[m-lle-lucille]

28 января, как я и рассчитывала, я сидела в первом ряду партера в пражском Национальном театре и хоть не орала во весь голос: "O heave! O heave away, heave! O heave!", но временами была вынуждена прикладывать определенные усилия, чтобы не улыбаться блаженно во всю пасть, сохранять лицо и вести себя прилично. Это было нелегко, особенно когда на сцену выходил Гидон Сакс в образе каптенармуса Клэггарта. Ради него я и затеяла всю эту поездку в Прагу, ради него я закрыла бы глаза и на саму постановку и на всех остальных участников, если бы они вдруг оказались сильно так себе. Но закрывать глаза не пришлось, увиденное и услышанное мне в целом понравилось (не понравилось только кое-что и местами, и это касалось не певцов и не оркестра, а некоторых режиссерских решений). Так понравилось, что теперь я уже всерьез думаю, не махнуть ли в Прагу еще и в апреле. Естественно, на "Билли Бадда" и естественно, с Гидоном Саксом, куда же без Сакса. Потому что - простите мне мою пристрастность - но без него эта постановка, пусть даже и любопытная сама по себе, не была бы так прекрасна. Он в ней сияет, как черный бриллиант, да, и мне не стыдно за пышные сравнения. Он и должен сиять, разумеется, потому что в этой постановке упор сделан на любовный треугольник Клэггарт-Билли-Вир, нельзя допустить, чтобы вершины этого треугольника были тусклыми и невыразительными. Но Клэггарт - по крайней мере, в спектакле, который я видела, - затмевал и Вира, и Билли. Когда он выходил на сцену, от него почти невозможно было отвести глаза. А на сцену он выходил часто, так что можно было насмотреться на него вдоволь. Впрочем, мне сколько ни показывай Сакса-Клэггарта - все равно мало. И наслушаться тоже можно было от души. Он был потрясающе в голосе, не было ни глухого звучания, ни монотонности, ничего, на что жаловались критики, видевшие премьеру. Завораживающий голос с множеством оттенков, с темными переливами, с внезапно вспыхивающей нежностью, насмешкой, угрозой. Надо сказать, что в целом вообще все пели хорошо, но и Вир - Штефан Маргита, и Билли - Кристофер Болдук - на протяжении всего спектакля звучали не совсем ровно: кое-что у них было совершенно потрясающе, кое-что - на мой вкус, слабовато. То же касается и Новичка (Ян Петрыка), и Редбёрна (Иржи Брюклер), и Флинта (Адриан Кларк). Но Сакс был великолепен от начала до конца - и не только Сакс. Мне очень понравился Дональд (Даниэль Клански) - заводной рубаха-парень, приятно напомнивший мне о нашем Дональде-Миминошвили; меня радовали и визуально, и аудиально Друг Новичка (Любош Скала) и Артур Джонс (Мишель Браганьоло); меня восхищал хор, певший и игравший так, что хотелось всем и каждому подарить по охапке цветов и лично поблагодарить. И оркестр. В появлявшихся видеонарезках меня звучание как-то смущало, казалось, что как-то оно то ли не то, то ли непривычно, то ли и вправду как-то играют странно. В живом спектакле никаких сомнений не осталось: оркестр был прекрасен, музыка прекрасна, и дирижер Кристофер Уорд - тоже прекрасен. Ну и далее по тексту: outside it is winter, but in here it's so hot! Every night we have to battle with the Master-at-Arms to keep him from taking off all his clothings. So don't go away. Who knows? Tonight we may lose the battle!

Очень, очень, очень многобуков

Ладно, к теме стриптиза я еще вернусь. Немного об оформлении - впрочем, если смотрели фотографии и видеонарезки, то все и так ясно: оформление минималистское, в центре сцены стоит косая больничная кровать, служащая то смертным одром, то капитанским мостиком, то фор-марсом, то трибуной. Во втором акте (сразу оговорюсь: это четырехактная версия, но первый и второй акты и третий и четвертый разделены одним антрактом; так что я боюсь, я буду все равно сбиваться на привычное двухактное разделение, поэтому сразу и оговорю: до антракта - первый акт, после антракта - второй) к больничной койке присоединяются черные тонущие гробы. В некоторых рецензиях эти гробы называли излишними и плакатными, но мне они не мешали, а местами даже нравились, их обыгрывали довольно эффектно. Круглая лампа на длинном косом шнуре свисает с потолка. Стены косо выложены голубой плиткой, в стенах скрыты двери. Когда в некоторых сценах все эти двери распахиваются, и из них выходят матросы, да еще и подсвеченные сзади (кстати, очень здорово поставлен свет в этом спектакле, работу осветителей хочется отметить особо), то выглядит это эффектно и слегка зловеще. И у меня еще возникали ассоциации с "Жизелью" Королевского Датского балета (постановка Сильи Шандорф и Николая Хюббе): там тоже использовались в оформлении вот такие двери, из которых во втором акте выходили виллисы - и это тоже было очень здорово и зловеще.
Начинается спектакль с капитана Вира в больничной рубахе: он стар, растрепан, он дышит с трудом, кашляет и умирает в больничной постели, и, умирая, вспоминает все, что с ним случилось летом тысяча семьсот девяносто седьмого года. Маргита очень натурально изображал умирающего - и оттого, что ему приходилось петь лежа и постепенно только приподниматься, голос у него поначалу звучал глуховато. Но постепенно набирал силу, и звук становился чище, но без пронзительности. А последние строки вступительной арии, пропеваемой-проговариваемой акапелла, он так спел-проговорил, что у меня озноб прошел по телу: это было спето довольно низко, почти мрачно, как будто он собирался с силами, чтобы вступить в эту историю, как в ледяное озеро, и еще раз ее прожить.
Первая хоровая сцена была слабее всех последующих - как будто все только "раскачивались", да и постановщик "раскачивался" тоже, когда ее ставил (хотя откуда мне знать, в каком порядке он все это ставил? но тем не менее - из всех массовых сцен она кажется самой вялой и сценически монотонной). Капитан остается на сцене - и стоит на своей кровати, озираясь вокруг с легким ужасом: его окружают воспоминания, он вдруг оказывается в своем аду. И пусть этот ад не так страшен, как, допустим, в постановке Олдена, но все же и в нем не слишком-то уютно. Матросы в синих формах тянут свое: "O heave! O heave away, heave!", стоя на коленях и раскачиваясь из стороны в сторону (но не изображают, будто оттирают палубу, у них и "библий"-то нет, тереть нечем). К их фуражкам и шапкам прикреплены маленькие зажженные фонарики - и пусть это выглядит странно: зачем фонарики на палубе с утра пораньше? - но зато создает атмосферу. Между матросами ходят боцман, Редбёрн, Флинт и Рэтклифф, ну и наводят дисциплину, как умеют.
Примечание: да, тут нет отдельных исполнителей партий Первого помощника и Второго помощника, эти роли переданы Редбёрну и Рэтклиффу (Павел Швингр) соответственно. И это не единственный случай "сдвоения" ролей: так, Артур Джонс поет еще и партию Грот-марсового матроса (и поет, кстати, прекрасно), а Новичок - вот сейчас, пожалуйста, вдохните глубже, - Новичок еще и исполняет роль юнги Вира! Причем если Артур Джонс не может быть одновременно и Грот-марсовым матросом, это два разных персонажа, которых играет один и тот же человек, то Новичок, судя по всему, одновременно является и юнгой Вира. И тут же возникает резонный вопрос: а как такое вообще возможно? И если он юнга Вира, то что он делает на палубе с утра пораньше? Или Вир его уже после порки приблизил к себе и взял в юнги? Да ладно! Ну и вообще Новичок - он там такой мешковатый крупный детина, нечего его в юнги брать, пусть палубу драит. В общем, вот это решение постановщика кажется мне сомнительным. То-се, условности, игры памяти Вира, все понимаю, но совсем заигрываться не стоит.
Но в первой сцене Новичок пока тянет общую лямку. Вернее, не столько тянет, сколько филонит. Первый на моей памяти Новичок, которого выпороли абсолютно за дело. Да я бы его сама первая выпорола, потому что заслужил, мерзавец. Только капитан сомнамбулически спускается со своей кровати на сцену и принимается бродить туда-сюда, глядя на то, как боцман, Редбёрн и Рэтклифф жучат и строят матросов, - как Новичок, заметив, что койка свободна, ползком-ползком туда перебирается и сворачивается калачиком, явно собираясь хорошенько вздремнуть. И это несмотря на то, что Друг его за рукав хватает и всем своим видом показывать: ты что, очумел?! Боцман, увидев такое безобразие, тоже очумевает от наглости Новичка, но на первый раз ограничивается строгим предупреждением. Только на Новичка строгие предупреждения не действуют, он, улучив момент, снова заваливается в капитанскую койку. И вот этого боцман уже снести не может, и я, между нами говоря, хорошо боцмана понимаю. Поэтому зовут Крысу в шляпе (Вацлав Чиканек) и передают Новичка в его руки. Новичок, конечно, пищит и протестует, но как-то я здесь совершенно Новичку не сочувствую.
Надо еще добавить, что во всей этой первой сцене и боцман, и Редбёрн-Первый помощник, и Рэтклифф-Второй помощник рычали на матросов, толкали их и всячески показывали, что служба на военном корабле не сахар, - не слишком убедительно, без огонька. Я даже приуныла: вот, думаю, изображают каких-то злодеев из отдела надувных игрушек, старательно пугают, а мне не страшно. И матросы тоже не пугаются, так только, делают вид. Гардемаринчики в пудреных паричках и голубых формах порадовали слаженностью и звонкими голосами. А Дональд вспылил и полез на рожон, и даже парочку гардемаринчиков за шивороты схватил и потряс, чтоб им неповадно было. И ничего Дональду за такое обращение с детьми не было. Ну, легкого пинка дали, да и вернули обратно в строй.
Ну, а после того, как Новичка утащили на суд и расправу, хор - как и положено по либретто - тоже ушел прочь, в боковые двери, вместе с хором ушли и сомнамбулический капитан, и Флинт, и Редбёрн, и Рэтклифф, и боцман. И на пустую сцену неторопливо так, вальяжно вышел кто? - правильно, каптенармус Клэггарт. С длинным хлыстом, в черном мундире, в черном жилете, в высоких сапогах, с тугой косичкой, с подведенными глазами, зловещий и очаровательный, как дьявол. Дьявол и есть - абсолютно неотразимый, истинный хозяин на этом корабле.
Мне кажется, это в постановке Деккера было: там Клэггарт тоже появлялся на сцене задолго до своей музыкальной темы и слонялся, как неприкаянный. Вот и здесь мне сначала подумалось: не зря ли Клэггарта выпустили на сцену так рано? Но нет, не зря. Диалог Флинта с Грот-марсовым матросом, хор гардемаринчиков, диалог Флинта и Редбёрна о завербованных матросах и о том, что надо послать за Клэггартом, и о том, что не везет, ох, не везет в последнее время с завербованными, все дрянь попадается, - все эти диалоги и монологи поются за сценой. А Клэггарт, ухмыляясь, слушает их и прохаживается туда-сюда по сцене. И не его должны здесь звать - нет, к нему должны сами прийти и все принести. И приходят ведь, и приносят. Билли Бадда приносят, такого беленького и славного. Вернее, всю троицу вталкивают на сцену, не церемонясь, и они падают, а потом испуганно сбиваются в кучу на койке. И уж Клэггарт вытаскивает оттуда одного за другим и ведет допрос. И ведет, надо сказать, очень жестко, Рыжую Бороду (Вацлав Сибера) запугивает в два счета, сбивает с ног, угрожает ему хлыстом, так что бедный Артур Джонс, насмотревшись на такое обращение с товарищем по несчастью, трясется и пикнуть без приказа не смеет. Клэггарт в этой сцене реально подавляет, причем подавляет не только завербованных, но и наблюдающих Флинта, Редбёрна и Рэтклиффа. Они ведь на "Неустрашимом" уже давно служат, они знают, что с каптенармусом шутки плохи, даже если ты старше по званию. И еще - вот тут все-таки Саксу очень помогает рост: он возвышается над всеми, смотрит сверху вниз, и даже когда кланяется, это выглядит тонким и отчетливым издевательством.
Бедный Билли Бадд выскакивает - вернее, вскакивает с кровати, - на допрос, и видно, что ему не по себе. А Клэггарт, как и положено Клэггарту, отмечает его с первого взгляда. Нет, он не делает на него такую стойку, как в БТ в версии Олдена, его не поражает свет Билли с первого взгляда, - потому что в пражской версии и света-то как такового у Билли нет. Но Билли хорошенький, и Клэггарт, еще не начав допрос, явно думает: ух ты, какой аппетитный и свеженький. И произносит первые обязательные фразы допроса вроде бы так же жестко, как произносил, обращаясь к Бороде и к Артуру Джонсу, но смотрит на Билли оценивающе, с неприкрытыми эротическими намерениями. И вьется вокруг Билли, стремительно сокращая дистанцию, осматривает со всех сторон и в конце концов подступает к Билли сзади, поднимает руку, чтобы прикоснуться к нему, почти прикасается, но тут Билли начинает заикаться: "They say I was a... a... a..." - и Клэггарт резко отдергивает руку и отступает назад. И выглядит это так, будто он и напускает заикание на Билли, и сам это воспринимает именно так - как внезапное, против собственной воли посланное проклятие. И вот тут что-то резко, неожиданно изменяется, и Клэггарт впервые ощущает, что хочет не только затащить этого мальчика в койку, хочет чего-то еще. Словно именно этот внезапный изъян Билли оказывается для него неотразимо притягательным.
Кристофер Болдук при своем первом появлении и в Billy Budd, king of the birds! не слишком поразил. Вообще в целом он был лучше всего в лирических сценах: в "сне", предшествующем диалогу с Новичком, и в прощальной своей балладе. Голос у него сильный, но не всегда выразительный. Ну и сам Билли в этой постановке показался мне несколько спорным персонажем. Но об этом я еще подробнее расскажу. Но безусловный плюс - что Билли здесь молодой и вполне симпатичный, и не возникает никаких вопросов типа: а что Клэггарт в нем нашел? а что капитан в нем нашел? а где тут "прекрасное, совершенное, доброе"? а вы уверены, что он вообще Красавчик? Да, он вполне Красавчик, ну или по крайней мере - миловидный мальчик, невысокий и ладный, и белая форма ему к лицу.
Спел он свое, стоя на многострадальной капитанской кровати, слушатели, за исключением Клэггарта, возмутились, стащили Билли и повели за сцену, а Клэггарт, шатаясь, подошел к кровати и рухнул на нее навзничь. Крепко приложило бедного. И в этот миг двери в стенах распахнулись, и оттуда выпрыгнула пятерка голых мальчиков - то ли подавленные соблазны, то ли эротические мысли, то ли просто демоны-подручные дьявола Клэггарта. Наступил наконец-то их час.
Еще одно отступление: насколько я поняла, постановщик Даниэль Шпинар предполагал, что эти мальчики станут воплощением нереализованных желаний Клэггарта. Но получилось у него нечто двусмысленное - может быть, отчасти из-за того, что Сакс здесь играет Клэггарта как человека, вполне ясно осознающего свои желания. И более того - он не комплексует, не боится, не пытается свою гомосексуальность подавить, он себя полностью принимает. Кстати, и в версии Олдена тоже это чувствовалось: Клэггарт в исполнении Сакса мучился там не из-за своей гомосексуальности, а из-за ощущения, что его нельзя любить, что он не заслуживает любви. В версии Шпинара Клэггарт, как мне кажется, на любовь Билли и не претендует, но на добровольное согласие - очень даже. Поиметь силой можно, но неинтересно. Надо, чтоб Билли сам лег и дал, а он не дает и каптенармуса этим страшно бесит. И причем - это дополнительная интересная фишечка, причем, по-моему, не задуманная постановщиком, а возникшая в ходе взаимодействия исполнителей - Билли прекрасно понимает, чего хочет от него каптенармус. Этот Билли - совсем не невинная асексуальная зайка и Детка, он эротические импульсы считывает и просекает. И играет с каптенармусом, изображая недоступность, и переоценивает свое влияние на Клэггарта. Он уверен, что Тощий франт любит его - причем любит в самом прямолинейном и неплатоническом смысле - и поэтому ничего ему не сделает, он у Билли в кармане. И поэтому Билли может вертеть Тощим франтом как хочет, и ничего Билли за это не будет. В их взаимодействии, в мнимом непонимании и невинности Билли отчетливо проскальзывает: я, мол, знаю, чего тебе надо, но так просто не дам. Но к сожалению, Билли манипулятор неопытный - и ему невдомек, как опасно вовлекать каптенармуса в такие игры. Можно не сносить головы - что в итоге и происходит. А еще очень опасно давать каптенармусу повод для ревности и строить глазки капитану. Да и вообще - опасно каптенармуса раздражать и дразнить, добром это не кончится.
Впрочем, этому каптенармусу вообще слова поперек не скажи, у него хлыст и короткое терпение. Вот и после вывода Билли вон, когда из-за сцены мистер Редбёрн сказал: "Master-at-Arms, instruct your police. You heard what he called out", - Клэггарт в изнеможении ответил: "I heard, your honour", а потом вскочил и так заорал: "I heard, your honour! Yes, I heard. Do they think I'm deaf?" - что мальчишки-демоны аж на стенки полезли от ужаса. Дьявол разъярен, и лучше к нему сейчас близко не подходить. И снова хочу отметить, что Сакс в тот вечер был упоительно в голосе - и доставлял не только визуальный, но и мощнейший аудиальный кайф. А наоравшись, вызвал Крысу и начал его инструктировать, и объясняя, как досадить Билли ("tangle up his hammock, mess his kit, spill his grog, splash his soup, sneak about him"), откровенно лапал своих мальчишек, которые уже осмелели и льнули к нему. Вот все-таки для подавленных желаний они слишком активны и слишком... телесны, что ли. Ну вот реально - такие демоны при главном дьяволе, напомнили мне, между прочим, мальчиков при господине Мэдже в "Сильфиде" Николая Хюббе. Но под заключительный взрев: "Be off! Yes, be off! And be damned!" смылся уже не только Крыса, мальчишки тоже были таковы, пока им не досталось. Потому что Клэггарт снова взялся за хлыст, брошенный было на кровать, и тут как раз подвалила группа товарищей, поддерживающая свежевыпоротого Новичка. И в одной из видеонарезок был этот момент: Клэггарт подходит к ним, ухмыляется и велит: "Let him crawl", - и только указывает хлыстом, чтобы они Новичка бросили. И они бросают, не смеют ослушаться. В живом спектакле это выглядело еще лучше. Ну и все понятно - с дьяволом не спорят, это себе дороже.
Но когда Клэггарт ушел, то, конечно, Новичка подняли, перетащили на кровать и вместе с ним спели: "Come along, kid". У Петрыки голос неплохой, но здесь его Друг и хор откровенно перепели. Они были намного тоньше и выразительнее, а Новичок - ну, хнычет, как положено, но нет у него ни тоски, ни отчаяния, ни сломленности (то ли дело Богдан Волков в БТшной версии, вот кто это пел так, что сердце разрывалось). Ну и кроме того, как я отмечала выше - его не жалко, потому что нефиг нагло дрыхнуть на вахте. И где-то в середине этой сцены в боковую дверь входит Билли и стоит, смотрит и слушает, и вид у него испуганный и потрясенный. И кажется, он тут не столько Новичка жалеет, сколько побаивается за свою собственную шкуру.
Квартет Билли-Датчанин-Дональд-Борода поет, параллельно меняя постельное белье на кровати. Датчанин (Роман Астахов) - ну, что говорить, после Роберта Ллойда планка слишком высока, и он до этой планки не дотягивает. Это такой нестарый "старый служака", хромой, басовитый, но невыразительный. Кто прекрасен - так это Дональд, приплясывающий и дразнящий Рыжую Бороду. А в роли шейного платка Билли вдруг оказывается наволочка, даже не намотанная на шею, а переброшенная через плечо. И явившийся Клэггарт, вкрадчиво напевая: "Look after your dress" и т.д. (Сакс так это поет, что только совсем глухой зритель не поймет, что Билли тут делают непристойное предложение), сдергивает эту наволочку с плеча Билли, а потом проводит рукой - через наволочку - по его груди и шее, что и говорить, откровенно лапает Билли. А Билли держит покерфейс и на заигрывания не реагирует. Наверно, чует, что сейчас придет капитан, и все будет еще интереснее.
Поскольку версия четырехактная, то после платочка следует вырезанная из двухактной версии сцена с Виром, который всех зажигает, вдохновляет, а заодно и с Билли знакомится. Вир тут уже молодой, в голубом камзоле с длиннейшим хвостом, в пудреном парике (парик тоже с длиннейшим хвостом), самодовольный, упивающийся собой-прекрасным и любовью команды. И к Билли он полез с места в карьер: и на кровати с ним постоял лицом к лицу, и за плечи его пообнимал, и вообще всячески отличал и оказывал знаки внимания. А Клэггарт наблюдал за всем этим безобразием из глубины сцены и категорически все это не одобрял.
В сцене в каюте капитана, где предполагалась распивание алкоголя на троих, никакого алкоголя не было, а были кораблики. Забавное сценическое решение: предлагая выпить за короля, Вир поднимает свой игрушечный кораблик вверх, и Редбёрн с Флинтом следуют его примеру; а посылая Францию ко всем чертям, они переворачивают эти кораблики вверх днищем. Редбёрн и Флинт, казавшиеся мне довольно бледными в предыдущих сценах, здесь расцвели. Don't like the French они исполнили феерически, чуточку даже в опереточном стиле, играя с вытянутыми из-за обшлагов носовыми платочками, кривляясь, кланяясь и изображая ненавистных мусью. Но выглядело это очень здорово: они не пережимали и пели прекрасно, и на них было очень радостно смотреть. Капитан тоже дурачился с большим удовольствием и на "England for me" вытягивался во фрунт и отдавал честь, ухмыляясь от уха до уха. И это было очаровательно, вот честное слово: самая лучшая сцена с капитаном во всем спектакле. Потому что он тут был удивительно живой и человечный. Редбёрн же с Флинтом до того разрезвились, что повалились на кровать, хохоча. Потом, правда, спохватились и взяли себя в руки, но им явно было очень весело.
И оттого еще сильнее стал переход от этого веселья к серьезности, даже мрачности следующей сцены - Nore, the floating republic. Я очень люблю эту короткую арию Редбёрна, я очень люблю, как Флинт поет самую первую строчку: "Spithead, the Nore, the floating republic", - и пражские Редбёрн и Флинт спели это прекрасно, очень серьезно, с заметной болью. Для них это не повод для демагогии, а вот для капитана - вполне себе повод: залезть на кровать-броневичок и толкнуть речь о гадкой Франции. Очень по-разному Виры в разных постановках играют здесь: одни искренни в своем раздражении и возмущении (как Лангридж, как Дашак), а другие - вот как Маргита - откровенно позируют и собой любуются. И по контрасту с действительно переживающими Редбёрном и Флинтом это выглядит довольно-таки противно. Да, а пока Редбёрн поет про Нор, позор и горе, капитан беспечно валяется на полу и играет с корабликом.
Забыла еще сказать: вот все-таки не очень удачный костюм у Вира в этой постановке. Камзольный хвост-шлейф красиво выглядит, но страшно мешает двигаться, и Маргита был вынужден то и дело его отбрасывать рукой в сторону, чтоб не запутаться и не упасть. И хоть он старался сохранять изящество, но получалось не очень изящно. В сцене в каюте, кстати, он этот камзол снимает уже в самом начале - и надевает только после ухода Редбёрна, Флинта и Рэтклиффа. Справа раскрывается дверь, и снова, как во время Come along, kid, на сцену выходит Билли, смотрит на Вира, и Вир поет именно ему: "At the battle of Salamis the Atenians, with vastly inferior numbers against the power of Xerxes...", подходит совсем близко, и они с Билли глядят друг другу в глаза, - и на них смотрит вышедший из двери в глубине сцены Клэггарт. Вир уходит, а Билли смотрит теперь на Клэггарта и медленно идет к нему. И - вот я к сожалению, умудрилась забыть, остановился ли он хоть на секунду или прошел мимо, по-моему, все-таки прошел мимо и скрылся за дверью, оставив Клэггарта в полном раздрае. Остаток симфонического антракта и начало следующей картины отданы Клэггарту и его мальчикам, они выходят на авансцену и под усиливающийся распев "Blow her to Hilo" окружают Клэггарта, берут его в плен, заключают в клетку из собственных тел. А в двери входят поющие матросы, заполняют всю сцену, и Клэггарт с немым криком валится назад, в руки мальчиков, они поднимают его и уносят. И никто еще не знает, что это фактически репетиция смерти Клэггарта, вот так же его унесут мертвого во втором акте.
В шанти был очень хорош хор, в шанти был очень хорош Дональд, Рыжая Борода недурен, Билли тоже недурен, но все-таки спел не слишком выразительно (а может, это мне не следует сравнивать его с Самойловым, который совершенно потрясающе пел куплет "We're off Savannah, O sing Polly Anna, My lovely Susannah! A bird flying high in the sky. She's only a bird in the sky"). Но все замечательно плясали и веселились, и размахивали снятыми красными носками, и вдруг нежданно-негаданно в тесном коллективе образовалась новая парочка - Друг Новичка и Артур Джонс. Они сначала шутливо задирались и фехтовали носками, а потом зажигательно танцевали, и во втором акте тоже много контачили (а вот с Новичком у Друга больше контактов и не было). Неожиданный пейринг, что и говорить, но хорошо получилось. Исполнители - такие яркие и интересные парни, и у них отличная сценическая химия.
Драка с Крысой была лихая: народ азартно болел за Билли, а Билли азартно лупил Крысу и отнимал у него нож. Вот тут как нельзя лучше было видно, что Билли тот еще цветочек, его и вправду опасно задирать. И занятно, как уже после явления Клэггарта он продолжал сжимать в руке нож. Выглядело это очень зловеще - но Клэггарта это явно не напугало, а дополнительно возбудило. "Handsomely done, my lad. And handsome is a handsome did it, too", - Клэггарт спел и угрожающе, и сладострастно, поглаживая Билли по подбородку, шее и груди рукояткой хлыста. А допев, усмехнулся и толкнул Билли вниз, на колени, вроде бы и шутливо, но очень многозначительно. И шагнул к матросам (матросы стояли в дальнем углу сцены, слева, сбившись в испуганную толпу, а Билли с Клэггартом общались на авансцене), приказывая гасить огни и натягивать койки. Дальше, в соответствии с либретто, Клэггарт должен был ударить хлыстом юнгу, но за отсутствием нормального юнги (Новичок не в счет!) он просто вскинул руки и взревел: "Look where you go!" - явно обращаясь к Билли. Бедные матросы от него шарахнулись, да и Билли явно стало не по себе. И еще интересно: готовясь ко сну, они не погасили огни, а наоборот, зажгли их снова - как в первой сцене, у них на шапках загорелись маленькие лампочки. И получилось неожиданно, но очень красиво: полное ощущение ночи и тьмы.
Как и в олденовской версии, постепенно на сцене остаются лишь Клэггарт, Новичок в углу и Билли, лежащий на полу. Он ложится навзничь, прямо перед Клэггартом, и выглядит это так откровенно, что дальше некуда. А Клэггарт смотрит на него, а потом выходит на авансцену и начинает петь O beauty, o handsomeness, goodness. И за его спиной опускается белый косой занавес, скрывая почти всю сцену, лишь справа, там, где занавес не доходит до пола, виден сначала лежащий, а потом встающий и уходящий со сцены Билли. То есть, спрятаться некуда, отвлечь зрителя нечем, Сакс стоит на фоне белого занавеса и поет, и все смотрят на него. И как он поет, боже мой, не хочется, чтобы это заканчивалось.
Он был прекрасен. Столько злости, отчаяния, эротического напряжения было в его голосе, в его исполнении. Причем злости больше, чем отчаяния: он взбешен, он сходит с ума от ревности, он больше не в силах терпеть игры Билли. Не даешь мне - не доставайся никому, грубо, но как это еще опишешь? И голос Сакса здесь звучал намного резче и жестче, чем в БТшной версии. Там на первый план выходит безысходная, безнадежная любовь, и хоть Клэггарт поет, что уничтожит Билли, но не хочет уничтожать, нет, и в рефрене: "Nothing can defend you. Nothing!" - он почти рыдает оттого, что и вправду ничто не защитит Билли от него, ничто Билли не спасет. В пражской версии он разъярен, и желание обладать Билли смешивается в нем с желанием уничтожить Билли, это не столько любовь, сколько эротическая одержимость, воспаленная и раскаленная страсть. И строки "O beauty, o handsomeness, goodness! You are surely in my power tonight!" - он спел с таким мощным эротическим зарядом, что это было почти непристойно, болезненно и умопомрачительно хорошо.
Но все прекрасное, увы, заканчивается, закончилась и эта ария, и Клэггарт вздохнул, взял хлыст и пошел беседовать с Новичком. И вот в этой сцене я еще раз подумала, что слухи о подавляемой гомосексуальности Клэггарта здесь сильно преувеличены. Ничего он не подавляет, он прекрасно умеет использовать сексуально окрашенные угрозы, и будь Новичок посимпатичнее - как знать, и его могли трахнуть просто для острастки, чтоб место свое помнил и не рыпался. Клэггарт подзывает его, ползущего на четвереньках, и сперва ерошит ему волосы, лаская и приговаривая: "I'll protect you if you don't fail", а на следующей строчке: "Squeak has failed" - изо всех сил дергает его за волосы. И заставляет встать, и прижимает к себе, лапает, угрожающе-сладко подбивая на предательство, сует ему гинеи - и все это проделывается с откровенно сексуальным подтекстом, и Новичок дергается и пытается отстраниться, чувствуя, что его развращают не только душевно. Но когда он начинает артачиться, не желая оговаривать Билли, Клэггарт взрывается и звереет, и хватается за хлыст. Как он орал на Новичка, как виртуозно лупил хлыстом по сцене, тут бы кто угодно перепугался до полусмерти, не то что бедняга Новичок.
И отмечу, что лучше всего во всем спектакле Новичок звучал именно в диалоге с Клэггартом и в "Why had it to be Billy, the one we all love?" - и так далее. А вот в диалоге с Билли уже так себе, но зато там был очень хорош Билли. И забыла рассказать то, что врезалось в память: Клэггарт пел свою арию, сняв мундир, а потом, пока Новичок плакался о своей тяжкой доле ("Oh, the flagging and the misery!"), Клэггарт мундир неторопливо надел и очень изящно стряхнул невидимые пылинки с обшлагов.
Когда Билли уверял Датчанина, что Тощий франт его любит, Датчанин сделал чрезвычайно выразительный фейспалм. А финал первого акта вышел вообще отпадным: пока Билли счастливо распевал, как ему здесь хорошо, как его здесь все любят, и какие у него тут мировые друзья, в том числе ты, Датчанин, и пока Датчанин ворчал, что ты, Красавчик, дурак, а Тощий франт на тебя взъелся, - на сцену вывалились в slow-motion "мировые друзья" Дональд, Рыжая Борода, Артур Джонс и Друг Новичка, и в финале сгрудились вместе с Датчанином вокруг Билли и сделали селфи. Я не знаю, что бы сказали пуристы на такой финт, но я считаю, это одна из самых удачных находок в этой постановке. Гениальный хулиганский позитив, я хлопала и хохотала.
А во втором акте было уже не до хохота. Появились черные гробы, и стало ясно даже тем, кто либретто не читал: ничего хорошего не выйдет. Капитан, стоя на гробе, смотрел на зрительный зал в подзорную трубу и вздыхал о тумане. А тут еще и Клэггарт пришел. Еще одна феерически сделанная сцена: капитан, повернувшись, наводит на Клэггарта подзорную трубу и будто берет его на мушку, и долго разглядывает вот так, а Клэггарт смотрит на него в ответ, ничуть не смущаясь и не скрывая ухмылки. Он держится хозяином, он и есть хозяин этого корабля, он лейтенантов ни в грош не ставит, а капитана презирает, почти не прячась, и говорит с ним свысока. Причем при первом разговоре он еще соблюдает видимые приличия - и собственно говоря, тут свысока на него смотрит капитан, потому что разумно не слезает с гроба. А вот во втором разговоре после боя уже и видимых приличий не остается.
Но на счастье капитана, при первом разговоре подваливает французский корабль, и поэтому можно с Клэггартом не беседовать, а бросаться в погоню. Под крик грот-марсового матроса: "Deck ahoy! Enemy sail on starboard bow!" на сцену в полутьме выходят матросы и офицеры, а впереди идут мальчики-демоны - в длинных шинелях. Клэггарт отходит в правый угол сцены, к стене, и всю сцену боя остается на сцене, не уходит. Демоны сбрасывают шинели - и это очень эффектно, хор занимает свои места, на переднем плане полулежит-полусидит Билли, капитан переходит с гроба на кровать, - и начинается битва. И к сожалению, я вынуждена сказать, что вот здесь постановщику сильно изменили вкус и чувство меры. Не надо было, ну вот просто не надо было использовать сцену битвы в качестве фона для неинтересных, даже раздражающих пластически-акробатических этюдов в исполнении голых Клэггартовых демонов. Неподвижный хор был настолько выразительнее и живее, что я старалась вовсе не смотреть на акробатов, чтобы не злиться, и попеременно пялилась то на хор, то на Клэггарта, который тоже очень умело оттягивал внимание на себя. Кстати, пели прекрасно, я опять словила огромное аудиальное наслаждение. И трогательная деталь проскользнула: когда Билли вызывается идти добровольцем в абордажную команду, то Вир делает радостно-горделивую физиономию - вот, мол, какой храбрец да молодец наш Билли, а Клэггарт ощутимо меняется в лице, не может скрыть страха за Билли. Вот странно: казалось бы, какое ему дело, если Билли убьют, он сам хочет, чтобы Билли не стало. Но это Клэггарт, у него все сложно, и такие противоречивые желания: убить Билли и сделать так, чтобы Билли выжил, - для него в порядке вещей.
И после выстрела Клэггарт, уже совершенно одурев, отлипает от стены и начинает раздеваться. Вы помните, я обещала стриптиз. Он снимает мундир, снимает жилет, стягивает шейный платок, расстегивает рубашку и опускается на пол, в объятия своих мальчишек. И пока весь экипаж гадает: попали или не попали? рассеется туман или не рассеется? догонят француза или не догонят? - мальчишки льнут к Клэггарту, валяют его по полу, даже топчут ногами, изнемогают, и он изнемогает тоже. И когда хор в отчаянии выдыхает: "The mist!" - Клэггарт приподнимается и садится, раскинув ноги, и один из мальчишек лежит у него между ног, а остальные обнимают его со всех сторон, и он обнимает их, и ласкает, запрокидывает голову, зажмуриваясь, приоткрывая рот. И под мрачное бормотание с квартердека: "We must keep a watch" - Клэггарт со своими мальчишками ловит откровенный оргазм. В общем, у всех неудавшийся бой, а у каптенармуса - плотские удовольствия. Но вот эта сцена вправду потрясающе чувственная, напряженная, бесстыдная и восхитительная. И в первую очередь, я думаю, благодаря Саксу. Одни акробаты, хоть и раздеты до телесных трусов, но такого огонька не высекают.
А когда Вир обращается к Клэггарту, начиная второй разговор, Клэггарт не сразу понимает, что творится, встает помятый, "с явными следами секса", и мальчики-демоны помогают ему одеться: один застегивает жилет, другой подает мундир. Но рубашка у Клэггарта по-прежнему расстегнута, шейный платок неизвестно где, шея обнажена, грудь обнажена, и море Клэггарту уже по колено. Теперь он уже не пытается казаться вежливым и сколько-нибудь почтительным, теперь он ведет себя нагло и садится на гроб, разваливается, расставляя ноги, будто - простите меня! - предлагает отсосать себе, язвит, насмехается и гнет, гнет свое, и ломает капитана, и смотрит на него - пусть и снизу вверх (пока сидит), но на самом деле - сверху вниз, он в этой сцене - торжествующее зло, смеющийся всевластный дьявол. И Вир заслужил этого дьявола, Вира не жаль, он не меньшее зло, чем Клэггарт. Они вполне стоят друг друга. И Клэггарт отчетливо ревнует Билли к Виру - и поэтому получает дополнительное удовольствие, издеваясь над Виром. И опять, опять - как Сакс двигается, как жестикулирует, как ухмыляется, как играет гинеями, как легко вскакивает с гроба, подходит к капитану и смотрит на него уже в прямом смысле сверху вниз, и кажется - сейчас еще и хлыстом вытянет. И бедному капитану никак не удается сохранить лицо. Так что когда он с визгом вопит: "Be so good as to leave me!" - Клэггарт торжествует, не скрываясь, и уходит с издевательским поклоном.
И затем постановщик опять делает то, что я принять не могу. Там ошивается Новичок, он же юнга, и ему с какой-то радости передают строки капитана: "Disappointment, vexation everywhere - creeping over everything, confusing everyone. Confusion without and within", а капитану оставляют лишь две последние строчки: "Oh, for the light, the light of clear Heaven, to separate evil from good!". Но это еще не самое плохое. Гораздо хуже то, о чем я уже говорила: что после гибели Клэггарта Новичок поет "The mist have cleared. O terror! What do I see?" и так далее, вплоть до "It is I whom the devil awaits". Тут у меня цензурные слова резко заканчиваются, я не хочу слышать никаких оправданий, я считаю, что это полный идиотизм. Не говоря уж о том, что - я уверена - Маргита спел бы это намного лучше, чем Петрыка.
В сцене обвинения Клэггарт появляется вместе со своими демонами. Они стоят за ним шеренгой, двигаются вместе с ним, обвиняют Билли вместе с ним. Пронзителен момент на строках "You stand before your Commander as accuser and accused": Билли, стоящий на авансцене справа, поворачивает голову к Клэггарту, стоящему в глубине сцены слева, и Клэггарт резко отворачивается, и демоны отворачиваются вместе с ним. А перед последним выкриком-обвинением "I accuse you of mutiny!" они окружают дрожащего Билли, сидящего на гробе, берут в кольцо, а Клэггарт возвышается у него за спиной. Бррр. Очень страшная сцена, чего и скрывать. Немудрено, что бедный Билли теряет дар речи. Кстати, вот еще одно замечание к Болдуку: ненатурально заикается. То, что он делает, просто не похоже на заикание. И при этом он еще хватается за живот, так что создается впечатление, будто у Билли от нервов колики начались.
Ну что же, а потом Билли бьет Клэггарта - причем не в лоб, а в грудь, - и убивает. И мертвый Клэггарт валится на руки своих демонов. Вир прячет Билли под хвостом своего камзола (Билли стоит на коленях и прижимается лбом к его ноге), Новичок поет то, что ему петь вовсе не полагается, а мальчишки-демоны льнут к мертвому Клэггарту, и выглядит это прекрасно и горестно. Но после появления лейтенантов капитан вынужден волей-неволей отойти от Билли, а Билли бросается за ним, ползет на коленях, хватает его за ноги и чуть ли не туфли ему целует. Вот это все очень зря сделано. После суда и приговора демоны уносят тело Клэггарта, лейтенанты уходят вслед за ними, а двери справа и слева раскрываются, и из них высовываются дула пушек, нацеленных на капитана. И он поет мое любимое I accept their verdict, поет неплохо, но по сравнению, например, с Лангриджем - без настоящей силы, без такого душераздирающего отчаяния. Неплохо, но не пробирает. И в конце из двери выходит Билли, уже не в тельняшке, а в белой майке, подходит к Виру и обнимает его. Как в "Страстях по Матфею" у Ноймайера Иисус сам целует Иуду. Потом опускается белый косой занавес, такой же, как в O beauty, o handsomeness, goodness, и на фоне этого занавеса, разделяющего Билли и Вира, Билли поет свою балладу, прощается с Датчанином и с жизнью, сидя на черном гробе. Хорошо поет, но... вот он в этой версии или конкретно в исполнении Болдука - слабый. Слабый, молодой, испуганный, совсем мальчик, не веришь в его спокойствие перед казнью, в то, что он действительно видит свет. Он пытается себя утешить, но страх сильнее. И жаль его, и все-таки - ну, это не совсем то, что нужно, мне кажется. С другой стороны, тут вообще такой специфический Билли, нетрадиционный, прямо скажем.
Ну и финал. Билли раздевается догола и садится на кровать, и Вир - уже в больничной своей хламиде, - омывает его ноги и укладывает Билли в постель. Вереницей идут мимо постели матросы, прощаясь с Билли: одни снимают шапки, другие отдают честь, Дональд обнимает его, и Датчанин тоже, Новичок торопливо прошмыгивает мимо, кто-то крестит Билли, и так далее, и так далее. В сочетании с музыкой это бьет по нервам, я сидела и старалась не зареветь. Матросы выстраиваются вдоль стен, буквой П, Редбёрн читает приговор, гардемаринчики выносят шпагу - и капитан закалывает Билли этой шпагой. Тоже спорное решение постановщика, но в данном случае оно, пожалуй, срабатывает, и получается хорошо. А еще лучше - когда матросы сначала окружают кровать с мертвым Билли, а потом поворачиваются к Виру и угрожающе поют без слов. Это не восстающие матросы, это эринии Вира, воплощения его мук, призраки, терзающие его. И он падает на колени и зажимает уши руками, он уничтожен. И когда они уходят - сами уходят, их роль сыграна, - Вир возвращается в уже опустевшую постель, ложится, поет свою последнюю арию. И умирает.
Еще пару слов хочется добавить о Маргите - он играл капитана как самодовольного слабака, как ту еще дрянь, чего скрывать. И он не получает прощения в конце, как некоторые Виры, как тот же Вир в олденовской постановке, например, он расплачивается смертью. Его и жаль, и не жаль. И пел он в целом хорошо, временами необыкновенно чисто и нежно, такой хрустальный звук. Кое-где мне бы хотелось большей силы и выразительности, по-другому расставленных акцентов, но все равно мне понравилось. Ну и за тот момент в каюте, где он дурачился с Редбёрном и Флинтом, - за это можно, чего скрывать, кое-что простить этому Виру. И на него не было скучно смотреть. Да нет, что там, вообще было не скучно на все это смотреть. И хоть я и поворчала кое на что, но в целом - мне очень понравилось. И я очень рада, что увидела этот спектакль. И Сакс бог. Вот теперь точно всё.