[m-lle-lucille]

Хэллоуин-фест завершился, поэтому я свой фик выложу и у себя (я хозяйственная, я всегда это говорю). В общем, получилось очень весело, и мне почти все чрезвычайно понравилось - и сразу вспомнилась зима, первый тур однострочников, первое межфэндомное мероприятие (у титанийского фэндома к тому времени был уже в загашнике целый фикатон)... В хэллоуин-фесте участвовали почти все те же люди. "Старая гвардия Суера не подведет!" (с).

60. Ну, я как всегда - слэшеро-фемслэшер, мною можно детей пугать. Ничего не могу поделать, видно, у меня такое романтическое настроение: чужой джен читать могу с большим удовольствием, а свой не сочиняется. И вообще, меня репутация обязывает. Итак, драббл хэллоуинский, с моими любимыми пейрингами: "Иммортели".

"Легенда о героях Галактики", PG-13, Оберштайн/Райнхард, Аннероза/Хильда

Февраль третьего года холоден и сыр: заморозки сменяются промозглыми оттепелями, ручьи на обочинах то застывают, то текут снова, будто в апреле. В такую погоду и здоровый заболеет; а больным надо беречься тщательнее, чем прежде: весенняя слабость может их доконать. Придворные врачи тревожатся, опасаясь нового припадка у его величества императора Райнхарда: к сожалению, семейная жизнь его не исцелила - а все так рассчитывали на это, веселясь на свадьбе. В старых медицинских книгах твердо сказано: брак помогает при анемии и нервных расстройствах, спасает от малокровия, депрессий и страха смерти. Отчего же ему после свадьбы не становится лучше, отчего он худеет и слабеет с каждым днем? В медовом месяце нет ни капли меда.
Император и императрица спят в одной кровати, прилежно соблюдают положенные обычаи с первой брачной ночи. Беременность избавляет Хильду от выполнения супружеских обязанностей, а Райнхард не настаивает на ласках: ему досыта хватило одного раза. Он вспоминает о сексе, гадливо поеживаясь. Ему хочется другой близости и другого утешения, но он не смеет даже заговорить с Хильдой о своих желаниях. Маленькое знание останавливает его у последней черты: он помнит, что на шее Хильды горят и не остывают две крохотные красные точки. Днем их скрывают высокие воротнички, ночью она распускает волосы, пряча эти отметины: никто ничего не заметит, а если и заметит, решит, что это легкая сыпь испортила императрице кожу. Такое бывает при беременности. Но ослабевший от голода Райнхард лучше видит в темноте и зарывается лицом в подушку, задыхаясь от ревности и злости. Спазмы скручивают пустой желудок. Хильда спит на спине, в длинной ночной кофточке и размотавшейся шальке, дышит мерно, вытянув руки поверх одеяла. Сердце гонит кровь по ее жилам, молодую здоровую кровь.
На рассвете у Райнхарда начинается приступ, и хрипы будят Хильду: у нее чуткий сон, она всегда готовится к худшему. Ей, бедняжке, нет покоя: она вскакивает испуганно и тычет пальцем в кнопки, вызывая врачей, прислугу, дежурного адъютанта, кого-нибудь! Райнхард мечется в жару, и если сердце не выдержит - он умрет у нее на руках. А Хильде в ее положении опасны любые тревоги: еще родит раньше времени. Угораздило же ее выйти замуж за неизлечимо больного. Им бы презреть правила и согласиться на раздельные спальни, но кто бы тогда позвал на помощь и спас Райнхарда? Хильда не жена, а телохранитель; растерявшись на минуту, она берет себя в руки и действует разумно и четко, как на учениях. И когда Райнхарда в беспамятстве и в бреду переносят в другую комнату, она следует за ним, как положено хорошему охраннику.
Температура снижается так же внезапно, как поднялась, необъяснимы эти перепады: похоже на малярию - но не малярия. И легкие его чисты, туберкулез исключен, а у легендарной космической лихорадки другие симптомы. Врачи головы сломают, разгадывая эту загадку. Но любое напряжение способно привести к роковому исходу, поэтому Райнхарду прописывают отдых и постельный режим, спасительную скуку. А о войнах не может быть и речи, намеченная кампания отменяется сама собой. Мятежники подождут, здоровье императора превыше всего.
Через день к нему приходит сестра-кронпринцесса, усаживается у изголовья, улыбаясь и шурша платьем. Когда она прилетела с Одина, она была очень слаба - только ли от долгого путешествия? Мертвенно и жутко белела ее тонкая кожа на лице и руках, широкая пелерина висела на острых плечах. Казалось, ее тоже гложет скрытый недуг, преображенная тоска. Но сейчас ее губы алы, и легкий румянец лежит на щеках: о, она совершенно оправилась, она поздоровела на феззанском воздухе. Хильда исчезает неслышно, как сиделка, ее сменили на посту - и можно отдохнуть. Но Райнхард замечает, как смотрит она на сестру - огонь вспыхивает в ее глазах, озаряет тонкое лицо и угасает. Дверь притворена плотно, никто им не помешает.
- Райнхард, - тихо говорит сестра, - почему ты не хочешь поесть?
Даже наедине они осторожны: никто не прочтет двойной смысл в невинном вопросе, ведь Райнхард действительно второй день подряд отказывается от пищи, усиливая тревогу врачей. Просьбы Хильды и мольбы Эмиля не трогают его, последней надеждой предстает сестра - может быть, он прислушается хотя бы к ее советам? Он же уморит себя голодом, ослабевший организм сдастся болезни - как крепость сдается после долгой осады. Примеры из военной истории ему уже приводили - и не сумели переубедить. Лишь кофе и травяные отвары поддерживают иссякающие силы. Даже капельницу не смеют поставить без разрешения - все-таки он император и главнокомандующий; у врачей в погонах нет лазейки, они всегда ему подчинены.
- У меня нет аппетита, - отвечает Райнхард. - Но я рад тебя видеть, сестра, ты сегодня очень красива.
- Врачи говорят, тебе стало лучше. Если бы ты только согласился поесть...
- Я не хочу. Мне надоела эта еда.
- Прежде ты так не капризничал.
- Ты просто забыла.
- Райнхард, неужели ты хочешь умереть теперь, когда мы снова встретились? Ведь я больше не покину тебя, мы будем вместе - ты, я и...
- Не продолжай, - обрывает он. - Не надо. Это никогда не повторится, мы не сможем снова жить втроем. И дело не в этом.
- Ты прав, - говорит она и склоняет голову. - Прости меня, Райнхард.
- Ты не оставишь ее, когда я умру?
- Конечно, нет, ведь я же люблю ее.
Сестра не станет ему лгать, сестра крепка в своей любви: привязавшись раз, она не предаст. Райнхард спокойно может поручить ей императрицу и нерожденного наследника. Прошлое разъединяет их без ссоры: встретившись после долгой разлуки, они все так же разделены, и возврат к прежнему союзу невозможен. Главный элемент, третий человек, утерян навсегда, и никем нельзя его заменить. После утраты распалась их связь.
- Ты сердишься на меня?
- За что же? Ты ничего у меня не отняла, императрица сама выбрала тебя, верно?
- Да, она сама. Но ведь кто-то кормил и тебя все эти годы, Райнхард, кто-то другой после смерти Зигфрида. Он покинул тебя?
- Нет, он до сих пор служит мне.
- Ты не хочешь попросить его о помощи?
- Нет, сестра, я слишком часто просил его о помощи раньше. Довольно.
Она сплетает пальцы на коленях: ах, эти тоненькие бело-розовые пальцы ласкают императрицу и пахнут ею сильнее, чем пальцы императора. Райнхард не ревнует, ему все равно: он выполнил свой долг, а сестра отомстила, взяла то, что ему принадлежало. И не сравнить эту потерю со смертью Зигфрида Кирхиайса; они оба слишком его любили и не могли забрать себе целиком. Ему приходилось кормить двоих. А императрица храбра и решительна, императрица еще на Одине отдала свою кровь не Райнхарду, но его сестре, открыла горло ее губам. Что же, думает Райнхард, пей ее, сестра, наслаждайся ею, она мне не нужна.
- Помнишь, как мы были счастливы тогда втроем? - спрашивает он тихо, и с жестоким удовольствием замечает, как вздрагивают у нее губы. Она шепчет:
- Ох, Райнхард... - и крепче стискивает руки, удерживая воздух в хрупких кулаках.
- Теперь ты останешься одна, сестра. Ты будешь помнить о нас...
- Райнхард!
Он заходит непозволительно далеко, всю вину взваливая на ее плечи. Смерть Кирхиайса тоже надо разделить на двоих, как делили они его жизнь. Как счастливы они были втроем в те короткие недели свободы, как веселы и молоды - и как состарил их один осенний день, когда пролилась кровь, и они не сумели ни собрать ее, ни вернуть в рассеченные жилы. С тех пор еда утратила вкус, к каждому глотку примешивалась горечь. Ах, все время Райнхард забывает, что тосковал не один, эгоистически присваивает себе всю беду целиком, а сестре оставляет маленькую, забывающуюся печаль. За призывом: "Помни о нас" - прячется обвинение в забывчивости и предательстве, в новой привязанности. И сестра не оправдывается и не спорит, но едва заметно повышает голос - и это ее единственное спасение, символ ее старшинства. Так что Райнхард умолкает, пристыженный: смеет ли он упрекать ее за то, что она живет дальше, а он умирает, соскучившись в этом существовании?
- Прости меня, я сам не знаю, что говорю. Позаботься об императрице, прошу тебя, я так беспокоюсь за нее.
- Не беспокойся.
- Я знаю, ты винишь меня за то, что я умираю. Но я сделал все, что хотел, теперь мне скучно, и я устал...
- Помнишь наш уговор?
- Да. Ты разрешила мне придти в твой дом, когда я устану.
- Теперь я сама пришла к тебе. Что ж, умирай спокойно, - говорит она и проводит теплой рукою по его щеке. - Я буду с тобой.
- Хорошо... - шепчет Райнхард и закрывает глаза. И чувствует на губах слабое, мимолетное касание - это сестра целует его, прощаясь. Может быть, им уже не доведется поговорить без посторонних и соглядатаев, императору не позволят умирать в одиночестве. А он твердо намерен расстаться с жизнью, и тень крови, скользнувшая в его рот вместе с поцелуем, не ослабит его решимости.
- Прощай, Райнхард.
- Прощай, сестра.
К императору и на ложе болезни идут посетители: он будет исполнять свой долг, пока не впадет в беспамятство, как последний чиновник, как маленький солдат, беспощадно вручивший государству свою крохотную жизнь. Машина одинаково перемалывает всех, не различая достойных и недостойных, не делая скидки на завоевания и чины. Эмиль, глотая слезы, уносит поднос с нетронутым обедом. А военный министр Оберштайн коротко кланяется, переступив порог, и подходит ближе, не дожидаясь приглашения или приказа. С прошлых лет осталась у них с Райнхардом привычка секретничать - и ее нелегко изжить, да и поздно пытаться, время ушло. И Райнхард вяло кивает, разрешая сесть: а немногим и теперь дозволяется сидеть в присутствии императора. Это примета известного расположения, военный министр мог бы гордиться. Сейчас он почти сравнялся с близкими Райнхарда - с Хильдой, с сестрой... почти, да не совсем. Они-то любят Райнхарда бескорыстно, как дорогое дитя, а Оберштайн до сих пор хочет, чтобы он повзрослел.
- Итак, вы ничего не едите, ваше величество?
Казалось бы, вопрос излишен: сам Оберштайн только что едва не столкнулся в дверях с Эмилем. Но, как и кронпринцесса прежде, он иную окраску придает невинным словам, спрашивая о чем-то другом, а не о бульоне, каше и соке. И Райнхард понимает его и глубже вдавливает голову в подушку, будто надеется спрятаться от настойчивого и бесчувственного взгляда. Оберштайн не ведает жалости и не смягчает тона, даже обращаясь к больному. В конце концов, Райнхард все сделал, чтобы привести себя в такое состояние.
- Да, я не ем. Что вам за дело?
- Вы понимаете, что поступаете глупо? Впрочем, разумеется, вы все прекрасно понимаете. - И без предупреждения он отбрасывает маскировку и спрашивает прямо: - Кровь императрицы вам не по вкусу, не так ли?
Райнхард непроизвольно разжимает бледные губы - одного слова "кровь" достаточно, чтобы взволновать его. Пальцы нервно перебирают одеяло - это жест умирающего, но Райнхард жив еще, о да, ему не так-то просто умереть, хоть он и старается, как может. И Оберштайн продолжает ровно:
- А, вы даже не стали пробовать, вы не нашли другого донора. Зато ваша сестра выглядит гораздо лучше, чем в первые дни после прилета. Это все объясняет.
- Какое вам дело? - шепчет Райнхард. Голодные боли пронизывают все тело - ох, как оно сопротивляется смерти, гораздо отчаяннее, чем смирившийся разум. - Если бы все зависело только от крови...
- Да, вы умираете от болезни. Вас нельзя вылечить, но можно продлить вам жизнь.
- Такой ценой?..
- Любой ценой. Пока вы не приведете дела в порядок, вы не имеете права умирать, пока вы окончательно не решите изерлонскую проблему - вы не имеете права умирать. Вам ясно?
- Как всегда, вы цените империю превыше всего, - замечает Райнхард и облизывает пересохшие губы. Ему хочется пить, но он не просит воды, он знает, что не утолит жажду. - И как же вы намерены меня спасать? Вы же знаете, есть только один способ, но я не желаю... я запрещаю вам, слышите?
- Прекрасно слышу, ваше величество. Но вынужден нарушить приказ ради вашего же блага.
- Вы самоубийца, Оберштайн?
- Не больше, чем вы.
Оберштайн откидывает одеяло и приподнимает Райнхарда, обнимая за талию. Он не изменился, Райнхард узнает его скупые и энергические движения и подчиняется ему покорно, как врачу. Это не двусмысленная и рискованная ласка, не знак доверия, не эротическая прелюдия, это всего-навсего лечебное кормление - маленькая противная манипуляция, чуть лучше, чем введение питательного раствора в вену. Одною рукой Оберштайн расстегивает ворот и обнажает шею с двумя розовыми метками слева. Они побледнели, они почти слились с кожей, крохотные шрамики от прыщей или комариных укусов. Когда-то Райнхард, наевшись, отдавал меру за меру, сексом платил за кровь. Но время для игр давно прошло, и Оберштайн ладонью обхватывает его затылок и нагибает ближе, приказывая, будто ребенку:
- Пейте. Не тяните, пейте скорее.
- Не надо, вы заболеете из-за меня.
- Пейте, вам говорят. У меня мало времени.
А в соседней комнате, в амбразуре окна, стоят самые могущественные женщины этой империи - императрица и кронпринцесса, прелестная сестра его величества. Они не оглядываются на чужие шаги, они поглощены своею беседой, друг другом полны. Квадратик солнечного света под их ногами превращается в уединенный остров, лучи не могут сжечь нежную кожу. С восхитительным терпением переносят они свое горе, поддерживают друг друга любовно, как только женщины умеют. Смерть императора их не сломит, они утешатся вдвоем. Что ж, тем лучше для страны. Они сумеют сохранить порядок: будущее за ними. "Конечно, я останусь здесь, Хильда, сколько хотите, вам не будет одиноко..." - эти слова или сказаны уже, или позже прозвучат, будто клятва. И кронпринцесса ласково поправляет воротничок императрицы и прикасается указательным пальцем к хрупкой шее - где горят под кружевами воспаленные красные точки.
Райнхард тихонько глотает свое соленое лекарство: потом надо будет водой запить, чтоб отбить металлический привкус. Тепло расходится по телу, напряженные мышцы расслабляются, и пульс бьется ровнее. Сегодня капельница не понадобится, пусть ее уберут до следующего раза (а когда он еще наступит?). Ничего, кризис преодолен, теперь Райнхард ненадолго вернется к жизни и, наверно, даже увидит своего сына - если только не убежит на войну как раз во время родов. Да и чем тогда поможет императрице его присутствие? Он мальчишка, а не муж, и годы его уже не исправят: хорошего отца из него не выйдет, ему самому нужен отец.
- Возможно, вам стоит пройти курс укрепляющих инъекций.
- Никаких уколов, - глухо говорит Райнхард, уткнувшись ему в шею. - Они бесполезны.
- Они поддержат ваши силы.
- Я все равно не выздоровею от них.
Разговор окончен, и лечение окончено тоже; больше ничего нельзя сделать - только поторопиться и уладить все в отведенный срок. Им не дано встретиться еще раз наедине: поправившись, Райнхард снова станет холоден и подозрителен и перечеркнет былую близость. Жаль, что он так и не нашел себе нового донора. В юности он не был так щепетилен, в юности он легко соглашался вести хозяйство втроем. Или он не забыл с тех пор, как унизительно быть третьим-лишним? Или он не в силах преодолеть крохотную брезгливость, ревнуя сестру к собственной жене? Или просто он знает, что никто не заменит ему Кирхиайса, что ни делай, как ни бейся, как ни обманывай самого себя. Цепочка докрасна натирает шею - так тяжел маленький медальон с фотографией и прядью волос, так тяжел, что пригибает Райнхарда к земле. Ему уже не выпрямиться. И Оберштайн целует его, стирая губами капельку крови, последние улики убирает, чтоб никто не заподозрил ничего дурного - например, кровохарканья. Райнхард согревается и дышит легче, и сонно клонит голову Оберштайну на плечо. Насытившись, он, как зверек, хочет спать. Но спать нельзя, и Оберштайн мягко укладывает его на высокие подушки, одеялом укрывает и целует снова, разгоняя дремоту.
- Не спите, ваше величество. Сейчас вам принесут обед, вы выпьете бульону. Только не переедайте, после голодовки нельзя нагружать желудок.
- Хорошо, я сделаю, как вы говорите.
- Сегодня оставайтесь в постели, а завтра вставайте, вам вредно залеживаться.
- Сколько я еще проживу? - тихо спрашивает Райнхард и открывает глаза. Муть вылилась из них, взгляд снова ясен. - Сколько мне еще осталось? - и проглатывает жалкое, унизительное слово "мучиться".
- Несколько месяцев, может быть, полгода. Если понадобится, мы повторим процедуру.
- Вы совсем не думаете о себе...
- Вы тоже не думаете о себе, мне приходится думать за вас. Не беспокойтесь, это неопасно. Не так опасно, как ваша болезнь.
- Вы правы.
- Я пришлю к вам Эмиля. Отдыхайте, ваше величество.
Безобидное переливание крови дарит Райнхарду несколько месяцев жизни: хочет он того или нет, но теперь он не умрет через неделю, как малодушно верил сам. Как же уйти без завершающего сражения, как же не попробовать погибнуть в бою? Досадно упускать такую возможность. В последний раз Оберштайн одерживает победу в споре: все-таки он старше, а значит, упрямее. Он не потерпит беспорядка в государстве, он не позволит бросить все и сбежать, не закончив работу. Уходить надо из чистого дома, и оставлять дом надо надежным хозяевам. Правило есть правило.
Оберштайн выходит из спальни и кивает Эмилю: император зовет вас, ступайте к нему. Нельзя иначе истолковать этот жест - да и не так уж он и сложен. Аудиенция продлилась не более пятнадцати минут, бульон еще горячий: под специальною круглою крышкой еда долго остается теплой. Даже не нужно ничего разогревать. "И отчего военный министр так бледен сегодня? - бегло думает Эмиль, подхватывая поднос: просто вспыхивает дурацкая мысль в голове, а откуда взялась - непонятно. - Ужасно бледен, будто вампир..."