Ну что ж, продолжу, пожалуй, пересказывать Мейнерца. Надо же в конце концов что-то делать (работать - это не вариант, и вообще я себя плохо чувствую). В прошлый раз мы остановились на том, как летом 1947 года Эрик приехал в Лондон вместе с Поулем Гнаттом и Генри Дантоном. Отсюда и продолжим.
Из Лондона Эрик отправился в Уэльс, где Гнатт должен был выступать вместе с Метрополитен Балле. Эта маленькая компания стояла, как водится, на трех китах: на импресарио Леоне Хепнере, русском балетмейстере Викторе Гзовском и художественном руководителе Летиции Браун. Генри Дантон тоже танцевал в этой компании - вместе с молодой балериной Соней Аровой. Я думаю, нет нужды объяснять, кто была Соня и как много она значила для Эрика на протяжении всей его жизни. Одно время она была его невестой, они очень много выступали вместе - и очень близко и крепко дружили. Тогда же, когда они впервые встретились в Уэльсе, Эрику было девятнадцать лет, Соне двадцать. Впервые Соня увидела Эрика в классе (насколько я понимаю, они еще не были представлены друг другу): "Это был светловолосый, белокожий, хорошо сложенный юноша в трико. Он вытянул ногу, и я подумала: "Вот это ноги!". <...> Это был друг Поуля Гнатта, Эрик Брун". В общем, Соня высоко оценила красоту Эриковых ног - и сложно с нею не согласиться: ноги были, чего уж там, отпадные.
Эрик тоже обратил на нее внимание - но не в классе, а позже, на спектакле, когда Соня вышла Одеттой-Одиллией в "Лебедином озере". На следующий день Эрик подошел к ней, чтобы поблагодарить, и признался, что наслаждался ее выступлением. Соня была полной противоположностью датским танцовщицам, к которым привык Эрик, у них и в помине не было такого сценического темперамента, да и таких чудесных черных глаз, пожалуй, тоже.
Из Уэльса компания отправилась в Оксфорд. Заказаны были два автобуса, но один сломался, и вся толпа набилась в оставшийся автобус, причем Эрик в конце концов очутился у Сони на коленях. Гзовский очень веселился по этому поводу, а вот Соне было не до смеха. Потом они с Эриком поменялись местами, и до Оксфорда Соня ехала, сидя у Эрика на коленях, так что у него под конец пути ноги онемели.
А потом Гзовский сделал Эрику восхитительное предложение, от которого нельзя было отказаться: поскольку Генри Дантон собрался покорять Америку, то в Метрополитен Балле освободилась вакансия солиста. И Гзовский предложил Эрику присоединиться к компании. Соблазн был велик: сольные партии (в Королевском Датском балете едва закончивший училище Эрик должен был, разумеется, начинать с кордебалета), новый репертуар, возможность улучшить технику и освоить что-то новое, да и вообще - знакомство с новым миром, жизнь в другой стране, и last not least - Соня Арова. Но на пути к соблазну стояли Королевский Датский балет, балетмейстер Ландер и господин директор Хегерманн-Линденкроне. Сначала Эрик написал этим господам и попросил отпуск. Разумеется, никакого отпуска ему не дали, а велели немедленно вернуться и "исполнять долг, сэр". Эрик вернулся, но от исполнения долга увильнул и продолжил настаивать на своем и требовать отпуск. Ландер и директор бились с ним, упрашивали, угрожали, но Эрик был упрям и непоколебим: не пугала его ни потеря жалованья (это больше пугало его матушку), ни даже увольнение из Королевского балета - потому что, в конце концов, с ним еще и контракт-то не заключили в то время, и нельзя было его уволить за невыполнение этого самого контракта. В конце концов властьимущие мужи махнули на мальчишку рукой и дали ему отпуск на полгода, велев вернуться в Данию в феврале. И Эрик уже в августе вернулся в Англию и присоединился к Метрополитен Балле.
Еще немного "многобукв"Одним из первых его успехов в этой компании стало выступление в "The Lovers' Gallery", маленьком балете, где Эрик танцевал с Селией Франкой (их пути еще не раз пересекутся в Национальном балете Канады). Танцевал он в "Лебедином озере", "Шопениане" (у Мейнерца именно так, а не "Сильфиды"), "Призраке розы", "Спящей красавице". В сущности, в Дании его и не учили танцевать эти роли, весь этот репертуар был ему абсолютно незнаком. Но он не пугался и отважно изучал и танцевал новые партии, хотя ему и приходилось нелегко. Так, например, в "Шопениане" он толком не знал, когда ему нужно выходить, а когда уходить со сцены, и народ за кулисами подсказывал ему: "Давай, твой выход!". Как вспоминал сам Эрик, "это было весело". Но все-таки тут и там ему не хватало азов, необходимых для хорошего исполнения сольных партий. Он сам признавал позднее, что ему понадобилось пять лет для того, чтобы развить выносливость и исполнять вариации на одинаково высоком уровне, а не блестяще в начале и в середине и дурно в конце. Во времена Метрополитен Балле выносливости ему явно не хватало. Возникали у него и технические проблемы - все-таки бурнонвильская школа хоть и была хороша, но для его нового репертуара требовалась другая выучка.
Да еще и Поуль Гнатт, мерзавец такой, сбивал юного Эрика с пути истинного. Они жили вместе, и Гнатт, к сожалению, едва ли мог служить образцом поведения для юных мальчиков. "Я пил, как он... <...> Я начал курить, как он, и перестал ходить в класс". За что и поплатился: у него начали болеть колени, мускулы утратили обычную гибкость. Лео Керслей, солист Сэдлерс Уэллс Балле, вспоминал, что Эрик был "мальчиком, приехавшим на каникулы со своим дядюшкой Поулем. Он проходил мимо, широко раскрыв глаза, и все девчонки были от него без ума. Селия, Соня, Филис Блейк, они все его просто обожали. Это был красивый мальчик, вырвавшийся из школы". Селия Франка вспоминала, что он был явно польщен вниманием девушек. Она звала его "a naughty boy", а Эрик явно путал "naughty" и "natty" и принимал слова Селии как комплимент. Но сильнее всего он был привязан к Соне. Они танцевали вместе, репетировали, поправляли друг друга. Соня поражалась тому, что он легко выполнял те или иные движения, не зная, как он их выполняет, а как только он пытался их проанализировать, разложить на составные элементы, как у него тут же начинались проблемы.
Когда пришло время возвращаться в Данию (зима 1948 года), Эрик поначалу хотел плюнуть на все и остаться в Англии с Соней. Но Соня, которая была старше его (пусть всего на год) и гораздо опытнее, убедила его вернуться. Она по себе знала, как важно иметь контракт со стабильной, надежной компанией, а не с бабочкой - пусть и очень творческой бабочкой - вроде Метрополитен Балле. И у нее-то как раз такие контракты бывали редко, поэтому она не хотела, чтобы Эрик бросал все ради нее и ради нестабильного будущего. Так что - Эрик вернулся в Данию, писал Соне письма, ловил себя на том, что с трудом говорит по-датски, танцевал в кордебалете, и наконец - я уже об этом писала - исполнил сольные партии в двух балетах Мясина, в "Прекрасном Дунае" и "Фантастической симфонии". А потом Соня приехала в Данию (причем для того, чтобы скопить денег на проезд, ей пришлось танцевать канкан в Париже и зверски экономить).
Приехала и познакомилась с милой семьей Эрика. По ее словам, отец Эрика был красивым, "очень тихим, очень мягким человеком", и Эрик внешне был очень на него похож. А вот с матерью у него не было ничего общего, никакого сходства. И Соня вспоминала, что Эрик вел себя с матерью довольно робко. Бедный Эрик! Зато с Соней ему было хорошо: у них была, как пишет Мейнерц, "романтическая связь", они ездили в Тиволи, гуляли там, взявшись за руки, а дома засыпали на диване, не размыкая рук. Такие трогательные дети! Перед отъездом Сони в Англию они обручились, и Эрик подарил Соне кольцо "с маленьким крестиком из пяти рубинов и четырех бриллиантов". А в июне, когда Королевский Датский балет ушел на каникулы, Эрик отправился вслед за Соней в Англию, где снова присоединился к Метрополитен Балле и станцевал "Шопениану" с юной Светланой Березовой, а Дики Бакл его заметил и не сходя в гроб благословил, похвалив его элевацию и романтический стиль.
Компания задумала поставить с Эриком и Светланой новый балет Джона Тараса "Design for Strings" - и тут стало ясно, что Эрику надо что-то делать с его пробелами в технике. На помощь пришла Селия Франка, поручившая Лео Керслею сопроводить Эрика на занятия к кому? к Станиславу Идзиковскому, бывшему дягилевскому танцовщику. "Идзи" строил свой класс по принципам и заветам маэстро Чекетти - и Эрик, абсолютно не знакомый с этой русско-итальянской школой, на первом занятии выдохся через пятнадцать минут, выдержав лишь упражнения у станка. "Он лег на пол и смотрел, как занимаются другие". Но на следующий день он снова явился к Идзиковскому и снова взял класс, и приходил две недели подряд, изучая школу Чекетти. "Он взял лучшее из обоих миров", - так отзывался Керслей об Эрике, прибавившем к бурнонвильской выучке еще и метод Чекетти. "Именно в Метрополитен Балле он начал превращаться в all-purpose danser" (хе-хе, захотелось вольно перевести как "танцовщик на все ноги"). А Соня считала, что никто позже не исполнял роль Призрака розы так восхитительно и на таком высоком уровне, как Эрик. (Но костюм у него был поразительно нелепый - если судить по приведенной у Мейнерца фотографии: лепестки роз облепляли Эрика, как чешуя. Лучше бы ему сделали такой же костюм, как у Юрия Зорича (посмотрите на фотографию).)
В конце лета Эрик вернулся в Данию. В сезоне 1948/49 у него не было заметных ролей, он снова танцевал преимущественно в кордебалете - до тех пор, пока летом 1949 года не получил возможность станцевать в отрывке из "Сильфиды" в сборной балетно-бурнонвильской солянке "Бурнонвилиана", поставленной Ландером. И это был фактически первый настоящий успех Эрика на родине. Более того - сам Эрик, самый жестокий свой критик (как говорили о нем знавшие его люди, он был способен провести безукоризненный спектакль и уйти со сцены в полном отчаянии), позднее называл это выступление "триумфом". Ландер разрешил Эрику внести некоторые изменения в хореографию, отступить от академического Бурнонвиля - и Эрик использовал эту возможность сполна. В восторге были не только "просто зрители", но и старый балетмейстер Ганс Бек, в свое время способствовавший сохранению наследия Бурнонвиля и развитию бурнонвильской школы. Сам Бурнонвиль в 1871 году предсказал Гансу Беку большое будущее - и вот, почти семьдесят лет спустя Бек подошел за кулисами к Эрику - "молодому человеку, танцевавшему в отрывке из 'Сильфиды'" - и заявил, что Эрик "далеко пойдет" и достигнет многого в своей карьере. Такая вот связь времен.
А еще благодаря тому же представлению на Эрика положил глаз Блевинс Дэвис, американский импресарио и директор американской балетной компании Балле Тиэтр, базировавшейся в Нью-Йорке. Не теряя времени зря (отчасти в стиле министра-администратора: "Вы привлекательны, я - чертовски привлекателен", но пока еще не в том смысле), Дэвис пригласил Эрика танцевать в свою компанию, пообещал взять на себя все заботы о визе, контракте и проезде, и посулил гору возможностей в Америке. Это было еще соблазнительнее, чем Метрополитен Балле, и Эрик поверить не мог, что его и вправду зовут в Америку: "такого и быть не могло". Но у него были другие планы, он собирался попросить Ландера об отпуске, чтобы отправиться в Лондон, а затем в Бордо, где Соня устроила им двоим ангажемент в местной компании. Ни о какой Америке пока не могло быть и речи.
Ландер отпустил Эрика - так же неохотно, как и в первый раз, но отпустил, и Эрик отправился в Лондон, где снова встретился с Мясиным, ставившим в Метрополитен Балле все тот же вечный "Прекрасный Дунай". Эрик ассистировал Мясину в работе над этой постановкой, искренне им восхищался и в одном интервью расхвалил Мясина как постановщика и хореографа. В общем, кому как, а мне приятно, что Эрик Лелю оценил. Ну и Леля Эрика тоже оценил, иначе бы не позвал к себе в ассистенты. Эрик снова выступал в "Шопениане" и в "Призраке розы" - с большим успехом. К сожалению, это был его последний контакт с Метрополитен Балле, через полгода компания потерпела финансовый крах и прекратила свое существование. Но Эрик к тому времени был уже далеко - в Америке.
Из Лондона он поехал в Париж, чтобы во-первых - встретиться с Инге Санд, своей коллегой и приятельницей по Королевскому Датскому балету, во-вторых - чтобы взять уроки у некоего легендарного русского балетного преподавателя (Мейнерц не называет его имени - но, возможно, и сам Эрик не назвал), ну и в-третьих - чтобы встретиться с Соней, конечно. Жили они не вместе, Эрик остановился в "Датском доме" в Университетском городке, а Соня вместе с матерью и сестрой жила в квартале Марэ. Ангажемент с Бордосским балетом почему-то пошел прахом, и Ролан Пети предложил Эрику (но не Соне) работу в Балле де Пари. Именно здесь Мейнерц рассказывает странную историю о том, что Соня якобы была беременна, и Эрик был согласен на ней жениться, но Соня считала, что им еще слишком рано создавать семью - особенно Эрику. Это противоречит позднейшим утверждениям Сони о том, что они с Эриком никогда не были любовниками. В общем, то ли я чего-то не понимаю, то ли Мейнерц что-то наплел.
Но тем летом Эрик так или иначе стоял на распутье - и в общем-то его не привлекали ни Балле де Пари, ни Бордосский балет. О том, что случилось дальше, Эрик и Соня рассказывали по-разному. Эрик говорил, что однажды они с Соней гуляли по Парижу, и когда они проходили по Вандомской площади, он увидел отель "Риц" и вдруг вспомнил, что Дэвис обещал оставить именно там, на рецепции в "Рице", билет в Америку и контракт. Соня же считала, что Эрик несколько приукрасил эту историю: на самом деле никакой случайности не было, они вполне обдуманно и намеренно пришли тогда в "Риц", чтобы узнать, выполнил ли Дэвис свое обещание. И Дэвис обещание выполнил: билет и контракт ждали Эрика - и дождались. И Эрик окончательно решил уехать в Америку.
Ну, правда, он все-таки должен был выступать у Ролана Пети, но Америка казалась гораздо соблазнительнее. Как вспоминал сам Эрик, он попросту соврал Пети, сказав, что должен вернуться в Данию, чтобы отслужить в армии. "А что, в Дании есть армия?" - удивился Пети. Вывод: Эрик, ну если уж взялся врать, ври лучше! Хотя армия в Дании, конечно, была, как же без армии? Но Эрику в ней было категорически нечего делать.
И 12 сентября 1949 года Эрик поднялся на борт теплохода, следовавшего в Нью-Йорк. Дональд Симингтон, живший с ним в одной каюте, вспоминал, что Эрик был "очень бледным и очень тихим" и "молодым, очень молодым". В Балле Тиэтр Эрик оказался единственным европейцем, и было ему очень не по себе. По сравнению с Метрополитен Балле он опустился в балетной иерархии на несколько ступеней ниже, танцевал в основном в кордебалете (даже в "Design for Strings", где он исполнял главную партию, когда этот балет ставили в Метрополитен Балле), хотя было у него и несколько сольных ролей. И еще он очень сильно нервничал и переживал из-за двусмысленности своего положения: в компании его считали просто-напросто протеже Дэвиса - причем "протеже" в самом противном смысле слова, и Люсия Чейз, худрук Балле Тиэтр, держалась с ним соответствующим образом. Эрик чувствовал себя очень униженным - и судя по всему, не столько из-за того, что его считали гомосексуалом, а из-за того, что его считали бесталанным, делающим карьеру через постель. Диана Солуэй писала об этом довольно подробно, кому интересно - почитайте у нее все перипетии этой истории. Как бы то ни было, все эти пересуды, намеки и шепотки попортили Эрику довольно много крови. Но не отвратили его ни от Америки, ни от Балле Тиэтр.
В конце мая 1950 года Эрик вернулся в Данию, в родной Королевский Датский балет. В театре на него смотрели как на чудо-юдо заморское. Арлетта Вайнрайх, тогда еще совсем юная ученица в балетном училище, не могла глаз оторвать от Эрика: "...он жевал жевательную резинку и курил сигареты, у него были белые брюки - ни у кого таких не было! - и белые носки". В общем, модник Эрик, столичная штучка, вернулся в родное болото. И меньше чем через год уволился из Королевского балета. Но об этом - в следующий раз.