знает, зачем жить. Удушье то сжимается, то сдавливает снова, и небо вот-вот рассыпется.
- Я дойду, - говорит она, не слыша собственного голоса. - Я дойду, Рангику-сан.
Но Мацумото едва шевелит губами, замыкая чужое, слишком короткое имя, ничего не ощущая в серебряном предсмертном ослеплении. Пот проступает на лбу. Ей так больно, так страшно одной, она опять лежит на растрескавшейся земле, ослабев от голода. Жжение в животе никак не утихнет. Она ждет, когда чужая тень заслонит, наконец, от нее солнце.
- Гин...
Как всегда, улыбка исчезает последней. Рангику остается без утешения, в этот раз даже прощаться с нею не будут. Лицо искажено страдальчески, в одно мгновение она видит все слишком ясно. Осколки костей падают вниз и растут, как орешник. И ничком, на тлеющую подстилку, валится Хинамори, вывернув перебитую левую руку.
Ее будят снежинки. Усталое тело спокойно и тепло, прикосновения не тревожат. Кажется, она все-таки опоздала. В неузнанном городе медленно зажигают фонари, огни тлеют в сумерках, в хрупких стеклянных сосудах. Как долог был этот дурной день. Верно, кто-то другой знает, что станется с Хинамори, а ей холодно, и она хочет спать.
- Ты пришла в себя? - спрашивают со стороны, и Хинамори, зажмурясь, узнает лейтенанта Исэ.
Спать нельзя. Вину не искупить ни сном, ни ранением, ни страхом. Хинамори больше не будет кричать, надеясь хотя бы так избыть горечь. Полно, пока она и не чувствует горя.
- Рангику-сан умерла?
- Вовсе нет, - спокойно отвечает ей Исэ.
Хинамори открывает глаза. Теплое серое небо становится ближе, Исэ привычно поправляет очки и дует на замерзшие пальцы. И отчего она не додумалась взять с собой перчатки? Или, может быть, она просто очень торопилась, чтобы придти сюда вовремя...
- Побудь с нею, хорошо? Есть еще раненые, мне одной не успеть.
Над городом продолжается битва. Мацумото спит, приоткрыв побелевший рот. Ее дыхание покойно и почти легко. Нечего притворяться, будто считаешь пульс, Хинамори сидит рядом и держит ее за руку. Побаливает перебинтованная грудь. Капли воды распушились на родинке, Мацумото еще не знает, что снег идет не только в ее снах. А маленькая Хинамори сидит рядом с нею и ждет пробуждения.
17. А этот фик получился достаточно длинным, достаточно странным и, быть может, достаточно скучным. Он состоит только из диалогов. Действие происходит до начала первой арки и во время ее. Эпиграф - песенка из мюзикла "The Scarlet Pimpernel", называется "Riddle", Головоломка. Как всегда, автор ни на что не претендует и имеет честь. И называет свой фик - "Удача".
"Bleach", Гин/Бьякуя, Мацумото/Хинамори, PG-13
See the moon slink down in the sky, darling
Let your fantasies die, darling
Let your fantasies die, darling
- В конце концов, я не могу понять, что именно тревожит тебя. Любой заговор, друг мой...
- Только давайте обойдемся без дружбы. Это слово настораживает меня сильнее всех ваших планов. Вы же не хотите, чтобы я проговорился от страха, не правда ли?
- Я надеюсь, что у тебя хватит благоразумия помолчать еще немного. Любой заговор, как известно, предполагает полную победу. Лишь школьники и пустые романтики не разрабатывают план как следует, а восклицают что-нибудь вроде "Умрем! Ах, как славно мы умрем!". Ты же не считаешь меня настолько легкомысленным? Или тебя беспокоит наш третий участник?
- Что вы, он, к счастью, не видит даже своего носа, а значит, и не сомневается, что все сойдет удачно.
- Ты передергиваешь. Впрочем, я бы заволновался, если б ты заговорил серьезно.
- Но я смотрю немного дальше. Как вы думаете, что ждет нас, если наше предприятие окончится провалом?
- Во-первых, провалом оно не окончится.
- Или же мы вовремя спохватимся и соберем денег на ремонт этого провала.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду.
- Не обращайте внимания. По меркам мира живых, это уже довольно старая шуточка, но у нас все так медленно выходит из моды... Что же "во-вторых"?
- Во-вторых, мне кажется, ты знаешь меня достаточно давно и понимаешь, что я не из тех людей...
- ...которых можно отправить на казнь. Прекрасно знаю, вы слишком часто повторяете это. Что, надеетесь заклясть нашу рыжую птичку?
- По-моему, ты не способен сегодня разговаривать серьезно.
- Но вы сами только что сказали, что это к лучшему. Так я не волную вас попусту.
- В любом случае, изволь уйти, у меня еще остались дела. Вообще-то, на будущее - если тебе нужно обсудить со мной какие-то вопросы, приходи вечером, между десятью и полуночью. Днем ты привлекаешь внимание.
- Вы выбрали неудобное время, как раз, когда я занят.
- Вот как? Теперь ты занят по вечерам? Очень некстати. Это может навлечь на тебя ненужные подозрения.
- Разве что в непристойном поведении.
- Тем более.
- Напротив, очень удобно. Но все-таки, вернемся к нашему "во-вторых".
- Не вижу смысла в возвращении, я уже все сказал. Тебе нечего опасаться, все идет так, как было задумано. Вероятность твоего ареста и казни крайне мала.
- Вы меня очень утешили. Благодарю.
- Пожалуйста. У меня есть еще пять минут, и я хотел бы узнать, чем ты занимаешься по вечерам. Не думай, что я задаю этот вопрос из дурного любопытства, я лишь хочу убедиться, что твои поступки не угрожают нашему плану.
- Вы тоже считаете меня настолько легкомысленным? Жаль, не очень-то хорошо вы меня знаете.
- Будь добр, отвечай.
- Я неплохо провожу время в доме нашего скудельного сосуда. Если все пойдет хорошо, то вскоре я начну оставаться там на ночь.
- Ты поступаешь рискованно и необдуманно. Нет никакой необходимости сближаться ни с сосудом, ни с его братом. Последний интересует тебя больше всего, верно?
- Угадали.
- Советую прекратить эту связь как можно скорее, лучше всего - немедленно. Она осложняет наше положение.
- Не могу, никак не могу. Так я буду выглядеть еще подозрительнее.
- Тебе это не повредит. Кроме того, все знают, что ты ни к кому не привязываешься надолго. Он решит, что тебе просто надоело с ним играть.
- Но мне пока не надоело, вот в чем беда.
- Ты ставишь нас под удар.
- Ну-ну, как быстро вы разволновались. А ведь пока не о чем, все в порядке. От вас требуется только одно - не вмешиваться. Но вы и не вмешаетесь, правда?
- Я рассчитываю на твое благоразумие.
- Это вы зря. Но посудите сами, близость к сосуду может сыграть нам на руку.
- Ты рассуждаешь неверно. Сейчас нам лучше всего находиться от сосуда на расстоянии. Мы не должны выделяться.
- Вы всегда были поклонником маскировки.
…
- О чем вы думаете сейчас? Или нет, спрошу по-другому - вы думаете сейчас хоть о чем-нибудь?
- Нет.
- Даже обо мне? Как жаль.
- Мне странно, что вы способны надеяться на это.
- Я не надеюсь. Но ведь ничего страшного не случилось оттого, что я спросил об этом. Спросите и вы меня о чем-нибудь.
- Вы все равно не ответите.
- А вдруг, а вдруг?
- Бессмысленно задавать вам вопросы, вы все равно солжете.
- Ну хорошо, только для вас и только в этой постели - честный ответ на один-единственный вопрос. Спешите видеть, осязать и обонять. Вы так непоколебимо уверены в моей лживости, что я просто обязан вас обмануть.
- Я никогда не скрывал, что не верю вам. Впрочем, едва ли вас это изумит.
- Но я жду вопроса. Я по-прежнему намерен ответить вам абсолютно честно... то-то вы удивитесь.
- Вы немного вспотели. Душно, хотите воды?
- Сегодня жаркая ночь.
- Да, ветра нет. Жаль, ирисы увянут к рассвету. Не стоило приносить их сюда.
- Вам в самом деле не о чем спросить меня? Теперь и я не верю вам.
- Ваша настойчивость бесплодна... поверьте, ничего хорошего не выйдет, если я спрошу вас. Лучше попробуйте уснуть.
- Знаете, в постели не только занимаются любовью, но еще и болтают о чем угодно, а вы отправляете меня спать, как ребенка. Я не хочу, в такой жаре все равно не заснешь.
- Вы всегда упрямитесь, даже в мелочах. Зачем?
- Отвечать честно, или не надо?
- Нет, не надо. Можете и вовсе не отвечать. Я все-таки налью вам воды... а!
- Ну вот, расплескали, сразу прохладнее стало. Подождите, подержите ладони вот так.
- Что вы хотите?
- Ну, чашку вы разбили, а я хочу пить.
- Из рук?
- Почему бы и нет? Не бойтесь, я пью очень быстро, вы не успеете пролить.
- Ичимару.
- Да?
- Мне кажется, все ваши увлечения длятся недолго. Вы пьете очень быстро. Я хочу знать, как скоро вы оставите меня в покое.
- Вас так тяготит мое общество? А я-то надеялся, что хоть немного развлекаю вас.
- Отвечайте на вопрос, вы обещали.
- Не переживайте, скоро, очень скоро. Когда ваша сестра вернется домой.
…
- Простите...
- Ой, ты меня напугала. Я думала, это не ты. Заходи.
- Нет, я только на минутку.
- Тогда залезай в окно. Только осторожно, не свали вазу. Уф, ну и жара, я с ума сойду... пить хочешь?
- Нет, я... я хотела спросить, вы не видели случайно, куда...
- Не видела, но знаю. Он отправился навестить командира тринадцатого. Звал с собой и моего тайчо, да тот отказался... а жаль. Я бы хоть отдохнула.
- Простите, я вам помешала. Я не хотела... я пойду. Спасибо.
- Да погоди ты. Ты же за ним не побежишь, правда?
- Нет...
- Ну вот видишь, так у тебя, наверно, полно времени до его возвращения. Он пока посидит там, пока попьет чайку, полюбуется карпами... А работать в такую погоду для здоровья вредно, можно тепловой удар схватить. Садись... нет, лучше сюда, в тень.
- Но я вам буду мешать...
- И прекрасно, мешай-мешай. Давай я тебе налью попить холодненького.
- Это что?
- Самый обычный чай с соком, а ты чего ждала? Уж не знаю, что ты обо мне думаешь, но я днем не пью. Да и вредно пить на жаре...
- А, да. Спасибо...
- Ты сегодня какая-то странная.
- Разве? Вам кажется, я такая, как всегда. Может, это из-за погоды... мне нравятся ваши цветы.
- Хочешь, я подарю их тебе? Что в них хорошего, не пойму, по-моему, мрачная желтая гадость.
- Вовсе не гадость... попробуйте, у них лепестки мягкие-мягкие. И теплые, как живые.
- На солнце согрелись, вот и все. Наверно, ты им понравилась.
- Я никогда не видела таких цветов в Сейретее. Но вы, наверно, знаете, где они растут, правда?
- Нет, не знаю, я ж не сама их собирала. Принес кое-кто. Неважно. Возьми, дарю вместе с вазой.
- Вы смеетесь. Нет, я не могу, раз вам их подарили.
- Какая разница? Мои цветы, дарю, кому хочу. Только попробуй не взять, я обижусь.
- Не надо, я возьму... я не хочу, чтоб вы на меня обижались.
- Да я шучу, что ты так серьезно? Делать мне больше нечего, только с тобой из-за колокольчиков ссориться.
- Колокольчиков?
- Они так называются - "китайские колокольчики". Динь-динь-динь. Правда, мне они ни разу не звенели, но ты-то им понравилась.
- Они бы и вам звенели, если б вы не говорили о них так плохо.
- Ты фантазерка, что они понимают? Просто могильный веник. Они мертвые, будто увядшие или морозом схваченные. Смотри, стебли совсем сухие, а лепестки тусклые. Хотя, наверно, мы и должны любить такие цветы, как ты думаешь? Мы должны походить на них.
- Что вы имеете в виду?
- Да ну, не притворяйся, ты все понимаешь. Забыла уже, что нам вдалбливали день и ночь? Нам лучше не плакать и не смеяться, не любить и не ненавидеть, нам надо всегда хранить спокойствие и ничем не смущать своего сердца. Правда, мы тогда наверняка высохнем, как эти колокольчики, но...
- Но вы же сами знаете, что это неправда. Вы преувеличиваете. Нам... мне никогда не приказывали быть бесчувственной. Я не знаю, как вам, но, наверное, тоже. Если никого не любишь, тогда и защищать некого...
- А тогда можно защищать что-нибудь неживое. Закон, или там заветы предков, или устои... мало ли что. Дело же не только в чувствах.
- А в чем?
- Мы слишком мало внимания обращаем на тело. Кормим его, купаем, тренируем и думаем, что этого довольно. А когда влюбляемся, то толком и не знаем, что с этой любовью делать. Даже прикоснуться лишний раз боимся - как бы чего не вышло? Вот ты сама, ты хоть раз целовалась с кем-нибудь?
- Нет... но вовсе не поэтому. Просто я некрасивая.
- Чушь. Ты очень хорошенькая.
- Зачем вы говорите так? Неправда... это вы красивая. Наверно, вы самая красивая в Сейретее.
- Да я вовсе не о внешности тебе толкую. Если б ты хотела по-настоящему, ты бы уже давно с кем-нибудь поцеловалась. Никто бы не отказался, уж поверь мне.
- Но я сама так не хочу. И я... я не умею.
- Не умеешь? А что тут уметь?
- Простите. Я вам солгала, что не хочу ни с кем. Я хочу, но я боюсь.
- Чего же? Что тебе откажут? Хотела б я посмотреть на того, кто тебя испугается и убежит.
- Но если я не умею, я сделаю что-нибудь не так и покажусь смешною. Понимаете? А потом мне будет стыдно, и я не смогу его больше видеть, потому что... потому что...
- Ну-ну, что ты такое говоришь? Что в поцелуе можно сделать не так? Ну разве что носами столкнуться, это самое ужасное. Вряд ли ты станешь кусаться.
- Я все равно не умею.
- Ох, вот заладила... ладно. Я сегодня добрая. Будем считать, что это помощь товарищу и коллеге. Хочешь, я тебя научу?
- Вы меня научите? То есть, вы меня...
- А как иначе? Может быть, тебе даже понравится. Закрой глаза, если страшно. Или не хочешь?
- Хочу. И мне нравится ваша родинка.
- Нет, иди-ка сюда, давай сядем. Стоя неудобно.
- Вот сюда, на диван?
- Ну не на стол же, он жесткий. Ближе, а то я до тебя не дотянусь. Вот так...
- Можно, я возьму вас за руку? Только не смейтесь... мне страшно почему-то.
- Первый раз всегда страшно, но я тебя не съем. В крайнем случае, откушу только маленький кусочек, договорились?
- Договорились.
- Закрывай глаза.
- Что вы делаете?! Мацумото, Хинамори...
- Вот вечно вы приходите невовремя. Мы целуемся, тайчо. Отвернитесь.
…
- А где же мои цветы?
- Ты подарил их мне, значит - это мои цветы.
- Но их судьба волнует меня. Неужели ты их выбросила?
- Нет. Я их передарила.
- Вот как? То-то мне казалось, что я их видел в пятом отряде. Страшно подумать, выходит, я оборвал клумбу у Кучики-тайчо...
- А, так вот кого ты ограбил. На твоем месте я бы не воровала цветы у этого человека. Может, они ядовитые.
- Я нейтрализую любые яды, ты что, не знала? Выходит, я оборвал его клумбу ради... ради Айзена-тайчо?
- За кого ты меня принимаешь?
- Еще хуже, ради Хинамори-тян. Ах, Рангику, мне казалось, бог не обидел тебя вкусом...
- Обидел, обидел, раз я общаюсь с тобой.
…
- Это вы утром рвали цветы в моем саду?
- Ах, меня все-таки заметили. Чистосердечное признание облегчает участь преступника - ну да, это я. А что? Я старался выбирать те, что вам меньше нравятся.
- Вы ошиблись. Я не люблю палевые колокольчики, но вы зачем-то сорвали и фиолетовые. Мои любимые.
- Правда? Мне нет прощения, я готов сейчас же принести их обратно и снова врыть в клумбу.
- Не стоит. От ваших добрых поступков не бывает толку, лишь вред и зло. Оставьте цветы себе, раз они так вам понравились.
- Даже фиолетовые?
- Разве вы не отдали палевые в пятый отряд? Не отпирайтесь, я видел их сегодня своими глазами.
- А, вот вы меня снова поймали. Знаете, напрямую в пятый отряд я их не отдавал, но они немного попутешествовали по Сейретею и нашли себе приют. Вы же не станете отбирать у Айзена-тайчо такую малость? Пусть он полюбуется... напоследок.
- Что вы имеете в виду?
- Ничего-ничего. Просто пошутил. Но фиолетовые колокольчики звенят у меня дома. Кто бы мог подумать, что наши пристрастия так совпадут!
…
- А вы не боитесь, что доверяете мне напрасно?
- Ты задаешь странные вопросы. Видишь ли, если ты захочешь меня предать, в чем я, собственно, сомневаюсь, то пострадаешь от этого сам. Я знаю тебя достаточно давно и вижу, когда ты лжешь. Боюсь, тебе просто не под силу обмануть меня.
- Не принимайте все так серьезно, я всего лишь дразню вас. В каждом приличном заговоре должен быть предатель, иначе неинтересно.
- К сожалению, в этом отношении наш заговор едва ли способен развлечь тебя. Число участников слишком ограничено, я не могу позволить себе такую роскошь.
- А может быть, наш шпион - это Канаме? Он может искусно притворяться слепым, а на самом деле все-все видеть и тайно доносить... ну хотя бы и прямо королю.
- Ты всегда был мечтателем. Канаме предан нашей идее, он скорее умрет, чем выдаст нас.
- Ой, сразу видно, что вы плохо учили историю. Мало ли было идейных предателей, которые рассказывали все из лучших побуждений.
- По-моему, ты опять выдумываешь, Гин. Если у тебя больше нет ко мне вопросов, ступай домой. Мне еще нужно написать несколько писем. Кроме того, я устал и хочу выспаться.
- И вовсе необязательно стучать королю или хотя бы со-тайчо. Можно ведь быть ни на чьей стороне. По-моему, веселее всего обманывать и тех, и других, пусть грызутся между собой и боятся собственных мыслей.
- Сегодня ты изо всех сил стараешься смутить меня и напугать. Я понимаю, что тебе попросту скучно, и сочувствую тебе, но, пожалуйста, впредь не беспокой меня по таким пустякам. К твоим услугам весь Сейретей, веселись на здоровье.
- Смотри, как луна крадется по небу, дорогая, позволь своим мечтам умереть, дорогая...
- Ты заговариваешься?
- Ничуть. Я перевожу вам одну песенку... впрочем, вы правы, я зря стараюсь, вы глухи к музыке. Итак, вы и не сомневаетесь, что мне можно доверять. А могу ли я доверять вам?
- Разумеется. Я никогда не предам тебя, Гин. Надеюсь, мое слово успокоит тебя.
- А знаете, на кого мы с вами похожи, Айзен-тайчо? На парочку лгунов. Один все время говорит другому: "Я тебя обману и предам". Понимаете?
- Я не понимаю твоей аллегории и полагаю, что мы напрасно теряем время. До свидания.
- Вы не умеете образно мыслить, а жаль, могло бы выйти весело. Пока-пока, Айзен-тайчо.
…
- Но вы не находите, что в Сейретее чуть-чуть скучновато жить? Из года в год ничего не меняется, никаких потрясений, никто не пытается захватить власть или объявить себя потерянным во младенчестве отпрыском королевской семьи, принцем крови, наследником трона. Даже меносы заглядывают к нам все реже. Так мы все скоро впадем в спячку и обрастем мхом, вас что, не пугает такое будущее?
- Вы преувеличиваете опасность. Традиции охраняют Сейретей, преступления разрушают его. Мы обязаны поддерживать порядок, иначе все рассыплется.
- О чем я вам и толкую. Представьте, как весело будет собирать все заново!
- Почему вы думаете, что у вас хватит сил собрать хоть что-нибудь из обломков? Это бессмысленно.
- Не обращайте мои слова против меня, я не хочу ничего разрушать, правда-правда. Я лишь фантазирую - что будет, если все перевернуть вверх дном?
- Вы рассуждаете на опасные темы, Ичимару. Я не желаю поддерживать эту беседу.
- Упрямитесь, как обычно? А ведь вам к лицу говорить о заговорах, и не смотрите на меня так сердито. Я ни за что не поверю, что ни один из пяти... ах, простите, из четырех благородных домов Сейретея никогда и не пытался отправить короля на бессрочный отдых. В былые времена власть наверняка пахла очень вкусно, не то, что сейчас. Всем хотелось попробовать кусочек.
- Восстания постыдны. Они всегда кончаются предательствами.
- А может быть, успехом?
- Идите за мной.
- Куда это вы меня ведете? Неужели хотите сдать меня второму отряду за опасные речи? Кстати, меня всегда удивляло, что у нас так мало внимания уделяют частным разговорам. Так можно проспать заговор прямо у себя под носом...
- Вы слишком много болтаете.
- А вы слишком многое замалчиваете.
- Есть вещи, не стоящие упоминания.
- Уж не о них ли вы и хотите мне рассказать? Иначе зачем следовало приводить меня в библиотеку?.. Помочь вам?
- Не стоит. Вы все равно не знаете, где искать эту книгу.
- Но я могу приподнять вас, если вы не дотянетесь до нужной полки.
- Не трудитесь.
- Нашли?
- Да. Вероятно, слуги переставили ее, когда стирали пыль.
- И наверняка полистали мимоходом. Что, интересная книжка?
- Вам не стоит ее читать. То, что написано в ней, следует предать забвению.
- Неужто там такие жуткие тайны? Наверно, полное и подробное руководство по захвату власти в Сейретее и окрестностях. Секрет жжет вам губы, и вы решили открыть его мне напоследок. А что, тростник у вас в имении не растет?
- Нет. И тростнику безразличны восстания. А вам, кажется, нет.
- И вы хотите припугнуть меня, чтоб я и думать не смел не в лад с Готеем 13.
- Я хочу предостеречь вас. Скажите, вы слышали легенду о заговорщиках с севера? К сожалению, она достаточно известна.
- К сожалению? Все интереснее и интереснее, Кучики-тайчо. Ну да, когда-то слышал, и, если правильно помню, герои там очень плохо кончили.
- Вы правы. Позвольте, я напомню вам подробности.
- Охотно выслушаю вас, обожаю назидательные истории перед сном.
- Не думаю, что даже эта история способна смутить ваш сон. Однако вам лучше узнать ее до конца. Несколько поколений назад в Сейретее был раскрыт заговор.
- Значит, вы хотите сказать, что это не совсем легенда?
- Именно так. В этой книге собраны протоколы допросов тех, кто был замешан в заговоре. Всего их было пятеро.
- Ну и подумаешь, велика угроза. С другой-то стороны был весь Готей, и против пары-тройки мятежников. Стоило их бояться...
- Стоило. Они были наследниками пяти знатных родов Сейретея. В те времена влияние благородных кланов было гораздо сильнее, чем сейчас, и если бы эти люди подождали немного, то обрели бы огромную власть, и Готей 13 едва бы смог противостоять им. Но они были слишком нетерпеливы.
- И один из заговорщиков вышел из вашего дома, не правда ли?
- Да. Это была женщина. Она не оставила детей, и с ее смертью одна из ветвей рода Кучики прекратила свое существование. Разумеется, ее родители не вынесли позора.
- Сами умерли, или им помогли?
- Это не имеет значения.
- И правда, а то как знать, не они ли и подстрекали дочь к бунту? А с виду, небось, были такие верные, порядочные старички.
- Оставьте же их в покое, они не были виноваты в ее грехе. Никто из пяти семей не знал, что их дети готовят мятеж, и Кучики не были исключением.
- Как же ее звали, вашу мятежную прапрабабушку?
- Кучики Акико. Имена скрыли от посторонних глаз, в легенде вы их не найдете. Вина легла одинаково на все дома, и король решил, что достаточным наказанием для них станет память о собственном позоре. На нашем роду тоже до сих пор лежит пятно, его нельзя счистить.
- Его величество просто ловко сыграл на вашей щепетильности. Ну стоит ли переживать из-за того, что было тысячу лет назад?
- Вам никогда не понять этого. Впрочем, вы правы, я отвлек вас ненужными подробностями.
- Так отвлеките еще немного. Почему заговорщики - с севера?
- Потому что они собирались в северной усадьбе клана Шиба, у стен Руконгая. И еще, возможно, потому, что они приходили туда только по вечерам, когда всходила Полярная звезда.
- Интересно, что же они делали в ненастные ночи? Очень увлекательно, но я пока не понимаю, отчего вы решили поделиться со мной такими интимными семейными подробностями. Что мне за дело до ваших предков?
- Я хочу предостеречь вас.
- Вы снова повторяете это. Ну неужели я так подозрителен?
- Вы не понимаете, как постыдны заговоры. Одно предательство влечет за собой другое, остановиться невозможно. Возможно, цели благородны, но заговорщикам никогда не достичь их. В конце концов... им дороги лишь собственные жизни.
- Вы несправедливы, нельзя судить обо всех по одному-единственному заговору. Насколько я припоминаю легенду... конечно, на самом деле, все могло быть иначе, и они задумали бог знает какие ужасы... но насколько я припоминаю, они даже не желали убить короля, только низложить.
- Они утверждали об этом на допросах. Как знать, как они поступили бы, если б король оказался у них в руках. Его жизнь могла показаться ненужным препятствием.
- Но еще они хотели открыть ворота в Руконгай, накормить голодных... не вижу ничего ужасного в этих мечтах.
- Бессмысленно. Если убрать границу между Сейретеем и Руконгаем, рухнет все Общество душ.
- Вернее, никому не захочется становиться шинигами, если везде и так хорошо. Стимул исчезнет... и на традиции всем будет наплевать.
- Как вы грубы.
- Так что же, этих северян казнили за одно желание перемен? Не слишком ли строго?
- Разве заговорщик не предвидит удачи?
- Но не они ли говорили: "Умрем! Ах, как славно мы умрем!"?..
- Не они. Вы что-то путаете. Они даже не успели восстать. Кучики Акико попыталась вовлечь в заговор своего жениха, а он донес на нее.
- Как же нежно он был в нее влюблен! Не продолжайте, я могу сам сказать, что было дальше. Ее быстренько разговорили, и она во всем призналась и всех сдала. Женщины так плохо переносят боль.
- Вы ошибаетесь.
- Вот как? В роду Кучики крепкие нервы.
- Ее взяли под стражу в первый месяц зимы. Допросы продолжались почти полгода. Все это время ее сообщники оставались в Сейретее, чтобы не навлечь на себя подозрений.
- Чудовищно легкомысленные молодые люди, и на что только они рассчитывали?
- Не мне судить об этом. Полагаю, они были уверены в ней.
- Беспечно, беспечно. Лучше бы они уносили ноги.
- В середине лета ее приговорили к смерти.
- Наверно, это был такой удар для вашего дома.
- Нет, никто не ждал, что ей будет оказано снисхождение. Помилование... помилование было бы еще позорнее.
- Не слишком ли суровая кара за одну мысль?
- За одну мысль она заслужила это наказание.
- Как легко у нас убивают за неправильные мысли в голове... Но что ж постыдного в ее судьбе? Мне кажется, вы хотели рассказать мне поучительную историю, а рассказали трагичную...
- В день казни, на скале Сокиоку, она выдала своих сообщников. По-вашему, от этой слабости ее предательство не стало еще отвратительнее?
- По-моему, этого следовало ожидать. Она просто испугалась смерти, вот и все.
- Нет, не смерти. "То, что она сказала, было сказано ею из страха перед огнем."
- Ну, это в протоколах так, а в легенде? Подождите, я сам найду эту страницу.
- Вы не там ищете.
- Ну и неправда, я нашел, она записана в самом конце. Хм... конечно, тут красивее, послушайте. "Тогда ее привели под Перекладину и поставили так, чтобы она видела лезвие Кикоу и путы на его древке. Ей показали белые оковы и велели крестом развести руки, и она подумала, что ее готовят к казни. Ошейник жег ей горло, но она заплакала горько и назвала имена заговорщиков, ни одного не утаив. Когда же ее свели вниз с помоста и спросили, почему она молчала прежде, она ответила лишь: "Я испугалась огня"."
- Да, именно так. Я испугалась огня...
…
- Хинамори-кун, кажется, эти цветы завяли. Как жаль, они мне очень нравились, а теперь, верно, придется их выбросить.
- Но они же... они еще вчера были совсем свежими...
- Ничего не поделаешь, рано или поздно они должны были умереть. Я никогда не видел, чтобы срезанные цветы стояли так долго. Не расстраивайся.
- Не...
- Что такое, Хинамори-кун?
- Нет, я просто... я хотела отнести их домой, раз они все равно завяли.
- А я их выкинул... ах, прости меня. Я поторопился. Они были тебе так дороги?
- Нет... ничего страшного, Айзен-тайчо. Не обращайте внимания. Я сейчас вымою вазу.
- Моя бедная Хинамори-кун, я все-таки расстроил тебя. Поверь мне, я вовсе не хотел.
- Айзен-тайчо, что вы, совсем нет!
- Но я знаю, как загладить мою вину. Я сегодня же принесу сюда новых цветов, еще красивее, и мы опять поставим их на подоконник.
- Правда?..
- Ну конечно же, правда. Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь солгу тебе, Хинамори-кун?
…
- Вы?
- Что-то в вашем голосе подсказывает мне, что вы не рады. Может быть, даже попытаетесь прогнать меня.
- Входите.
- В чем дело, вы еще не ложились? Сегодня нет луны, и вам нечем любоваться... неужели у вас бессонница? Я знаю парочку отличных способов навеять сон. Хотите, поделюсь с вами?
- Нет.
- Вы еще молчаливее, чем обычно, это пугает меня. А между тем, вы могли бы встретить меня чуть поласковее, ведь я пришел к вам в последний раз. Завтра к вечеру ваша сестра вернется, не так ли?
- Она не вернется сюда.
- Ну, я имею в виду - в Сейретей. Думаю, и к вам домой она возвратится очень скоро, ее проступок невелик. Вы же, конечно, попросите за нее, вы ее дорогой старший брат...
- Смените тему, Ичимару.
- Ну-ну, не смотрите на меня так угрюмо. Разве я затронул нечаянно ваши больные места? Тогда позвольте мне загладить вину и исцелить боль. Мне казалось, вам нравится, как я делаю это... тихо и быстро, не оставляя следов...
- Не приходите больше. Даже если сестра не вернется в этот дом, не приходите. Здесь вам будут не рады.
- Не притворяйтесь, что были мне рады прежде, вы не умеете лгать. Но знаете, я, пожалуй, исполню вашу просьбу. Сам не знаю, что со мной творится. Наверное, вы стали мне надоедать.
- Тем лучше.
- Но давайте отложим прощание до утра. На улице так темно, и я не найду дороги домой. Забавно...
- Что вас забавляет?
- Да ничего особенного. Позвольте, я расчешу вам волосы. У нас еще вся ночь впереди.
- После. Идите сюда.
- Сюда?
- Идите ко мне, Ичимару. Вы прекрасно поняли меня.
…
- Рангику-сан, в тот раз...
- А, ну ты вспомнила тоже. Это тайчо виноват, засмущал тебя.
- Вы не сердитесь?
- А что, похоже на то? Вот смешная, вечно меня боишься. Разве я такая страшная?
- Ну что вы, Рангику-сан, я просто... Я хотела вас поблагодарить.
- Меня, а за что? Если за цветы, то поздно, благодарности не принимаются, лавочка закрыта. Да ведь и цветы давно завяли.
- Нет, только вчера.
- Ух ты, долгожители. Ну хоть разок они позвенели?
- Нет. Может, они только ночью звенят, как вы думаете? А днем я все слушала, слушала, а они молчали.
- Значит, мы их переименуем в китайские колокольчики с вырванными язычками. Длинновато, зато верно.
- Вечно вы так, Рангику-сан...
- Тихо, не смейся, а то тайчо придет!
- Да ну вас!
- А что я тебе сейчас скажу... Ты просто прелесть, когда смеешься.
- Да ну вас, перестаньте.
- Ну честное слово! А знаешь, я вообще-то до тебя ни разу не целовалась с девушками. И сейчас думаю, что, наверно, зря.
- Почему? Вы опять шутите, Рангику-сан.
- Мне просто понравилось.
- Мне тоже.
- Значит, мы обе не в своем уме, как ты думаешь?.. Ладно, поймала, опять шучу. Не надо на меня так испуганно смотреть.
- Я вовсе и не испугалась. Вы же на меня не станете набрасываться, верно?
- Верно-верно. А что, на улице уже стемнело? Не боишься одна идти?
- Нет, Рангику-сан, совсем нет. Это все равно.
…
- Могу ли я доверять вам?
- Могу ли я доверять тебе, Гин?
- Ну-ну, мы обменялись любезностями, теперь перейдем к делу? Бедный наш скудельный сосуд, скоро он и вправду превратится в горстку праха.
- Неужели тебе на самом деле жаль эту девочку? Надеюсь, что нет, ты сам понимаешь, уже поздно менять наши планы. Ее брат сыграл нам на руку. Я полагал, он не согласится с приговором так легко.
- А я вас сто раз предупреждал, что все так и будет. Из него не выйдет заговорщика, он будет подчиняться закону, пока есть закон. Поэтому...
- Прежде всего ты хочешь уничтожить законы и освободить его. Как легкомысленно, Гин.
- Угадали. Но вы опять приписываете мне чересчур благородные помыслы. Его свобода меня ни капельки не интересует. Мне любопытно посмотреть, как он станет маяться без запретов и ограничений. Отвык он от воздуха, за столько-то лет.
- Мне кажется, ты заглядываешь слишком далеко. Видишь ли, одни переживают эпоху перемен, а другие с нею смириться не могут. Приходится их убивать, или дожидаться, пока они не умрут сами. Такой исход, безусловно, предпочтительнее, однако у меня не очень много времени, а Кучики-тайчо может стать слишком серьезной помехой на нашем пути. Очень жаль, но я не могу обещать тебе, что оставлю его в живых.
- Ну и зачем вы извиняетесь передо мной?
- Я полагал, он небезразличен тебе, но, поверь, приятно слышать, что это не так. Сразу упрощает наше положение. Может быть, если потребуется, ты убьешь его своими руками?
- Разумеется. Какие мелочи, Айзен-тайчо.
- Я всегда знал, что могу положиться на тебя, Гин. Наш план важнее и выше любых личных пристрастий, не забудь об этом в последний момент.
- Не волнуйтесь, у меня отличная память. И оставьте уже в покое Кучики-тайчо, что вы к нему привязались?
- Сознаюсь, меня заботили твои отношения с ним. Но теперь, когда мы обо всем договорились, повода для тревоги больше нет, не правда ли?
- Возможно, но только одно беспокоит меня, Айзен-тайчо.
- И что же это? Скажи мне.
- Нас с вами рано или поздно подведет наше невежество. А все вокруг, мне кажется, давно знают весьма простую истину.
- С каких пор ты ставишь истины так высоко? Ну что ж, скажи мне ее.
- А вы запомните ее с первого раза? Я ведь повторять не стану, а запомнить стоит, она нам еще пригодится.
- Если тебе нечего сказать...
- О, нет, Айзен-тайчо, не трудитесь прогонять меня, я сам уйду, у меня и времени-то уже нет. А все-таки стоит открыть вам секрет напоследок... Вы знаете? Оказывается, мятеж не может кончиться удачей.
18. Ну вот, я и закончила нежданно получившийся цикл. Последний фик в нем, конечно, АУшен до неприличия, истыкан цитатами, как подушечка для булавок, совершенно бессобытиен и ленив. "Пока не кончится время".
"Bleach", Мацумото/Хинамори, Гин/Бьякуя, Рендзи/Рукия, PGЧто-то сломалось посередине года, и жара не пришла. Луна округлилась и истаяла, и родилась снова, а между весною и осенью все тянулись длинные белые дни. Спускались и поднимались туманы, сотканные паутины по-декабрьски были холодны и снежны. Ветки жасмина, проросшие вдруг на камнях, отцветали и никли. С той стороны стен пересмеивались ловцы бабочек, забегавшие дальше и дальше.
Темнело поздно, и под вечер Рукия ушла из дому по обрызганным водою ступеням. Никого не было на веранде, никто не окликнул ее. Срезанная глициния лиловела на перилах. За рекою начинался редкий лес, прирученный, нестрашный, в нем и ночью нельзя было заблудиться. Стихающее сияние дня казалось нездешним рассветом. В меркнущем мху, в земляничных листах исчезали и следы, и нитки. Пусть ищет, думала она, пряча рейацу, взбираясь на дерево - как птица или как обезьянка? Кора была еще тепла. Над нею плыло розовое небо при имени прежнем, и ласточки качались на ветвях у ее ног. Пусть ищет, про себя повторяла Рукия, и ей приятно было лежать высоко, прислоняясь головою к стволу.
И так близко и быстро, - откликнувшись, что ли, на ее каприз? - явились голоса на вытоптанной тропке. Печальные, женские, не их ждала Рукия, и первым движением ее было высунуться навстречу, помахать - "я тут, я тут". Но слишком определенно оборвалась фраза:
- ...ты обиделась на меня, Хинамори? - и Рукия замерла, всерьез играя в прятки, потому что поздно стало выходить из игры.
Кого они хотели поймать - светлячков, или стрекоз, или хвостатые звезды? Ах, если б они знали сами... Но Хинамори шла рядом с Рангику, и до плеча не доставая ей, совсем тонкая под широкою черною одеждой. Белая теплая шея вставала из приспущенного ворота. "Да она же меньше меня", - удивленно и снисходительно думала Рукия, уже и не боясь, что ее заметят. Хинамори, поднимая голову, смотрела не на спутанные ветром деревья, а на растрепанную и, наверно, очень милую ей Мацумото. Лишь рук они не соединяли, стесняясь ли, поссорившись ли горячо и беззвучно. На ходу Мацумото отводила назад рыжие и тяжелые пряди, и Рукие опять так странно было, что эти волосы не оттягивают ей голову назад.
- Рангику-сан, теперь все пойдет по-старому, вы знаете, - ясно сказала Хинамори, но слова были смутны, и Рукия не поняла, что таилось за ними.
Возможно, они просто продолжали прерванный, снова и снова связываемый разговор, но Мацумото остановилась, будто услышала то, чего не ждала, не хотела услышать. Длинный шарф забился, завился спиралью, Рукия не увидала лица.
- Вряд ли по-старому, тебе ли это говорить. Правда, все окончилось лучше, чем я считала, кто бы знал, что ему удастся выйти оттуда живым.
- Вы теперь можете... - но Хинамори не договорила, прошептав что-то так неслышно, что, наверно, и сама не разобрала.
Ее тонкие плечи согнулись зябко - на секунду, не дольше, поддаваясь внутренней дрожи. Как нежно, как голубо и хрупко было ее тело за отвернутой у горла тканью, как узки ступни, приминавшие траву. Не влюбленность облаком окружала Хинамори, нет, но мигреневое, холодящее очарование. Рука ее выше локтя схвачена была лейтенантской повязкою, как бинтом.
- Ну что ты за странная девочка, - произнесла Мацумото, нарочно медля, и Рукия поняла, что она улыбается. - Если все будет по-старому, так мне точно нечего ловить. Или ты и вправду думаешь, что он ради меня сюда вернулся?
- Конечно, ради вас. Вы же были так страшно ранены...
- К его возвращению я уже выздоровела, он, пожалуй, немного опоздал.
- Рангику-сан, вы знаете, о чем я говорю.
Айзен не вернулся, ей не пришлось выбирать. Его нет, нет больше, мягко говорили Хинамори, и она кивала, опуская потемневшие тихие глаза. Вторая смерть не опустошила ее, промелькнув почти незаметно, театральным огнем, мыльною пеной. Надеялась она про себя, быть может, что и эта весть окажется иллюзорной, и Айзен появится снова, всплывет из сотворенного сновидения. Ей до сих пор и пепла было мало, чтобы увериться в гибели.
- Ты так сильно боишься, что я оставлю тебя?
- Вы же любите не меня, Рангику-сан, - со слабою, невидимою улыбкой ответила Хинамори. - Что вам теперь за дело? Так будет лучше. Вы очень, очень хорошая...
Довольно, как у нее сил хватало снова отпускать чью-то руку? Что она была Рангику, что Рангику была ей, согревались ли они рядом, довольствуясь муравьиной и кисловатой нежностью? Бесплодная встреча, замена, обманка, легко ее было сплести, и разорвать - еще легче. Закатный свет струился сухо и торжественно, леденело солнце, опускаясь все глубже. А Мацумото, рыжая Мацумото, рассмеялась внизу не в лад и уронила на землю пятилепестковый, окрашенный алым цветок.
- А ты такая смешная, - проговорила она, притянула Хинамори к себе и поцеловала.
Оставались детали, невыговоренный страх не потери и измены, а чего-то большего, окончательной, неотменяемой разлуки. Они стояли, обнявшись. К ним тоже, мнилось Рукие, подступало удушье от невозможности не быть, немыслимости не быть. Смерть больше не сулила воскресения и встречи, оборачиваясь забытьем, черною ямой. Попавшие в Сейретей жили в последний раз, не оставляя своей души ни в тростнике, ни в ласточках, ни в колокольном звоне. Им суждено было разминуться, вторично вернувшись на Землю.
- Пойдем? Я боюсь, ты совсем замерзнешь.
- Да, Рангику-сан.
Как хорошо, думала Рукия, пока они медлительно и устало уходили прочь, сцепившись пальцами, как дети. Ветер перебирал заостренные лепестки, и они отзывались чуть слышно и чисто, не красные больше, а бледно-желтые. Как хорошо, что нет расставания, и нет ячменного горя.
- Доброй ночи, леди, доброй ночи, милые леди, доброй ночи, доброй ночи, - сказала она вслух невесть откуда взявшуюся строчку и засмеялась тихонько - так чужд и странен был ритм, так непохож на то, что пели здесь, в Сейретее. Прочла ли Рукия ее в наугад вытянутой пухлой книге, подслушала ли спросонья, приподняв голову от нагретой парты? Вслед за словами являлись, мерцая, отрывистые образы - венки в воде, розмарин для воспоминаний, увядшие от чьей-то смерти фиалки, крапива, лютики, ирисы, орхидеи. Рыба плеснула в близкой реке.
И на этот звук, как на крик "ау", к онемевшему китайскому колокольчику вышли двое, едва не столкнувшись с влюбленными. Не слишком ли много было совпадений для одного вечера? И Мацумото, и Хинамори не сказали ни слова навстречу, наверно, и глаз не подняли. Только те, что сменили их, на секунду посторонились на тропинке и стали так близки друг другу и осязаемо - нелюбимы.
- Так что же вам нужно от меня, Ичимару?
- Ничего страшного, Кучики-тайчо.
Девическое "ах!" перебило его нежданно. Это издали уже вскрикнула Хинамори, над чем-то своим, разделенным с Рангику, над ворохом медуницы и мяты. Поцелуи, как сухие длинные пчелы, умирали, вылетев из ульев, виноградною низанкой обвивали ее горло. А в тени, в сомкнутых ладонях, не оставалось ни солнца, ни мохнатых маленьких тел.
- Сегодня вы безоружны, надо же. И напрасно, я до сих пор могу быть опасен, а вы не боитесь меня.
- С какой стати мне вас бояться?
- Так.
Значит, и Ичимару не всегда находил острого ответа... или притворялся, что не находит, чтобы быть похожим на других? Глядя сверху, Рукия искала и не чувствовала в себе больше ни ненависти, ни отвращения к нему. Осталось одно удивление перед неожиданной уязвимостью, так не шедшей к Ичимару. Странно все обернулось, и замятое, необъясненное предательство казалось Рукие нарочным и глупым. Все, словно сговорившись, делали теперь вид, что обман, и уход, и возвращение придуманы были заранее. Все успокоились от этой лжи, думала Рукия, притихнув и скрывшись в листве.
- Как мало вы изменились. Я и подумать не мог, что мы встретимся так скоро.
- Вы уже говорили об этом раньше.
- Мне приятно повторить лишний раз. Сразу убеждаешься, что это не сон и не обман, можно даже не щипать себя за руку. Вот вы уверены сейчас, что не спите?
- Вероятно, я лучше вас понимаю, когда я сплю.
- И вас не удивило то, что я так резко поменял стороны? Согласитесь, едва ли вы ожидали, что я помогу Айзену-тайчо спуститься в ад.
- Я не был удивлен, - возразил брат, и Рукия поняла быстро и остро, почему они были так схожи. Никто не замечал, а она замечала, что оба - и Кучики Бьякуя, и карнавальный Ичимару - ни одной мысли не позволяли разглядеть за словами, за ложною оберткой скрывали пустоту, выражали лишь то, что хотели выразить, не пропуская истины к собеседнику. И не разобрать было, где правда, где нет.
- О, в самом деле?
- Вы пойдете на все, чтобы спасти свою жизнь.
- Не только свою, но и вашу, не забывайте.
- Я не просил вас об этом.
- Отчего же? - настойчиво и весело спросил Ичимару, наверняка не убирая улыбки.
Слишком ничтожен был разговор, чтобы лишить его равновесия, Рукия лишь однажды видела, как он опускал губы вниз - досадливо, испуганно, бог весть как. Слепая сталь возвращалась обратно в его некрасивые руки, одеваясь кровью и пылью.
- Отчего же?
- Оттого, что не желаю быть обязанным вам. Впрочем, - он улыбнулся бы тоже, если б умел, - довольно и того, что я оставлю вас в живых.
- Вы всерьез рассчитывали отомстить мне?
- Вы не заслуживаете мести. Лучше не ищите встречи со мной, ваши попытки примириться бессмысленны.
Ичимару только и умел, что играть словами. Никогда ему не было все равно, никогда он не мог остановиться вовремя и закричать - "я больше не играю". Чужое раздражение подстегивало его и горячило кровь, он выдохнул с наслаждением:
- Смысл как раз в том, что нет никакого смысла, Кучики-тайчо, - и взмахнул сухою и тонкою рукой.
Легкие и ломкие стрекозы летели к реке, и все прозрачнее, все томительнее темнел воздух. Шаткие подпорки, текучий песок не пугали Ичимару, он уже успел постичь то, чего не знали рожденные в Сейретее. Он был гадок и все-таки близок Рукие - оттого, наверно, что она могла представить, как он ворует воду и убегает от воронов, торопливо ест лепешку, дрожит на чужом чердаке. Врагом был любой, так жилось проще. И кто поручился бы, что брат не видел сейчас у его ног чужую тень, маленькую и хрупкую, с истончившейся от болезни шеей.
- Вы сами не понимаете, как вы жалки.
- Вы хотите сказать, что от предателя нельзя ожидать ничего другого?
- Да.
Они затихали чаще, через минуту погружаясь в блаженное и безлюбое молчание. Им было плохо и неуютно, холодно на теплом ветру. Пронзительно свистала птица, сбивалась и начинала снова и снова, не убаюкивая, тревожа. И за этой печальной и монотонной трелью едва слышен был голос Ичимару:
- Предатель, предатель, какое унылое слово. Не могу я в нем отразиться. Когда вы говорите "предатель", мне кажется, это не обо мне.
- Ваши оправдания не касаются меня.
- Но я не оправдываюсь. Я удивляюсь. Неужели предатель - это я?
- Вы поздно стали разыгрывать безумного. Оставьте.
- Вы правы, конечно, суд мне уже не грозит, значит, можно и не изображать раскаяние. Мне просто казалось, вам будет интересно, ведь я совсем, ну совсем не чувствую себя предателем.
- Мне это неинтересно.
- Похоже, вы предвидели все заранее. А я испугался огня.
- Я знал, что вы испугаетесь, - ответил Бьякуя, и на мгновение ли в его голосе вспыхнуло что-то еще, кроме привычного равнодушия? Они обменялись знаками, как заговорщики, осмыслили случайные фразы, теперь их никто не мог разгадать. Цепочка удлинялась, к выдуманному детскому языку, к паролям и уловкам, к интимному лепету из губ в губы прибавлялся еще один шифр. Зеркала отражали и искажали друг друга.
- Забавно, мы зашли гораздо дальше. Нам даже не понадобилось смотреть на звездное небо. Как приятно, что Айзен-тайчо не придавал значения таким условностям.
- Вы ошибаетесь. Вы пришли туда же, куда пришли они, вы даже Айзену не сумели сохранить верность.
- Но я не предаю. Я меняю стороны.
- Еще вы говорили раньше, что вы ни на чьей стороне.
- О, разве я вам это говорил?
- Я не так безрассуден, чтобы ввериться вам, Ичимару.
- Я не рассчитываю на ваше милосердие, что вы. Если б моя жизнь была в вашей власти, тогда, я думаю, мне бы тоже пришлось пройти под перекладиной.
- Вы боитесь?
- Наверно. Но вы же сами видели, что это очень страшно.
Я оставила всякую надежду, срываясь, вспомнила Рукия, я знала, что мне незачем жить, я не жалела, я ничего не боялась, но я хотела жить, хотела, хотела, хотела...
- Поверьте, это очень страшно, Кучики-тайчо.
Во рту лопнула и разлилась горечь. Предсмертный ужас возвратился, и она стиснула зубы, только чтобы не закричать, не завыть от нахлынувшей тоски. Никому, колотилось в висках, никому, никому не желать такой смерти, красного ободка на шее, раскинутых невесомых рук. Предатель, щелкунчик, скворец, убийца, упокойтесь, упокойтесь, не узнав, не почувствовав в последний час, как раскачивается под ногами мост и спит внизу белый равнодушный город, как цветут акации, роняя лепестки на мостовые.
И в привидевшихся Рукие акациях, как в дыме, встал Ичимару, протягивая руку и предлагая спасение - но уже не ей, не ей. Жест был горделив и жалок, а терпения не хватило, и ладонь соскользнула вниз, словно натолкнувшись на преграду. Ни дряхлого стекла, ни меча не было между ними, но Бьякуя стоял недвижно, отвернув голову, и смотрел прочь. Надежда из рук Ичимару не занимала его. В конце концов, он был для нее слишком стар. А навстречу произносили, еще мягче и безмятежней:
- Не пугайтесь. Я всего лишь решил попрощаться с вами по-хорошему.
- Вот как?
- Тогда я не успел, право, и не рассчитывал на то, что вы появитесь... ну, дело прошлое.
- Да, вы правы. Я не жду от вас извинений.
- А все же, как насчет прощания?
- Вы опять покидаете Сейретей? - с безучастною вежливостью произнес Бьякуя, наступая на желтый цветок.
- Да. Карьеры в Готее, я думаю, мне уже не сделать. Но можно погулять и по миру живых. Пока я жил там, я думаю, я увидел не так уж и много. Вы не согласны со мною?
- Нет. Вас не станут преследовать, можете быть спокойны.
- Но и рады мне тоже не будут. В любом случае, нужно подождать пару сотен лет, пока эта история не забудется. А там... посмотрим.
- Полагаю, со-тайчо не захочет препятствовать вашему уходу. Вы можете быть спокойны.
- А я полагаю, что он хотя бы не всадит нож мне в спину. Тоже повод для радости, не правда ли?
- Тем не менее, - он говорил все тише, все скучнее, из одной гордости не прогоняя Ичимару прочь, - я не совсем понимаю, зачем вам понадобилось делиться со мною вашими планами. Пока вы не представляете опасности для Сейретея, мне нет до вас дела.
- Как вы жестоки, Кучики-тайчо.
- Вы рассчитывали, что я буду вам рад?
Ичимару вздохнул так горько, и даже Рукия не поверила ему. Он был прельстителен, не прелестен, костляв, словно маска, со сведенным ртом и слепыми впадинами глаз. Черное одеяние, белая баута укрывали его лучше любых лесов. Слабел запоздалый страх, она напрасно боялась повторения сна. Ведь она смотрела на него, а он ее не видел, и ничего больше не мог ей сделать. Полно, что значила теперь эта ненависть? Он уже разыграл ее досуха, до рассвета.
- Вы могли хотя бы притвориться, у вас хорошо получается, а меня завтра все равно здесь больше не будет. Вы ничего не теряете.
- Это вы так думаете.
- Вам так сильно хотелось убить меня? Вы обижены за эту случайность?
- Мне нет до вас дела, - повторил брат и отвернулся, потому что разговор был окончен.
Но Ичимару, назойливый Ичимару, не отпускал его и прятал пальцы в рукава так, что руки казались обрубленными. Не было ни прикосновений, ни шагов, бесцветные пряди падали на лоб, скрывая - как знать? - и расширенные глаза. Рукия ничего не могла разглядеть, но когда потом, позднее, вспоминала этот вечер, то верила, что все было на самом деле - и красная радужка под ресницами, и расплывающиеся зрачки, и бившаяся от волнения жилка на виске. Она чуяла чужое смятение - и, верно, чуял его и сам Бьякуя, медливший секунду, и две, и три.
- За сотню лет вы тоже не простите меня?
- Я просто забуду о вас. Можете считать это прощением.
- Лжете, вы не забудете. Вы не можете учесть все вероятности.
- Вы так думаете? - надменно спросил Бьякуя.
- Я уверен в этом.
Они умолчали о чем-то - так чудилось Рукие. Оранжевая дымная луна поднималась неслышно, скользила по небу. Ичимару вкрадчиво завел бледную руку за спину Бьякуи и, помедлив, поцеловал. Наверно, он ждал, что его оттолкнут, и Рукия ждала того же, иначе и быть не могло, - и поцелуй вышел совсем коротким, таким, чтобы только разобрать вкус чужих губ. По крайней мере, это было не больнее прошлого прощания.
- Вернемся домой, - безразлично сказал брат. - Становится свежо.
- Вы хотите изменить своему слову, вот как? Ваша сестра возвратилась в этот дом, там мне больше не рады.
- Я вижу, что вы в самом деле скучали.
Только шелест травы отмечал их шаги. Они хотели сохранить свою речь навсегда, умолкнув на полуслове. Если бы сейчас шел снег, можно было бы лечь в него лицом вниз. Давно ли брат мимоходом замечал ей, что лишь холод отрезвляет и избавляет от искушений. Во всем Сейретее он не нашел и крошки льда, чтобы завернуть в полотенце и приложить ко лбу.
Она знала, когда-нибудь даже ускользающему Ичимару не удастся уберечься. Никто не склонится над ним и не разделит умирания. Но все так же чисто и неутешно будет петь над городом свирель, все так же будут осыпаться кленовые листья, день за днем, год за годом. И вчерашнее солнце снесут вниз на черных носилках - туда, где останется и ее брат.
Домой не хотелось, там слишком сильно пахло теперь тревожными, палыми цветами. Гиацинтовый запах заглушал все и въедался так глубоко - и в изголовье, наверное, и в переплетенные рукава. Не скучно ли было ему, бесприютному, в этом тепле? Уже стыли неподвижные руки, а она все ждала, и надеясь, и желая, чтобы в третий раз ее все-таки нашли. В асфоделевой, голубиной ночи стихал щебет сухой, как хворост. Белесые звезды мешались все гуще, Рукия детски верила в совершенство. Не оттого, что она была влюблена, а оттого, что ей темно было с другими. Ей тоже показали что-то вечное - там, на ступеньках, сверху донизу оплетших скалу. Желтая пыль скрипела на зубах, болели высохшие глаза, и тогда ей ясно было, что не нужно никакого света. Золотые обмолвки, цикады пели, сидя на земле.
- Рукия!
Как он сумел подкрасться так тихо, выманить, выследить ее в ветвях? Ничего не изменилось с детства - Рукия пряталась, поджимая голые ноги, а он свирепо таскался за нею и предсказывал, что сорвется, упадет, переломает все кости, дура. Приходилось слезать, не достав ни орехов, ни меда, да ведь она и не ради еды лезла наверх. Облака и далекие башни были одинаково белы. И много лет назад, в Руконгае еще, Рендзи пробормотал в сумерках, растянувшись легко рядом с нею на твердом полу: "Но если что - я тебя точно поймаю".
- Рендзи, - сказала она, - Рендзи, Рендзи, Рендзи... Лови меня.
Так легко было тело, так прозрачен и синь воздух, так ярка луна. Цикады пели о двенадцатом часе. Не все ль равно было, что дожди подступали все ближе, что светлячки гасли в холодной черешневой траве. Рендзи протянул к ней руки, и Рукия прыгнула вниз.