Ну что ж, наконец-то я дописала очередной пост-пересказ книги Мейнерца. Вот затягивает она, черт возьми, хочется ее пересказывать близко к тексту, а дело это небыстрое. Но мне же и торопиться некуда, я читаю потихоньку и читаю, ловлю кайф. И делюсь этим кайфом с другими, потому что - ну нельзя не поделиться, одной кайфовать не так интересно.
В прошлый раз мы остановились на том, что в мае 1950 года Эрик вернулся в Копенгаген из первой поездки в Америку, а в феврале 1951 года уволился из Королевского Датского балета. "Дело Ландера" - которое Мейнерц называет одним из самых громких скандалов двадцатого века (по-моему, он несколько преувеличивает) - начало раскручиваться, и уход Эрика был одним из первых сигналов того, что в датском балетном королевстве что-то неладно. Сам Эрик заявил, что уходит в знак протеста из-за несогласия с художественной политикой, проводимой Харалдом Ландером. Позднее он признавался, что ему самому было, в сущности, не на что жаловаться, Ландер относился к нему с симпатией, ставил его танцевать с Тони Ландер (своей молодой женой и восходящей звездой Королевского балета) и даже приглашал к себе домой. Но Эрик, как и многие его товарищи, не мог смириться с тотальным доминированием Ландера в жизни труппы, с его автократической манерой руководства, с его стремлением оградить Королевский балет от внешних влияний и контактов с зарубежным балетом. Кроме того, Ландер откровенно покровительствовал своим фавориткам, не стеснялся приставать к балеринам и был, по-видимому, нечист на руку. Эрик, правда, говорил и тогда, и позднее лишь о своем несогласии с художественными принципами Ландера, умалчивая о моральной стороне дела. Но как бы то ни было, труппа взроптала всерьез, да и не только труппа, и в конце концов Ландер был смещен и уволен в августе 1951 года. Эрик в то время был уже в Америке, в очередном турне с Балле Тиэтр: пять месяцев, семьдесят пять городов и поселений, режим переезда - ну, классический, опробованный еще Балле Рюс де Монте-Карло до и во время войны: ночь в поезде, днем представление, а ночь опять в поезде. Правда, у Эрика было не очень-то много ролей. И тогда, по воспоминаниям его коллег, его танец еще не был таким чистым, таким отточенным, каким стал позднее. Он участвовал в одном из последних оригинальных балетов Брониславы Нижинской - в "Концерте Шумана", поставленным ею специально для Балле Тиэтр (правда, критика приняла этот балет весьма сдержанно, чтоб не сказать - прохладно). Но в общем никаких особых прорывов и подъемов у него не было. Все было впереди - когда в мае 1952 года он вернулся в Копенгаген. Там больше не было Ландера - там была Вера Волкова.
Волкову пригласили в Королевский Датский балет на должность балетмейстера вскоре после смещения Ландера. Она произвела революцию в Королевском балете - и танцовщики поначалу были очень смущены: настолько непривычен был не только стиль, а сама суть ее преподавания, основополагающие технические и эстетические принципы. Она учила анализировать танец - и Эрик, ставший ее первым, любимым учеником, вспоминал, что они разговаривали дотемна после занятий, обсуждая "каждую связку, каждый мускул": "Балет, балет, балет. Техника, техника, техника, малыш". Именно благодаря Волковой Эрик отточил свою технику, стал "чистым классическим танцовщиком, danseur noble". И дело было не только в технике, а в новом понимании танца.
Но все равно дела у Эрика в Королевском Датском балете шли не совсем гладко. Датский балетный мир еще лихорадило после "дела Ландера", и многие критики, поддерживавшие Ландера, осыпали Эрика чувствительными критическими стрелами - и для того, чтобы отомстить ему самому за ту роль, которую он сыграл в низвержении Ландера, и для того, чтобы задеть Волкову (мол, нам не нужны все эти полуграмотные зарубежные специалисты, лезущие лапами в наш датский балет, да-да, пламенный привет Цискаридзе и его рассуждениям о нехороших западных людях, портящих хороший русский балет). Эрика называли абсолютно невыразительным, неспособным сыграть влюбленного (например, в балете Бурнонвиля "Народное сказание", где Эрик сыграл юнкера Ове), лишенным драматического дарования. Ситуация не улучшилась и весной 1953 года, когда Эрик впервые вышел на сцену в роли Джеймса в полной версии "Сильфиды". Критики отреагировали на его дебют довольно-таки кисло, так, например, Бёрсен из "Politiken" писал, что хоть Эрик страшно старался улыбаться и делать все как можно лучше, но у его Джеймса было "напряженное лицо, как у слуги". Танцевал он хорошо, но с драматической игрой у него действительно были большие проблемы. И сам Эрик признавал это: "Движения в танце учат так же, как язык: ты повторяешь и имитируешь. Я был очень молод, это было в 1951 году (Эрик ошибается, это было в 1953 году). Это была моя первая серьезная роль... <...> ...и я поступал, как положено хорошему мальчику: я точно повторял все, что мне говорили. Тогда у меня не было выбора...". Премьеру 10 марта 1953 года он описывал как "катастрофу": он страшно нервничал, он чувствовал себя абсолютно потерянным. Так что критики оказались, судя по всему, не так уж предвзяты, и сам Эрик признавал, что сам тогда был лишен индивидуальности - и это отразилось в его игре. Творческая неудача привела его к кризису, ставшему поворотным пунктом в его развитии. Эрик понял, что пришла пора работать над драматическим наполнением ролей, рисковать и экспериментировать. Он создавал роль Джеймса в течение двух лет, "наполнял" этот образ содержанием, обдумывал его, вживался в него. Но уже в августе 1953 года, во время гастролей в Лондоне, английская пресса отметила Эрика за роль Джеймса и похвалила - а затем подтянулась и датская пресса, тоже почуявшая, что Эрик, похоже, не так уж лишен драматического таланта, как казалось раньше.
Многобуков о Джеймсе, разрыве с Волковой, встрече с Соней Аровой, начале романа с Рэем Баррой и первой "Жизели" Эрика