Хочу "Сильфиду"! Знать ничего не желаю, у меня ломка и обострение, хочу "Сильфиду" вот прям щас. В постановке Хюббе, конечно, в какой же еще. Славный цветничок развел у себя господин Мэдж, что ни говори. И то правильно: одним Джеймсом сыт не будешь, тем более что этот Джеймс то и дело норовит куда-нибудь удрать, не сидится ему спокойно у ног господина Мэджа.
И еще немного жаркого "Неаполя" холодной зимней ночью: Терезина с голыми плечами (Вероника Теннант), Дженнаро с голыми ногами (Петер Шауфусс), и одетый с ног до подбородка торговец лимонадом Пеппо (Эрик Брун) в штанах настолько не по размеру, что даже как-то неловко становится. И черт знает: то ли в той постановке так и было задумано, что Пеппо должен ходить в штанах, которые ему откровенно велики, то ли просто костюм Пеппо подогнали под Эрика на скорую руку (ведь Эрик, если я правильно помню, и вышел-то в этой роли всего один раз), и получилось то, что получилось.
Опять о Berlin Station... или даже об Berlin Station (как об Гоголя). Так кто же все-таки избил Джулиана в пятой серии: случайные хулиганы или, может быть, доблестная германская разведка решила вот так лишний раз напомнить Гектору, что он по-прежнему на крючке? Или это наказание Джулиана за убийство Клаудии? И поэтому в шестой серии Джулиан и говорит Гектору: "We knew there would be repercussions" - вот они, последствия налицо (и на лице). А еще в пятой серии Гектор говорит избитому Джулиану: "You listen to me. This will never happen again. Do you hear me? Never". Всем бы такую уверенность. Но значит ли это, что Гектор понимает, кто стоит за избиением Джулиана, и рассчитывает, что сумеет его защитить и не допустить повторения такой ситуации? Вероятно, да, но вообще все как-то смутно. Или я туплю и ничего не понимаю. Но бедный Джулиан такой трогательный в конце пятой серии и в начале шестой серии, несчастный цветочек.
Душераздирающе прекрасный момент в девятой серии Berlin Station: даже Гектора проняло, что уж говорить о зрителях. И Сабин Тамбреа очень здорово здесь сыграл (впрочем, он вообще мне понравился в этом сериале): Джулиан уже не боится, но он почти сломан, и на его лице нет страха перед предстоящей пыткой, а только обреченность и безысходность, затаенная тоска.
А еще меня безумно кинкает, прямо до восторженного "уииииии", когда Джулиан в следующей марокканской сцене называет Гектора "сэр". При этом возникает вопрос: сколько времени прошло между этими двумя сценами - и что происходило в этом промежутке между Гектором и Джулианом? И сколько вообще Гектор, скажем так, общался с Джулианом в Марокко ("for fucking months" - понятие растяжимое), и сколько времени из этих fucking months он действительно пытался расколоть Джулиана "с использованием недопустимых методов ведения допроса", а сколько времени он вел себя с Джулианом уже совсем по-другому? Ответов на эти вопросы в сериале нет и наверняка не будет, а жаль. И фиков никто не пишет! И нет на ЗФБ подходящей команды, которой можно было бы фик заказать. Печаль.
Вот еще одна замечательная фотография - несмотря на то, что на Эрике в буквальном смысле поставили крест, а у Селии Франки отрезали пальцы. Обратите внимание на рубашку Эрика (увеличьте фотографию, чтобы рассмотреть рубашку как следует): именно в ней он щеголяет на моей любимой фотографии из книги Мейнерца - на той самой, где он снят с Константином. Но там не так ясно виден узор из шахматных фигур. Нет, что и говорить, офигительная рубашка, не хуже знаменитой рубашки в цветочек.
Вот так уйдешь на два часа в парикмахерскую, вернешься подстриженная и в красный цвет покрашенная, глядь - а в Королевском датском балете новый солист появился! Александр Бозинов, прелестный юный Гурн, жизнерадостный Бенволио, замечательный исполнитель крестьянского па-де-де в "Жизели" - стал солистом! Ура ему! Как обычно - труппа вопит и радуется, а Хюббе замечательно целует новопродвинутого. Хотя Хейнса он целовал даже лучше, но вы больше слушайте шиппера, он вам и не такое расскажет. Бозинов очарователен. Ужасно за него рада!
Ну не могу я не выложить такую прелесть. Вот эти два замечательных придурка - танцовщики с мировым именем Иннокентий, художественные руководители Национального балета Канады (в разное время, не одновременно), ну и просто чудесные люди Александр Грант и Эрик Брун. Изображают они тут богатенького торговца макаронами Джиакомо и богатенького торговца лимонадом Пеппо, соответственно, дело происходит в балете Бурнонвиля "Неаполь", поставленном Национальным балетом Канады в 1982 году. Прям видно, с каким наслаждением играют эти черти полосатые. Главное - на ноги Эрика не смотреть, а то как-то не по себе становится.
Сколько нам открытий чудных посылает интернет. Пошла обходить дозором гугл - не появилось ли что-нибудь новое, невиданное и интересное про Константина? А мне выкатывают ссылку на youtube, а там - боже, какой сюрприз! - лежат Canciones. А рядом - Bold Steps. И все, понимаете ли, такое знакомое-знакомое, это ж мои рипы, чьи же еще. Только человек, выложивший их на youtube, соединил файлы (а то Canciones у меня были разделены на две части, а Bold Steps - аж на пять частей). Так, конечно, удобнее смотреть. Ну и кроме того, балетолюбители и любопытствующие скорее обнаружат эти видео на youtube, чем на vimeo. Опять же, есть надежда, что даже если что-то случится с моим аккаунтом на vimeo, эти фильмы уже не пропадут из сети. Может, какие-нибудь канадские балетоманы вдохновятся моим примером, пороются в закромах, найдут записи с другими документалками про НБК, оцифруют и тоже выложат в сеть? Было бы очень хорошо.
В девятой серии Berlin Station мне додали. Но теперь нет никакого интереса смотреть десятую серию, не говоря уж о том, чтобы ждать второй сезон: для меня история окончена. Что там дальше будет с Дэниелом, Стивеном, Валери, Робертом и даже Гектором - это мне все равно. То есть, конечно, я честно досмотрю, надо же узнать, как там все в итоге разрулят и разрулят ли вообще. Но азартного ожидания больше нет. Оно ушло вместе с Джулианом. В общем, я теперь окончательно поняла, что Джулиан для меня был самым интересным персонажем во всем этом сериале - ну и его отношения с Гектором хорошо так меня кинкали. В девятой серии этих отношений было много - хотя нет, все равно маловато для меня. И хитрые авторы так и обошли стороной интересный вопрос: была ли связь Гектора и Джулиана чисто платонической? Каждый зритель, наверно, может сам решать для себя: были они еще и любовниками или не были. Мне как шипперу приятнее думать, что все-таки были. Больше того, мне кажется, нам ясно дают понять, что Джулиан был в Гектора влюблен - хоть и очень нездоровой любовью, выросшей чуть ли не из стокгольмского синдрома. Их отношения в Марокко - довольно жуткие, тоже очень нездоровые, но пробирающие и доставляющие лично мне вполне извращенное удовольствие. И ведь сам Гектор изменился после встречи с Джулианом - и привязался к нему, захотел сначала его спасти, а потом и защитить от гадкой немецкой разведки в лице гадких Ганса и Эстер. Ну и защищал, как мог. Только мог плохо - ну, похоже, просто Гектор сам по себе такой: проигрывающий в конце концов. Всех потерял, никого не сумел спасти: ни Файзала, ни Клэр, ни Джулиана. Впрочем, вот конкретно в случае с Джулианом конкретно в конце серии - он повел себя очень заторможенно. Может быть, всему виной была боль от свежей раны, не знаю. Но вместо того, чтобы блеять: "Нет, нет, нет" и все такое, надо было на Джулиана бросаться и удерживать его силой. Ну, если действительно Гектор хотел его удержать. После провала в предыдущей серии неожиданно опять доставила Патриция. Похоже, она так прониклась печальной историей Джулиана, что - если б дело происходило в менее драматичном сериале, - она бы дала Гектору по шее и велела ему прекратить издеваться над бедным мальчиком: ему, мол, нужна любовь и ласка, а ты как с ним обращаешься, ах ты, мерзавец, мерзавец. После чего Гектор бы все понял, осознал и начал Джулиана холить, нежить и лелеять. Ну да, щас. Не в этой истории.
Ну что, посмотрела очередную "Жизель" в Стасике. В последний раз видела ее там год назад - и тогда мне повезло: спектакль (за исключением крестьянского па-де-де) был очень удачен. Но сегодня все было не то чтобы провально, но очень печально. Балетная труппа Стасика действительно переживает не лучшие времена, и это заметно без бинокля. Хочется верить, что Илер приведет ее в тонус и в товарный вид. А так... ну что сказать о танцевавших и игравших сегодня в "Жизели"? Они старались. К сожалению, старания им часто не помогали. Крестьянское па-де-де было станцовано очень плохо, чтоб не сказать - позорно. Девочка с трудом стояла на ногах, мальчик не столько танцевал, сколько отрабатывал прыжки, но и это у него получалось не бог весть как. Ни о каком партнерстве, ни о какой сценической химии, ни о каком pas de deux и речи не шло: они танцевали вроде бы и вдвоем, но в стиле "каждый Гавс сам за себя", практически не реагируя друг на друга. Смотреть на это было, мягко говоря, неловко. И чувство неловкости усиливалось, когда мальчик и девочка усиленно выпрашивали аплодисменты после адажио и после каждой вариации. Конечно, проблема еще в том, что крестьянское па-де-де в этой постановке вообще никак не оформлено и не вписано в действие: сразу после pas seul Жизели (с "диагональю Спесивцевой") выскакивает вот эта крестьянская парочка и начинает танцевать без всякого вступления, а Жизель с Альбрехтом, взявшись за руки, убегают неведомо куда, чтобы появиться в финале первого акта, перед сценой безумия, - и уже после того, как кончатся и крестьянское па-де-де, и пейзанские танцы. Получается откровенно вставной номер, да еще и скверно станцованный. Разочаровал меня и Ганс - я ждала от Сергея Мануйлова тонкой психологической игры, как в прошлом году, а получила очень небрежное, даже грубоватое исполнение. Возможно, меня еще испортили датские Илларионы - я уж не беру в расчет Себастьяна Хейнса, потому что он талантлив, как сто чертей, и драматически очень одарен, но и Магнус Кристоферсен, и Джонатан Хмеленски - оба играли Иллариона очень тонко и тщательно, не грызли кулису, четко и выразительно очерчивали своего персонажа. Мануйлов сегодня ничего не очерчивал, создавал образ грубыми, резкими мазками, широко разводил руками, ползал от Мирты на заднице, танцевал грязновато, в общем, валял среднего такого Ганса, превращал некогда живого и трогательного персонажа - в маску. Только в сцене безумия что-то вдруг забрезжило - и эту сцену он провел сильно и тонко, и даже - вот такого я еще нигде не видела! - поцеловал Жизель. В самом конце, когда обезумевшая Жизель мечется по сцене, никого не узнавая и всех отталкивая, Ганс поймал ее, встряхнул, поцеловал в щеку - и указал на Берту, и Жизель бросилась к ней, чтобы через секунду рвануться к Альбрехту и умереть в его руках. И когда потом Альбрехт бросился на Ганса с мечом, Ганс-Мануйлов очень красиво и совсем без аффектации развел руки, подставляя грудь под меч, соглашаясь умереть. Вот это было все очень хорошо, очень тонко, и если бы Мануйлов и второй акт провел так же - то я бы простила ему небрежную и тяп-ляпистую игру в начале. Но к сожалению, этого не произошло. Так что единственное светлое пятно в сегодняшней игре Мануйлова - это была сцена безумия и поцелуй. Что касается дебютантов Эрики Микиртичевой и Ивана Михалева, исполнивших партии Жизели и Альбрехта соответственно... ну, что сказать? Они старались. Микиртичева мне, прямо скажем, понравилась в первом акте, у нее там получался цельный и интересный образ: живая такая девочка-резвушка, легкая, радостная, музыкальная - вот правда, чувствовалось, что эта Жизель все время слышит какую-то внутреннюю музыку и танцует под эту музыку, и в сцене безумия не только "внешняя" музыка начинает звучать прерывисто и жутко, но и "внутренняя" музыка изменяется и тоже сводит Жизель с ума. Сцену безумия Микиртичева провела небанально и очень искренне. А еще она была чрезвычайно хороша в первой сцене с матерью: в этой версии нет мимического монолога Берты, рассказывающей легенду о виллисах, она просто предупреждает дочь, что та может умереть, если будет столько танцевать. И когда Микиртичева, повторяя жест Берты, указала пальцем в землю, будто предчувствуя свою смерть, это было так сыграно, что у меня мурашки по спине пробежали. Очень здорово получилось. Но к сожалению, во втором акте она будто угасла, и хоть и честно делала все, что положено по роли, и танцевала, и вымаливала у Мирты Альбрехта, но не верилось в ее любовь к Альбрехту, не было этой любви (может быть, уже не было? тоже возможный вариант, но тут, мне кажется, просто Микиртичева не сумела сыграть эту любовь Жизели-виллисы). И второй акт в ее исполнении уже не произвел особого впечатления. Иван Михалев очень красив, на него было приятно смотреть: он тонкий, изящный, длинноногий. Но ни в его танце, ни в его игре не было отточенности, все казалось расплывчатым и "сыроватым". (Признаться, он мне намного больше понравился в прошлом марте в "Татьяне", одним из Зарецких, хотя, конечно, нельзя сравнивать партию Альбрехта и партию Зарецкого.) Он недурно танцевал, он очень грациозно двигался, но в нем постоянно ощущалась какая-то неуверенность - то ли из-за того, что он дебютировал, то ли из-за того, что он вообще еще не освоился с ролью Альбрехта, то ли из-за того и другого, не знаю. Во втором акте не было у него ни любви, ни горя, ни раскаяния, он был просто юным напуганным мальчиком, заблудившимся ночью в лесу. Тоже вполне себе вариант роли, но я думаю, в данном случае это было неосознанно. А так... ну, как будто он разучил только внешний рисунок партии, а на драматическое наполнение его пока не хватило. Хочется верить, что все придет со временем. Но проблема еще и в самой постановке. Я об этом уже не раз говорила, но повторю еще раз: постановка "Жизели" в Стасике УСТАРЕЛА. Подновлять ее бесполезно, латать и штопать ее бесполезно, ее нужно заменить. Сейчас "Жизель" в Стасике - адски расхлябанная, вытертая, местами даже халтурная постановка, где и первый, и второй акты рассыпаются на отдельные номера, где виллисы пролетают на тросах над сценой и качаются на ветке, где мимирование давно утратило смысл, где танцуют "от сих и до сих", не думая, что значит этот танец. И поэтому смотреть эту "Жизель" почти скучно, не спасают даже хорошие танцовщики - вроде той же Микиртичевой, не спасают даже хорошие актеры - вроде того же Мануйлова (он может хорошо играть Ганса, я знаю, я сама видела). Вроде бы все, как положено, все персонажи на месте, все сцены на месте, все танцуют, но черт возьми, это не "Жизель", это унылая, стертая от долгого использования под(д)елка. Пора ее менять. Вот честное слово. Она идет с 1991 года, ей двадцать пять лет, и это еще как чувствуется. От нее нафталином воняет.
Отличный видеоролик о премьере "Билли Бадда" в БТ. В нарезке мелькает много интересного, например, пара секунд из монолога Клэггарта: Клэггарт манипулирует красным платком Билли Бадда, в стороне, слева, на тюфяке спит сам Билли, а в правом углу сцены на таком же тюфяке спит Новичок. За Новичка Клэггарт возьмется чуть попозже. Еще там показано, как Билли убивает Клэггарта - тоже очень сильный момент. И конечно, казнь Билли - пронзительнейшая сцена не только потому, что Билли умирает, но и потому, что казнят его - его же товарищи: Датчанин, Рыжая Борода и Дональд. В нарезку не попал еще душераздирающий момент: вешать Билли должен еще и Новичок, но кто-то - вот я забыла, кто именно, Датчанин, Рыжая Борода или Дональд - отталкивает его: чтоб мальчишка не брал лишний грех на душу. В общем, ох. Хочу все это снова увидеть целиком. Надо будет в феврале поймать минимум два спектакля, чтоб уж набиллибаддиться как следует.
Кирстен Симоне и Рудольф в "Сильфиде", спектакль КДБ, 12 декабря 1967 года. У Кирстен такая солнечная сильфида получилась, прелесть. И Рудольф тут тоже очень, очень хорош. А в инстаграме кто-то (вернее, не кто-то, а вполне определенный человек) вывешивает мои сканы с Эриком - под тэгом #erikbruhn. Это так мило! Нет, правда, так приятно, что есть на свете еще один эрикоманьяк. Мысленно посылаю ему - вернее, ей, - воздушные поцелуи. Вот, например, она выложила снимок с Эриком, вручающим Рудольфу Dance Magazine Award, и я увидела его как в первый раз, в полном восторге.
Вопрос для балетной викторины/олимпиады/чтогдекогды: "Где, когда и при каких обстоятельствах была сделана эта фотография?". Можно еще и спросить, кто здесь изображен, но это читерство, все и так знают, что это Эрик, Рудольф и Линн Сеймур. А если знаешь, кто эти люди, - нетрудно догадаться, где и когда их сфотографировали вместе. norakura угадала: конечно же, это репетиция "Сильфиды" в Торонто, 1964 год. А отсканировано из февральского Dance Magazine 1965 года.
Так я и не написала большого отзыва на "Жизель" КДБ, закрутилась как-то, заработалась, времени не было, да и настроения тоже. Может, и зря, уж хотя бы о спектакле с Холли Доргер и Ульриком Бирккьяром стоило написать подробнее. Ну, может, я все-таки соберусь когда-нибудь и напишу, что ни говори, а тот спектакль был изумителен. Опять становится жаль, что снимали для трансляции не его, а спектакль с Идой Преториус и Андреасом Косом. Он тоже был хорош, и Себастьян Хейнс там был прекрасен - чего уж там, прекраснее всех, - но я бы предпочла, чтобы транслировали спектакль с более сильной главной парой. Тем более, что и в спектакле с Доргер и Бирккьяром Хейнс тоже очень обращал на себя внимание - пусть танцевал уже не Иллариона, а безымянного кордебалетного мальчика. Но ах, как он это делал! Ладно, я ведь не о Хейнсе хотела, я хотела выложить славный видеоролик еще из репетиционного периода "Жизели" - как раз с очаровательной Холли Доргер. А еще там есть сногсшибательно прекрасная Сорелла Энглунд и абсолютно прелестный Ульрик Бирккьяр. Нравится мне Бирккьяр, и даже очень. Пусть он, по сравнению, допустим, с тем же Андреасом Косом, не так экспрессивен и ярок, но в его танце есть что-то очень... хм, интеллигентное, что ли. А еще Бирккьяр явно очень одарен драматически, и в тех ролях, где требуется не только танец, но и игра, - ну, в тех ролях, где я его видела: в "Сильфиде", в "Жизели", в РиДж, - он производит потрясающее впечатление. Черт возьми, хочу "Сильфиду". С Ульриком. И с Хейнсом. Ну, или с Хюббе. С обоими сразу. Хочу. АААААААА!!! Ладно, извините, беру себя в руки, "Сильфиды" нет, есть "Жизель".
Поскольку в биллибаддовском каноне творится беспросветный ангст, в голову сама собою лезет жизнеутверждающая чушь. Очень хорошо переделывать классические диалоги из "Формулы любви" (хотя это и переделкой не назовешь, так, откровенное паразитирование). Получается тоже полный бред, но человеку, посмотревшему "Билли Бадда" - то есть, мне, - от этого бреда весело. Диалог первый (с иллюстрацией):
Билли Бадд (заинтересованно): Датчанин, Датчанин, каптенармус Клэггарт на меня в лорнет посмотрел, чего это он, а? Датчанин (индифферентно): Чего, чего... Зрение слабое!
Иллюстрация:
Диалог второй:
Каптенармус Клэггарт (многозначительно сверкая фиалковыми глазами): Матрос, хочешь большой, но чистой любви? Билли Бадд (наивно): Да кто ж ее не хочет? Каптенармус Клэггарт (заметно оживляясь): Тогда как стемнеет, приходи на квартердек. Придешь? Билли Бадд (застенчиво): Отчего ж не прийти, приду. Только уж и вы приходите. А то вон лейтенант Рэтклифф тоже звал, а опосля испугался. Лейтенант Рэтклифф (зевая): А он не один придет, он с Датчанином придет. Билли Бадд (поясняет): С Датчанином, товарищем моим старшим. Он мне заместо отца. Каптенармус Клэггарт (недоуменно): А зачем нам Датчанин? Не, нам Датчанин не нужен, что я, Рудольф Нуреев, что ли? Билли Бадд (простодушно потупившись): Благословлять. Вы же изволите предложение делать... Каптенармус Клэггарт (резко): Так, все, свободен, ступай. Не видишь, не твоя вахта.
Ладно, ладно, я понимаю, глупо и даже не смешно, но мне смешно.
Кирстен Симоне и Эрик сами-понимаете-в-каком-балете. Как часто бывает, Альбрехт в исполнении Эрика выглядит мертвее мертвой Жизели. Хотя вообще они с Кирстен хорошо смотрятся вместе (пусть сам снимок не очень удачен).
Бедный я человек. Так хочется новой информации о Константине, а взять ее негде. Все упирается в проклятый недоступный архив Globe and Mail. По-моему, доступ в этот архив уже стал моей навязчивой идеей. И ведь что ни делай, как ни прыгай - а не попасть мне в него, по крайней мере - законным путем. А незаконными путями тоже нужно уметь пользоваться, а я не умею. В общем, тоска, тлен, фрустрация, уныние. А еще я совершенно запуталась, когда же он все-таки начал заниматься танцем. В одном из интервью он говорил, что начал поздно, в семнадцать лет. Простейшие арифметические действия - и что мы получаем на выходе? 1960 год. Ну, максимум - 1961. (Константин родился в 1943 году, хотя опять же в некоторых интервью и статьях о нем почему-то фигурирует 1946 год - подозреваю, что кое-кто кокетничал и свой возраст уменьшал). В некрологе в Торонто Стар сказано, что он начал заниматься балетом и современным танцем аж в 1964 году. То есть, ему был уже 21 год, и это действительно - очень поздний старт. Сейчас я еще в одной книге - сборнике Dance World за 78/79 гг. - нашла крохотную биографическую справочку, где сказано, что дебютировал он с Folkwang Tanz аж в 1969 году. Тут я совсем перестала что-либо понимать, потому что - что такое Folkwang Tanz? имеется в виду Folkwangschule в Эссене, где Константин действительно учился танцу? Как там можно дебютировать? И вообще, он еще в 1967 году, например, танцевал в "Зеленом столе" Курта Йосса - телеверсии для BBC. До дебюта, что ли? Короче говоря, я сильно подозреваю, что авторы заметки в Dance World перепутали теплое с мягким, а Folkwangschule - с Рейнской оперой в Дюссельдорфе, где Константин проработал три года до того, как в 1972 году перейти в НБК, а значит - вот в Дюссельдорфе-то он как раз и дебютировал в 1969 году. Уф. Но все равно непонятно, когда он стал заниматься танцем - в 17 лет или в 21 год? В статье в Boston Globe, кстати, тоже назван 1964 год. А в интервью в Торонто Стар Константин еще и добавляет, что ему понадобилось полтора года для того, чтобы понять, что он всерьез хочет танцевать. Тогда выходит, что он всерьез занялся танцем в 1962 году или около того, что ли? Но если принять за точку отсчета неправильный год рождения - 1946 (а в интервью в Торонто Стар, получается, указан как раз неправильный год рождения: там сказано, что Константину 33 года - в 1979 году; и в статье в Boston Globe то же самое) тогда оказывается, что годом начала серьезных занятий танцем оказывается как раз 1964 год. В общем, я ничего не понимаю. Вечно с этим Константином какие-то странности и сложности, ужасное существо, что и говорить. И новых фотографий с этим ужасным существом нет и не предвидится. Выложу с горя старую, она хоть и маленькая, но очень хорошая. Шея у Константина красивая. Ну и весь он ничего так.
В восьмой серии Berlin Station был Джулиан, и это хорошо, значит, наверняка еще будут флэшбеки из Марокко и "включения в прямом эфире" из Берлина с его участием. В остальном же - не знаю, то ли я угасла, то ли сериал увял. Скучная была серия, несмотря на очередной вотэтоповорот в финале - впрочем, не уверена, что это прям вотэтоповорот, мне кажется, Гектор даже под наркотой способен всем наврать с три короба. Но если окажется, что он говорил правду, и настоящий Томас Шоу - это, допустим, Клэр (такой вариант напрашивается после заявления "Томас Шоу мертв"), то я буду разочарована в авторах сериала. Надеюсь, однако, что все-таки Гектор врет - и что он был и остается Томасом Шоу (при поддержке Джулиана). Надеюсь еще, что финальный ход с Патрицией тоже проделывается с ведома Гектора - это не личная инициатива Джулиана. Патриция, кстати, волею сценаристов выглядит полной дурой: ей открытым текстом говорят, чтоб не связывалась с Гектором, но нет, она отмахивается, как подросток от советов взрослых, и летит себе, расправив крылышки, на встречу с неведомым. И все персонажи как-то приуныли, у всех начались проблемы в личной жизни, какая уж тут разведка и контрразведка, когда у одного ребенок в трудном возрасте, у другой с партнером недопонимания, а третьему светит тюрьма - правда, вот это как раз не личная жизнь, а вполне себе политическая. Но все равно - скучно. Эстер Круг, с которой Дэниел трахается без огонька, как будто по долгу службы, - абсолютно плоский персонаж, вызывающий чувство легкой неловкости: ну нельзя же быть настолько нежизнеспособной героиней. Гектор старательно переживает после гибели Клэр: хорошо еще, если эти переживания - умелая игра, но если это все от чистого сердца, то как-то совсем грустно получается. В общем, Джулиан, вытащи этого чудака из застенков ЦРУ и бездн депрессии и увези в закат. Ты можешь, я в тебя верю.
Сборник балетной критики Уолтера Терри, купленный в Копенгагене, оказался не очень интересным. Хотя надо будет отсканировать хрестоматийную статью про "битника и принца" (если ее нет в сети, в чем я не уверена, все-таки статья знаковая, должна быть), а еще замечательную фотографию с самим Терри и датским критиком Эббе Морком, другом Эрика. Просто хочется показать, какой у Эрика был очаровательный друг с ногами от ушей. А в одной из последних статей Терри в этом сборнике, посвященной 35-летию АБТ, я выхватила строчку про Эрика, которая меня ужасно растрогала - черт знает почему, в ней ничего особенного нет. Наверно, мне просто передалось радостное ощущение Терри-зрителя, увидевшего возвращение Эрика на сцену: вот-де ушел он в отставку, а теперь вернулся - и ведь не скажешь, что он вообще когда-то в отставку уходил, ай да Эрик. Вот она, эта строчка-фраза: "And then Miss Gregory danced the seduction-scene duet from Miss Julie with the retired Erik Bruhn, except you would never have guessed that this slender, boyish man doing double airturns and high leaps has retired". Эх, все воображаю, каким счастливым шоком стало для балетоманов возвращение Эрика на сцену - ну ладно, пусть не в "принцевых" ролях, но тем не менее, зря он иронизировал, это и вправду было похоже на воскрешение из мертвых и возвращение с того света. Впрочем, хоть он и иронизировал, а похоже, и сам был счастлив.
Припала к первоисточнику - повести Генри Мелвилла "Билли Бадд, фор-марсовый матрос". Опера лучше. Но и в повести много всякого занятного, например:
Портрет Джона Клэггарта (здесь: Клэггерта), каптенармусаКлэггерт, мужчина лет тридцати пяти, был довольно высок ростом и сухощав, хотя в целом не так уж плохо сложен. Его небольшие изящные руки, несомненно, никогда не знали тяжелого труда. Лицо же его производило необыкновенное впечатление. Все черты были чеканными, точно на греческой монете, но подбородок, гладкий, как у Текумсе, сильно выдвинутый вперед и словно налитый тяжестью, приводил на память гравированные изображения преподобного Тайтеса Оутса, этого доносчика с голосом проповедника, который в царствование Карла II изобличил им же сочиненный папистский заговор. Глаза Клэггерта умели смотреть с пронзительной строгостью, что в его должности было весьма полезно. Лоб его, согласно френологической науке, свидетельствовал о незаурядном уме, а падавшие на него крутые завитки иссиня-черных шелковистых волос подчеркивали бледность кожи - бледность с легким янтарным оттенком, как у древних мраморных статуй, окрашенных веками. Эта бледность, резко выделявшаяся среди красных и бронзовых матросских физиономий, возможно, в некоторой мере объяснялась тем, что по должности своей он редко выходил на солнечный свет, и хотя в самой ней не было ничего неприятного, она, казалось, свидетельствовала о каком-то отклонении или пороке в организме и крови. Однако общий его облик и манера держаться как будто говорили об образованности и былых занятиях, не соответствовавших нынешнему его положению, и когда он не был занят своими обязанностями, его нетрудно было принять за человека благородного - и в прямом, и в переносном смысле, - который по причинам, известным лишь ему самому, предпочитает сохранять инкогнито. О его прошлом никто ничего не знал. Возможно, он был англичанином, однако в его речи иногда проскальзывал легкий акцент, позволявший предположить, что родился он вне пределов Англии, хотя и попал туда еще малым ребенком. Убеленные сединой старожилы батарейных палуб и бака поговаривали, что каптенармус был из французских дворян и пошел во флот добровольно, чтобы избегнуть обвинения в некоем таинственном мошенничестве, когда он уже должен был предстать перед судом Королевской Скамьи. То обстоятельство, что история эта ничем не подтверждалась, разумеется, не мешало передавать ее из уст в уста.
Портрет Билли Бадда, фор-марсового матроса Он был очень молод и, несмотря на свое поистине атлетическое сложение, выглядел даже еще более юным. Причиной тому было простодушно-детское выражение его лица, не утратившего первого пушка и напоминавшего девичье цветом и нежностью кожи, хотя холод, жара и соленый морской ветер согнали с него лилеи, а розы лишь с трудом просвечивали сквозь загар. <...> По телесному своему сложению он принадлежал к тем лучшим представителям английского типа, в жилах которых кровь саксов словно вовсе не была разбавлена нормандской или какой-либо иной, а его лицу было присуще то человеческое выражение безмятежного и ласкового спокойствия, которое греческие ваятели подчас придавали своему могучему герою Геркулесу. Но кроме того, в его облике ощущался некий вездесущии оттенок аристократичности; о ней говорило все: маленькие изящные уши, свод стопы, изгиб губ и вырез ноздрей, даже мозолистые руки, оранжевато-коричневые, точно клюв тукана, от постоянного соприкосновения со снастями и смолой, а главное - нечто в подвижных чертах лица, в каждой позе и движении, нечто, неопровержимо свидетельствовавшее о том, что мать его была щедро одарена богиней Любви и Красоты. Все это указывало на происхождение, совершенно не соответствующее нынешнему его жребию.
В общем, куда ни плюнь на этом "Неустрашимом" - всюду аристократы недовешенные ошиваются. Впрочем, ха-ха, одного все-таки довесят.
Диалог Билли и Датчанина о странностях, творящихся с Билли на "Неустрашимом": то сумка плохо уложена, то койка криво подвешена, в чем дело? Сейчас Датчанин все объяснит.- Ну вот, Датчанин, что ты обо всем этом думаешь? Старик сдвинул шляпу на затылок, задумчиво потер длинный косой рубец там, где он терялся среди жидких волос, и ответил лаконично: - Тощий Франт (прозвище каптенармуса) на тебя взъелся, Детка Бадд. - Тощий Франт? - вскричал Билли, широко раскрыв лазурные глаза. - Да за что же? И ведь мне говорили, что он меня иначе не называет, как "милым малым". - Вот как? - усмехнулся седой моряк, а затем добавил:- Да уж, Деточка, Тощий Франт поет сладко. - Ну, не всегда. Только я от него ни одного сердитого слова не слышал. Стоит мне мимо пройти, и уж он обязательно что-нибудь ласковое скажет. - А это потому. Детка Бадд, что он на тебя взъелся.
История о пролитой похлебкеВ полдень "Неустрашимый" шел крутым фордевиндом, а потому испытывал некоторую качку. Билли, который обедал внизу, так увлекся разговором с членами своей артели, что не остерегся, и при внезапном толчке вся похлебка из его миски выплеснулась на только что надраенную палубу. Каптенармус Клэггерт, помахивая тростью, положенной ему по должности, как раз в эту минуту проходил мимо закоулка, где обедали фор-марсовые, и жирная жижа потекла ему прямо под ноги. Он перешагнул через нее и, поскольку при подобных обстоятельствах ничего заслуживающего внимания в этом происшествии не было, пошел дальше, но тут вдруг заметил, кому принадлежала злополучная миска. Он сразу переменился в лице и встал как вкопанный. Казалось, он хотел выбранить матроса, однако сдержался и, указывая на разлитую похлебку, шутливо похлопал его тростью на спине и негромко произнес тем особым мелодичным голосом, каким вдруг начинал говорить при определенных обстоятельствах: - Мило-мило, дружочек! И ведь не по хорошему мил, а по милу хорош! Затем он удалился, так что Билли не увидел невольной улыбки, а скорее гримасы, сопровождавшей эти двусмысленные слова и криво изогнувшей его красиво очерченные губы. Однако все приняли его слова за шутку, а поскольку, когда начальство шутит, положено смеяться, они и захохотали "в притворном веселье". Билли, возможно польщенный этим намеком на его положение Красавца Матроса, посмеялся вместе с ними, а потом, обращаясь к товарищам, воскликнул: - Ну, кто еще скажет, что Тощий Франт на меня взъелся?
Ну и просто немного душераздирающей лирикиОднако после пустячного происшествия с похлебкой у Билли Бадда перестали случаться непонятные недоразумения из-за койки, сумки с одеждой и прочего. А вот улыбка, порой ему сиявшая, и ласковые слова, брошенные мимоходом, сделались, пожалуй, еще более приветливыми. Но вместе с тем теперь можно было бы заметить и кое-что другое. Если взгляд Клэггерта неприметно останавливался на Билли, который во время второй полувахты прогуливался по верхней батарейной палубе, обмениваясь залпами веселых шуток с другими молодыми матросами, взгляд этот провожал веселого морского Гипериона задумчиво и печально, а на глаза каптенармуса навертывались странные жгучие слезы. В такие минуты казалось, что Клэггерта томит глубокое горе. А иногда к этой грусти примешивалась тоскливая нежность, словно Клэггерт мог бы даже полюбить Билли, если бы не роковой запрет судьбы. Но выражение это было мимолетным, и его как бы со стыдом тотчас сменял взгляд, полный такой неумолимости, что все лицо каптенармуса вдруг испещрялось бороздами, точно грецкий орех. Порой, заметив издали, что навстречу ему идет наш фор-марсовый, Клэггерт, когда они сближались, чуть-чуть отступал в сторону и пропускал Билли мимо себя, сверкая на него всеми зубами в притворной улыбке. Но если они встречались неожиданно, в глазах каптенармуса вспыхивали красные огоньки, точно искры под молотом в сумрачной кузнице. Эти краткие яростные молнии производили особенно странное впечатление потому, что их метали глаза, цвет которых в минуты покоя бывал почти фиалковым самого нежного оттенка. Билли, конечно, иногда замечал эти адские вспышки, но по самой своей натуре не способен был правильно их истолковать. Ум его едва ли достигал той степени тонкой духовной чуткости, благодаря которой самый простодушный человек подчас инстинктивно угадывает близость зла. А потому Билли просто считал, что на каптенармуса иногда что-то находит. Только и всего.
Не знаю, право, что внятного сказать по поводу этих цитат и повести вообще, но зверски захотелось опять пересмотреть оперу.