Свободный день, делать нечего, читать тоже толком нечего, компьютер еще не реанимировали, но надежда есть, продолжу-ка я, пожалуй, пересказывать Мейнерца. Интересно, надо под него заводить отдельный тэг или не надо? Кстати, вчера кто-то приходил ко мне в дневник по поисковой фразе "от чего умер Эрик Брун". На всякий случай сообщаю: Эрик Брун умер от рака легких (по некоторым данным - от рака легких на фоне СПИДа). Подробное описание процесса умирания можно прочитать вот здесь, это пересказ последней главы из книги Мейнерца. Все, минута саморекламы закончена, переходим к делу. На повестке дня - начало шестидесятых.
В декабре 1960 года Эрик участвовал в гала-спектакле Королевской академии танца, устроенном в честь Марго Фонтейн. Это было его первое выступление в Англии со времен покойного Метрополитен Балле - одиннадцать лет прошло, и за это время талантливый мальчик превратился... ну да, опустим эпитеты, превратился в Эрика Бруна. Английские критики (например, в Dancing Times) писали, что Эрик "показал нам классический мужской танец, какого мы не видели в Лондоне уже много лет". Но сам Эрик был недоволен собой - ах, как часто это с ним бывало! Вера Волкова написала своей английской приятельнице Колетт Кларк, устроительнице гала-спектакля, о том, как Эрик отзывался о своем выступлении: "Он сказал, что танцевал ужасно и "завалил" пируэты. Сначала я подумала, что он скромничает, но потом я получила твое письмо, в котором ты пишешь, что он действительно танцевал лучше на репетициях... Бедняжка Эрик. Я беспокоюсь о нем так же, как и о Марго. Они оба добрались до вершины своих карьер, а теперь оба - по разным причинам - находятся в опасности". По мнению Волковой, Эрик был "невротиком", и его психические проблемы были тесно связаны с его карьерой. "Эту болезнь трудно вылечить, но иногда она проявляется рано, и тогда ее с самого начала можно взять под контроль. Он действительно стал великим танцовщиком. <...> Но теперь ему трудно жить с этой фантастической славой. Он полон страха! Сильнее всего он боится разочаровать публику, он боится, что однажды люди скажут после представления: "И это - тот самый великий Эрик Брун?". Я слышала, нечто подобное происходит с тореадорами. Когда они достигают вершины славы, то начинают ужасно бояться разочаровать зрителей. Они отчаянно пытаются повторить когда-то удавшийся трюк, но терпят поражение, потому что раньше этот трюк был спонтанным. И пусть танцовщики не рискуют своей жизнью, но их нервы тоже участвуют в этой игре".
Эрик признался Волковой, что сам был удивлен тому, насколько хорошо ему было в Москве и Ленинграде. "Это было чудесно, меня никто там не знал". А Волкова замечала: "Эрик - больной мальчик. <...> Его внешность обманчива. У него холодный профиль, будто высеченный из гранита, и выразительные голубые глаза. Но на самом деле он измучен тревогой, комплексами, сомнениями и диалогами с самим собой. Как ты знаешь, многие чувствительные люди так или иначе справляются с этим и живут дальше. Но датчане часто ведут себя по-другому. Сталкиваясь с проблемой лицом к лицу, они теряются, эта проблема кажется им непреодолимой. В девяти случаях из десяти они даже не пытаются справиться с ней, они просто погружаются в безнадежность". Она считала, что Эрику нужно переквалифицироваться из танцовщика в педагога (для его же собственного блага): "Он - хороший учитель, и мне кажется, он станет счастливее, когда перестанет танцевать. Грустно думать об этом, ведь ему всего 31 или 32 года, но я боюсь, ему суждена короткая карьера. Он не может справиться с жизнью, которую сам для себя создал, и он недостаточно умен для того, чтобы помочь себе самому".
Но Эрик все равно продолжал танцевать - несмотря на отсутствие мотивации, несмотря на одиночество и психологические проблемы. Он стал подумывать о том, чтобы сделать Лондон своей "профессиональной базой" - но пока что его лишь приглашали на гала-спектакли, но не спешили предлагать контракты в Англии. А тем временем Мария Толчиф попыталась восстановить партнерство с Эриком - хотя Эрик был в этом вовсе не заинтересован, да и вообще реагировал на Марию очень нервно. Мейнерц (как и Кавана, кстати), судя по всему, не думает, что у них был роман - хотя не отрицает наличие односторонней влюбленности Марии в Эрика. Сама Мария говорила, что Эрик "позволял влюбиться в себя, а потом... прости-прощай!". Тем не менее, хоть Эрик и был против, но руководство Королевского Датского балета было заинтересовано в том, чтобы пара Толчиф-Брун приняла участие в спектаклях, - и поэтому на Эрика хорошенько надавили и заставили его согласиться танцевать с Марией. Ну, а Мария, не зная, чем это обернется, привезла с собой в Копенгаген подарочек для Эрика - Рудольфа Нуриева.
Я уже цитировала эти слова Мейнерца, но мне не жаль, процитирую еще раз: "Роман Бруна и Рудольфа Нуриева - это одна из великих любовных историй двадцатого века". Кстати, Мейнерц назвал главу, посвященную их встрече и развитию романа, "Сыновья Зевса" - ведь, как всем известно, их не раз сравнивали с Аполлоном и Дионисом (ирония судьбы заключается в том, что Эрик - в отличие от Рудольфа - так и не стал Аполлоном на сцене, так и не станцевал в баланчинском "Аполлоне Мусагете"). "Нуриеву было 23 года, Бруну почти 33, и в их связи с самого начала был элемент отношений учителя и ученика".
Надо сказать, что Мейнерц вообще пишет о романе Эрика и Рудольфа довольно скупо и сжато, опуская множество мелких и не очень мелких подробностей, приведенных, например, в книге Каваны. Создается впечатление, что он, не говоря об этом прямо, отсылает именно к Каване заинтересованных читателей, сам же предпочитает "оставаться в тени" и ограничивается информацией общего порядка - прибавляя к ней кое-какие свидетельства, которых у Каваны не было, кое-какие свидетельства, которые у Каваны есть, кое-какие цитаты из писем Эрика, которые почти не совпадают с цитатами из тех же писем, приведенными Каваной. Пожалуй, датскоязычные читатели оказываются в более выгодном положении: почти наверняка они, интересующиеся Эриком Бруном, владеют английским в достаточном объеме для того, чтобы одолеть и книгу Каваны. К сожалению, в обратном направлении это не работает: едва ли все англоязычные читатели, которым интересен Эрик, могут прочитать Мейнерца в оригинале и сравнить его с Каваной. Несправедливо, но ничего не поделаешь (всем учить датский язык!). Я буду пересказывать тут только Мейнерца (хотя есть соблазн разбавлять его отрывками из Каваны), но еще раз повторю: читайте Кавану, если хотите составить более-менее подробную картину отношений Эрика и Рудольфа. Ну или хотя бы читайте Солуэй, она на русский переведена. (В общем, да, я знаю, на что это похоже: "Учитесь у Пушкина! Или хотя бы у Почкина!").
"Рядом с вами сидит гений, - говорили об Эрике, - а вы не способны даже подражать ему!" Продолжение пересказа - под катом