Посмотрела "Нижинского" Марко Гёкке в рамках фестиваля Context. Господи, и я еще ныла, что мне на "Альцине" скучно. Да на "Альцине" весело, дайте мне еще "Альцину" (кстати, правда дайте, на следующий блок пойду, мне хочется). Это была адская, невыносимая, пиздецовая, простите меня, скука. Ну разумеется, начали все с двадцатиминутным опозданием, а как же иначе, это ведь модное мероприятие, начинать вовремя не comme il faut. И ладно бы сразу пустили спектакль, но нет. Сначала вышла Диана Вишнёва, организатор фестиваля, и сказала несколько милых слов в стиле "как здорово, что все мы здесь". Ну ладно, здорово. Но потом вышел Эрик Готье, руководитель труппы Gautier Dance, которая и исполняла "Нижинского", и задвинул длинную речь - с пересказом сюжета, на случай, если кто-то читать не умеет и не заглянул в программку, где этот сюжет напечатан черным по белому на двух языках. Программку, между прочим, и буклет фестиваля выдавали бесплатно. Готье болтал, разумеется, по-английски, а рядом стояла переводчица и пыталась синхронить. Лучше бы не пыталась. Поскольку в оригинальном либретто мать Нижинского именуют по-польски "matka" ("matka, his Polish mother"), то Готье тоже называл ее так, а переводчица, разогнавшись, совершила новое открытие в нижинсковедении, заявив: "Мать Нижинского по имени Матка". Зал, не мудрствуя лукаво, реагировал на слово "матка" здоровым девичьим хохотом (серьезно, ржали только дамы). Что касается перевода либретто в программке - это отдельная песТня. Я его стала читать и наткнулась там сразу же на некоего Исайю, друга Нижинского. Фраза из либретто: "В эротическом сне Нижинский встречается со своим другом Исайей" (Готье в своей речи обещал, что это будет very sexy: обманул, подлец, это было ни хрена не сексуально, а уныло). Тут я обалдела: что, думаю, за Исайя такой объявился? Залезла в оригинальное либретто: In an erotic dream Nijinsky meets with his friend Isayef. Уважаемые переводчики, готовившие материалы к фестивалю Context, Isayef надо переводить как "Исаев", был у Нижинского в балетном училище приятель Коля Исаев. А Исайя - это библейский пророк, он с Нижинским знаком не был, в эротических дуэтах с ним не участвовал и вообще не привлекался. Не позорьте бедного пророка.
Ох, либретто. Конечно, балетные либретто часто могут вогнать в фейспалм, но не лучше ли писать их так, чтобы они в фейспалм не вгоняли? "Сцена 1: Сила искусства. Появляется непостижимая сила. Тревожный поток, полный обещаний, потрясает мир искусства и нечто новое формируется на горизонте... и т.д. Сцена 2: Терпсихора. Терпсихора, божественная Муза танца, встречает искусство и поцелуем пробуждает его. Они вдохновляют друг друга, содрогаясь всем телом при прикосновении. Сцена 3: Дягилев. Блестящий антрепренер и ценитель искусства, он ощущает в себе силу представить миру русское искусство. Перед Дягилевым предстает Терпсихора и вдыхает в него божественное начало. Предчувствие славы пробуждает и жадность". И так далее, и тому подобное, вплоть до последней сцены: "Круги порядка и путаницы. Нижинский скрашивает период путаницы, бесконечно рисуя круги. Остатки его творческой жизни выражаются в очень сложных и порой безумных рисунках". В спектакле это выглядит так: Нижинский ползает на коленях по сцене, делая вид, что что-то рисует. О сложности его рисунков зрителю остается только догадываться.
А вообще это либретто напомнило мне диалог Лидии Гинзбург с Ахматовой:
Я: "Б. говорила мне, что пишет стихи. Но она предупредила меня, что это, собственно, не стихи, а откровения женской души, и я, убоявшись, не настаивала".
А. А. (ледяным голосом): "Да, знаете, когда в стихах дело доходит до души, то хуже этого ничего не бывает".
Вот когда в балетных либретто дело доходит до силы искусства, божественных начал и терпсихор, хуже этого ничего не бывает.
Но ладно, либретто - это же не приговор, либретто может быть дурным и смешным, а спектакль - хорошим. Но не в этот раз. Он длился меньше полутора часов, но казался мне бесконечным. Редчайшие проблески интересного танца (две бабочки в первой части спектакля: фиг знает, что они символизировали, но на этих бабочек было интересно смотреть; и Петрушка-Нижинский ближе к концу спектакля - в белом воротнике Пьеро, с совершенно непетрушечьей, почти балетной пластикой: ему вдруг дали немного настоящего танца, и он засиял), Шопен и Дебюсси в качестве саундтрэка (ухо улавливало знакомые места - часть шопеновской музыки Ноймайер использовал в своей "Даме с камелиями"; когда мне становилось невмоготу, я закрывала глаза и слушала музыку), но в основном - невыносимая чересполосица скуки и безвкусицы, безвкусицы и скуки. Я не виню танцовщиков, они люди подневольные: что им поставили, то они и танцуют. Но местами мне было действительно неловко смотреть на них, мне было жаль, что им приходится иметь дело с такой механической, скучной, неблагодарной хореографией. И себя мне было тоже жаль - за то, что я была вынуждена сидеть и смотреть на это.
Хуже всего оказался Дягилев. Вот тут мне, как почетному дягилевоведу-любителю, вообще хотелось лопнуть от злости. Потому что Дягилева в этом балете превратили в пошлейшее существо с пошлейшими разболтанными движениями, этакого Хлестакова на шарнирчиках, с цирковым хлыстиком и в коричневом шапокляке (в какой-то там из сцен ближе к концу Нижинский, освобождающийся от Дягилева, яростно сминал этот шапокляк в лепешку и выбрасывал вон). Вся его партия - это смесь карикатурно-балетных па с чем-то откровенно кафешантанным. А уж когда этот Дягилев принялся укрощать двух балетных мальчиков и вслух считать (о, дьявол, кто тут не вспомнит сцену из балета Ноймайера - где Вацлав считает вслух в "Весне священной"), тут у меня прям дым из ноздрей повалил от ярости. Его превратила в пародию, в "чучелу Пушкина вместо Пушкина", в чучелу Дягилева вместо Дягилева, черт, лучше бы уж сделали, как Бежар, - огромную куклу, чем вот такое. И я опять подумала, глядя на все это: господи, как же умно поступил Ноймайер, что не стал в своем балете гримировать "Дягилева" под Дягилева - никаких там усиков, седой пряди и всего такого прочего. И в результате ноймайеровский Дягилев в исполнении блондина Ивана Урбана выглядит куда более "трушным" Дягилевым, чем вот такие кадавры с наклеенными или нарисованными усами (только Озуки Тоома из такаразучного спектакля не в счет - но она и с усиками была таким трушным Дягилевым, что мужчинам у нее поучиться стоит). А в спектакле Гёкке, насколько я разглядела, у Дягилева был пририсован один ус - зато длинный и с завитком. И это могло бы даже смотреться оригинально, как забавная фича, но в сочетании с хореографией, поставленной Гёкке, это тоже выглядело убийственной пошлятиной. А дуэт Дягилева с Нижинским! Вот все, блин, к услугам зрителя: Дягилев Нижинского всего облапал и даже минет сымитировал (фигня, в "Манон" Макмиллана минет имитируется намного лучше), а зритель в моем лице не шокируется, не возбуждается, не заинтересовывается, а дохнет со скуки. Зверски неэротичное зрелище. И опять присыпано безвкусицей: когда Дягилев машет перед лицом Нижинского веерами из денег. А еще можно апельсинами жонглировать, помнится, Нижинский в своих дневниках что-то там такое писал о том, как Дягилев его бедного больного апельсинами кормил.
О Нижинском в спектакле Гёкке сказать нечего. Нет, ну вот были у него проблески - уже упомянутый танец как бы Петрушки. И конечно, партия сложная: танцовщик появляется не сразу, но после появления почти непрерывно остается на сцене, почти постоянно - в движении, ну, он и старается, он выкладывается до конца. Но смотреть на него скучно. У него с самого начала - пластика умственно отсталого, и мать - бой-баба в брюках с повадками тиранического балетного педагога - постоянно его жучит, поправляет, чтоб стоял прямо, плечи не гнул, голову не опускал. И все это происходит задолго до безумия Нижинского. Нет, ну я понимаю, были у него свои странности, но зачем же из него с места в карьер делать какого-то недоразвитого? И зачем делать это так однообразно и скучно?
Дуэт с Исаевым-который-не-Исайя сделан с легкими отсылками к "Послеполуденному отдыху фавна" - и как и дуэт с Дягилевым, он катастрофически бесчувственен и уныл, несмотря на то, что Нижинский засовывает ладонь лодочкой к Исаеву в штаны, несмотря на объятия, переплетения рук-ног, имитацию поцелуев и облизываний и прочие попытки хореографа "в эротику". За попытку спасибо, но затея не удалась.
А еще дико раздражали бесконечные стоны, хрипы, вскрики, охи, хохот и прочие звуки, издаваемые танцовщиками. Это была фича, но плохая фича: если Нижинский в танцевальном спектакле засмеется безумным смехом один раз - это произведет впечатление, когда он ржет то и дело - это начинает бесить. И манипуляции с микрофоном и зачитывание в этот микрофон невнятных текстов, связанных с Нижинским (по-моему, там звучали и отрывки из его дневников, но я не уверена, слышно было плохо) - тоже выглядели удручающе.
Но все бы простила, если бы хореография была интересной. Только ведь и того не было, все казалось вязким и комковатым, такая модерн-дансовая манная каша. Конечно, я себя одергиваю и говорю: а может быть, это просто я сама ничего в современном танце не понимаю? И могу в свое оправдание сказать только, что мне показалось, не я одна была разочарована увиденным. Но теперь буду ждать, что скажут профессиональные критики об этом спектакле. Может быть, в самом деле это я ни черта не поняла, а "Нижинский" Гёкке - хороший танцевальный спектакль.