"Bleach", Бьякуя/Гин, от PG до натянутого PG-13
Ночь первая
В сентябре холодный туман поднимается с озер и морочит прохожих до рассвета. Фонари гаснут от его дыхания, а путники боятся ходить по ночам. В сентябре Кучики Бьякуя не ждет гостей поздним вечером, но просыпается от едва заметного шороха раздвигаемых седзи. Капли растаявшего тумана скатываются по белым волосам чужака, и Бьякуя знает, что к утру изголовье ложа останется влажным.
В конце концов, Ичимару находит дорогу, просто чуя его следы.
Ночь вторая
- Не смотрите на меня так, мы же товарищи по несчастью.
- Я не считаю это несчастьем, Ичимару-тайчо.
- Мы могли бы заночевать и на улице, если вас это больше устраивает.
- Это неразумно. Сейчас холодные ночи.
- И вообще, под открытым небом нам бы точно пришлось спать в обнимку.
- Я пока не вижу никакой разницы.
- Ну уж тут я не виноват. Никто не мог заранее знать, что в этой хижине отыщется всего одно одеяло.
- На мой взгляд, это досадный недосмотр.
- Мы непременно оставим утром сердитую записку хозяину.
- Перестаньте пинаться.
- Я не пинаюсь, у меня ноги замерзли. Кстати, знаете универсальный рецепт согревания в экстремальных условиях?
- Я предпочел бы не выслушивать его от вас.
- Значит, знаете. Может быть, применим на практике?
- Нет.
- Но это вполне экстремальные условия.
- Нет.
- Но имейте же сострадание, Кучики-тайчо! Воет ветер, трещит мороз, мы с вами оба чудесного синего цвета, самое время отбросить условности во имя выживания...
- Ичимару, я сейчас выброшу вас за дверь.
- Не посмеете.
- Вы меня недооцениваете. Молчите и лежите тихо.
- Не могу, меня бьет дрожь, лихорадит, знобит и трясет. Я чувствую, как у меня воспаляются легкие.
- У вас воспаляется язык.
- А вы перетягиваете одеяло.
- Это вы его перетягиваете.
- Разве? Но оно же такое маленькое, что вы хотите? У меня спина мерзнет из-за вас.
- Ичимару...
- А теперь опять мерзнут ноги.
- Если вы сейчас же не замолчите...
- А теперь я мерзну целиком, и до утра наверняка превращусь в ледышку, так что вам придется объяснять со-тайчо, почему вы позволили своему коллеге замерзнуть до смерти.
- Вы невыносимы.
- Разумеется.
- Надо было оставить вас снаружи.
- Естественно.
- И закопать в сугроб.
- Безусловно.
- И со-тайчо мне бы слова не сказал.
- Уверены?
- И перестаньте пинаться, в конце концов.
- Я всего-навсего грею о вас ноги. Вас что, совсем-совсем не привлекает идея ночевки в обнимку?
- Ичимару, заткнитесь вовремя, пока я не рассердился.
- А пока вы еще и не сердитесь, Кучики-тайчо. И не вздумайте убивать меня, трупы почему-то совсем не греют.
- Зато молчат. Спите же, наконец.
- Но все-таки...
- ...
- Кто бы мог подумать, что вы так искусно затыкаете рот, Кучики-тайчо.
Ночь третья
Ичимару не любит мух, и они стихают, стоит ему войти в комнату. Он гасит светильники и бесшумно ступает в темноте, раздражая Бьякую своим молчанием. Он оставляет за порогом белую шкуру и хищные повадки, и лишь запах лесных гиацинтов следует за ним по пятам.
Когда глаза привыкают к сумеркам, Бьякуя видит его запрокинутое лицо и ускользающие широкие губы. Слепыми руками он лепит тело Гина в смутном холодном воздухе: уступы и выемки, острые кости, укрытые в тонкую кожу. Гин мерзнет от прикосновений, и тем слаще прижиматься к нему плотнее, разделяя вымороженную позабытую нежность.
Бьякуя не говорит с ним и не получает ни слова в ответ. Он все чаще заставляет Ичимару лечь на живот, чтобы не целоваться, занимаясь любовью.
Каждую ночь Гин хочет уйти на рассвете, но засыпает первым, сползая под одеяло с головой. В углу бьется умирающая муха и мешает Бьякуе спать.
Каждую ночь Бьякуя думает, что разорвет эту связь, пока она не затянулась намертво. В белесом редеющем свете все решения кажутся легкими.
Но запах лесных гиацинтов слишком глубоко въелся в изголовье, и это держит Бьякую в плену.
8. Еще один фик - пока что, Gott sei dank, последний. Мне хотелось написать милое незамысловатое юри, а в результате получились довольно мрачные беседы с минимумом прикосновений. Как всегда, можно развлекаться, отыскивая цитаты. Начиная с названия - Животное лучше любых других.
"Bleach", Мацумото/Хинамори, упоминается - Гин/Бьякуя, PG-13- Рангику-сан...
Она говорила тихо-тихо, будто стыдилась звать на помощь. Вечно она забивалась в угол, стараясь быть незаметной, маленькая мышка, серенький воробьенок с аккуратно приглаженными перьями. Только слабости в ней не было ни капли, и никому бы Мацумото не пожелала заблуждаться на этот счет. Слабачки лейтенантами не становятся.
- Садись.
По вечерам Мацумото всегда ставила на стол две чашки: одну для себя, вторую - для того, кто заглянет вечером. Или никогда уже не придет, может быть, но какая разница? Если все время пить в одиночку, то начнешь наливать вторую чашку хотя бы для своего отражения. Вот, наверно, идеальный собеседник - никогда не съедает первым всю закуску...
Неделю назад наползла незаметно хлипкая осень. Капля за каплей сочились дожди, в волглой земле увязали ноги. У Хинамори на хакама внизу налипла свежая грязь, и волосы были влажными, и глаза. Все дождь виноват, конечно, никто больше не видел ее плачущей. Отплакала свое девочка. Отмучалась, думала иногда Мацумото о ней, как о мертвой.
Угли мягко тлели в жаровне, источали прозрачное тепло. Уже не надо было приглашать Хинамори подвигаться ближе - она сама подалась, неловко согревая руки, принимая чашку в сомкнутые ладони. Выбившаяся прядка влажно клеилась к щеке: то ли паутина, то ли тоненькие трещины на бледной и жалкой коже. Обесцвеченные от холода губы.
- Ты не боишься ходить одна в такую темноту? Хоть бы Абарая позвала с собой, что ли...
Никто не осмелился бы тронуть ее, Мацумото сама это знала. Но спрашивала не ради себя и не ради поддержания вежливой беседы - ради самой Хинамори. Ведь ей должно быть приятно, что о ней волнуются и боятся отпускать одну в новолунье. По крайней мере, Мацумото было бы приятно, если б кто-нибудь сказал ей такое. Кто-нибудь... вот смешно.
- Абарай-кун был занят, - а она ответила тихонько и послушно, точно отчет представляла начальству. "Лейтенант Хинамори, где вы были с девяти часов вечера до двух пополуночи?" Интересно, как теперь пятый отряд жил без капитана? Кому отчеты-то сдавать?
Абараю легче - его командир на месте, документы примет, а сверхурочно работать не засадит. Уж кто-кто, а Мацумото прекрасно знала, чем он там был занят и к кому не боялся ходить под дождем.
- Ну что ж, его дело молодое.
Хинамори только кивнула - само собой, они с Абараем еще в Академии приятельствовали, она за этим романом чуть ли не с самого начала наблюдала.
- Я надеюсь, он будет счастлив с Кучики-сан...
- Да куда он денется?
Везунчик Абарай. Саке оставалось на донышке, разлить по чашкам да выпить. Где-то она припрятала про запас еще бутылку, но вставать было холодно. Если бы не Хинамори, хватило бы на весь вечер, но что толку жадничать и жалеть двух-трех капель? Пусть девочка греется. Зато у нее хоть щеки зарозовели немножко, и круги под глазами обозначались не так резко.
- Везунчик Абарай, - Мацумото говорила без зависти, толку в этом чувстве тоже не было, и вообще, в чувствах, как оказалось, было мало пользы. - Мы все думали, что только ему грозит настоящая разлука... знаешь, физическая, не духовная?
- Знаю. Разделение тел.
- Жалели его - вот, мол, угораздило его влюбиться в смертницу... А в результате сами оказались в дураках. Все оказались в дураках, даже его капитан. Тоже получил разделение тел, как мы с тобой.
- Рангику-сан!
Мацумото даже осеклась от этого вскрика. Да, пожалуй, сплетни - это неблагородное занятие, но какое дело Хинамори до капитана Кучики? Откуда вообще взялись такой гнев, такое отчаяние, стоило намекнуть на еще одного пострадавшего от предательства? Все-таки, ее душа не исцелилась до конца...
Но нет, сама Мацумото была пьяна и не поняла сразу, что крылось за этой вспышкой. Опустевшая чашка подрагивала в маленьких пальцах, и губы дрожали тоже, и волосы сильнее выбивались из узла на затылке.
Снова Айзен.
- Дурочка, - так естественно было положить руку на костлявые тонкие плечи, ощутить закаменелое и привычное напряжение, - Айзен тут ни при чем. Если уж на то пошло, это мне следовало бы ревновать.
Следовало бы - но она, как ни странно, не ревновала. С самого начала было ясно, что права на ревность у нее нет - Гин ничего ей не обещал и в постель к себе не звал. Но вместо постели он давал Рангику хрупкое чувство сопричастности, безмолвного узнавания своего среди чужих. И сейчас, когда утихли шок и неверие, она понимала - не разлука ударила ее, а отчуждение. Новый Гин, уходивший в небо, уже не желал делиться с ней своими секретами.
- У Гина была связь с капитаном Кучики. Или роман, называй, как хочешь. Похоже, они так и не удосужились официально расстаться, - шуточка была дурного тона, но Мацумото все равно хихикнула и почувствовала, как расслабляется Хинамори под ее рукой. - А в общем, не знаю, не интересовалась.
- Рангику-сан, вам это капитан Ичимару и рассказал?
- Ну да. А-а, ты думаешь, он мне соврал?
Она только кивнула - конечно, все вокруг нутром чуяли, что верить Гину нельзя. Да у него и на лице это было написано: я тебя обману и предам. Но Матсумото считала, что умеет читать истину в его вечно прищуренных глазах. Как знать, может быть, и капитан Кучики заблуждался точно так же? Хоть он и не был похож на человека, склонного к иллюзиям.
- Нет, наверно, все правда. Между ними что-то было, стоило только присмотреться повнимательнее. Но никто этого не делал. И правильно, в конечном счете, это не имело никакого отношения к любви.
- Никакого отношения, - повторила Хинамори чуть слышно. - Рангику-сан...
Да, девочка, думала Мацумото, ты умница, ты правильно понимаешь. В твоей истории с Айзеном никакой любви места не было, и надо тебе с этим примириться. Все заблуждения должны были истечь вместе с кровью из раны, тут приятными воспоминаниями делу не поможешь.
- Наверно, я в самом деле была недостаточно хороша, Рангику-сан, - Мацумото боялась не ее слез, а этой убитой, послушной улыбки. Хинамори искала зло в себе самой, любую промашку принимая за порок. - Наверно, я что-то сделала не так с самого начала, раз он не захотел взять меня с собой. Наверно, я была бесполезна...
- Забудь об этом, - оборвала Рангику. - Просто забудь.
Ее психика расшатана - об этом твердили все вокруг, как только Хинамори пришла в себя. Ничего удивительного, такой удар... не стоит обращать внимания, если она начнет заговариваться. Бедная Хинамори, она была так предана ему. Ей надо просто пережить его преступление...
Слепые, слепые, как они не видели, что она пошла бы за Айзеном куда угодно, если б он позвал ее?.. Видно, нынче лишь аристократы готовы повиноваться закону, замыкая свои чувства крепко-накрепко. Вот благородные дома и дряхлеют, и оскудевают. А если б Гин позвал Мацумото с собой - что, она бы согласилась?
- Мне повезло, я никогда не была влюблена так сильно, как ты. Я не могу понять, что ты чувствуешь, я к тебе в душу влезть не могу, понимаешь? Так что забудь, ясно? Просто забудь сегодня обо всем.
- Я не могу, Рангику-сан...
- Все ты можешь. Я не предлагаю забыть навсегда, ты завтра все и так вспомнишь сама. Но нельзя постоянно думать одно и то же, ты свихнешься.
Хинамори улыбнулась жалобно и качнула головой - то ли "нет" говорила, то ли пыталась выбросить все из памяти.
- Я не могу. Наверно, я на самом деле сошла с ума.
- Перестань, - безнадежно пустые чашки лежали на полу, остывали потухшие угли. Мацумото обняла ее обеими руками. - Поплачь лучше, если хочешь.
Но она не плакала, она дышала отрывисто, сцепляя за спиной у Рангику холодные пальцы с синеватыми ногтями. Что привиделось, что послышалось ей сейчас - отзвук затихшего голоса Айзена, мимолетное объятие на рассвете? Или не было и вовсе объятий, одно расточаемое без меры обожание, утешительные улыбки в ответ. Она по крупицам собирала тепло его прикосновений - с бумаг, с отодвинутых седзи, с кисточки для письма. Последний глоток чая она допивала вслед за ним.
- Я больше не знаю, куда мне идти, Рангику-сан.
"Я не знаю, зачем я живу" - не сказала она, и Мацумото притворилась, что не прочла ничего за сухими словами. Хинамори смотрела на нее снизу вверх, словно вправду ждала откровения, словно Рангику могла указать ей - куда идти. И можно ли дойти куда-то?..
- Если не знаешь, приходи ко мне, у меня всегда открыто. Вдвоем и спиваться веселее.
- Я не хочу мешать вам, Рангику-сан.
- Глупостей не говори. Никому ты не мешаешь, и... и пойми, наконец, я не ради тебя стараюсь. Просто я сама боюсь одиночества.
А Гин боялся скуки, вспоминала Мацумото, распуская ее недлинные волосы. "Что же мне делать? - отвечал он раньше, пока она еще была глупа и задавала ему вопросы. - Я страшусь скуки." И она не сразу, а постепенно, год за годом, понимала, как непреодолим, как въедлив этот страх. Она понимала, что он не меньше и не спокойнее других страхов, он тоже грызет и ноет под сердцем. И когда в последний раз, за месяц или за два до конца, Гин с улыбкой шепнул ей "Я просто боюсь заскучать" - в ее памяти встала давно прочитанная легенда о восстании в Сейретее. "Я испугалась огня", говорила предательница, под Перекладиной Сокиоку назвавшая имена всех заговорщиков. У нее, наверно, был очень нежный и жалобный голос. "Я испугалась огня..."
Голубая лента выскользнула из пальцев, как солнце, как пересохший песок. Уязвимость напитала Хинамори до последнего волоска, до вырванной нитки кимоно, она могла истаять от слишком громкого вздоха. Она пропахла увяданием, и Мацумото чудилось, что лишь сумерки и скрадывают морщины на ее заостренном лице. Тревожные чаячьи тени удлиняли глаза. И растягивали время.
- Спасибо, - звуки проливались мимо сознания, обращаясь в бессмысленную трель, в пустое движение губ. - Мне легче с вами, Рангику-сан. Мне гораздо, гораздо легче.
Как же глупо было вверяться им - Гину и Айзену. Они дурманили, обещая душевную близость и отказывая - в физической, выплетали, взлелеивали платоническую любовь, посмеивались сквозь зубы. Ни секунды Рангику не завидовала капитану шестого отряда из-за того, что Гин ложился к нему в постель. Ей одно было жаль и непереносимо - что его сердца Гин не затронул, не замутил ровного ледяного сияния. Прощенье и прощанье не смущали его покоя. А над ее головой небо низко чертили черные ласточки.
- Как глупо, - сказала она вслух, слишком близко ощущая Хинамори - ее узкое тело, ее усталые плечи и шею под мягкими волосами, ее маленькие груди. - Как глупо, наверно, я и в самом деле ненавидела тебя за то, что ты подозревала Гина. Видно, чувствовала, что ты можешь быть права, а верить не хотела.
- Нет, - темные пряди мазнули Мацумото по ладони - будто слепая ласточка все-таки задела ее на излете крылом, - я сама была виновата, Рангику-сан. А вы были правы. Я вела себя... неподобающе. Я не должна была так...
- Все мы были хороши. Ты не думай, я не виню тебя. Нас всех так легко провели, потому что мы думали только о себе, и ничего вокруг не видели. А теперь, когда понимаешь, что сам виноват в своей слепоте, то ко всему... относишься по-другому.
- Рангику-сан, вы... вы, наверно, опять меня будете ненавидеть, если я это скажу...
- Не буду, дурочка. Не выдумывай.
- Но я не верю, что он... что капитан Айзен на самом деле такой плохой.
Мацумото ждала чего-то подобного, и не то что злости - даже раздражения не почувствовала. Шуршание дождя прослаивало слова, и они распадались на слоги, раскрывались, как планки веера. Их дыхание было холодно и легко.
- Я же знаю его, я не верю, что он столько лет говорил неправду. Он, наверно, ничего дурного не хотел, он не думал, что все вот так обернется. Рангику-сан, его тоже обманули, его просто сбили с толку, я уверена. Он не виноват, он тоже...
- Жертва, - закончила Рангику и увидела, что в глазах Хинамори заледенели непролитые слезы. - Не бойся, я больше не буду оправдывать Гина. Только прости, все равно мне не верится, что Айзена морочили, а он ни в чем не виноват. Ты просто... не видела, как все закончилось.
Как будто сама Мацумото смотрела тогда на Айзена... Но воспоминания уже расплылись и поблекли, только и осталось, что желтый пронзительный свет, острый абрис лица вполоборота, да голос. И треск смыкающегося неба.
- Ты зря боишься, что я рассержусь на тебя. Обманули Айзена или не обманули - для меня это не имеет значения. Я не брошусь его спасать, если мне не прикажут. И что бы ни задумал Гин, меня это тоже не касается. Я ему больше не верю.
- Вы сильная, Рангику-сан.
- Хотела бы я быть слабой.
- Вы сильная, - повторила Хинамори очень отчетливо, словно это Мацумото сомневалась в себе, а она - убеждала. - Скажите мне, если капитан Айзен на самом деле предатель, то что я тогда буду? Что я буду, если он всегда говорил всем неправду? Объясните мне, Рангику-сан.
Лучше бы она все-таки плакала.
- Ничего ты тогда не будешь, девочка. Сколько раз мне уже повторять - ты ни в чем не виновата, и с тебя за Айзена спрашивать не станут...
- Вы не понимаете.
- Я все понимаю, но надо учиться жить без него.
"Довольно" осталось неслышным. Тоска сжималась в тепле объятий, обращаясь в крохотную пульсирующую точку, жалкий сердечный синяк. Шум мороси не усыплял, а томил, и никуда от него было не деться.
- Ты очень хорошая, - проговорила Мацумото и поцеловала ее, слишком ясно осознавая, что делает.
Она не встретила ни сопротивления, ни сдвинутых ожесточенно губ. Хинамори сдавалась ей, как сдалась бы мужчине. Неужели никому раньше и не приходило в голову обнять ее и поцеловать? Тоненькие твердые руки крепче стискивали Матсумото, пальцы впивались ей в спину. Кто бы знал, что Хинамори тоже может причинять боль... Мацумото чувствовала сквозь черную ткань, как заостряются ее соски. Нежности не получалось. Она прижималась к губам Хинамори и учила ее одиночеству.
Может быть, наутро нам и встретиться будет неприятно, думала Мацумото отстраненно и мутно. Узел оби разлезался, как связка морской травы. "Я лишь дождь на твоем пути", подслушала она так недавно за полупрозрачной стеной из бумаги, и пусть Гину тогда ничего не ответили, но она-то знала, чьи ноги проходили по этой серой воде. На хаори его молчаливого собеседника тонкие линии складывались в иероглиф "шесть".
- Я лишь дождь на твоем пути, - Рангику присваивала чужое признание, и в ее губах оно становилось нелепым. Даже так она не могла удержать и тени Гина.
Но под ее ладонями проступило в сумерках молочно-белое и тяжелое хрупкое тело. Хинамори вытягивала шею - воробьенок, воробьенок - и искала ртом ее губы. Румянец клочьями лег на впалые щеки. Это не кровь, говорил ей давным-давно Гин, это красные виноградные гроздья истекают горячим соком. Его память хранила остатки земной жизни, а Мацумото никогда не видела виноградников.
Они целовались молча, не закрывая глаз. Курчавые волоски приставали к кончикам пальцев от одного прикосновения, приспущенные хакама опутывали колени. Теперь дождь шумел все тише, отшатнувшись за сброшенную одежду, как за очерченный углем круг. Первый полночный час утонул в ручье, задыхаясь от любви к своему отражению.
И на исходе его последней минуты странный шлепающий звук оглушил Мацумото. Он раздался болезненно близко - будто кто-то шагнул к двери в мокрой обуви и замер, не смея войти. Он стискивал ей горло и заставлял надеяться, а она не хотела надежды, не хотела обмана, ей это было не надо, не надо, не надо...
- Капитан Айзен... - так ласково позвала Хинамори.
Под ладонью Рангику, разрывая кожу, гулко стучало сердце.
- Ничего, - прошептала она, опускаясь рядом с Хинамори на подстилку из рукавов, - ничего, не бойся. Это просто лягушка вспрыгнула на порог.