Сборище фиков - 2

[m-lle-lucille]

5. "Толченое стекло" - еще одно оттаптывание малоизвестного канона. И да, в каноне имя лейтенанта (капитана, сенатора) Аниана произносится как "Кис" ("Keith"). Но я позволила себе маленькую вольность (к которой многострадальный Поливанов все равно никакого отношения не имеет), чтобы уберечься от ненужных ассоциаций с подманиванием кошки к миске.

"Toward the Terra", Кейт Аниан/Мацка, PG

Первое покушение запоминается Кейту Аниану лучше всего. Спустя месяц после инцидента у Сильвестра-7 он сам едва не разделяет участь глупой красной планеты. Разве что Мегидо ради него пригонять не станут - да и не смогут при всем желании. Одной Матери известно теперь, когда восстановят это оружие. Поэты-вольнодумцы из группы "Под развесистым каштаном" романтически сравнивают его с надгробным камнем. Рано или поздно Элита бросит эти каштаны в огонь.
Так или иначе, убийцы подходят к своему делу с выдумкой - и это их первая ошибка. Тем, кто стоит за неприметным молодым человеком в формочке Десятого Космофлота, мало просто убить лейтенанта Аниана - им хочется восхищения, сумбура и треска. Если бы он ходил в театры, то пули непременно летели бы в него из-за алых занавесов в ложах, сквозь нежный распев отчаявшейся Изольды. Но он пока предоставляет сенаторам с риском для жизни постигать обязательную культурную программу.
Позже Кейт свыкнется со сценарием, научится предугадывать удар и без чужих подсказок. В первый раз он даже не слишком верит Мацке, почуявшему угрозу, - мало ли что привидится Мью! А у него нет времени на пустые опасения. Что может случиться за час стоянки на Астрее? Отравят его, что ли?
Белая, салатовая Астрея пружинит под ногами. Планета лечебниц, планета лабораторий, кому-то повезет добраться до нее и выжить. Воздух здесь тоненько пахнет лекарствами, и с непривычки это кажется очень противным. Кейт слышит тихий вздох - ну конечно, это Мацка, ведь Серж выше таких мелочей. Нормальные военные не страдают чрезмерной чувствительностью. Да и не только военные, а вообще - нормальные люди.
- Придется вам поработать курьером, лейтенант Аниан, - с преувеличенной любезностью заявляет накануне генерал Андерс. - Сейчас только ваш корабль находится в этом секторе, а документы требуются Парфенону немедленно. Надеюсь, вас не затруднит забрать их. Затем можете возвращаться на Ноа, как и планировалось.
"Как и планировалось!" - мысленно фыркает лейтенант. Журналисты спорят о том, умеет ли он улыбаться. Больше свободную человеческую прессу ничего не интересует.
Исследования по выявлению и уничтожению гена Мью ведутся ни шатко, ни валко. Едва ли в документах есть что-то существенное. Совпадения проступят потом, как переводная картинка в блюдце с водой. Еще остается минута, и профессор Деи только передает Кейту крохотный и изящный микрочип.
"Раз, два, три", - отсчитывает какой-то невидимый, и воздух рушится к черту. Солдат из охраны профессора выхватывает пистолет. Высокий стон иглой пронзает виски Кейта, он кричит - или ему чудится, что кричит? - и комната распадается на куски стремительно, как в землетрясении.
А когда миг спустя Кейт приходит в себя, все уже кончено. Навзничь лежит у стены стрелявший солдат, сжав оружие обеими руками - мертвый, несомненно мертвый. Слишком много людей появляется ниоткуда, так что Кейту и нечем дышать. Как это глупо, успевает подумать он, как...
И видит Мацку и Сержа.
- Тонкая работа, - говорит кто-то сбоку, и Кейт оглядывается оглушенно - кто это? где? зачем говорит такое? - Разрывная пуля, внутри - эссенция какой-то дряни. Попадет в кровь - и все, привет.
- Лопнула на лету, как воздушный шарик. Никогда такого раньше не видел.
- Везучие парни.
Мирные голоса текут себе и текут, будто ничего ужасного не случилось. Вокруг тела незадачливого убийцы толпятся любопытные, не догадываясь закрыть ему остекленевшие глаза. Он ослеплен. Он умер молодым.
- Мацка, - громко зовет Кейт.
Вот тут-то его и замечают, наконец, и начинают орать.
- Не подходите! Отойдите отсюда! - врачам плевать на субординацию. Они напрямую подчинены Парфенону - так что могут спокойно оттолкнуть офицера Элиты, чтоб не мешался под ногами. - Выведите же его!
Кейт все-таки уходит сам. Перенапряжение сказывается и на нем: когда потом он пытается восстановить в памяти пятнадцать минут блужданий после выстрела, то видит лишь заострившееся лицо Мацки, мелко-мелко забрызганное бурым. Кровью? Нет, наверное, просто ядом.
У окна, захлебываясь, курит Ворг. Его голос и запах табака - первое устойчивое воспоминание после бредовых провалов. Это он бросается наперерез медику-зайцу, выскакивающему из-за двери. Кажется, еще секунда - и он прижжет сигаретой круглый, крахмального цвета нос.
- Что? Что там?
Но на Астрее живут непуганые зайцы. Медик огибает Ворга, даже шаг не замедляя, и обращается сразу к Кейту:
- Пойдемте, нам надо поговорить.
Его зовут Тонга, доктор Тонга. Специалист по ядам, главный разработчик бактериологического оружия, примененного для подавления восстания в колонии Изис. Имеет две личных благодарности от Матери, любимец Сената, кумир студенток-медичек. Кейт прочитает об этом позже, в подробном досье - туда же попадут все неосторожные высказывания доктора Тонги и письменные отказы ставить опыты на приговоренных к смерти Мью. Сейчас это неважно, сейчас лейтенант даже лица его не запоминает.
- И... - начинает Кейт, не представляя, что его перебьют так быстро и грубо.
- Пока что они вне опасности, лейтенант Аниан. Мы надеемся, вирус не успел попасть в кровь. Мы будем наблюдать за вашими подчиненными еще около полутора суток. Если за это время выявятся признаки заражения, то...
- Исключено.
У доктора Тонги тоже неплохая выдержка. Он не запинается, не переспрашивает - и не бросает фразу, разорванную напополам.
- ...то мы начнем лечение. Предупреждаю вас - оно может затянуться.
- Исключено, - повторяет Кейт. - Через час мы улетаем с Астреи.
- Что?
Только в этом возгласе так мало удивления - будто Тонга предвидел все заранее. А Кейт думает, что раз вирус не проявился сразу, то риск заражения сводится к минимуму. Они не могут застрять на Астрее сейчас, ни на сутки, ни на двенадцать часов даже. Если б под удар попал один Серж, его оставили бы здесь, не задумываясь. Оставить одного, взять Мацку с собой? И пристрелить его, если болен? Мысль об убийстве похожа на жабу, Кейт не хочет прикасаться к ней, но задерживаться на Астрее нельзя, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах.
- Отпуска нет на войне, - жидким тоном говорит Тонга.
- Мы улетаем через час, - он не меняет интонаций, как кукла, будто в грудь и ему зашили кассету с одной и той же записью. - Предоставьте нам необходимые лекарства. Двух опытных врачей. Это все.
Не о чем с ним больше говорить. В последний раз перед глазами встает опрокинутое лицо Мацки - почему только Мацки, ведь Серж тоже в опасности?.. - и Кейт комкает эту картинку и выкидывает вон. Тонга торчит перед ним, но не отражается в холодных зрачках. Нет ничего странного - просто лейтенант забывает о нем, стоит окончиться разговору.
- Подождите, лейтенант, - и доктор снова смотрит на самого себя, перехватывает взгляд - пока не опускаются желтоватые веки. - Я не имею права отпустить вас. Это опасно.
- У вас нет прав, - скучно говорит Кейт.
- У меня есть права, лейтенант Аниан.
Через полгода Кейту снова встретится имя этого доктора - в одном из докладов о применении антипсионного оружия. На Астрее будут проводить операцию по выявлению Мью, и доктор Тонга бросится оттаскивать от стены своего ассистента. Их расстреляют вместе. При посмертном анализе тест на Мью-фактор окажется отрицательным - и у Тонги, и у его помощника. Кейт прочитает отчет об этом происшествии в разделе "Свидетельства неудовлетворительного применения антипсионного оборудования на практике".
- Я предлагаю компромиссное решение, лейтенант. В ваше распоряжение поступит карантинный корабль "Арго".
- "Арго"?
- На нем будет все необходимое для перевозки ваших подчиненных, - поясняет Тонга. - И даже если они все-таки заразились, удастся избежать распространения инфекции.
- Вот как?
- Капитан "Арго" получит подробные инструкции. Но учтите, если эти люди окажутся заражены, им придется вернуться на Астрею.
- Я понимаю вас, доктор Тонга. Не стоит повторять это дважды.
- В таком случае я распоряжусь подготовить "Арго" к вылету. Вам придется подождать.
В самом деле, такое решение едва ли не идеально. Сухость слов вполне гармонирует с ситуацией - серьезной, но не фатальной. Даже доктор Тонга перестает выбиваться из строя, одеваясь деловитой, колючей шкурой. Военным врачам незачем благодушествовать. Они должны лишь сохранять жизни или убивать, в зависимости от последнего приказа.
- Все-таки странно, что человек из гарнизона получил доступ к бактериологическому оружию, правда? - уже в спину ему произносит доктор.
- Мы расследуем этот случай, - отвечает Кейт, прищемляя дальнейший разговор нарочито старинной дверью.
Да. Все-таки странно.
- Ворг.
Ворг бросает на подоконник измусоленный окурок и оборачивается - так же деревянно и четко, как сам Кейт, как еще одна кукла. И это ложное спокойствие. Пусть даже Ворг не выдает сам себя, но все поломанные, не тронутые огнем сигареты говорят откровеннее, чем иные люди под пыткой. Кейт старается не смотреть вниз.
- "Эндимион" переходит под твое командование. Курс прежний - на Ноа. Стартуете через полчаса.
- Есть.
Он пока что держится. Ни одного лишнего вопроса.
- Я вылетаю на "Арго" вместе с пострадавшими. Все ясно?
- Да.
Лейтенант отпускает его кивком, отправляет сигнал - можно дышать свободнее. Ворг всегда был неплохим радистом.
- Лейтенант... - он позволяет своим эмоциям просочиться в чужой эфир, - с Сержем все будет в порядке?
Нелогичное бешенство охватывает Кейта - отчего, отчего Ворг спрашивает только об одном Серже? Словно Мацки не существует и вовсе, словно это не он лежал, как мертвый, заляпанный ядовитым багрянцем? Абсурдная ярость стучит в висках, все сильнее, сильнее...
- Лейтенант Аниан!
- Иди.
- Но Серж...
- Иди, я сказал.
Ну кто решил, что от выброса чувств становится легче? Этот случай потом долго еще живет внутри Кейта, просыпаясь время от времени и перекатываясь колючим клубком. Из-за него Кейт начинает унизительно приглядываться к себе, контролируя каждый шаг и каждую улыбку. А от слежки рукой подать до безумия, до обморочного вскрика спросонья: "Что же я такое говорю? Разве я могу это говорить? Это вовсе не я!"...
- Неужели это и вправду вы? - спрашивает капитан Агриппа, едва вытягиваясь в формальном приветствии. - Я представлял вас совсем другим.
"Будто вы газет не читаете" - хочет ответить лейтенант, но ему и рта не дают раскрыть. Здесь все по-другому, это вам не военный флот. Нечего воображать себя важной птицей.
- Я не читаю газет, - хмыкает Агриппа.
"Арго" шире обычного пассажирского корабля и перекрашен совсем недавно в темно-синий - цвет врачебного флота Астреи. Доктора пожалели денег: из-под потеков дешевой краски проглядывают рыжие ржавые лепестки. О скоростном двигателе можно и не мечтать. У капитана Агриппы подбородок выбрит до синевы, голубые замерзшие пальцы вылезают из драных перчаток. Ваш "Арго" - это лужа индиго, доктор Тонга.
Стеклянная стена толсто встает посередине коридора, распластывая корабль напополам, как лягушку. Слева, в нечистой части, мается Серж и нисколько не пугается смерти. Сменная форма облегает его туго и ярко. Если он и боится чего-нибудь, - мимолетно замечает Кейт Аниан, - то только остаться в траве Астреи без нас.
- Не волнуйтесь. Даже если они заболеют, вирус останется за стеклом.
- Они могут слышать меня?
- Что вы! Они даже мыслей ваших прочитать не могут, - ухмыляется капитан.
Этот Агриппа позволяет себе рискованные шуточки. Они пахнут дурно - его же трупом. Если он не остановится сейчас, то меньше чем через год пройдет под фонариками.
Странное выражение является неизвестно откуда и раздражает Кейта своей смутностью. Тренированный мозг тут же находит истолкование: всего лишь шуточная метафора из истории войн на Терре, означает смерть, смерть, смерть. Какой вздор. В мире больше не существует казней, никто не имеет права отнимать жизнь просто так. И нету ничьей вины в том, если одни не могут выдержать ментальной проверки.
Серж стоит напротив, в трех шагах всего, и рассматривает Агриппу в упор, с плохо скрытым презрением. Мальчик был бы самодовольным - но щенячья преданность искупает его заносчивые грехи. Посещение террариума, думает Кейт, устав от мыслей и долгого дня. Только неясно, кто из них змея, а кто - человек.
Хватит с него на сегодня. Он не позволяет утомлению выбраться наружу - и оно гнездится глубоко в груди, сдавливая дыхание. Тело отдыхает только наедине с собой, только во сне. До того надо еще добраться до постели.
Серж прикладывает ладонь к сердцу - наверно, и доброй ночи желает. Для этого юнца даже смертельная опасность называется приключением, и никаким ранениям не поколебать его веры в собственную неуязвимость. А может быть, ему просто нравится идея жизни вечной. Безнадежно одряхлевший и потерянный рай, имя ему - Терра...
- Похоже на комнату свиданий в тюрьме, верно, лейтенант? - Агриппа хоть и улыбается, но больше не приглашает собеседника разделить эту улыбку. В конце концов, его тоже стесняют чужие на корабле.
- Тюрем больше не существует, к вашему сведению, - намеренно сухо отвечает Кейт.
Последнее слово все равно не останется сегодня за ним.
- Разве Элите не показывают кино, лейтенант Аниан?
И лишь опускаясь на больнично-белый прямоугольник постели, Кейт вспоминает вдруг, что так и не видел Мацку - с тех пор, как его унесли за стекло.
Оказывается, недолгий отпуск не так уж и плох. Впервые за несколько недель лейтенант отсыпается, не открывая глаз, пока тело не наестся снами досыта. Это просто передышка. Просто дремота на обочине. И есть время подумать, кому выгодна его смерть. Кейт знает, что дальше будут другие покушения, и предчувствует их провалы без радости. Пожалуй, ему даже жаль, что ни одно из убийств не удастся.
Как давно он не был просто пассажиром!.. Команда почтительно приветствует его, но не требует приказаний, и Агриппа улыбается лениво - "проходите, проходите". Он и проходит равнодушно, бредет по правой стороне корабля - той, что предназначена для чистых. "Риск инфекции сведен к минимуму, считайте это просто карантином, лейтенант." Возвращаясь домой на "Арго", но без золотого руна, Кейт Аниан придумывает себе второе в жизни прозвище - "Бессмертный Кейт". Это звучит почти так же глупо, как и "Сын машины".
Он заворачивает за угол и в первую секунду принимает силуэт слева от нейтральной полосы стекла за переплетение тени и световых бликов. Лампы замутнены клочьями пыли... что ж, кто бы сомневался, что Агриппа - плохой капитан? И привидениям самое место на его сумасшедшем корабле.
Но оптический обман одевается плотью, стоит лишь натянуть один шаг, как тетиву. Мацка жалко подается навстречу, приоткрывая немые губы. На его коже нет следов болезни, и Кейт чувствует странное облегчение - будто и в самом деле волновался за этого мальчишку. Ну, хорошо. Значит, врачи не солгали.
Но незачем останавливаться, здесь все равно не поговоришь. Кейт произносит только:
- Ты должен выспаться, - и тут же досадует про себя - мог бы и промолчать, Мацка ведь ни звука не понял.
Упущенная речь не успокаивает его, напротив - Мацка стучит прямыми пальцами по стеклу, повторяя что-то настойчиво снова и снова. И не надо даже слишком стараться, чтобы разгадать это движение и эту фразу.
"Приложите руку к стеклу... приложите..."
Губы движутся, вылепляя беззвучные слова. Кейт не хочет читать их. Если пройти мимо сейчас, то, быть может, удастся наконец развязаться с этой затянувшейся историей. Ему кажется, именно она вызывает каждое утро серую и скучную тоску. Тогда тяжко открывать глаза. Иррациональность вяжущего чувства не мешает другим совершать самоубийства. По ночам они застывают в своих постелях, нелепо раскинув ноги. От звездной пыли остаются на простынях неотстирываемые пятна.
Но с той стороны узкая ладонь уже прижимается к прозрачной стене. Это стекло никогда не тускнеет, и дыхание Мацки не оставляет на нем и следа. Иссиня-лиловые жилки проступают сквозь жалкую, тонкую кожу. Кейт вспоминает вдруг, что на каждой руке можно найти линию жизни - устаревшая уверенность в предопределенности судьбы. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. От виселиц Верховное Господство отказалось еще триста лет назад, в свитках Парфенона можно разыскать и этот указ. Кейт до сих пор встречает людей, влюбленных в бумагу и рукописные спирали букв. Они присыпаны распадающейся трухой и золой. В пепельницах они сжигают блокнотные листки, а потом сочиняют стихи на заданные рифмы. В коридоре пахнет ускользающим дымом - тень запаха, бесцветный завиток. Это несколько мешает логически мыслить.
"Кейт..."
Телепатические волны не пробивают стекло, голос не пробивает стекло, не пробьют его и ладони - даже если Мацка ударит изо всех сил. Его запястья схвачены красными полосками манжет, как наручниками. Возможно, дело именно в них, возможно, в самом жесте - но Кейт вспоминает светловолосую женщину-Мью и ее увитые браслетами слабые руки. Если смазать помадой белый рот Мацки, то их губы станут одинаковыми. Или блудливость присуща всем Мью без исключения?
"И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей..."
Он прикасается к стеклу без страха. Мацке не войти в его разум - и можно не бояться спуска в зеленоватые илистые воспоминания. Когда Кейт погружался раньше в эту жижу, то думал, что уже не выберется. Легкие наполнялись хлюпающим прошлым, длинные водоросли прорастали в них. Смерть от удушья страшит его сильнее всех остальных, и он предпочтет ей выстрел, ситцевую рубашку, снег...
А запертая в витрине серая бабочка больше не бьется - смирилась с неволей. "Чио-Чио" - думает Кейт, не ведая, откуда взялись эти звуки. Обрывки подсмотренных, подслушанных когда-то текстов стремительно возрождаются в его сознании и, сгорая, впечатываются намертво. Теперь от них не избавишься, можно только голову отрезать. "...она везла, положив себе на колени, голову человека, которого она так любила..." Эти чужие цитаты уже причиняют боль.
Тревога расширяет зрачки Мацки, как наркотик. Стекло не пропускает эмоции - тем лучше для него, он никогда не имел права чувствовать Кейта, и ничего не должно измениться - сейчас. Пальцы сведены с пальцами, превращаясь в искаженное отражение.
"Кейт..."
Он говорит беспрестанно и быстро, но лейтенант только одно и может вычленить из золотистого меда слов - собственное имя, инородный осколок, пронзающий даже его слепые глаза. Пустота коридора - со стороны Кейта, со стороны Мацки - провоцирует беспокойство, придает интимную запретность такой простой, такой невинной встрече. Сутки вынужденной разлуки необратимо искривляют пространство.
- Мацка, - приходится говорить отчетливо, выталкивая каждый слог, - успокойся. Завтра мы прибудем на Ноа. Завтра все закончится. Ты понимаешь? Завтра.
Счастье еще, что это существо умеет держать себя в руках. Обычно Мью не способны совладать со своим ужасом - поэтому и гибнут так быстро и глупо. Но Мацка другой, он привык притворяться живым, и зеленое сияние под его ресницами гаснет, как звезда, не успев разгореться.
- Ты понимаешь? - повторяет Кейт на всякий случай.
Кивок - и оглушенное "Кейт" снова ударяется о перегородку. Мацка не двигается, не убирает рук, будто хочет простоять так до утра. Тоскливый взгляд снизу вверх раздражает и кажется медленно заживающей царапиной - лучше содрать до крови, чтоб не ныла. Ладони прилипают к стеклу.
Смена времен года не ощущается ни в полетах, ни на планетах. Климат Терры так и не удалось воссоздать до конца - может быть оттого, что ученые Севера не соглашались с учеными Юга. Покоренные земли пригодны для жилья, мягкие зимы, нежаркие лета отодвигают данные о морозах и засухе все глубже и глубже в архивы. В библиотеке на учебной станции Е-1077 Кейт Аниан прочитал об осенних паутинках. Сегодня мифический сентябрьский ветер растрепывает легкие волосы Мацки, и Кейт думает, что паутинки бабьего лета были похожи именно на них.
Может быть, стоит уйти, оставить его здесь одного? Полет закончится через восемь часов, а до того Мацка никуда не денется. Это рыба может выплеснуться из аквариума, а не человек. Не чудовище.
Он знает, что ничем не выдает своего решения, но Мацка чересчур чуток - и сейчас это не к добру, а к худу. Глаза коричневеют и наливаются влагой, пальцы сжимаются, безуспешно пытаясь удержать руки Кейта.
- Мацка, мне надо идти.
"Нет, нет, нет!.."
Кейт наконец-то угадывает еще одно слово - бесполезное, как и все остальные. Ничего нельзя запретить, когда бессилен сам. Никого нельзя переубедить, когда ни во что не веришь. Мацка лишен власти в этом мире - только чужое милосердие может подкормить его и продлить его жизнь. Но ему приходится насыщаться одной крошкой, а не требовать целый кусок.
- Мацка.
Оттого ли, что мальчик все равно не услышит его, голос Кейта мягче, чем нужно. Одна интонация швыряет его назад, в юность. Возможно, в те самые дни, когда он с трудом научился плакать.
Они уже давно не были так близки. Благословенное стекло оберегает разум от вторжения, гасит тепло прикосновений, но взамен позволяет приблизиться почти вплотную и рассмотреть подробно то, чего Кейт никогда не замечал. Унизанные слезами, как росинками, ресницы становятся насмешливым откровением. Даже можно разрешить Мацке вглядеться пристально в него самого - все равно ничего нового не откроется этому ореховому и нечеловеческому взору.
Они оба нездоровы и оба бледны: один - бескровной, другой - желтой бледностью. Мацка вмерз бы в свою юность навеки, если б только сумел поймать эту вечность. Кейт предсказывает ему короткую жизнь, не глядя на руку, подсчитывает варианты исхода - от простуды, от шальной пули, просто на расстреле... Такие хрупкие запястья можно скрутить и обрывком веревки.
Мацка вытягивает тонкую птичью шею - и чудится, что он просит пить. "У тебя же есть вода" - хочет сказать зачем-то Кейт, но мальчик опережает его, раскрытыми губами прижимаясь к стеклу, как к тающей пластине льда, почти вровень со ртом лейтенанта.
Это пустая, никчемная выходка, лишний повод повернуться и уйти. Если бы можно было принять ее спокойно - а она сбивает с толку, путая реакции все быстрее и быстрее. Смятение загрязняет кровь беспощаднее любой инфекции, противоядия нет, иммунитет не выработан. Взгляд фиксирует розоватость губ.
Я с ума схожу, понимает Кейт Аниан и приникает ко рту Мацки - сквозь неподвижный и твердый платок стекла.
Часто мигают лампы дневного света, гаснут одна за другой, не выдержав напряжения. Они проходят солнечную систему Сильвестр - и остатки "необъяснимых происшествий" настигают корабль вместе с космическим мусором. Аварийный генератор выдавливает красные лучи.
Вой сирены отбрасывает их прочь, как песчинки. Уединение рассыпается мгновенно - под этим пронзительным плачем, под стуком сапог невидимых еще офицеров, что бегут сюда, на панический вечный mayday. Нет никакого сбоя в системе. Это Мать спасает от безумия своего сына.
А стекло перерезает широкая трещина, разрывая напополам влажный отпечаток поцелуя. Разъем слишком мал, но Кейт на секунду поддается иллюзии и растерянно верит в безкислородный холод воздуха, сочащегося сквозь щель. Только все это ложь, Мацка снова приближает лицо к ломаной линии, шепча:
- Кейт...
И его голос достигает губ лейтенанта вместе со сладким дыханием, полным чумы.



6. И на этом все, все. Последний фанфик носит дикое название "Покинув состояние покоя" и более ничем похвастаться не может.

"Bleach", Рендзи/Рукия, PG

Она стала совсем невесомой - это первое, что понимает Рендзи, когда бежит вниз со скалы Сокиоку. Потому-то на казни и приходит так мало людей: ну кому охота подниматься по ступенькам до седьмого пота? Он однажды сунулся из любопытства - лет сорок назад приговорили к смерти одного молодчика из благородного дома, пес разберет, что он там натворил, да только снисхождения не дождался, растянули его, как треску. А Рендзи все равно ничего толком и не увидел. Пока дотащился наверх, от парня и пепла не осталось. Да ведь тогда ему и дела не было, он не особо и торопился. Потому что... не любит он смотреть, когда убивают. Одно дело в бою, это ладно, можно и героем прослыть - ну там, капитан над могилой чего-нибудь скажет, девчонки поплачут, а если повезет - так и песню сложат, поди плохо?.. Но вот так, когда тащат на смерть медленно-медленно, и знаешь, что ничего не поможет, ори не ори... брр, мороз по коже. И мысли в голову лезут поганые: а если б тебя так повели - руки за спиной скручены, ошейник горло сжимает - ты бы выдержал?
Раньше Рендзи казалось - да нет, такое стерпеть нельзя, лучше сразу сдохнуть, едва услышав приговор. Но что он вообще раньше понимал? Он ведь думал всегда: уж кто-кто, а Рукия будет жить долго. И счастлива будет обязательно! Потому что зачем вообще тогда мир такой нужен, если она не счастлива?
А в последний месяц он иногда по ночам грыз подушку - хотелось выть, реветь хотелось, а не выходило, - и мечтал, чтобы случилось чудо. Пусть старик Ямамото, Совет Сорока Шести, Менос Гранде, черт лысый - пусть кто угодно решит: помиловать Рукию, если кто-то вызовется умереть вместо нее. Да Рендзи бы побежал тогда: вот, вяжите, берите на эти гребаные красные поводки, делайте что угодно, хоть Пустым скармливайте, все равно! Ведь так идиотски все получилось - она-то без него наверняка бы смогла и дальше жить, она сильная, а он...
А сейчас она ничего не весит, как тогда, в Руконгае. Рендзи-то быстро вытянулся, стал здоровым парнем, а она еще долго не менялась, шмыгала по улицам - птенец, чибисенок, ножки-ручки тоненькие, а глазищи на пол-лица. Лишь в последний год перед поступлением в Академию подросла чуть-чуть, да все равно - ну куда ей до Рендзи? И он ее иногда таскал на закорках, ну, мало ли - устала или ногу занозила, всякое бывало... А так, на руки, он ее стеснялся брать. Она ведь редко сидела тихо - то пела, то хохотала, то просто дурачилась: "но-но, лошадка!". А еще ерзала, и Рендзи все боялся, что она докрутится и свалится... Нет, он ее держал крепко, но она иногда так голыми раздвинутыми ногами к бокам прижималась, что у него в глазах темнело. И тогда он боялся уже, что она заметит, рассердится, а она ничего не замечала...
А сейчас даже сжать руки посильнее и то страшно - она такая тоненькая, что сломаться может. Вон, ключицы острые-острые, торчат под кожей, как иглы у дикобраза. И кожа бледная, синяя почти. Рендзи помнит, читал где-то, так бывает у тех, кто долго сидит в темноте. А ее держали там, в башне, больше двадцати дней, и... и...
- Рендзи...
Он не останавливается, бежит, как бежал - раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, главное, дыхалку не сбить, а то точно догонят. Только, как назло, сердце начинает захлебываться, да не от бега, и не от боли - подумаешь, раны! - а от ее голоса. Она охрипла, конечно, но это пройдет. Рендзи ведь знает - сильнее всего хрипнешь, когда кричать хочется, а нельзя ни за что. Вот она, наверное, и не кричала.
- Глупая, - бормочет Рендзи, комкая слова, а то она еще услышит, что у него голос дрожит. Вот ведь кретин! Будто это у него отходняк после невозможного, как во сне увиденного спасения, будто это его, а не Рукию, едва не настигла рогатая смерть!.. - Глупая, ты что?.. Все уже в порядке, ну чего ты, все нормально. Ты же слышала, что он сказал... ты ж сама знаешь, что он все сможет, он сильный. Да не реви же...
Она не ревет, не собирается даже, только вцепляется крепче в отворот кимоно - а пальцы тощие, слабенькие. Как же она теперь меч-то удержит? - думает Рендзи, и в горле ком встает. Приехали... сейчас сам зарыдает в три ручья от жалости, защитник хренов, рыцарь непрошеный, сволочь... И всегда он трусил, и когда ее приняли в клан Кучики, а он отпустил ее, и когда ее приговорили, а он не заступился за нее, не попытался даже, только мямлил что-то и на капитана смотрел, как щенок!.. Что Бьякуя Кучики, она ведь ему никто - ни родная, ни любимая, мало ли зачем он вообще ее в дом к себе принял, у таких, как он, не разберешь что в голове творится. Но сам-то Рендзи... сам-то он на что надеялся? На рыжего риоку, которого они с капитаном оставили умирать под дождем?
- Рендзи, - говорит она, - пожалуйста, не надо так, Рендзи. Прости меня.
Никогда, никогда он от нее не мог ни одной мысли скрыть. Рукия его в Руконгае насквозь видела, а он злился и называл ее ведьмой. И пугал - мол, попадешь еще на костер, дура, так тебе и надо. Однажды даже подрались из-за этого, и она ему такой фингал наляпала, что все думали - какая-нибудь шпана из восьмидесятого района постаралась, а не малявка лохматая. Надо было ему тогда придержать язык, только он же не знал, что все вот так обернется...
- Дура, - отвечает он и видит, что земля совсем близко, остался еще один виток лестницы, и все, - не за что тебе извиняться.
Все позади, хочет сказать он, но слова разбегаются, как муравьи. Ты не виновата. Тебе больше нечего бояться. Все позади, только не плачь, больше ведь не о чем. Теперь все точно будет хорошо, ничего страшного не будет, никто тебя не обидит, ты будешь жить долго, долго, долго.
- Рендзи...
Да он не успевает ответить, потому что она крепче стискивает пальцы и тянется вверх изо всех сил, сумасшедшая дура. Губы у нее пересохшие совсем. А через пару секунд она, конечно, сползает обратно, и приваливается головой к груди Рендзи, будто вот-вот сознание потеряет. А он спотыкается не на ступеньках, а на ровном месте.
- Глупая, - твердит Рендзи и уносит преступницу все дальше от места казни, - глупая, глупая, глупая...