[m-lle-lucille]

Шестнадцатого апреля, почти через четырнадцать месяцев после моего последнего "живого" "Билли Бадда", я снова увидела и услышала эту оперу в живом исполнении. Я все время уточняю: я не опероман, я биллибаддоман. Но именно в этой опере я кое-что уже понимаю. И мне ужасно жаль, что я побывала лишь на одном спектакле в Варшаве, надо было приезжать на два, но кто же знал, что получится так хорошо? Наоборот, у меня не было никакой уверенности, что все это мне понравится: да, я точно знала, что Клэггарт - Гидон Сакс - не подведет, ради него в первую очередь и ехала в Варшаву, но если бы был хорош только Клэггарт, а все остальные - так себе, это было бы печально. И постановка - постановка Аннилезе Мискиммон тоже вызывала у меня определенные сомнения: я судила о ней по норвежской трансляции и хоть признавала, что там были свои плюсы и сильные стороны, но в целом мне казалось, что перенос действия "Билли Бадда" на подводную лодку - это не лучшая идея. Мне и сейчас кажется, что местами действие там слишком сильно расходится с текстом, и это несколько сбивает с толку, но после польского спектакля я совсем смягчилась и прониклась к этой постановке добрыми чувствами. Все же есть в этой подводной лодке что-то очень симпатичное. По крайней мере, если это польская подводная лодка.
И лучше бы для трансляции выбрали именно варшавскую версию, а не норвежскую. То ли дело в том, что для варшавских спектаклей постановку подчистили, изменили кое-какие мизансцены, сделали действие интереснее и в чем-то логичнее, то ли дело в составе - который оказался намного сильнее норвежского, то ли просто эта постановка лучше легла на польскую команду, чем на норвежскую, не знаю, но вот действительно - "Билли Бадд" в Варшаве выглядел и звучал намного лучше, чем в Осло. И дирижер Михал Клауза почти не гнал, как на пожар, в отличие от своего норвежского коллеги (ну да, гнать было уже некуда, Нотр-Дам к тому времени потушили). И хор звучал сногсшибательно хорошо, напоминая о мощности хора в БТ: я, право, и не ожидала, что польский хор окажется настолько крут. И все солисты - не только мой любимый Сакс - изумительно играли и пели. Нет, ну хорошо, изумительно пели всё же не все, кое-кто звучал хуже, кое-кто лучше, но в целом все производили прекрасное впечатление, и это самое главное. Все выкладывались до конца, все работали с огромным увлечением, вот видно было, что всем - от исполнителей главных партий до хористов, до маленьких юнг, - всем в кайф участвовать в этой постановке. И это очень здорово. Это придает спектаклю дополнительную прелесть, ты чувствуешь, что не ты один получаешь удовольствие - но и люди на сцене тоже его получают.
Я сидела в пятом ряду, но не совсем по центру, почти все было видно очень хорошо, но в паре мест все-таки возникли досадные "ограничения видимости": в начале O beauty, o handsomeness, goodness часть декорации - тонкое "ребро" подводной лодки - закрывало от меня Гидона Сакса, и я слышала его, но не видела его лица, а это очень обидно, потому что Сакса в роли Клэггарта - особенно в этой арии! - всегда нужно не только слышать, но и видеть; а потом уже в финале, где старый Вир - Алан Оке - пел свою арию, сидя в низком кресле, - его полностью скрыла от меня сидевшая передо мной голова. И мне пришлось вместо Вира смотреть на его черную тень на стене. Но эта потеря была не так велика, все же в этой сцене Вир ничего существенного уже не делает, только поет, и ничего страшного, что ты его не видишь. Но вот не считая этих моментов - обзор был хорош, все были прекрасно видны и прекрасно слышны. Правда - ну вот это тоже печаль из разряда: "надо было брать билеты на два спектакля": кое-что от меня неизбежно ускользало. Ну потому что вот вам фактически двухъярусная сцена: на нижней палубе матросы поют шанти, а на верхней палубе Клэггарт дает последние наставления Крысе, отсылает его вниз и принимается нервно ходить туда-сюда, и куда смотреть мне-зрителю - на матросов или на Клэггарта? я не могла оторвать от него глаз, поэтому сцена шанти - именно визуальная составляющая - прошла мимо меня; или потом уже, когда Новичок поет, стоя на верхней палубе: "Why had it to be Billy..." - и хорошо поет, очень хорошо, но Клэггарт в этот момент стоит над спящим Билли, наклоняется к нему, - и куда смотреть зрителю? Прости, Новичок, ты очень хороший, но Клэггарт - это Клэггарт, на него смотришь в ущерб всем остальным, даже когда он мертвый лежит.
А вообще стыдно признаться, но в последние минуты перед началом спектакля меня трясло так, будто мне самой предстояло выступать. Невероятное нервное напряжение - вот именно потому, что так долго ждала этого спектакля, и теперь было страшно, что вдруг что-то сорвется. И в то же время неожиданно наплывали воспоминания о "Билли Бадде" в Большом, и все казалось - особенно из-за того, что начали спектакль с опозданием на несколько минут, почти как у нас, - все казалось, что вот сейчас зазвучит вступление, и из левой кулисы медленно выйдет Джон Дашак в темной тюремной робе и запоет: "I am an old man who has experienced much".
Пожалуй, даже в польской постановке была видна некоторая слабость первых картин. И в то же время она не так бросалась в глаза, как в норвежской версии. Там все-таки слишком раздражал явный диссонанс между динамикой музыки и статикой происходящего на сцене: в музыке чувствуется движение ("...and sway, and sway!"), а матросы на сцене стоят неподвижно. В польской постановке это тоже осталось, но то ли вокруг стало больше динамики, то ли еще что, но как-то оно все воспринималось легче. И хор. Еще раз - какой потрясающий хор в этой постановке. Вернее - какие потрясающие хоры, потому что гардемаринчики меня тоже очень порадовали. Как часто, увы, они звучат недостаточно звонко, но вот здесь они были исключительно хороши. Матросы в начале отлынивали в меру своих сил, а боцман с Первым помощником и Вторым помощником радели за общее дело. В этой постановке нет такого жесткого угнетения и социального расслоения, нет атмосферы удушья, как, допустим, в постановке Олдена, - хотя, казалось бы, где и ощущать нехватку кислорода, как не на подводной лодке. Но нет, тут больше единения, чем представляется, меньше противостояния, чем ожидается, - несмотря на попытку бунта в конце, несмотря на жесткую сцену допроса, несмотря на наказание Новичка. Матросы выглядят вполне довольными и сытыми, а уж отдыхают в кубрике с полным комфортом: для них эта подлодка - явно не плавучий ад. И хоть в Come along, kid они и поют вместе с Новичком, что все они пойманы, все пропали в бескрайнем море, но нет ощущения, что они в отчаянии от своей участи. Тем разительнее контраст с Новичком, который в полном отчаянии: все ему сочувствуют, но никто, даже его друг, не понимает, что сердце его разбито, что он действительно сломлен. И вот это непонимание становится еще яснее в следующей сцене, когда Датчанин, говоря о порках, замечает: "Only twenty!" - и еще рукой так пренебрежительно машет: мол, всего двадцать, ерунда, было бы из-за чего расклеиваться. И дюжий здоровяк Дональд вторит ему, поднимая ставки выше, до пятидесяти и ста плетей, но тоже так поет, будто все это - не порка, а щекотка, настоящий матрос даже не поморщится. И как-то - вопреки тексту - возникает ощущение, что ни Датчанин, ни Дональд, ни остальные матросы не ведают, о чем поют: их никогда не били, они не понимают, что это за боль и стыд.
Второй помощник (Jasin Rammal-Rykała) был, пожалуй, ярче и голосистее Первого помощника (Łukasz Klimczak) - тот звучал глуховато и не так внушительно, зато Второй помощник был очень бравый, и боцман (Bartłomiej Misiuda) тоже старался строить всех на подоконнике (этот диджей бо-бо-боцман устроит всем макарену по-флотски, за ним не заржавеет). А в его обращении с Новичком (Zbigniew Malak), как мне показалось, ясно прочитался интересный подтекст: боцмана взбесила даже не неуклюжесть Новичка, а его хрупкость и беззащитность. Будь Новичок таким же бравым детиной, как Дональд или как матрос, который нагло заявил Флинту, что у него рука болит, хотя всем было ясно, что ничего у него не болит, а просто лень работать, - скорее всего, боцман бы его просто обругал, но на порку не послал. Но у худенького, длинношеего Новичка - вид жертвы, и это даже в боцмане, человеке, по-видимому, не злом, пробуждает худшие инстинкты. И получается то, что получается. А кто еще хочет получить кошек, может тоже поскользнуться.
Новичок в спектакле был очень хорош. Пусть у него не такой нежно-хрустальный голос, как у Богдана Волкова, но все равно - очень чистый, юный, очень подходящий для Новичка. И совершенно лишенный ноющих интонаций. Он прекрасно провел Come along, kid - вот видно было, что он в этой сцене сломан и сломлен, его мир разрушен, и никто не способен его утешить, даже Друг (Damian Wilma) - очень хороший, очень добрый парень, но Новичок не верит его утешениям, воспринимает их как прикосновения к свежим ранам, приносящие лишнюю боль. Друг, кстати, тоже спел очень хорошо - и превосходно сыграл свою небольшую роль: в разговоре с Клэггартом была видна его смелость - ну еще бы, решился заговорить с каптенармусом, причем не униженно, а с чувством собственного достоинства, в диалоге с Новичком он был заботлив и нежен, не его вина, что Новичку не было легче от его заботы. И перешедшая из норвежской постановки сцена, когда Друг перекидывает Новичка через плечо и уносит за кулисы, - здесь перестала быть комичной, а стала трогательной. Может быть, оттого, что исчез такой резкий контраст между ними, какой был в Норвегии: там Друг был здоровенная орясина с туповатым лицом, а Новичок совсем мелкий и щуплый, и Друг уносил его, чуть ли не приговаривая: "дома доем!"; здесь же Друг был хоть и выше и массивнее Новичка, но не настолько, чтобы это казалось смешным, и уносил его очень бережно и осторожно. И в кубрике сидел напротив него за столом, не утешал, но просто был рядом. Хотя к тому времени, как известно, у Новичка уже нашелся другой утешитель. Очень интересно взаимодействовавший с Новичком, да.

Дальше еще многобуков обо всех

В сцене драки Билли с Крысой Новичок пугается не на шутку - ну еще бы, после пережитого ему чудится угроза в любом насилии, даже не направленном на него. И пока все остальные матросы азартно болеют за Билли, даже юнги свешиваются с нар и жестами показывают: дай ему, дай ему в рыло! - Новичок прижимается к стене, парализованный страхом. И выдыхает с облегчением, лишь увидев Клэггарта, и заметно расслабляется - так, будто Клэггарт явился спасти лично его. И тянется к нему, идет к нему навстречу, надеясь обратить на себя внимание, но Клэггарту-то нужен здесь совсем другой человек. Выстраивается любопытная цепочка невзаимных (и нездоровых) привязанностей: Новичок хочет понравиться Клэггарту, Клэггарт хочет понравиться Билли, а с Билли вообще все сложно. И бедный Новичок опять оказывается козленочком отпущения: Клэггарт, столкнувшись с ним, рявкает: "Look where you go!" - и заламывает ему руку за спину, а потом, повторяя еще раз ту же реплику (и уже снижая, смягчая тон), крепко берет Новичка за бедра и прижимается к нему сзади, делая намек яснее некуда. Это было очень многозначительно и очень горячо. Проблема в том, что Билли это видел - и право, у меня возникло ощущение, что Билли считал эту сцену как признание Клэггарта в известных отношениях с Новичком и потому еще не отозвался на заигрывания Клэггарта потом, когда Новичок уже ушел. Потому что, сдается мне, этот Билли не настолько невинен и неискушен, чтобы вообще не понимать, когда ему каптенармус улыбается не просто так, а со смыслом. Другое дело, что он мог решить, что Клэггарт с ним так заигрывает просто для того, чтобы досадить Новичку (даром что Новичок уже ушел), он все это проделывает не всерьез. И поэтому Билли довольно долго медлил, пока Клэггарт ему улыбался и мурлыкал свое: "Handsomely done, handsome indeed" (и опирался спиной на лестницу, приподняв и согнув одну ногу в колене, и это было откровенно и чувственно так, что дальше некуда), а потом все же решил, что нет, Клэггарт так шутит, и ушел спать. То есть, конечно, может оказаться, что все это мои домыслы, а ничего подобного исполнители в эту мизансцену не вкладывали. Но я это увидела вот так.
Бедному Новичку и потом несладко пришлось. Но интересно, с какой яростной готовностью он до поры до времени отзывался на все вопросы Клэггарта, как поспешно и решительно утверждал, что и предаст товарищей, и соберет доказательства против них, и вообще сделает для Клэггарта все, что угодно. Тут было даже не желание выслужиться и избежать новой порки, а желание в первую очередь понравиться лично Клэггарту, сделать все для него. И еще это желание было смешано с каким-то ожесточением против остальных матросов: как будто Новичок вот так собирался и отомстить им за то, что они его не спасли от порки, или вернее - за то, что они не испытали такую же боль и такой же стыд, какие узнал он сам. Но это ожесточение было направлено на кого угодно - только не на Билли, и услышав его имя, Новичок сразу передумал. За что и поплатился. В исполнении Сакса эта сцена - где Клэггарт угрозами заставляет Новичка предать Билли, - получилась еще откровеннее и жестче, чем в исполнении Релье в норвежской версии: Клэггарт тоже хватает Новичка за волосы, заламывает ему руку, рычит, сулит ему новую порку, но еще - еще, как мне показалось, он поцеловал Новичка в шею на "Will you or will you not work for me?". И именно этот поцелуй решил все дело: Новичок сдался и согласился на все. Вот только Клэггарт, добившись своего, сразу потерял к нему интерес. Но интересно все-таки, что здесь Новичок поддался не только на угрозы, но и на ласку.
Ну и диалог с Билли Новичок провел очень здорово. Здесь в кубрике еще теснее, чем в норвежской версии: там Билли, например, спал на отдельных нарах, а здесь он был вынужден делить нары с юнгой, и Новичку было почти некуда приткнуться, и он весь дрожал, боясь разбудить других (а матросы и вправду спали довольно чутко, можно было видеть, как то один, то другой вдруг приподнимал голову, приоткрывал глаза, потом засыпал снова). И в диалоге Новичка и Билли стало особенно заметно их внешнее сходство: они оба очень худые, хрупкие, узкокостные, практически один типаж - не оттого ли Клэггарт и заинтересовался Новичком, что нашел в нем нечто вроде суррогатной замены Билли? Только дело в том, что Новичок - он человек, а Билли - он не совсем человек, он тут больше похож на эльфа. Но об этом я еще подробнее скажу.
А пока - простите, можно, я махну на все рукой и покричу, что Гидон Сакс бог? Потому что он вправду был снова невероятно прекрасен в роли Клэггарта. Я не понимаю, почему, ну почему до сих пор нет ни одной трансляции/видеозаписи "Билли Бадда" с Саксом в роли Клэггарта? Это просто расточительство, потому что он лучший Клэггарт из всех, что я видела (да, Ричард ван Аллан тоже был гениальный Клэггарт, но Сакс еще гениальнее). И мне, конечно, не жмет ловить его в живых спектаклях, но в промежутках между ними так хотелось бы иметь возможность пересматривать видео с ним и наслаждаться. Ловить визуальный и аудиальный кайф. В этой постановке он выглядел и звучал изумительно. Все же как много зависит от хорошей постановки - да, в Праге было увлекательно наблюдать за его веселым дьяволом с кнутом и свитой раздетых мальчиков, но все же сама постановка была слишком кэмповой и оттого несерьезной. А вот в Варшаве - несмотря на спорную подводную лодку, - все получилось так, как надо, все было всерьез и брало за душу. Он был очень красивый. Я пристрастна, но он был самым красивым в этом экипаже. Форма была ему дивно к лицу. И как всегда - дело не только во внешности, дело в том, как Сакс создает образ, как создает своего Клэггарта из мельчайших движений, жестов, выражений лица, интонаций. И когда он выходит на сцену - от него же нельзя глаз отвести. Из-за него я пропустила почти всю сцену шанти: пока матросы пели в кубрике, Клэггарт на верхней палубе наставлял Крысу (причем тоже давал ему гинеи), отправлял его вниз, а сам оставался ждать, чем все кончится, и то нервно ходил туда-сюда, то застывал, повернувшись спиной, держась руками за перила, и я больше смотрела вверх, на него, чем вниз, на матросов. И в начале второго акта, когда он курил, стоя на нижней палубе, и ждал, когда его пригласят наверх, к капитану, - то же самое: там вокруг кипит жизнь, там матросы что-то делают, там, кажется, Дональд с приятелями болтает, но все равно - смотришь только на курящего Клэггарта и отключаешься от всего вокруг.
Клэггарт в этой постановке - человек не злой, да там вообще злых людей нет, есть только несчастливые, все как положено сами помните у кого. Он поначалу сдержанный, замкнутый, спокойный, он знает себе цену, он ведет допрос в привычном тоне, с заметной скукой - это рутинная работа, ему как будто наперед известны все ответы и реакции рекрутов, он может повысить голос, но совершенно без раздражения. Что с того, что Рыжая борода (Wojciech Parchem) бурно возмущается и протестует - причем выглядит не как честный мясник, а как уголовник-рецидивист, и это придает его протестам и возмущению незапланированную пикантность: мол - за что же меня, начальник? Видал Клэггарт этих Рыжих бород, grumblers aren't dangerous. А Артур Джонс (Mateusz Hoedt) - честный рохля, больше похожий на булочника, чем на ткача, - и вовсе безобиден, Клэггарт его даже взглядом не удостаивает. И на Билли не обращает поначалу внимания, отворачивается, расписываясь в какой-то там ведомости (левой рукой, родственная моя душа-левша), ведет допрос все так же равнодушно, задавая обязательные вопросы, но услышав, что Билли не знает своего возраста, оборачивается, уже заинтересовавшись, а когда Билли начинает заикаться - вот тут Клэггарт и вовсе влюбляется. В самом деле, так интересно было наблюдать за этой игрой эмоций на его лице, за тем, как он начинает испытывать тревогу и сочувствие, когда Билли борется с заиканием, и как тянется рукой к Билли, чтобы поддержать его, но вовремя спохватывается и резко отдергивает руку. В отличие от Клэггарта в норвежской постановке - этот Клэггарт все время старался держать руки при себе, не прикасаться к Билли. Вот этот постоянный жесткий самоконтроль, страх не перед физическим контактом вообще - того же Крысу он хватал издевательски и вполне крепко, и Новичка лапал, и к капитану пусть и не прикасался, но почти что прикасался, беззастенчиво вторгаясь в его личное пространство, - но именно перед физическим контактом с Билли. Страх, что прикоснется раз и уже не сумеет выпустить Билли из рук. А после того, как приступ заикания у Билли проходит, Клэггарт улыбается, глядя на него, хвалит его офицерам и сам будто молодеет, становится еще привлекательнее, чем прежде.
В живом спектакле я увидела то, что осталось за кадром норвежской видеоверсии: когда Билли начинает петь Billy Budd, king of the birds, все уходят со сцены, кроме Клэггарта, он смотрит вверх, на Билли (забравшегося на условный фор-марс - то есть, на лестницу), как завороженный, а потом все же идет к двери, и снова медлит, не в силах уйти от Билли, но потом переламывает себя и резко уходит прочь. А сколько яда в его голосе, когда он остается один и шипит: "And oh, the fools! These officers!" и т.д. - ну достали его, все пытаются доказать, что умнее его, а на самом деле Клэггарт их всех на носу вертел. И с каким утомлением он воскликнул: "What now?" - когда пришел Друг Новичка - то есть, вот на Друга он не раздражался так, как на офицеров, но в его голосе так и слышалось: "оставь ты меня в покое, что я тут могу поделать, что ты пристаешь?". И в реплике "Let him crawl" тоже не было ни язвительности, ни садистской насмешки, да Клэггарт и знал как будто, что никто не пустит Новичка ползти, тот же друг его поддержит. И когда избитый, полураздетый Новичок вышел на сцену, Клэггарт еще на него взглянул, вздохнул и ушел. И было в этом вздохе сожаление (напомнившее мне о реакции Клэггарта-Сакса на Новичка-Волкова в последних спектаклях в БТ): мол, ну вот зачем он такой хрупкий, разве можно таким быть?
Сцена с платочком получилась очень интересной - вовсе лишенной эротического заряда (опять же, это вам не БТ, где Клэггарт почти открыто делал Билли непристойное предложение, снимая с него платочек), причем видно было, как Клэггарт сознательно запрещает себе проявлять какие-либо эротические интенции, держит дистанцию, держит лицо, предельно себя контролирует. И только взгляд его выдает - взгляд, легкая улыбка, короткая пауза: он все-таки задерживается на несколько секунд, глядя на Билли, прежде чем уйти. Он тут скрытный, он не желает делать свои чувства достоянием всего экипажа - вот только экипаж на этой подводной лодке ушлый и дошлый, и все равно понимает всё правильно. И спешит предупредить Билли, чтоб держал ухо востро.
Как всегда, я получала огромное удовольствие не только от игры Сакса, но и от его голоса. Да, не везде, может быть, он звучал так потрясающе, как он может, но везде он был либо хорош, либо очень хорош, вот чувствуешь, как мастерски он владеет своим голосом, как играет с интонациями и эмоциями, придавая всему, что он пропевает, изумительную гибкость и выразительность. Ну правда, это было так хорошо. Это был огромный кайф. И вот никто не поет с такой силой, с такой чувственностью, с таким отчаянием: "O beauty, o handsomeness, goodness! You are surely in my power tonight" - вот действительно мороз по коже, а сердце останавливается от восторга. Очень интересно он исполнил свою арию - не с таким любовным отчаянием, как в БТ, но с жуткой горечью, с полной безнадежностью: в БТ он, даже громко заявляя о своем намерении уничтожить Билли, все равно как будто сомневался, как будто не был уверен, что сумеет это сделать; а здесь он уже решился, он был уверен, что надеяться не на что, взаимности от Билли ему никогда не дождаться. И все потому, что Билли не поддался на его улыбки и флирт. Хотя тут так и хочется сказать: "Ну каптенармус, а словами через рот не пробовали поговорить?". Но нет, в слова через рот каптенармус не верит, вообще во взаимную любовь не верит, так что лучше не мучиться и выбросить любовь за борт вместе с объектом любви.
После диалога с Новичком Клэггарт снова спускается в кубрик - и вот если в норвежской версии Клэггарт зависал над Билли очень долго, и ушел уже после того, как в кубрик спустился Новичок, то здесь Клэггарт не позволил себе растягивать удовольствие и страдание: очень быстро наклонился над спящим Билли (тот лежал на боку, спиной к Клэггарту, лицом к зрительному залу), помедлил секунду или две, а потом поцеловал его в шею, почти так же, как поцеловал Новичка, - но с совершенно иным настроением. И сразу после поцелуя быстро ушел, заставил себя уйти. Но из-за этой сцены я совершенно пропустила жалобу Новичка - то есть, я отметила, что он пел хорошо, но не вслушивалась, не сопереживала, потому что смотрела на Клэггарта и горела синим пламенем.
В начале второго акта Клэггарт уже казался как будто успокоившимся - и прекрасно курил на нижней палубе, ожидая вызова к капитану. Да, неизменно возникают вопросы: а чего это они все курят на подводной лодке? - ну да ладно, пусть это будет милая условность, тем более что курят все с настроением, особенно Клэггарт. Очень интересны были его диалоги с капитаном - или, скажем так, очень интересна была реакция капитана на него что в первом, что во втором разговоре (пока не прозвучало имя Билли): капитан выслушивал его без особого раздражения, но с большим утомлением, будто уже привык к этим кляузам. И к тому, что каптенармус все норовит его на место поставить, капитану это страшно надоело, но он терпит, прокачивает дзен. У вас, каптенармус, каждую неделю новый мятежник на борту отыскивается, ну сколько же можно. И все рассказы Клэггарта об опасном человеке в экипаже капитан поначалу не принимает всерьез. Но что интересно - даже когда звучит имя Билли, и капитан взвивается и взрывается - все равно в их противостоянии с Клэггартом нет настоящей взаимной злости. Они заметно бесят друг друга, но при этом цапаются, простите меня, как старые супруги. И совершенно прелестен жест капитана, возвращающего Клэггарту пресловутые гинеи: в норвежской версии капитан просто швырял их на палубу - очень грубо и невежливо, а здесь капитан раздраженно вкладывает их Клэггарту в руку - на, возьми и отстань! Хоть и понимает прекрасно, что Клэггарт от него так просто не отстанет. А Клэггарт, добившись своего - очной ставки с Билли, - подходит к капитану непозволительно близко и поет: "I trust that nothing I have done..." - вроде бы и чуть угрожающе (само вторжение в личное пространство выглядит довольно-таки пугающе), но в то же время и умиротворяюще и довольно-таки неформально. Очень интересная динамика отношений. Да, а еще когда Клэггарт произносил: "His name is William Budd" - то голос у него оставался невозмутимым, а лицо было совершенно перевернутое, отчаявшееся, лицо его могло выдать в два счета. Но беда в том, что капитан и не видел его лица, стоял, повернувшись к Клэггарту спиной. А по голосу и нельзя было догадаться, что значит для Клэггарта это имя - и человек, носящий это имя.
И в сцене обвинения - о, Сакс снова повторил то, что я так любила в постановке в БТ: когда Вир произносил: "You stand before your Commander as accuser and accused" - и Билли потрясенно оглядывался на Клэггарта, - Клэггарт отворачивался. Здесь это тоже было проделано: в короткое движение Сакс вложил все чувства Клэггарта - и отчаяние, и стыд, и решимость, и сознание того, что он ведет Билли к смерти, своими руками убивает любимое существо. И вот тоже, как в диалоге с капитаном, голос у Клэггарта был грозный, а лицо как маска безнадежности и отчаяния, лицо снова его выдавало, но никто этого не замечал. И уже выговорив все до конца, он отошел в глубь сцены, обернулся, когда Билли начал заикаться, потянулся к нему, желая прикоснуться, как-то утешить, и тут же одернул себя, и бессмысленно полез в карман за этими чертовыми гинеями, сжал их в руке - и в этот миг Билли его ударил, и от удара Клэггарт упал на опущенную койку и остался сидеть на ней - мертвый. И даже мертвый он был такой красивый и такой... я не знаю, такой выразительный, что трудно было на него не смотреть и потом, в сцене суда. Эх, не получается у меня рассказать о нем так, как надо, не получается передать, насколько он был хорош. Но он был прекрасен. И еще раз - как несправедливо, что сделали трансляцию не польской постановки, а норвежской. Мне очень понравился Релье - норвежский Клэггарт, но Сакс в этой роли - блистателен, brilliant, лучший Клэггарт на свете.
Но если на Сакса я ехала прицельно и знала, что он, как старая гвардия, Суера не подведет, то, например, Алан Оке - капитан Вир - стал для меня во всех отношениях приятным и неожиданным открытием. Я оперный дилетант и невежда, я никого не знаю, его я тоже не знала, а теперь вот узнала и очень оценила. Мне очень, очень понравился его Вир - и мне понравилось местами проскальзывающее в нем внешнее и аудиальное сходство с Филипом Лангриджем, моим самым любимым Виром из всех виденных-слышанных. При этом - вот тоже как и Лангридж - Оке был интереснее в середине спектакля, чем в прологе и эпилоге. Вот все же никто пока из виденных-слышанных Виров не сравнился для меня в прологе и эпилоге с Джоном Дашаком. Тот всегда исполнял их так, что дыхание перехватывало и слезы на глаза наворачивались. А все остальные Виры - вот вроде бы и хороши, но чего-то им не хватает. Так и Оке - он в прологе и эпилоге был хорош, но не очень ярок. Но интересно было слышать, как в прологе его расслабленный, слегка дребезжащий старческий голос вдруг крепнул и молодел, взмывал вверх, потом снова старился, угасал, а потом снова набирал силу. И мне очень понравилось то, что я не отметила в норвежской версии: когда после того, как Новичка утаскивали на порку, хор вступал в последний раз со своим "O heave! O heave away, heave!", медленно проходил по сцене, и старый Вир на несколько секунд присоединялся к этому строю, становился одним из них. Это было выразительно и очень сильно.
Но молодой Вир здесь, конечно, интереснее старого. Оке очень симпатичный, мундир ему к лицу, и он тоже - как Лангридж - невысокий и трогательно хрупкий на фоне более высоких и массивных офицеров. В его игре было много мелочей, работающих на создание более яркого образа: например, позвав юнгу, чтобы отправить его за Флинтом и Редбёрном ("...and will they take a glass of wine with me"), он утыкался в раскрытую книгу и на миг забывал, чего хотел от юнги, а потом спохватывался: да, точно же, Редбёрна и Флинта позвать! зови их, мальчик, зови; садясь в кресло при офицерах, он не забывал франтовски поддергивать брючки, а стоило офицерам уйти - все, садился в кресло уже попросту и хватался за книгу; при явлении Рэтклиффа ("Land on the port bow, sir. Cape Finisterre. Enemy waters!") обрадовался прямо-таки неприлично: ура, наконец-то все отвалят, дорогие гости, не надоел ли вам хозяин, - и произнес: "Gentlemen, you'll be wanting to leave me" - даже не скрывая радости. А мистер Редбёрн (Mariusz Godlewski) в ответ очень выразительно развел руками: мол - очень не хочется отваливать, а придется. И прелестно еще было, когда Вир предлагал офицерам послушать, как матросы поют на нижней палубе: мистер Редбёрн даже нагнулся, прислушиваясь, но восторга не выказал, а мистера Флинта (Krzysztof Szumański) вообще было такими песенками не пронять. Это только нервный капитан способен находить очарование в матросских хорах. И еще способен выйти вечерком на палубу в самый нужный момент. Тут должна признаться, что у меня еще после норвежской трансляции была мощная аберрация: в финале первого акта Билли от полноты чувств выскакивает на верхнюю палубу и видит - кого? почему-то мне упорно казалось, что Клэггарта. И только увидев польский спектакль и пересмотрев потом норвежскую версию, я поняла, что непонятно почему ошиблась: конечно, и там, и там Билли видел Вира. В польской версии это, конечно, ярче сделано - но там и Вир ярче и привлекательнее: вот он в одной рубашке прогуливается по верхней палубе, курит, мечтает - и чуть ли не вслух ахает, когда Билли появляется перед ним.
Во втором акте Вир тоже меня очень порадовал - и в сцене боя, и вообще. Он умудрился не выглядеть смешным, даже стоя у перископа. Впрочем, вся сцена боя была прекрасна: с нужной силой, с драйвом, с подъемом и спадом, с великолепно переданным азартом и предвкушением драки - и общим разочарованием, когда стало ясно, что все впустую, туман, gone is our moment, the moment we've been waiting for these long weeks. А капитан, уже взбудораженный к тому времени разговором с Клэггартом, совсем выдохся, ему бы отдохнуть и успокоиться, а приходится опять общаться с Клэггартом. Потрясающе было исполнено мое любимое: "Our chase is foolish, gentlemen, our chase is foolish" - с горечью и с такой тоскливой безнадегой: все к черту! Оке очень здорово передал фрустрацию Вира, нервную взвинченность: я не знаю, было ли это запланировано, или получилось случайно, но очень в тему, - когда пошел дождь, и юнга притащил Виру плащ, Вир не сразу смог его надеть, до того разнервничался, задергался, не попадая руками в рукава, потом раздраженно перекинул плащ через руку, продолжил диалог с Клэггартом и в конце концов все-таки надел плащ (признаться, я в какой-то момент даже подумала: не поможет ли ему Клэггарт? но нет, конечно, не помог, еще чего).
Еще интересная деталь: в норвежской версии капитан, спускаясь с верхней палубы перед Claggart, John Claggart, beware, видит милующихся матросиков, прячется за перископ и подглядывает за ними, а они его не замечают и расстаются, наобнимавшись; в польской версии эта сцена решена немного по-другому: нам показывают, как эти матросики (Эдгар Левандовски и Максимилиан Соков, я их вычислила!) встречаются, причем один сперва проверяет все двери - надежно ли закрыты? не увидят ли их? - и только потом целует своего возлюбленного; целуются они очень зажигательно и как бы это сказать? очень верибельно, вот вроде бы крохотная сцена, крохотные роли, а сыграны так, что веришь им безусловно; и разбегаются они еще до того, как их увидит капитан, он только спускается, а их уже и след простыл. И он может петь спокойно - и очень любопытно, что он эту арию поет без ожесточения: нервно, да, в сердцах, да, в определенном раздрае, но без серьезной угрозы. То есть - да, берегись, Джон Клэггарт, я тебя выведу на чистую воду, но не - берегись, Джон Клэггарт, я тебя повешу за клевету, ты доиграешься. И расстегивает мундир, пока поет, а когда вбегает Билли - вот тут капитан спохватывается и торопливо мундир застегивает, приводит себя в порядок. Тоже мелочь, но очаровательная мелочь.
И мне очень понравилось, как Оке спел мои любимые арии Вира - The mist have cleared и I accept their verdict (дуэт с Билли тоже был очень хорош). Единственное нарекание - он в этих ариях несколько злоупотреблял однообразной жестикуляцией: то и дело норовил ткнуть пальцем в сторону кладовки, где был заперт Билли. Когда вот так пальцем показывают один или два раза - это нормально, но десять раз - это уже чересчур. Впрочем, ладно, пустяки, зато в целом Вир был во всей этой сцене очень хорош: и напряжен, и сломлен, и совершенно потерян, но не отвратителен, а несчастен. И начал он петь I accept their verdict, сидя в ногах у мертвого Клэггарта, ближе некуда. В норвежской постановке это тоже было, но у Оке это получилось как-то многослойнее и многозначительнее. И он очень интересно спел строчку "Cooped in this narrow cabin I have beheld the mystery of goodness" - он так выделил голосом "goodness", спел это слово с такой интонацией, будто сомневался, что это действительно было таинство добра, а не что-то ужасное. И вообще у него был странный душевный раздрай - казалось, что ему жаль не только Билли, которого он обрек на смерть, но и Клэггарта. И когда еще офицеры в своем трио пели, что, грубо говоря, Клэггарта не жаль, никто его не любил, - Вир смотрел на мертвого Клэггарта, и черт возьми, тоже возникало ощущение, что Виру-то его жаль.
А в сцене казни - в отличие от норвежской версии - Вир не поднимался на верхнюю палубу, оставался внизу, там же, где и матросы. И Билли кричал ему сверху свое: "Starry Vere, God bless you!" (как мощно, трагически отзывался эхом польский хор) - и здесь это тоже, как у Имбрайло в норвежской постановке, было не прощением и не благословением, а проклятием. Ничего удивительного, что Вир закрывал лицо руками и убегал прочь (немного напоминая мне Новичка в постановке Олдена в БТ). Потому что это действительно было страшно - и ничего удивительного, что память об этом "благословении" преследовала потом старого Вира, и хоть он и пытался убедить себя в том, что Билли спас его и простил, но на самом деле - нет, не было там ни прощения, ни спасения.
Ну что, почти всех вспомнила - и только о Билли (Michał Partyka) так ничего пока толком и не написала. Хочу сказать сразу - мне все же не совсем понравился его голос. Он часто звучал глуховато и как будто придушенно, особенно в Billy Budd, king of the birds и в шанти, мне часто не хватало именно в голосе свежести и света - ну да, Юрий Самойлов меня приучил к тому, что идеальный Билли должен звучать именно так. Но мне очень понравился Партыка в сцене сна и в диалоге с Новичком, а еще больше - в балладе Билли и во всем, что после баллады, - в диалоге с Датчанином и в финале сцены. Вот там он пел совершенно по-другому - свободно, красиво, с пронзительной печалью. И финальное прощение-проклятие Виру он тоже спел очень здорово. И в сцене суда он держался с достоинством - насколько это было возможно. Что любопытно, ему уже в начале суда надевают наручники, он поет со скованными руками, хотя господи - ну для кого он теперь опасен? Их вон четверо здоровенных мужиков, ну ладно, трое здоровенных мужиков и капитан, а Билли - хрупкий и худой, хоть и довольно высокий, он и с Клэггартом-то непонятно как справился (понятно как - по сценарию), а здесь его один Рэтклифф в два счета заломает.
И Билли в этом спектакле - все же непростая штучка. Возможно, тут повлияла еще и внешность исполнителя, у него очень своеобразное лицо, голова иногда кажется чересчур большой для хрупкого тела. И весь Билли похож на какое-то нездешнее существо, он как будто не человек, он эльф, притворяющийся человеком, подменыш, пытающийся сойти за своего. И до поры до времени ему это удается - но ненадолго: люди его отторгают и убивают, он узнает, что такое предательство. И ночью перед казнью он - раздетый, со скованными руками, - кажется уже почти совсем не человеком, все ярче становится его инородность, "эльфовость" - и его абсолютное одиночество. Его не утешает разговор с Датчанином, он хочет одного - чтобы Датчанин скорее ушел, у него нет сил быть спокойным. И до прихода Датчанина он дрожит - будто бы от холода, но и после появления Датчанина, протягивающего ему фляжку, после того, как он отхлебнул грога из фляжки, дрожь не утихает: это нервное напряжение, предсмертный ужас. Очень страшная сцена, потому что и в балладе, и в And farewell to ye, old Rights O' Man нет ни катарсиса, ни примирения со своей судьбой, а только тоска и горечь. И как потом декорация начинает опускаться на него, вынуждая его забираться все ниже, уходить в темноту, как в могилу. Это тоже прообраз смерти, предчувствие смерти - и это тоже очень страшно.
О ком я еще забыла сказать? У мистера Флинта был прекрасный выход в сцене суда: я писала уже, что Клэггарт перед смертью полез в карман за гинеями, достал их, да и выронил, когда Билли его убил. Ну вот, а мистер Флинт, прибежав на зов, гинеи сразу заметил и ловко подобрал. Я это как увидела - закрыла себе рот, чтобы не заржать, потому что понятно, что тут вспоминается: "Денежки я приберу. Нечего им тут валяться". Но я недооценила мистера Флинта - в сцене суда он гинеи показал мистеру Редбёрну, как раз когда Вир пел: "...having French gold for bribes". Но потом спрятал гинеи в карман - и с тех пор их судьба мне неизвестна. Полагаю, что все-таки мистер Флинт их прибрал, чтоб не валялись. С другой стороны - а что такого? Клэггарту они уже точно не понадобятся, да и Билли Бадду точно, а мистеру Флинту пригодятся, он на них выпьет за упокой и Клэггарта, и Билли.
Мистер Флинт и мистер Редбёрн вообще хорошо работали парой - и Don't like the French исполнили очень весело, хотя вот тут дирижер махал что-то чересчур быстро, это было зря. Мистер Редбёрн был подтянутый и молодцеватый, мистер Флинт более мешковатый - и безнадежно махал рукой на рекрутов: мол, совсем никуда не годятся, все плохо, куда мы катимся. Мистер Редбёрн таким пессимистом не был - даже несмотря на пережитое в Норе. Надо сказать, что он здорово спел мою любимую маленькую арию про Нор, плавучую республику, - с настоящей, ненаигранной болью. И он сильнее всех переживал из-за Билли: долг есть долг, он ничего поделать не может, но в сцене суда он очень старался упросить Вира, чтоб тот как-то спас Билли, и осуждал его за то, что он ничего для Билли не сделал, и перед чтением приговора так горько помотал головой - вот тоже вроде бы мелочи, но эти мелочи делали мистера Редбёрна очень живым.
Хорош был веселый Дональд (Łukasz Karauda) - то с чупа-чупсом, то с сигаретой, такой опытный добродушный матрос, внешне немного напоминающий Лома из "Приключений капитана Врунгеля". Но мне показалась несколько пережатой сцена с его рыданиями во время казни Билли. И в отличие от норвежской версии не только Дональд, но и Рыжая борода - выходят вперед и отдают Билли честь перед казнью, и весь остальной экипаж присоединяется к ним. Датчанин (Aleksander Teliga) был интереснее в первом акте, чем во втором, но в целом - очень недурной Датчанин, не пустое место, как это иногда бывает, к сожалению. Не Ллойд, конечно, но извините, никто не Ллойд - кроме самого Ллойда. И еще раз - очень, очень хорош весь ансамбль, слаженный хор, который не только пел, но и играл от души. Очень приличный оркестр, очень приятный дирижер (особенно когда не загонял темпы). Очень уютный театр. И в общем-то - очень славная постановка, много выигравшая то ли от польской сцены, то ли участников польских спектаклей, то ли и от того, и от другого. Я получила много удовольствия - и жалею только о том, что выбралась всего на один спектакль, а не на два. Надежды мало, но вдруг все же в следующем сезоне "Билли Бадд" вернется в Варшаву - и с тем же составом? Потому что очень хочется еще "Билли Бадда". С Гидоном Саксом, да.