[m-lle-lucille]

На сообществе  Миры Танаки завершился первый тур однострочников. Всем ура, все замечательные. Как человек запасливый и хозяйственный, выложу у себя собственноручно исполненные заявки.

36. По заявке  gr_gorinich: Кирхиайс и Аннерозе. "А если все-таки будет ребенок?". Единственный драбблик с названием.

"Солнечный сад"

- Графиня Грюневальд не ждала вас так рано, - сказала служанка и сделала книксен, не желая просить прощения за свою госпожу. - Я полагаю, графиня сейчас в саду. Если вы соизволите подождать, господа, я сообщу ей о вашем приезде.
- Не нужно, - нетерпеливо ответил Райнхард. Служанка, конечно, не знала, как изводило его бесцельное ожидание, раз предлагала провести хоть пять, хоть десять минут, пока она ходит где-то, не слишком спеша разыскивать его сестру. Что ей было до его беспокойства, что она могла знать о нем? - Мы сами ее найдем. Кирхиайс, я пойду налево, а ты направо, кто первый ее отыщет, получит дополнительный кусок пирога.
Секунды не прошло - а его как ветром сдуло, и только служанка фыркнула вслед. А Кирхиайс улыбнулся, подумав - ах, если б он не хотел так сильно притворяться взрослым перед чужими людьми (не очень-то и выходило), он не постеснялся бы кричать, как в лесу: "Ау, сестра, ау!". И тем быстрее, наверно, нашел бы ее в огромном дворцовом саду.
- Вы не знаете, куда бы могла пойти графиня Грюневальд? - спросил Кирхиайс. Кому, как не служанке, было знать о привычках графини? - Сад так велик...
- Обычно графиня в это время уходит в оранжерею. Попробуйте поискать там. Вы знаете, как найти оранжерею?
- Знаю. Благодарю вас.
В безлюдном саду было совсем тихо, солнце уже задевало за макушки подстриженных деревьев. Кирхиайс свернул направо и пошел по мощеной дорожке - туда, где прятался за высокими боскетами круглый стеклянный купол.
- Аннерозе-сама, - позвал он, открывая дверь оранжереи. Изнутри пахнуло жарким воздухом, нежным, стократ усиленным ароматом роз. От духоты и благоухания слегка кружилась голова. Как же могла Аннерозе проводить там столько времени, ухаживая за цветами, и не падать в обморок? Она ведь была так хрупка... или, по крайней мере, умела казаться хрупкой. - Аннерозе-сама, вы здесь?
- Это ты, Зиг? - в ее надтреснутом, утомленном голосе еще звучали те же юные нотки, что и восемь (или девять?) лет назад. Между розовыми кустами мелькнуло ее платье, золотые волосы просияли, точно пронизанные солнцем. И она вышла навстречу Кирхиайсу с тонкою лейкою в руке, и улыбнулась устало, так что он подумал - она не рада, они с Райнхардом приехали не ко времени.
- Как быстро вы приехали, - произнесла она, не опуская лейку. - Я не ждала вас так рано, я поливала розы.
- Простите, Аннерозе-сама, - сказал он. - Боюсь, нам придется уехать раньше.
- И Райнхард торопился сюда, чтобы побольше времени провести со мною. Как это неразумно...
- Мы оба торопились к вам, - улыбнувшись, ответил Кирхиайс. В его бесхитростной улыбке, открытой и юной, таилась странная и спокойная мудрость, о которой он и не ведал; и нельзя было не поддаться его очарованию, и нельзя было не сожалеть, отпуская его. - Мы надеялись отведать вашего шоколадного пирога и ради этого готовы были загнать автомобиль, как лошадей.
- Я дам пирог вам с собой. Иначе он испортится... никто не съест его.
- Аннерозе-сама...
Улыбка исчезла с его губ; на лицо легла печальная тень, и Аннерозе покачала головой, точно раскаивалась в своих словах. Она никогда не жаловалась, Кирхиайс до сих пор не слышал от нее ни одного упрека, но несчастье слишком сильно сроднилось с нею (или она сроднилась со своим несчастьем). И теперь она представлялась жертвою, когда, быть может, сама того не желала.
- Зиг, - сказала она, заглаживая неловкость, заполняя повисшую паузу, - я сейчас приду, я только закончу поливать розы. Мне осталось совсем немного. Но, если хочешь, подожди меня. Как ты думаешь, Райнхард найдет нас здесь?
- Нет, едва ли, ведь он пошел в другую сторону. Хотите, я схожу за ним и...
- Не надо, мы найдем его вместе. Подожди еще минуту.
Она склонилась над кустом белых роз, и длинные волосы упали ниже, закрывая ее лицо. О чем она думала, улыбалась ли она, спрятавшись за тонкою золотою завесой? Странный холодок окружал ее, и Кирхиайс понимал, отчего не могли коснуться ее насмешки и булавочные уколы, отчего на званых вечерах она стояла в одиночестве, замкнувшись в горделивом и беспомощном молчании. Невидимое "не тронь меня" бронею обволакивало ее с ног для головы.
- Я так давно не видела тебя, Зиг, - негромко произнесла Аннерозе, не поднимая головы, и он вздрогнул, осознав, о чем она говорит. Промедлив, он уж не мог притвориться непонимающим и ответить, что они же приезжали недавно, как же так...
- Я была бы рада, если б могла беседовать с тобою чаще.
- Аннерозе-сама, - начал Кирхиайс, не представляя, что сказать - кроме имени; в голове было пусто, сердце стучало от спертой духоты. - Аннерозе-сама, я...
И тут она вскрикнула и выронила лейку, и в раскате меди ему почудился - как в обернувшемся явью сне - выстрел. Сердце перестало биться.
- Аннерозе-сама!..
- Палец уколола, - пробормотала Аннерозе, улыбаясь, и Кирхиайс, поддерживая ее за плечи, увидел совсем близко порозовевшее лицо, растрепавшиеся от влаги волосы, алую бусинку крови на пальце. - Что ты испугался, Зиг? Это же розы, о них легко уколоться.
Из оранжереи они вышли молча, не глядя друг на друга, точно поссорившись. Опрокинутая лейка лежала на плитах, Аннерозе забыла поднять ее, и забыла стереть с пальца засохшую кровь. На щеках у нее горели пятна румянца, глаза блестели, как от белладонновых капель, и губы были красны. Так жарко было под стеклом, среди цветов, так душно. И надо было торопиться, потому что Райнхард, наверное, был вне себя от волнения, разыскивая ее и Кирхиайса уже целых десять минут.
"Так нельзя, - на ходу говорил себе Кирхиайс и старался дышать размеренно, в такт шагам, и чувствовал, как бешено скачет пульс, и молился, чтобы Райнхард не наткнулся на них сейчас. Еще бы несколько минут, еще немного, только бы успокоиться и придти в себя. - Так нельзя. Я не должен, я не могу позволить себе такого. Это безумие, это опасно для нее. Я не могу подвергать ее такой опасности. Я никогда больше не притронусь к ней".
"Еще год или два, не больше, еще год или два, и я буду свободна. Я уговорю его, я скажу, что не надо на мне жениться, это вовсе ни к чему. А если все-таки будет ребенок, - думала Аннерозе, грациозно придерживая подол платья, чтобы не запачкать его о влажную траву, - а если все-таки когда-нибудь будет ребенок, я, наверно, сумею воспитать его сама". И мелкие капельки пота проступали у нее на лбу.

37. По заявке  Алэй Лан: Поплан. "А на Одине девушки..."

безымянная кроха

Ну, салага, слушай сюда и запоминай: жизнь у боевого летчика сложная, но интересная. Либо тебя подбивают прежде, чем ты успеваешь получить удовольствие, либо ты привыкаешь и тогда сам начинаешь подбивать других и мешать им получать удовольствие. Ладно, не бледней, тебе повезло: ты нашел меня. А у меня - запомни это, заруби на носу - все возвращаются с вылета крепкими и зелеными, как огурцы, и получают удовольствие, пока враг превращается в космический мусор. Усек? Едем дальше. Песню про девушек и самолеты тебе уже спели, и даже три раза? Хорошо. Значит так, ты, служащий армии Альянса, тебе повезло дважды: ты попал ко мне в отряд - во-первых, и ты попал в армию, где служат девушки, - это во-вторых. Понял? Хихиканье отставить. Каждый день мы должны благодарить судьбу за то, что родились в Альянсе, а не в Империи. И не кивай мне тут с умным видом, не заливай про кровавый голденбаумовский режим, я это уже слышал на политинформации для командиров, ты мне ничего нового не расскажешь. Что? То-то же, у командиров жизнь не сахар, привыкай, сам еще командиром станешь когда-нибудь. Так вот, Империя заслуживает полного и безоговорочного уничтожения за одно только отношение к женщинам. Нет, я не феминист, я джентльмен. Но вот скажи мне, цыпленок жареный, ты в Хайнессенполисе бывал? Нет? Провинциал, значит. О Феззане и не спрашиваю. А где бывал? Э? Ладно, потом повторишь по слогам или на бумажке напишешь. Вот ведь... развелось планет, язык сломаешь, пока выговоришь. В общем, девушки в Альянсе - это девушки так девушки! Вот посмотри на механиков у нас в отряде - огонь! Все красотки, все умницы, если надо будет - так сами в бой пойдут, не побоятся. А на Одине девушки... наденет красавица юбку до пола, ног не видно, наденет шляпу - лица не разглядишь, с одной стороны компаньонка идет или мамаша, с другой стороны - брат, муж, отец, или все вместе... И чуть что не так, схватят тебя под белы руки и повлекут заключать законный брак, и все, был летчик Поплан - и нет его, весь вышел, сгорел в неравном бою. Так что сам видишь, парень, если мы не принесем в Империю свет просвещения, то никто не принесет, и так они там все и погибнут в темноте... на кухне и в корсетах. У них там, говорят, даже заповедь есть для женщин - три К называется: Kinder, Kueche, Kleider. Сам понял, или перевести? Вот, и ни туда им, беднягам, и ни сюда, как заперли на кухне, так и сиди до самой смерти. Поэтому ты теперь не просто солдат - ты солдат ос-во-бо-дительной армии Альянса. А первыми, как известно, освобождают женщин и детей.

38. Наконец, драббл по моей собственной заявке: Оберштайн/Райнхард. "Я всегда терпеть не мог этого человека".

тоже безымянный

Хильда ходит очень тихо и не стучит каблуками. Кошачий шаг помогает притворяться кошечкой. Тем меньше внимания на нее будут обращать, тем легче ей будет удержаться на воздушной лестнице. Не каждый способен забраться так высоко. Она идеальный секретарь - вымуштрованная, деликатная, прямодушная, деловитая. У нее ясный ум и сострадательное доброе сердце. Император ценит ее советы, она ценит императора: чудесные взаимоотношения начальника и подчиненного.
Что бы ни говорили злые языки, он вовсе не метит на теплое местечко императрицы. Гораздо удобнее промежуточная позиция: доверенного приближенного, разумного соратника, доброго ангела, в конце концов. Одни советуют ей - обиняками, намеками - сблизиться с императором; другие рекомендуют укрощать свои аппетиты. Хильда умница, она принимает к сведению последний совет. Она не намерена бросать вызов военному министру.
- У меня срочное донесение его величеству, - говорит она вежливо и жестко.
- У его величества сейчас военный министр, - отвечает адъютант. - Но вы можете войти.
Как полезен опрометчивый приказ императора: допускать к нему секретаря в любое время. Он лишний раз подтверждает ее незаменимость. Хильда держится по-военному прямо: стойкий оловянный солдатик в штатском. На нее тоже действует атмосфера империи - с властителем-полководцем на троне. Жаль, что женщинам нельзя служить в этой армии.
Автоматические двери гораздо лучше старомодных: они открываются совершенно тихо. Ни скрипа, ни шороха. Хильда входит в комнату и с порога видит то, что ей не подобает видеть. Взгляд фиксирует все: она чувствует себя камерой, человеком с электронными глазами. Император слишком поглощен разговором. Не следует его отвлекать.
Она отступает назад и кланяется закрывающейся двери. Зеркала не успевают поймать ее отражение. Она говорит адъютанту, не дожидаясь вопроса:
- Вы были правы, его величество в самом деле чрезвычайно занят. Я зайду попозже.
Теперь Хильда вооружена. Раз ей нельзя носить военную форму и бластер, она заменит лазерный луч - знанием. Им наносят достаточно глубокие раны, даже развитая имперская медицина не способна их излечить. Когда играешь по-крупному, хорошо бы иметь лишнюю карту в рукаве. Необязательно пускать ее в дело: Хильда не хочет тратить время на шантаж или интриги, Хильда не хочет ослабить позиции военного министра. Она благоразумна. Она не собирается прослыть шулером в честной игре.
Развитая медицина в Империи не научилась исцелять еще и души. Раненым и калекам, дырявым душам, прожженным душам, полумертвым душам приходится прибегать к домашним средствам. Кто же бросит камень в императора за то, что он ищет утешения у самого неподходящего человека? Ведь никто вовремя не предостерег его и не объяснил, как опасно спать с собственным министром.
Хильда не из болтливых. Она никому не станет рассказывать о том, что увидела. Она подбирает стеклышки в мозаику по цвету: вот еще один отшлифованный кусочек ложится в гнездо, и еще один. Картинка почти готова, скоро можно будет вставить ее в рамку. Это похоже на детскую игру для хороших девочек.
Все совершается без ее помощи. Связь рвется: ниточка за ниточкой лопается, и треск слышат все, его не скроешь. Император очень резок с военным министром. Император при всех обрывает его. Император недоволен его предложениями. Император не может взыскать с него - он безупречен; но император может отдалиться.
Хильда наблюдает, как расширяется черная трещина, и забывает о технике безопасности на льду. Она не знает, что ее саму скоро затянет в водоворот и закружит, как куклу. Военный министр прекращает связь с императором из чувства долга: продолжение неразумно, препятствия преодолены, неисцелимая утрата осталась в прошлом. Теперь императору нужен наследник.
Кто просчитывает и записывает ходы в этой партии? Однажды вечером, после красного злого заката, Хильда остается в императорской спальне, повинуясь неведомому немому приказу (а он категоричнее пьяной мольбы его величества). Она думает, что делает это из жалости. Утром тает и это заблуждение: "жалость" в данном случае - изящная замена "долга". Она не дура, она разбирается в терминах и нюансах, она трет тело губкой, но не может вытравить из него семя. Военный министр переигрывает ее и добивается своего. Раз попав в путы долга, уже не выбраться - и Хильда покоряется. Ей некуда деваться. Знание не спасает от замужества: даже знание о добрачной связи жениха.
Досадно. Ее победа схожа с победой императора при Вермиллионе: она принимает триумф, как подаяние. Она не влюблена и не горда, ее тошнит по утрам, воротник свадебного платья впивается в горло. Она идет к власти окольным путем, отвратительно громко стуча каблуками. В белых туфлях отекают ноги. Военный министр выходит навстречу, пересекает дорогу - и это дурной знак. Хильда слушает его и думает, что теперь они втроем связаны высшим долгом, как преступлением.
Проходит медовый месяц. В огромной постели новобрачные лежат, не прикасаясь друг к другу: он справа, она слева. Она тяжело переносит беременность, ее сильно знобит. Шерстяная шаль стекает у нее по плечам, теплая ночная рубашка до пят окутывает тело. Императрица - драгоценный сосуд, повреждения или трещины недопустимы; ее заворачивают в мягкие ткани, чтобы она не разбилась. Это похоже на бинтование ног: теперь ей точно не уйти. По старой привычке к политическим беседам она заговаривает о военном министре. Ни откровения, ни признания ей не нужны. Она не хуже императора знает ему цену.
- Я всегда терпеть не мог этого человека, - легко говорит император.
"Лжешь, - думает Хильда, но молчит. Она знает, что хорошая жена не должна перечить мужу. У хорошей жены прав еще меньше, чем у хорошего секретаря. Только в мыслях может она сказать императору короткое, свободное, пренебрежительное "ты". - Лжешь. Ты терпел его и будешь терпеть. До самой смерти".
Она чувствует, что военный министр успеет умереть первым.