На днях поучаствовала в старинном развлечении бличефэндома - конкурсе "Медаль за последнее место". Условия просты: участники пишут однострочники (не более 150 слов), выкладывают анонимно, читатели голосуют за самый худший, по их мнению, однострочник в выкладке, кто набрал больше всех голосов - тот и победил, ему вручается медалька за последнее место.
Захотелось мне тряхнуть стариной - дай, думаю, напишу что-нибудь бличевое, другого повода уже не будет. И сто пятьдесят слов - самый подходящий нынче для меня формат: ни на что большее у меня ни сил, ни интереса не хватит. Ну и сказано - сделано, написала однострочники по трем пейрингам, и за один даже получила медаль - вот такую:
И ничего удивительного, потому что пейринг Айзен/Хинамори, как выяснилось, я уже совсем не чувствую, вот и получается черт-те что. А гинобяки и фем с Мацумото и Хинамори набрали меньше всего голосов в своих номинациях. Так что... а ничего не "так что". Но я сама была рада их вспомнить.
Айзен/ХинамориМоя дорогая Хинамори-кун, не смотри на меня так печально. Согласись, я легко отделался, мне оставили жизнь, а это много значит. Dum spiro, spero, если понимаешь, о чем я говорю. Тебе было бы тяжелее видеть, как меня казнят, я рад, что тебя избавили от этого зрелища. Выше голову, девочка. Жаль, что ты обрезала волосы, стрижка тебя старит. Но ничего, я всегда буду помнить мою милую юную Хинамори-кун, мою прежнюю Хинамори-кун. Уверяю тебя, я не хотел тебе зла, я тебя по-своему любил. Ты помогала мне, ты была мне очень полезна. У меня сердце разрывалось, когда я думал, что ты умерла. Не веришь мне? Напрасно. Я не лгу, я жертвовал тобою, потому что не мог иначе. Ты что-то сказала? Ах, да, я слышу. Если б я не ушел, мы могли бы быть счастливы. В твоих словах есть смысл, Хинамори-кун, мы могли быть счастливы вместе. Но почему ты решила, что непременно должна быть счастливой?Гин/Бьякуя– Что вы пишете? – спрашивает Ичимару.
Он лежит на футоне и смотрит, как мотылек кружит у светильника. Длинная тень рассекает стену пополам. Бьякуя опускает кисть и отвечает спокойно:
– Ничего особенного. Засыпайте, я скоро лягу.
Подрезанные волосы скрывают его шею, юката струится, облекая тело, лица не видно. Но Ичимару не проведешь ровным голосом, он знает, с кем спит.
– Составляете завещание?
– Допустим, да. Какое вам дело?
Ичимару переползает к нему и заглядывает в непросохшие столбцы. Все расписано честь по чести, педантичный Бьякуя готовится к последней войне.
– А мне, – шепчет Ичимару и обнимает его холодными руками, – мне вы ничего не завещаете?
– Вы официально мертвы, Ичимару. Вам ничего не нужно.
– Тогда завещайте мне себя.
– Тело? – Бьякуя пожимает плечами. – На что оно вам?
– С ним веселее. И душу, – добавляет Ичимару, – обязательно душу. Приходите ко мне, когда тоже умрете, хорошо?Мацумото/ХинамориМацумото не замечает, как впускает ее в свою жизнь. С лисами-оборотнями все ясно: сначала в дом, потом на футон, потом в душу. Но в худеньком лице Хинамори нет ничего лисьего, если и сравнивать ее – то с серым воробышком, невидной птичкой. Такая не обидит, не клюнет до крови.
Мацумото сама виновата: расслабляется, ищет тепла, а с кем согреешься лучше, чем с Хинамори? Слово за слово, и наступает ночь, а Хинамори лежит в ее объятиях и прикасается пальцами к губам.
– Ты пахнешь сливами, – говорит Мацумото.
– Маринованными?
– Нет, цветами.
Мацумото знает – это не воробышек, а сойка. В дом она вошла, и в постель, теперь пробирается дальше, разрывая крыльями сердце. Один поцелуй – и грудь разодрана в клочья. А Мацумото думала, что так поступают только лисы.
– Хинамори, кого ты любишь?
– Никого на земле.
– Даже меня?
– Даже вас, Рангику-сан.
И Мацумото верит, что это ложь.