[m-lle-lucille]

Третий тур однострочников уже давно закончился, а я до сих пор не отнесла к себе свои исполнения. Удивительный случай: я не выполнила ни одной заявки по ЛоГГ (кроссовер с Хильдой и Теодорой не считается), зато наконец-то худо-бедно начала осваивать "Титанию". Не скажу, что очень собой довольна, могла бы и лучше. Но и стыдиться, наверно, нечего. Первый опыт, то-се...

64. По заявке  Алэй Лан: Ариабарт/Жуслан (любая раскладка пейринга), "Командный тон".

Безымянный однострочник

Как сказано в руководствах для умников и идиотов: хочешь, чтоб к тебе прислушались, говори тише, тявкают только щенки. Делай, как я, раз-два. А у Ариабарта кроткий голос и синий телячий взор, о нем болтают очарованные сослуживцы: "Опять пошлют лорда Ариабарта, он обаятельный". Лишь бы не послали туда, откуда не возвращаются, потому что не все поддаются этому обаянию. Впрочем, иногда Жуслан думает, что неплохо бы заполучить иммунитет. Что для этого требуется, интересно? Капля идрисовой крови? И тогда - шабаш, сонный шепот, льющийся в уши, уже не сможет его отравить и сбить с толку? Ариабарт бормочет что-то и в полусне шарит рукой, проверяя - здесь ли Жуслан или уже ушел?
- Спи, - вслух говорит Жуслан, - я тут.
И вообще, это его спальня, с какой стати ему отсюда уходить? Они прекрасно спят вместе: не пинаются, не храпят, не перетягивают одеяло на себя. Если как следует утомить Ариабарта с вечера, он проспит на одном боку и ни разу не перевернется. Как занятно смотреть на него, спящего, Жуслану никогда не приедается это зрелище: вот он лежит, согнув колени, подложив ладонь под щеку, как мальчик из детской книжки, и дышит тихо, и бормочет, ленясь открыть глаза:
- А если я не хочу спать, ты прикажешь мне или споешь колыбельную?
Как будто он снова и снова пытается исподтишка поставить Жуслана повыше, как будто он добивается командного тона, возвращения к иерархии. Наиграна ли любовь Ариабарта к военной строгости, подчинению и приказам? И замечает ли он сам, что ему повинуются быстро и счастливо, и повышает ли он когда-нибудь голос, наивно надеясь добиться криком порядка или любви? Ответ известен: нет, никогда. И все-таки в постели на него нападает охота к послушанию, и он лишний раз - в шутку или всерьез? - напоминает Жуслану: ты во всех отношениях лучше меня, прикажи мне, и я сделаю, как ты велишь. Он сползает под одеяло и прижимается макушкой к плечу Жуслана. Нет, и кровь Идриса не поможет: невозможно сопротивляться этому вкрадчивому теплу, этой мнимой слабости. Надо вовремя остановиться и перевести разговор в шутку: они оба устали от секса, поздно затевать беседу на серьезные темы. Жуслан спел бы колыбельную, да не помнит ни мотива, ни слов. И вряд ли Ариабарту понравится, если зарычать на него, как рычали в детстве, чтобы он уснул скорее: "Да, я смерть твоя, да, я съем тебя!".
- Я не стану тебе приказывать, не надейся.
- Ммм?
- Я тебя просто придушу подушкой.
Ариабарт хмыкает: попробуй-ка придуши такого, сил не хватит. Ему невдомек, что Жуслан заклинает собственные страхи, суеверно отгоняет ночные кошмары: образ смерти множится в этих снах, и удушенным, отравленным, застреленным всегда оказывается Ариабарт. Что прикажете делать с разыгравшимся воображением, как запретите себе самому - бояться и просыпаться в поту? Жуслан только Ариабарту бы и подчинился - но как быть, если тот не хочет командовать даже по мелочам? Как быть, если он не подозревает о самой большой слабости Жуслана? Хоть сочиняй анонимное письмо с объяснениями.
- Знаешь, не обижайся, но ты совсем не умеешь пугать по-настоящему.
- Знаешь, ты тоже, - отвечает Жуслан. - Мы пока что в расчете.

65. По заявке  Алэй Лан: Аджиман| или /Идрис "ранение". С заявкой я обошлась весьма вольно, зато в процессе поняла, что пейринг Аджиман/Идрис меня очень-очень торкает.

Безымянный драбблик

А играют они и погожими, и ненастными ночами: когда Аджиману захочется, он приглашает Идриса, и тот любезно принимает приглашение. Дело это добровольное, Аджиман всегда осведомляется учтиво - свободны ли вы, лорд Идрис? нет ли у вас на сегодня иных планов? - и всякий раз Идрис заверяет, что для него большая честь провести вечер в игре с лордом Аджиманом. Формулы отшлифованы и просты, будто сами правила карточных игр: легко запомнить и легко применить. Если загаданная карта ляжет направо от банкомета - понтер проиграл, ляжет налево - понтер выиграл; даже ребенок выучит все без труда и поставит против взрослых ценностей свои лакомства и игрушки. В фараоне нужно подсчитывать очки, в покере и преферансе нужно рассчитывать ходы, а сегодня вечером нужно лишь выбирать карты: любые, какие понравятся. И вольно же Идрису, спутавшись, спросить после первой прокидки:
- Я выиграл?
- Нет, дама ваша убита, - ласково говорит Аджиман. - Вы проиграли, лорд Идрис.
Идрис бросает на стол бесполезную карту, черную даму пик. На что бы ни намекал Аджиман - а он намекает, улыбается едва заметно, будто предлагая разделить неприятную, непристойную тайну, - на что бы он ни намекал, Идрису наплевать: проигрыш есть проигрыш, и он заплатит. А потом отплатит, но это уж будет потом. В глубине души он презирает Аджимана за то, что тот в ничтожных играх ищет успокоения; они оба азартны, но Идрису подавай весь мир, а не штосс за ломберным столом. К сорока годам он, так и быть, смирится и остепенится, полюбит экарте и бридж с маленькими ставками; но сейчас его иногда охватывает злость - на что он тратит время! Ведь все это бесполезно, Аджиман забавляется и не станет награждать своего партнера за усердие и терпеливость. А если Идрис взбрыкнет - чего же проще, найдется другой игрок. Это просто маленькая милость: никаких усилий, никаких обязательств, "я вас не принуждаю, лорд Идрис, не хотите - как хотите". Разумеется, Аджиман не говорит ничего подобного, но Идрис неплохо поднаторел в чтении между строк и в расшифровывании жестов, может и сам догадаться, к чему все идет. Его приближают, его покровительственно треплют по руке, обыгрывают беззастенчиво и обирают до нитки (фигурально выражаясь, разумеется, ведь Аджиман играет не на деньги, а на интерес). И ему ничего не обещают: работа работой, но надо и отдохнуть. Аджиман намеренно не поддерживает политических бесед и распечатывает новую колоду: он опытный банкомет, и Идрис невольно восхищается ловкостью его худых и очень белых рук. Карты летят быстро, как в фокусе: вправо, влево, вправо, влево, только успевай примечать, выиграет или проиграет "дама" на этот раз. Это не морской бой, ранений здесь не бывает, Аджиман бьет наповал. И Идрис думает зло и восхищенно: он мог бы шулером стать, если понадобится, и раздевать богатых сынков из своего клана. Даже если лишить его власти, он не пропадет: старшее поколение умеет изворачиваться, молодые им могут лишь позавидовать. В них - да что там, не в них, но в самом Идрисе нет такого вкуса к жизни, отними у него все, чего он достиг, и он не поднимется во второй раз, захлебнется желчью и ненавистью. И конечно, его не утешат мелкие радости: заберите себе на здоровье свои уютные сельские домики, чистый воздух, цветы в саду, огонь в камине; заберите унылый свет, бары и кабаре, и казино, где обыгрывают друг друга такие, как Аджиман; заберите женщин с лисьими глазами и мушками у губ, заберите чересчур нежных и приветливых мужчин; и пожалуйста, давайте договоримся полюбовно: оставьте Идрису титул - и оставьте его одного на вершине, он обойдется без компании. Не так много он хочет, не правда ли?
- Лорд Идрис, - мягко зовет Аджиман, - вы о чем-то задумались?
- Нет, - отвечает Идрис, - я слежу за игрой.
Он открывает карту: дама убита снова, он напрасно понадеялся на нее дважды. Не знак ли это - не надо доверять женщинам, даже лучшие из них непременно обманут или подведут. Стоило поставить на тройку, на семерку, а лучше всего - на туза, на что угодно, но не на даму. Увы, уже слишком поздно. Банкомет забирает себе необозначенные ставки, подвигает две свежих колоды и с улыбкой предлагает следующую партию. А понтер еще надеется загнуть пароли и отыграться. Иногда они просиживают за столом ночь напролет: и есть что-то бесконечно унизительное в хладнокровии и силе Аджимана. Ему словно и не нужен сон, он сутки не сомкнет глаз, и все равно будет свеж и спокоен. А у Идриса к трем ночи слипаются глаза, голос хрипнет; и тогда он рад приблизить расплату - и наконец-то лечь в постель. Только Аджиман и там не дает ему сразу уснуть.
- Продолжаем?
- Да, лорд Аджиман.
Идрис никогда не просит пощады: он чувствует, что тогда получит свободу и утратит то, что дороже свободы - расположение Аджимана, насмешливый интерес. Секс существует на периферии, на втором плане: кратковременное удовольствие, род гимнастики для оживления крови и напряжения расслабленных мышц. Идрис чересчур эгоистичен, чересчур нервен, чтобы быть хорошим любовником - но, похоже, Аджиману и это нравится в нем. Их сближают извращенные вкусы: постель мало прибавляет к бдениям над картами, если б сладострастие Аджимана было проще и однозначнее - он удовлетворял бы его прямо и не с одним Идрисом. Но ему по сердцу окольные пути, он приучает Идриса к бессонницам, к шуршанию колоды, к близости. "Вы никуда от меня не денетесь, - читает Идрис в его снисходительной улыбке, - вы будете мне верны до конца".
Сегодня везение на стороне Аджимана: когда б они играли на деньги, он давно бы уже ободрал Идриса донага. Последней ставкой стало бы тело - Аджиман неромантичен, ему ни к чему честь Идриса, верность и рабство; и Аджиман не дьявол, его не соблазнишь душой или тенью. Если почти все истрачено - что ж, не мелочась, продадим остальное. Идрис не согласится заложить по отдельности ни светлые волосы, ни белые зубы. Как же повезло ему, что Аджиман играет только от скуки и не записывает мелом долги, и не сметает в сторону груды монет и банкнотов. Иначе Идрис попадал бы в постель скорее, чем сам того хотел: еще не успев ни возбудиться, ни устать.
- Еще партию?
- Да, пожалуйста, лорд Аджиман.
- Надеетесь отыграться?
- О, - почтительно смеется Идрис, - просто эта игра так затягивает. Я не могу остановиться.
Он думает, что сумеет остановиться: тасование карт не продлится вечно, что-то случится, что-то нарушит привычный уклад, как восстание или война. А ожидание можно скоротать и так, позевывая украдкой и прилыгая, будто ему вовсе не хочется спать. Аджиман простит ему эту ложь, Аджиман слишком многое прощает ему - за то, что Идрис - карточный партнер и очаровательный мальчик, за то, что Идрис - умница, за то, что забавно прикормить его и посмотреть, что получится. Эксперименты не доведут до добра. Идрис выбирает карту - туза пик, сегодня ночью его тянет к несчастливой черной масти; и прикрывает глаза, на минуту позволяет себе замечтаться. Он видит, немея от смелости, израненного Аджимана, ослабевшего, на краю смерти, на краю безвластия, - и эта фантазия наполняет его блаженством. Он не желает смерти Аджиману, о нет, довольно иного распределения сил: банкомет не должен выигрывать вечно. Или пора переменить роли: Идрису надоело понтировать, он тоже хочет метать карты направо и налево. Он открывает глаза и глядит, как ложатся на стол карты: дама и туз.
- Туз выиграл, - говорит Аджиман. - Поздравляю вас, лорд Идрис. И закончим на сегодня.
Он лжет Идрису в лицо, как ребенку, как неопытному игроку, не отличающему правой руки от левой. Не дама убита, но туз. И эта утешительная насмешка, это ласковое "горе побежденным" внушает Идрису гибельный страх. Он читает предупреждение в покойном голосе Аджимана, он понимает: ему могут подарить победу, чтобы отнять ее наутро. Ни одно нарушение правил не пройдет безнаказанно: лишь Аджиману позволено жульничать - но не всерьез, а для развлечения. А кто решит обманывать по-крупному, тому не поймать удачу. И Идрис суеверно смешивает карты, словно старается стереть свой лживый выигрыш, отменить последнюю партию. Аджиман никогда ему не подчинится - и сам Идрис, наверно, никогда не выберется из унизительной и притягательной, азартной зависимости, из тяги к власти и ночной игре. Ранения не помогут, в плен его не возьмут: он - "дама", и если не остережется, то будет убит.