Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Разбирала потащенные у  gr_gorinich ЛоГГовские картинки, наткнулась на одну из альянсовских и опять страшно затащилась. Я прекрасно понимаю, что в этаком виде можно изобразить и имперский народ, и, может быть, выйдет даже еще смешнее. Но альянсовцы не просто веселят, а позитивят и поднимают лично мне настроение. Посмотришь на них - и уже хорошо.

Танцуют все (редкий случай, когда даже Трунихт вписался в компанию)

@темы: LOGH

---

Я только что добралась до дома, даже чемодан до конца не разобрала. Сонная, как муха, не удалось толком в самолете поспать - дети одолевали, как на ЛоГГовской оживлялке. Но все равно - воспоминания о поездке остались самые приятные, как всегда. Благодаря  gr_gorinich высмотрела я наконец-то "Спиральный лабиринт". По этому поводу имею сказать: гайден про Яна был шедеврален, даже несмотря на нового сейю (поначалу я кривилась от его голоса, как последняя мымра, но постепенно привыкла) и плосковатую рисовку. Но какие же они там все милые - и Ян, и Казельн, и Патричев, и Дасти с его папочкой, и конечно звезда гайдена - капитан Кефенхиллер. К восхитительным ЛоГГовским дедушкам добавился еще один - и ах, какой он замечательный. Одна хитрая козлиная ухмылка от уха до уха чего стоит. А еще - вы будете смеяться, но история его женитьбы напомнила мне "Сагу о Форсайтах", с определенными поправками, конечно, но уж очень славно все складывается: Кефенхиллер - Сомс Форсайт (не желающий до последнего дать жене развод), жена его - Ирэн, ну и даже архитектор имеется (и как было сказано в одном гоне: "У Ирэн был Босини. У Босини была шляпа. И только у Сомса Форсайта, этого собственника, ничего не было!"). Теперь даже интересно - намекал ли Танака на Голсуорси, или так все случайно получилось?
Что касается "Дуэлянта", "Мятежника" и "Перехватчика" - э, что и говорить, сразу видно, что сочинял их не Танака. Нет там той глубины, нет интересных поворотов и раскрытий характеров, все довольно предсказуемо. В "Мятежнике" посмешил доктор - бывший педиатр, да смущенно закрасневшийся Раечка, получивший предложение выпить с нижними чинами. "Дуэлянт" - это вообще один сплошной фансервис, Райнхард в юбочке весьма мил, но баронессу фон Вестфален перекорежили и сделали очень вульгарной особой. Но... но подкинули лично мне кое-какого материалу для личных шипперских нужд. Надеюсь, он еще пойдет в дело. Да, что касается Райнхарда верхом - он адски похож на Хильду, только волосы другого цвета. А так - жаль, не девица, а то хоть жениться.
Ну и "Перехватчик" оставил впечатление самой неудачной истории. Растянуто, нудно, неинтересно, да еще понапиханные откуда не возьмись персонажи из основной ОВА (тут тебе и Вален, тут тебе и Айзенах с Мюллером) откровенно притянуты за уши для развлечения поклонников. Хорошо, что после него еще была "Третья битва при Тиамат", заглушившая неприятное послевкусие. Пожалуй, теперь я тоже окончательно уверилась в том, что главной женщиной в жизни Райнхарда была "Брунгильда" (ну, и еще Аннероза, но это другое дело). Сцена первой встречи - да это же любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

@темы: LOGH

---

У меня тоже есть голос, я тоже хочу петь, то есть флэшмобить. Правила всем известны - вы мне фэндом, а я вам:

1. Первый персонаж, в которого я без ума влюбился/которым восторгался
2. Персонаж, в которого вы никак не ожидали влюбиться до такой степени
3. Персонаж, которого любят все, кроме меня
4. Персонаж, которого я люблю, а остальные ненавидят
5. Персонаж, с которым я... эмм... завязал бы бурный рОман.
6. Персонаж, на которого я хочу оказаться похож
7. Персонаж, которого я готов прибить
8. ОТПшечка или типа того
9. Пейринг, который я терпеть не могу
10. Пейринг малопопулярный, но доступный моему пониманию

1. От  gr_gorinich - Boku Patalliro

1. Банкоран, конечно. Поражает наповал с первого взгляда.
2. Наверно, Фуу (он же Who). Персонаж второстепенный, но я от него без ума, честное слово. Он такой милый занятный и очаровательный.
3. Марайхи, пожалуй. Он популярен, а меня не очень трогает (особенно в модусе кошечки-домохозяйки).
4. Ну-у... может быть, Дэмиан Найт? Не знаю, как насчет ненависти, но поклонников у него немного (или я их пока не встретила).
5. Этранж. Просто в "Паталлиро" женщин маловато, приходится выбирать то, что есть.
6. Тянет ответить: на его величество Паталлиро, - но это уж чересчур. Ни на кого, наверно.
7. Дядюшку Банкорана (из манги). Ух, какой сволочной тип!
8. Банкоран/Фуу. И Дэмиан/Банкоран, чего уж там.
9. Банкоран/Марайхи - не то чтобы не люблю, но не фанатею.
10. А пусть будет Марайхи/Томас. Славная парочка, и Марайхи идет быть ведущим, а не ведомым.

2. От  1014: Legend of the Galactic Heroes

1. Ян Вэньли. Я о нем пишу немного, а люблю крепко.
2. Как ни странно - Хильда. Я бы это и не назвала любовью, но сильную привязанность я к ней испытываю, это точно.)
3. Ну... не знаю, может быть - Роенталь. Я к нему одному отношусь ровно (а вот в связке с Миттермайером - другое дело).
4. Такого персонажа, наверно, и не подберу: насколько мне известно, дружную ненависть вызывают типы вроде Трунихта или Ланга, и я их тоже не жалую. Но вот, к примеру, у Аннерозы не так чтобы уж очень много поклонников, а я к ней отношусь нежно (хотя и не сразу тоже пробудилась эта нежность).
5. Баронесса фон Вестфален, конечно. Ну, и Хильда - на закуску (правда, с ней бы роман был не бурный, а суховатый и интеллектуальный).
6. Хотелось бы - на Яна.
7. Порою мне хочется прибить кайзера Райнхарда, шоб он был здоров. Но если до смерти - тогда Трунихта (хотя с ним и без моей помощи справились).)
8. А можно три отпшечки написать? Ян/Фредерика, Оберштайн/Райнхард, Магдалена Вестфален/Хильда.
9. Райнхард/Хильда.
10. Да хоть бы Доминик/Эльфрида. Хотя на самом деле этих пейрингов - малопопулярных, но доступных - чертова уйма.

3. От  1014: Bleach

1. Наверно, все-таки Рукия.
2. Хинамори, это точно. Понимаю, что в нее - такую, какой она была в первой арке - не так-то просто было влюбиться.
3. Хицугая, может быть. Он популярен, но мне как-то не показался.
4. Наверно, опять Хинамори. Ее не все ненавидят, но она не очень-то популярный персонаж.
5. Мацумото. Роскошная женщина, чего уж там.
6. Не могу сказать точно. Отчасти, наверно, на Нанао. Но лишь отчасти.
7. Если б не прибили Тоусена, я б его назвала, наверно. А так уж и никого бить не хочется. Пусть живут, пока могут.)
8. Гин/Бьякуя. Рендзи/Рукия. Мацумото/Хинамори.
9. Хицугая/Хинамори - не люблю я этот пейринг.
10. Ух. Гриммджо/Орихиме - считается малопопулярным пейрингом или нет?

4. От  1014: Код Гиасс

1. Нет таких, боюсь. Меня почти все персонажи в Гиассе либо смешили, либо раздражали. Ни в кого не получилось влюбиться.
2. См. пункт 1.
3. Может, Лелуш? Плосок он, как доска, и глуп. Впрочем, доскообразность - это издержки рисовки.
4. Ну... разве что Нина. Я ее не особо люблю, но и ненависти к ней не испытываю. А она - не из любимчиков фэндома.
5. Допустим, Корнелия.
6. Ох, ни на кого.
7. Лелуша бы прибить, да и Сузаку, пожалуй, тоже. Хотя они не очень виноваты - их такими нарисовали.
8. Шнайзель/Канон. Ну и Корнелия/Юфи.
9. Лелуш/Сузаку. И не ненавижу, а, скорее, не понимаю его бешеной популярности.
10. Юфи/Нина.

5. От  gr_gorinich: "Terra e"

1. Мацка. Увидела его случайно на скриншотах, пропала и на "Терру" подсела именно благодаря ему, лапушке чудовищу Мью.
2. Полковник Мардок. На первый взгляд был - ничего особенного, антагонист главного героя, таких по аниме полчища шатаются. А оказался... ах, какой полковник!
3. Да нет таких, наверно. Может, только к Широе я отношусь прохладнее, чем к остальным персонажам.
4. Фисис, наверно. Ее не особенно жалуют, насколько мне известно.
5. Мишель. Ах, какая женщина, да еще и в короткой форменной юбке.
6. На полковника Мардока. Ну, и на Мишель - тоже.
7. Да разве что Грандмазу стоило бы не прибить - но отключить. А с остальными персонажами можно работать.
8. Ой, у меня же этих ОТП - как блох на собаке. Ну вот, например, Кис/Мацка, Блю/Фисис, Тони/Альтера.
9. Блю/Джоми.
10. А мне нравится странный пейринг Ворг/Серж.

6. От  gr_gorinich: Утена

1. Микаге и Дзюри. То есть, наоборот, конечно - если учитывать, кто появился раньше.
2. Утена. Поначалу я не очень-то прониклась, а потом полюбила ее.
3. Ну, я к Мики как-то равнодушна.
4. Как ни странно, далеко не все в фэндоме жалуют Химемию. А мне она мила.
5. Дзюри. Девушка моей мечты.
6. На Дзюри же - но, конечно, хочется быть чуточку счастливее.
7. Акио.
8. Утена/Химемия, Микаге/Мамия, Дзюри/Шиори.
9. Тога/Утена. Вообще гет с Утеной - спасибо, не надо.
10. Хм. Пожалуй, Дзюри/Утена - занятный пейринг. И еще Микаге/Мики. Забавно, но я вижу намеки на него в сериале.)

7. От  Lika_k: Гарри Поттер

1. Снейп. Ужасно жаль, что я так неоригинальна.
2. Минерва МакГоннагал. Впрочем, подозреваю, что тут дело не столько в книгах Роулинг, сколько в определенных сторонних факторах.
3. Сириуса я не очень-то люблю.
4. Даже не знаю, кого и назвать. Может быть, Дамблдора? Я его не люблю, но без него было бы скучно.
5. Луна. Роман был бы не бурный, но с чудесной сумасшедшинкой.
6. Да ни на кого, наверно.
7. Вольдеморта прибили, Сириуса тоже... больше и назвать-то некого, вот незадача.)
8. Хм. Снейп/Люпин. Гриндевальд/Дамблдор.
9. Снейп/Лили - пейринг показался весьма натужным.
10. Люблю я странный пейринг Гермиона/Луна. Сама не знаю почему, но люблю.

@темы: флэшмоб

---

Фантазии фемслэшера

Все любят 103ю серию за Оберштайна с Биттенфельдом, а я ее люблю еще и за Хильду с Аннерозой. О, этот визуальный ряд, о, эта Аннероза, нежно сжимающая руку Хильды и заглядывающая ей в глаза, о, если б еще можно было сплавить кайзера куда подальше... впрочем, он и так не мешает дамам, галантный кавалер. В конце концов, если уж Хильду так безудержно параллелят с Кирхиайсом, то нет смысла останавливаться на полдороге: даешь любовь к Аннерозе и угощение тортиками. Тем более, что от Райнхарда эта копия Кирхиайса не дождется таких горячих чувств.
И я опять хочу фик про Хильду с Аннерозой в горном домике. На меня это желание приступами накатывает: вдруг вспомню их вдвоем и изнываю - так они хороши, так милы вместе. Даже можно легкий обоснуй для желающих сочинить: Хильда испытывает неясную симпатию к Райнхарду, но только с Аннерозой, похожей на Райнхарда, она может решиться на сближение - потому что Аннероза женщина, а с женщинами Хильда чувствует себя свободнее, женщин она, если можно так выразиться, не боится. А с мужчинами она вынуждена притворяться и играть по их правилам, по правилам патриархального мира. И это усиливает дискомфорт.

@темы: LOGH, Хильда М.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

57. А с дачи я привезла очередной драббл - маленькую шипперскую радость. Появился он только потому, что мне нравится Хильда в мундире. Вот и все. Называется - "Журавлиный поезд". Нет, с названием я накололась и поняла, что это совсем не то, что нужно. Поэтому авторскою волей название меняю, пусть будет - "Пять грустных солдат". Хоть их там и не пять, но смысл не в том, а в цитате.

"Легенда о героях Галактики", PG, Магдалена фон Вестфален/Хильда фон Мариендорф, оригинальный гетный пейринг впридачу

А мы сейчас стоим толпой, как курсанты перед учебным походом, только провожают нас всерьез, в лучшем случае на несколько месяцев, в худшем - на том свете сочтемся угольками. И я чувствую себя счастливчиком - мне что, я обязательно выживу, у меня еще дома дел по горло (как будто умирают одни бездельники и лентяи). После этой кампании дадут мне, наконец, отпуск, слетаю на Остштерн к старикам, сто лет не видались, сколько можно оттягивать? Нет, вместе с Розой слетаем, пора бы им познакомиться с будущей невесткой. Роза который месяц твердит: познакомь да познакомь меня с родителями, любопытно ей - кто они? какие они? Она же сирота, как сунули ее в детстве в казенный пансион, так до самого выпуска и продержали, семейной жизни она и не нюхала. Ей бы дальше учиться, да куда там, женщинам у нас стипендий не дают, это всем известно. Нет денег? - пожалуйте работать, барышня. Вот и вертит она букетики по девять часов в день, час на обед, два выходных в неделю - райские условия, моя милая Роза из цветочной лавки, цветок среди цветов.
Может, и правильно, что приходится сегодня прощаться всем разом, без разбора - кто высший чин, кто низший: все рядышком толпимся в зале ожидания, и не стыдно нам. Никто на тебя не смотрит, никому дела нет, с кем ты прощаешься, о чем говоришь. Дожили мы до лучших времен, при старом порядке шмыгали порою по залу такие типчики в мундирчиках, тише воды, ниже травы, выслушивали, кто что напоследок скажет, - а потом, глядишь, брали на корабле под локотки и отводили в сторонку, к стенке, за пораженческие настроения и антиимперскую агитацию. Совсем нестрашно - пять минут, и готово. Теперь не то, болтай, что угодно, обнимайся, пока есть время, до старта час, еще минут пятнадцать у нас в запасе, а потом дам и господ провожающих вежливо попросят отойти назад, за желтую линию. Процедура известная, мы с Розой через нее проходили вдвоем в прошлый раз, когда я с адмиралом Кемпфом летал и вернулся почти целеньким, переломы-ушибы не в счет. С тех пор мне повышение вышло, перевели на главный флагман, отметили, так сказать. Под белое крылышко сунули. Надо извернуться, чтобы погибнуть, а я неловок и непременно вернусь, но мне жаль смотреть сейчас на Розу: она улыбается, а глаза у нее потемневшие, беспокойные от страха. Недаром говорят, что солдатскую невесту легко узнать по собачьей тоске в глазах - словно жены, прощаясь, смотрят иначе!
- Девочка, - говорю я ей ласково, в сотый, в миллионный раз повторяю одно и то же и все равно не верю, что она меня слышит, - не смей обо мне волноваться, у меня самая безопасная должность во всем флоте. Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь, и мы поедем ко мне домой. Не кисни, не кисни.
- Разве он неуязвим, этот флагман? - тихо, пытливо спрашивает Роза.
Наверно, сам гросс-адмирал Лоэнграмм не выспрашивал так требовательно: это безопасно? это совершенно безопасно? - когда впервые увидал свой белый корабль. Но он-то, сколько я понимаю, не так ценит свою жизнь, как Роза ценит мою. Им друг друга ни за что не понять, на разных языках они думают и разных вещей боятся. Хотя нигде в мире нет никого храбрее Розы.
- Конечно. До него ни за что не достанут, врага к нему просто не пропустят, - не пропустят, даже положив все флоты за него, но Розе незачем об этом знать. - А мы, связисты, вообще живучие, нас боги милуют за то, что мы сами не убиваем.
- Но если корабль сбивают, умирают все, даже связисты, - возражает Роза, и нос у нее краснеет, не от слез, а от злости (мне ли не знать, когда она сердится, а когда хочет заплакать). - Если бы погибали только пилоты, если бы погибали только те, кто сами стреляют, не было бы столько жертв.
Я просчитался: она вот-вот расплачется. Все-таки я слабак: чихать мне на завоевания, на империю и на мятежников, на гросс-адмирала чихать, я только не могу вынести слез Розы. Мне-то легко ее успокаивать: а, девочка, все ерунда, я воюю в тепле и уюте, как в трамвае; а она, оставаясь на земле, не знает покоя: каждую минуту заполняет тихая, нудная тревога, как боль в желудке, и никуда от нее не деться, даже если лечь и подтянуть коленки к груди. Она сама рассказала мне об этом ночью, опершись локтем на подушку, одеяло сбросив до пояса - и я видел все родимые пятнышки на ее белой коже, я спросил, не подумав, накануне расставания: "Ну, как ты будешь жить здесь без меня?". И теперь, несколько часов спустя, поднимается во мне это знание - как она будет жить без меня; нет, больше, чем знание, хуже в сто раз: голое ощущение, как будто я сам на мгновение становлюсь Розой.
Довольно, обещаю я себе свирепо и беспощадно, довольно, наигрался, пора и честь знать: я подам в отставку, едва закончится эта война. Подам в отставку, гори оно все огнем, связисты и в мирной жизни нужны, устраиваются же выжившие как-то, ведь на одну пенсию не протянешь. Все равно мне не сделать карьеры в армии, я из штатского теста, я и стрелять-то не умею как следует. Мне не идет мой нарядный мундир.
- Я ни за что не умру, - говорю я. - Понимаешь? Ни за что. Нет здесь ничего такого, ради чего следует умирать. Это просто служба, это чужие интересы, а не мои, ради чужой забавы я не умру.
- Тише, - шепотом отвечает она, - тише, тебя услышат, еще привяжутся.
- Наплевать. Не привяжутся, я связист, куда им без меня.
Нас не слышат, наши дела никого не касаются, зря переживает Роза. Еще десять минут, а то и меньше - и все, когда же тут слушать соседей. Куда ни взглянешь - всюду стоят черные мундиры, окруженные только женщинами, как будто отцам и братьям запрещен вход сюда, на охраняемую территорию, попахивающую войной. "И непременно ешь как следует, ничего не оставляй на тарелке", - волнуется какая-то старушка, и никому не хочется смеяться над ее тревогой и над ее внуком. Пусть охранит его хороший аппетит и чистая тарелка, пусть он переварит все походные завтраки-обеды-ужины и похудевшим вернется домой. Справа неспешно и размеренно целует жену пожилой штабист, основательный и спокойный, как бухгалтер, как мелкий чиновник - осколочек невозможной мирной жизни, тот, кем каждый кадровый военный хоть раз в жизни мечтает стать, когда дело доходит до бойни и мясорубки. И между поцелуями она вставляет словечко-другое, чирикает, будто птичка, востроносенькая канареечка: "А я детям куплю теперь сапожки... укрывайся потеплее, а то тебя продует... не спорь с начальством, пожалуйста, не скандаль", - ах, она говорит "начальство" о командирах его и высших чинах, быть бы ему и вправду бухгалтером, посиживать бы в тепле на твердой земле. Мне ли смеяться над этою парой, я и сам наполовину штатский, неудавшийся штафирка, и мне хочется - признайся честно, признайся - забравшись в постель, пить с Розой кофе и стряхивать крошки с одеяла, намазывать бутерброды одним ножом на двоих. Нет в моих мечтах ни подвигов, ни завоеваний, нет даже квадратного ломтика хлеба и кубика масла - офицерской нормы, стандартного утреннего пайка.
А слева прощаются маленький молоденький капитан и красивая женщина повыше и постарше его: не сестра, не родственница, а любовница, я связист, и мне все связи видны. Ничего особенного, мало ли в армии хорошеньких юнцов, мало ли коллекционерок, что собирают их у своих ног, а потом провожают навеки? Мне-то что до них, Розе-то что до них - и всему миру сегодня на них наплевать. Да здравствует свобода перед началом странствия: оттуда не все вернутся, и напоследок им, плавающим в космическом пространстве, путешествующим по звездным картам, дарованы маленькие поблажки. Роза может сомневаться в неуязвимости гросс-адмиральского флагмана; старушка может ворчать на интендантов, по старой привычке подворовывающих - то сахара выдадут меньше, то шоколада, то мяса; а красавица может гладить по щечке капитана, который заведомо младше ее, и ничего ей за это не будет, только сам капитан, гордый и юный, спросит хмуро (а я услышу его):
- Зачем вы пришли сюда, баронесса?
- Я пришла проводить вас. Странно, что вы спрашиваете, это же очевидно. Мне хочется полюбоваться вами напоследок.
- Мы уже прощались.
- Но не так, Хильда, не так.
Наверно, я ослышался. В гуле и гуде мне все имена кажутся женскими, мне тяжко отрываться от своей невесты. Уставшее сознание выкидывает штуки, я еще поплачусь за то, что спал слишком мало сегодня ночью. Стоит скосить глаза и убедиться, что ничего не изменилось: все тот же маленький светлоголовый капитан, совсем мальчик, прощается с красивою женщиной - это ли и есть баронесса? В ней не признать аристократку, так просто она одета, не нарядилась даже на проводы - и правильно, это одна мука. Вновь пробуждается воспоминание об ушедшей ночи: "Ты меня видел красивой, - шептала мне в темноте Роза, - ты не рассердишься, если завтра я буду дурной, я не хочу наряжаться, нет сил". А мне что, я люблю ее в бедном платье и вовсе без платья, я не хочу и теперь терять ее за оборками и кружевами. Ей возвращаться домой по холоду, температура падает, на два, на три градуса опускается, и завтра, наверно, пойдет снег. Должно быть, мальчик-капитан тоже нашептал ночью что-то своей баронессе и упросил ее одеться скромно, оставить дома драгоценности и меха. Новые женские моды демократичнее старых, горничную теперь не отличишь от гранд-дамы, и я вижу, что они даже одеты одинаково - моя Роза и его баронесса, в серых пальто, как в униформе, с клетчатыми шарфиками в расстегнутых воротниках. Армия солдат и армия плакальщиц, со щитом или на щите. Мы, связисты, порченое племя, мы любим читать книжки украдкой, на вахтах в перемирие, а потом прочитанное не выбить из нас палками. На все мы находим ассоциацию или цитату, а потом выясняется, что мы цитируем запрещенную литературу.
- Разве я могла пропустить такое зрелище? Вы так хороши в мундире, Хильда.
А во второй раз ошибки быть не может. Я узнаю эти интонации - их от меня не скроешь, не спрячешь за притворною беспечностью и шуточками. В этом голосе таятся тоска Розы и ее страх, и попытки отвлечь самое себя, приспособиться к разлуке. О да, она прощается впервые и не ведает, что все уловки ей не помогут. Дважды звучит из уст женщины - женское имя, это не помеха и не скакнувшая, на миг сменившаяся частота. Да и голос капитана мягок не по-мужски: несломанный голос то ли кастрата, то ли несозревшего мальчика, то ли не мальчика вовсе. Разгадка совсем проста; в иное время я бы ей порадовался, я похвастался бы Розе - смотри, дорогая, как я умен, любые секреты раскусываю на лету. Только этот секрет и без меня известен, маленький капитан - просто девушка в мундире, вот и все дела.
У нас о ней болтают, как о диковине - как же, женщина на военном корабле, сроду такого не было. Мундир ее сильно меняет, груди не видно, бедра узкие, мальчик и мальчик, только чин высоковат для ее лет - у нас больше таких лейтенантов-желторотиков, с пушком на щеках. Но она все-таки личный секретарь гросс-адмирала, конечно, ей присвоили подходящее звание. В толпе мужчин-военных легко принять ее за своего, что в лицо, что со спины, в толпе она теряется - и ревнивая Роза не взревнует меня, не заметит, что рядом со мною будет женщина служить. А ведь это дурная примета, может быть, мы погибнем из-за нее. Да теперь уже поздно кричать "караул", нам все суеверия нипочем, мы такие нестерпимо бравые вояки.
- Обещайте мне, что не будете лезть на передовую, - красивая баронесса все шутит, но меня не обманешь, мне хочется головой покачать жалостливо: ах вы, бедная, бедная, не привыкли провожать на войну. - Вы мне нужны живой.
- Со мной ничего не случится, - отвечает ей девочка-капитан, и я наконец-то вспоминаю ее фамилию: Мариендорф, девица Мариендорф. Разве не я утешаю так же Розу, уверяю, что все дурное меня обойдет, и я вернусь целым и невредимым? Нас случайно сближает не общая служба, а наша беспомощность: ничего мы не докажем тем, кто нас любит. И красивая баронесса спрашивает бессмысленно, как моя Роза:
- Обещаете?
- Обещаю.
Я тоже обещал Розе, что Новый год мы встретим вместе, я обещал, что выбью отпуск до новой кампании, я обещал, что больше никогда в жизни не высунусь из тыла - и нарушаю обещания одно за другим. Когда тебя не упрекают, ужасно легко вытворять все, что в голову взбредет, в узкую голову незадачливой тыловой крысы. Роза то на левое, то на правое плечо перебрасывает косу, короткую, как у школьницы, с упрямым завитком, и не плачет. Она вообще не из плаксивых, слезами ее горю не поможешь.
- Дай-ка мне руку, девочка, - прошу я. - А то все решат, что мы поссорились, и всю войну будут меня жалеть.
Полно врать, никто на нас по-прежнему не смотрит, некогда, через пять или семь минут всему настанет конец. Но пусть Роза через силу улыбнется моим жалким хитростям, мне-то больше ничего не надо, мне кажется, мы можем мысленно перекликаться. А бабушка с внуком, штабист с женою, и еще две или три сотни человек не освоили это искусство, им приходится беседовать вслух. И чем тише они переговариваются, тем яснее я слышу их, будто мой слух настроен на посторонние голоса, будто я улавливаю их, как волны в радиоэфире, раньше срока выхожу на вахту. Роза молчит, и я молчу, мы держимся за руки и смотрим друг на друга, мы уже наговорились, как заключенные на свидании, и некому крикнуть нам: "На свидании полагается разговаривать! Разговаривайте". И пока мы сжимаем руки (пальцы потеют, пропитываются Розиным - не розовым - запахом), рядом длятся и длятся последние просьбы, наставления, признания, и пробиваются над ними два чистых женских голоса:
- А ваш отец?
- Мы попрощались дома. Я не хотела, чтоб он приезжал сюда, слишком тут шумно.
- Значит, не из-за меня?
- При чем тут вы, разве я знала, что вы приедете?
- Но вы хотели, чтобы я приехала? Или нет?
- Мы с вами давно попрощались, я ничего от вас не хотела.
- Да, вы правы, это было давно.
- Не смотри так, - вдруг перебивает Роза, не зная, что перебивает их. - Когда ты смотришь вот так, мне кажется, будто ты уже далеко.
- На это так тяжко смотреть? - спрашиваю я.
- Невыносимо.
Эфирные волны шумят вокруг, голоса взлетают, опережая наш флагман - их уже не нагонишь даже на скорости света. А у меня ноет сердце: дожили, еще мне не хватало инфаркта в мои годы, как меня медкомиссия-то пропустила, скажите на милость? Хорош я буду, если загнусь на борту, да не от вражеского выстрела, а от собственного упрямства, открою список случайных, дурацких потерь. Мне кажется, что я теряю Розу: кому-то из нас суждено умереть, и она может успеть раньше. Встряхнуть бы ее за плечи и прикрикнуть, как следует: только посмей меня не дождаться, только посмей умереть, уж я тебе тогда устрою!.. Да куда мне - я молчу и подслушиваю чужие излияния, и за ними уже не слышу мыслей Розы.
- Я хотела увидеть вас, Хильда.
- Ни к чему это, баронесса. Вы тратите на меня свое время.
- Ах вы, дурочка, когда вы уедете, у меня будет столько свободного времени, что я умру от тоски. Дайте мне лучше руку.
- И вы погадаете мне по руке?
- Поцелую.
- Все смотрят.
- Никто не смотрит, полно вам. Мы с вами совсем одни.
- Две минуты осталось, - тихо говорит Роза. - Давай прощаться.
Я целую ее, за две минуты я успею прикоснуться к каждой веснушке на ее осеннем побелевшем лице. Будь осторожна, Роза, не болей, не перетруждайся, не скучай, - нет времени на эти слова, не хочу я их произносить. Еще, еще минуточку... Мы будто попадаем в центр страшного состязания: все вокруг одинаково обнимаются и целуются ожесточенно. И я не удивляюсь - чему тут удивляться? - когда вдруг вижу случайно, как красивая баронесса обнимает свою девицу Мариендорф в капитанском мундире, и целует, словно невесту, целует, пока не раздается механический голос с неба: "До старта осталось сорок пять минут. Команде занять свои места. Дамы и господа, просим вам отойти за ограничительную линию". Вот и все, время вышло, и Роза прячет руки в карманы: боится, наверно, что я нарушу приказ и не отпущу ее. Зря боится - я повинуюсь, как повинуются все, я отступаю назад, но не отворачиваюсь (маленький бунт): мне хочется еще несколько секунд видеть ее - без шляпы и без перчаток, в сером пальто. Роза, Роза, алый цвет.
- Я буду тебя ждать, Аксель, - тихо выговаривает она, и ее шепот яснее и четче крика пробивает мою глухоту, - возвращайся скорее, я буду тебя ждать.
И еще я слышу эхо - искаженное эхо Розы: это красивая баронесса выпускает руку капитана Мариендорф, тоненькую такую руку, созданную для пера, а не для оружия, и говорит:
- Я буду вас ждать, Хильда.
- Дамы и господа, - равнодушно повторяет механический голос, - просим вас отойти за ограничительную линию.
Нам прокручивают дважды одну и ту же запись, если понадобится, и в третий раз поставят - но ни к чему, мы, подданные империи, удивительно дисциплинированный народ. Еще нет приказа построиться, еще можно держаться вольно - но мы все равно выравниваем ряды и подтягиваемся, переходим в состояние войны. Капитан Мариендорф застывает в нашем строю, никуда ей не деться, пусть приносит нам все несчастья на свете. Может быть, до заключения мира никто и не вспомнит, что она - все-таки женщина. Мы стоим с нею рядом и смотрим, как уходят все дальше за желтую линию моя Роза и ее красивая баронесса: клетчатые шарфики горят на их шеях, будто позывные чужих бедствий. И мне хочется сказать ей просто - мы оба в мундирах, мы оба равны, но я старше и я повидал больше: "Не плачьте, капитан, вот увидите - они нас непременно дождутся. Такие не нарушают обещаний, уж поверьте мне, капитан".

@темы: LOGH, фики, Хильда М.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ну, начинаем эксперимент с однострочниками. Первый готов.

53. По заявке  Ильхар: Аннероза и Магдалена, жизнь при кайзерском дворе. Алые и белые розы.

рейтинг G

- Слишком много роз, - тихо говорит графиня Грюневальд.
- Не будьте так строги к своему племени, Аннероза, - отвечает ей баронесса Вестфален.
В беседке над прудом сидят они и смотрят в темную воду, где отражаются огни фейерверка. Музыка фальшивит нежно и глухо: оркестр играет всю ночь без перерыва, и к рассвету смычки выскальзывают у музыкантов из рук. Традиционный "Розовый бал" разделяет лето надвое: от него начинается спуск к тяжкой и торжественной осени. Но пока золото блещет не в листьях, а на шеях и на руках очаровательно раздетых дам, грудами срезанных цветов украшены залы и переходы беззаботного дворца. Розарии и оранжереи опустошены подчистую, от благоухания розового масла кружатся головы и развязываются язычки.
Гости разбиты на две партии - и это тоже традиция: алые и белые розы весело соперничают, то ли в память о какой-то древней войне, то ли просто в шутку. Никто из приглашенных до начала бала не знает, в какую партию попадет, с поклоном вручают им лакеи живые цветы (со стеблей непременно сострижены шипы), и до определенного часа "алые" и "белые" не смеют смешиваться, точно невидимая граница проходит между ними. Но в три часа преграда исчезает, гремит фейерверк, и разделенные разноцветными розами воссоединяются и вместе танцуют до рассвета.
- Вас не будут искать кавалеры? Вы убежали с бала, как Сандрильона... на месте ли ваши туфельки?
- Мне не хотелось танцевать сегодня, Магдалена. Все равно я танцую не так хорошо, как вы.
- Неправда.
- Вы не разубедите меня.
- Упрямица. Вы не простудитесь? Ночи сейчас свежие, а у воды прохладно...
- Мне не холодно.
Но баронесса не слушает ее или не верит, с настойчивостью старшей сестры развязывает газовый шарф и накидывает графине на плечи. Это дурная защита от утренней прохлады и росы, хрупкой графине просто не следует гулять по ночам в открытом платье. Недаром поговаривают, что у нее слабые легкие. Но на балу существуют правила, обязательные для всех, и она исполняет их с сухою и вызывающею педантичностью. У нее такая белая кожа, что пудра не нужна, ни пятнышка, ни прыщика не видно в декольте. Роза вправлена в высоко зачесанные волосы, и белые ее лепестки мягки и вялы. Она не выдержала духоты бальной залы, и ночной ветер уже не вдохнет в нее жизнь.
- Мы снова причислены к разным партиям, - замечает баронесса вполголоса. Алая роза приколота к ее корсажу, как кокарда. - Моя роза похожа на вырванное сердце.
- А моя?
- А ваша похожа на мотылька.
- Мотылька на булавке? - переспрашивает графиня и улыбается так, будто чувствует, как трепещет и бьется у нее в волосах пронзенная булавкой роза. - Да, это очень мило.
- Но вы не любите розы.
- Только белые. Мне всегда достается белая роза на этом балу, никогда - алая. Символично, не правда ли?
- Нисколько, - отвечает баронесса, - ведь Магдаленой зовут меня, а не вас. Белая роза должна быть моею.
Графиня не льет слезы ни над цветами, ни над собственной жизнью, а те, кто ведает раздачею роз, не так сильны в древней земной истории. Откуда им знать, что некогда белая роза была розой раскаявшейся грешницы? И если б они и знали - в каком грехе они посмели бы упрекнуть фаворитку его величества? Без тайного умысла вручают ей из года в год rosa alba, чтобы оттенить ее анемичную красоту, невинностью укрыть ее, как вуалью.
- Вы носите чужой цветок, Аннероза. Но ваш кроткий вид меня не проведет, я покажу вам, что принадлежит вам по праву.
- О, в самом деле?
Баронесса вынимает розу из ее волос. Белая головка дрябло болтается на стебле, из символа невинности превратившись в символ увядшей красоты, подступающей старости. Графиня плотнее запахивает шарф на груди: она озябла, но не хочет уходить, ей приятно скрыться в беседке со своею подругой. О чем она думает, чему улыбается холодно? Ее не ищут, все знают, что ей отсюда не ускользнуть. Но маленький бунт незаметно свершается в эту ночь: когда баронесса снимает с груди алую розу, вырванное сердце, и прикалывает ее к волосам графини, не в знак любви, а в знак свободы.

54. Я прошу прощения за этот однострочник: он мне не удался, и мне очень жаль. Но я так и не смогла выдумать ничего лучше. К сожалению, мне действительно не удается прочувствовать как следует этих героинь. Заказчики, простите меня.
По совместной заявке  Lika_k и  gr_gorinich: Доминик/Эльфрида, встреча в пост-каноне

рейтинг G

Вдова Бьюкок любила вязать в парке. Пустой дом был слишком велик для нее одной, она бы с радостью переехала в квартирку поменьше, но в семьдесят лет такие перемены даются труднее, чем в молодости. Она стала тяжела на подъем. И в погожие дни - а они были часты той осенью - она уходила по утрам в парк, садилась на скамейку и принималась вязать бесконечный шарф, начатый давно, когда муж ее был жив. С тех пор у нее не хватало духу взяться за что-то другое, она накидывала ряд за рядом, придумывала новые узоры, и шарф свивался в ее рабочей корзинке, как удав, - кольцами. Впрочем, вдова Бьюкок всегда любила вязать длинное и прямое.
Ту парочку она приметила сразу: по утрам в осеннем парке все прохожие были наперечет - няньки с колясками, две-три приятельницы (с ними вдова Бьюкок раскланивалась, не вставая) с внуками, студенты, срезавшие путь к музыкальной академии, чтобы поспеть к началу занятий. Если ветер дул с той стороны, в парк доносились обрывки гамм и пьес, и вдова Бьюкок бросала вязание, закрывала глаза и слушала музыку тихо и блаженно, словно сидела в концертном зале, как в молодости, когда они с мужем вместе ходили на симфонические вечера. Она даже узнавала иные отрывки, слух у нее пока был острый, и мурлыкала их под нос, стуча спицами, едва стихали звуки флейт и скрипок - то ли менялся ветер, то ли кончался урок. И в тот день, нагнувшись к корзинке за клубком, она сначала услыхала мягкий перебор фортепианных клавиш - будто кто-то пальцы разминал, готовясь к игре, - а потом подняла глаза и увидела, как две женщины подходят к скамейке напротив.
Они обе были нездешние, вдова Бьюкок никогда не встречала их прежде ни здесь, ни в городе. Если б они явились лет пять назад, пока еще шла война, их бы наверняка приняли за шпионок и забрали куда следует. В старом Альянсе не было ни женщин таких, ни нарядов, даже теперь, хоть границы и рухнули, моды в некогда разных государствах никак не желали слиться воедино: и то, что носили все в бывшей империи, высмеивали на Хайнессене. Но эти иностранки, похоже, не боялись насмешек - да и кто бы сейчас посмеялся над ними в пустом парке, не вдова же Бьюкок. Старость научила ее терпимости, но не отбила любопытства, и она поглядывала из-под очков на то, как женщины садятся рядом на скамейке - не то подружки, не то туристки, путешествующие без провожатых.
А ветер и вправду переменился и понес поперек аллеи тихий разговор, размывая голоса, съедая часть слов. И вдове Бьюкок не нужно было прислушиваться, чтобы разобрать, о чем беседуют эти женщины - только имен они не называли, и вдова, вспоминая после о них, мысленно называла одну женщину "рыжей", а вторую "белокурой", отметая остальные приметы. Белокурая была одета, как в театре: платье в пол, пелерина на плечах, - верно, из старых имперских дворян; и рядом с нею еще элегантнее казалась рыжая - вся в черном, словно в трауре, только юбка чересчур коротка. Она и говорила больше, а белокурая помалкивала, и куталась в свою пелерину, хоть солнце и грело по-летнему сквозь золотые купы кленов.
- ...и что мне с тобой теперь делать? - слышала вдова Бьюкок и вязала прилежно, опустив голову: мирная старая старушка на солнышке, позабывшая дома свой слуховой аппарат. - Конечно, я всегда рада тебя видеть, но... Я уже давно не играю в эти игры, и я...
Она не пыталась подслушивать специально, она сосредоточенно нанизывала петлю за петлей, из двух ниток вывязывая узор: что ей было за дело до чужих бесед и секретов? Рыжая выговаривала слова лениво и очень четко, и ветер легко подхватывал ее голос, почти не теряя слогов. О каком-то прошлом она вспоминала, о мужчинах, о чьем-то ребенке; возможно ли было, что она или ее белокурая собеседница тоже вдовела - с последней войны или раньше? Клены осыпались тихо, шелестели, сбрасывая листья, голые ветки поднимали к небу. И тогда вдова Бьюкок тоже смотрела вверх, на проплывающие облака.
И вдруг все оборвалось, даже клены замерли, и на той скамейке стало очень тихо. Толкая коляску, прошла по аллее молоденькая нянька, ни налево, ни направо не глядя. На золотых листьях остались две вдавленные линии от колес, ребенок захныкал тоненько - и тут же умолк: наверно, нянька сунула пустышку ему в рот.
- Милая, - вдруг сказала рыжая серьезно, - тебе не повезло. Если б ты искала ведьму, я бы тебе помогла. А если тебе нужна добрая фея, то ты обратилась не по адресу. Я чудесами не торгую.
Вдова Бьюкок прищурилась и на секунду, не дольше, перехватила взгляд белокурой. В глаза так и плеснуло злой зеленью. Петля соскочила тут же, и вдова наклонилась, подцепляя ее спицей: прежде петли не "убегали" у нее так легко, уже много, много лет она могла вязать вслепую. Но стоило отвлечься всерьез, как пришлось расплачиваться: нечего глазеть по сторонам. Лишь ветер пожалел ее и принес целиком ответ:
- Мне никакой помощи от тебя не нужно. Я, может быть, сама ведьма.
- О-о? - протянула рыжая, и низкий голос ее сорвался, захрипел, как у висельника. Простудилась она, что ли, в своем легком жакете, с открытою длинною шеей? - Ты высоко хватила. Но как хочешь, мне-то какое дело. Лучше тебе быть ведьмой, тогда нам будет проще столковаться.
- Я не хочу у тебя ничего просить.
- И правильно делаешь, денег я тебе все равно не дам.
- Мне не нужны твои деньги!
Она выкрикнула эти слова нервно и зло, и вдова Бьюкок снова упустила петлю. Как, оказывается, развинчены и сердиты были эти имперские подданные, даже молодые. Смену династий они приняли слишком близко к сердцу, только и ждали подходящего момента, чтобы сорваться в истерику. "Мы не такие, - думала вдова рассеянно, без гордости, - нет, мы все-таки не такие, мы гораздо спокойнее, и Александр никогда не раздражался по пустякам..." А на скамейке напротив быстро и неразборчиво говорили о чем-то - нет, теперь только белокурая говорила, и красные лихорадочные пятна горели у нее на щеках. "Ты ничего не понимаешь... я вне закона... в столице нельзя... мне надоело прятаться... не хочу... ненавижу... больше жить... некуда деться..." - фразы опять рвались на куски, а спицы щелкали, сплетая синюю и лазоревую нитки. А рыжая молчала и смотрела, как падают листья, не пытаясь ни слова вставить: быть может, она давно привыкла к таким жалобам, чужие слова ее не трогали и не досаждали ей. И когда наступило молчание, она положила ногу на ногу, покачала черною туфелькой и произнесла:
- Но если тебе некуда идти, пойдем со мною.
- Хватит так со мной шутить! Я тебе не позволю...
- Я не шучу, милая. Я говорю совершенно серьезно: пойдем со мною. Я, знаешь ли, тоже отвыкла жить одна.
Ветер утих. На башне пробило два часа: пора домой, обедать. Вдова Бьюкок сложила вязанье в неприятной тишине; ей даже показалось на миг, что она оглохла после последнего удара часов, и она забормотала себе под нос первое, что на ум пришло: "Я никому не желаю зла, не умею, я просто не знаю, как это делается" - в юности услышанную строчку то ли из песенки, то ли из стихов. А поверх ее бормотания успокоительно (нет, не оглохла, все в порядке) прозвучал молодой и беспомощный голос:
- Ты не в своем уме. Если узнают, что ты со мной связана, тебя могут арестовать. Мало ли что они подумают! Ты же сама говорила, что у тебя выспрашивали, где я прячусь...
- А мне плевать, - все с тем же ленивым и четким выговором ответила рыжая, - мне так хочется. И я никого не боюсь, пойми это, милая.
Вдова Бьюкок встала и замешкалась, протирая очки. Ее руки еще были ловки, и походка легка, и поясница почти не болела - так, покалывало что-то время от времени, если нагнешься неудачно. Аккуратно уложенную вязальную корзиночку она пристроила на локоть, как всегда, подняла голову - и не увидела никого напротив: лишь на опустевшую скамейку легли два кленовых листа. Как быстро они исчезли, подумала вдова, и не привиделись ли во сне? Может, она задремала, пригревшись на солнышке? Никогда прежде ее не смаривало так легко, видно, старость овладевала ею иначе, чем другими, вместо болей даровала сонливость. Как жаль, что ей приснились какие-то незнакомки, она бы предпочла еще разок увидеть своего мужа - на той скамейке напротив...
Глаза подвели вдову Бьюкок, и очки не помогли: она и не замечала, горестно покачивая головой, как по аллее уходили все дальше две женщины - рыжая в трауре и белокурая в длинном платье; уходили, взявшись за руки, будто студентки, без оглядки, без помехи, под кленами и потухшими фонарями. Но вдова их не видела, вдова возвращалась неторопливо в свой пустой и чистый дом, слишком просторный для нее одной.

55. Подоспел третий однострочник размером с полноценный драббл, и я сейчас опять буду извиняться перед заказчиком. Потому что в результате получилось нечто разухабистое, глумливое, стебное - и стеб и глум в концентрации "хоть топор повесь". Мне, право, даже стыдно. Но я искренне прошу: не принимайте это всерьез. Оно бессовестное, я знаю.
По заявке  Erna_Y: Биттенфельд\Райнхард. Райнхард и Биттенфельд на классическом балете, Биттенфельд изнывает от скуки, и в мечтах представляет "богоподобного кайзера" на мостике космического корабля.

рейтинг PG

Кидали жребий за круглым столом, выбирали новую жертву. Никто не смел уклоняться от жеребьевки - кроме, разве что, Оберштайна, известного саботажника. Но по секретным разведданным из военного министерства не миновать ему было расплаты, и он без всякого жребия попадал под раздачу. И высокопоставленные имперские чины с чувством мрачного удовлетворения вытаскивали бумажки из специально принесенной соломенной шляпки. Где уж они ее раздобыли - одному Одину было известно.
Биттенфельду не повезло: ему досталась роковая бумажка. Слепой случай плевать хотел на то, что Биттенфельд всего два дня назад измаялся в опере, а на прошлой неделе - сопровождал его величество в галерею современного искусства. Слепой случай твердо полагал, что Биттенфельду позарез надо культурно просвещаться. Слепой случай утвердительно отвечал на отчаянный вопрос Биттенфельда: "А я что, рыжий?!". Рыжий, рыжий он был, и даже местами конопатый.
- Ну, Мюллер, - тоскливо и безнадежно спросил Биттенфельд, - давай поменяемся, а? В следующий раз я за тебя пойду, а сегодня сходи ты.
Разумеется, у Мюллера тут же нашлась гора неотложных дел. Биттенфельд не смел его винить, знал прекрасно, что, окажись на его месте, действовал бы точно так же. Но ужасно не хотелось в балет, даже в компании с императором. Тем более, что третьим к этой компании (не считая адъютантов и прочей мелкой сошки) примазался - пусть и не по своей воле! - военный министр Оберштайн, и одна мысль о его постной физиономии вызывала у Биттенфельда зубную боль.
- А может, фройляйн попросить? - продолжал Биттенфельд, обращаясь уже не к Мюллеру, а так, в пространство. - Она, наверно, балет любит, согласится сама...
Биттенфельд знал, что фройляйн не согласится, но с отчаяния цеплялся за соломинку. Адмиралы сочувственно пожимали плечами и переглядывались: с тех пор, как императора обуяла чистая страсть к искусству, кончилась спокойная жизнь у его подчиненных. И если, допустим, Меклингер без проблем переносил ударные дозы культурных мероприятий, то Биттенфельду приходилось туго.
- Ладно, - сказал он, покоряясь неизбежному, - ладно, я все понял. Сколько оно длится, это проклятое "Лебединое озеро"? Два часа, два с половиной? Говори, Меклингер, ты же знаешь.
- Три часа, с одним антрактом, - ответил Меклингер и поглядел сочувственно. - Четыре акта, два действия...
- Три часа... - со стоном повторил Биттенфельд и запустил руки в рыжую шевелюру. - Я же сдохну, честное слово.
Слово свое он не сдержал - и не сдох, а уснул при первых звуках увертюры. Слава богам, император сидел не рядом с ним, а через кресло, с Оберштайном по правую руку, с Кислингом - по левую, а Биттенфельда усадили рядом с Кислингом и даже программку вручили. И он честно прочитал либретто и заскучал: к чему зевать тут три часа, если все равно известно, чем все кончится? Это ж надо было - расписать в подробностях, кто в кого влюблен, кто на ком хочет жениться, и кто в результате умрет! Никакой интриги. Биттенфельд вздохнул, поудобнее устраиваясь в кресле, запасся терпением - но едва погас свет, а занавес пополз вверх, как глаза Биттенфельда сами собой закрылись, и сладкий сон сковал его члены.
Исчез темный зал, исчез Кислинг под боком, а Биттенфельд очутился на капитанском мостике "Брунгильды" (тоже, между прочим, белой, как лебедь). В иллюминаторах проносились астероиды и кометы, вражеские дивизии сдавались одна за другой, в эфире трещали сигналы капитуляции, а на возвышении царил он - император, в белом плаще с кровавым подбоем, с золотыми локонами, распущенными по плечам. По мановению его руки сходились флоты и вершились судьбы, рассыпались империи, зажигались звезды, а люди из праха возносились в поднебесье, в его сияющую обитель. И одним из этих людей был сам Биттенфельд, стоявший подле императора, в его лучезарном свете.
- А, адмирал Биттенфельд, - мелодично сказал император, - вы один остались со мною. Я всегда знал, что вы преданы мне и чисты душою.
- Ваше величество, неужели все покинули вас? - поразился Биттенфельд. Но и вправду - не маячили за плечами у императора фройляйн и Оберштайн, не топтались вокруг адмиралы, не вытягивались - грудь колесом - маршалы Роенталь и Миттермайер, даже маленький Эмиль не вертелся с подносом, преданно заглядывая в глаза. Пусто было, печально, голо. - Ваше величество, не может быть!
- Да, адмирал, да, все оставили меня, кроме вас. Но я не ошибся, вы и только вы пойдете за мною до конца. И если я сам покину вас, вы обязательно ко мне вернетесь, не правда ли?
- Ваше величество! - воскликнул Биттенфельд. - Да я за вас... да я вас... я же от всей души, чисто, пламенно!.. Ваше величество! Да я за вами на край света, да вот увидите, я...
Но он не успел договорить - император взмахнул плащом, как крылом, обернулся лебедем и упорхнул прочь. А на его месте немедленно возникли маршалы Роенталь и Миттермайер (где раньше-то были?) и принялись прощаться. Ну конечно, вспомнил Биттенфельд, ведь Роенталя назначили губернатором Хайнессена. Только разве он уже не там давным-давно? И прощались они как-то странно: Миттермайер стоял пригорюнившись, а Роенталь возвышался над ним, как каланча, махал пальцем и с жаром выговаривал ему за что-то, и чем больше он горячился, тем сильнее печалился Миттермайер. Но как ни старался Биттенфельд расслышать, о чем они толковали, голоса терялись, противная музыка все заглушала, и он уже отчаялся и хотел проснуться, как вдруг скрипки взвизгнули и умолкли, и в тишине Роенталь сказал громко и сурово:
- С Байерляйном не гуляй - ноги выдерну! Можешь раза два пройтись с императором.
Позвольте! - хотел возмутиться Биттенфельд. - Это с какой стати маршалу Миттермайеру можно прогуливаться с императором? Да кто он вообще такой? Где он - а где император! Но музыка нахлынула снова и смыла маршалов, а Биттенфельд остался один, как дурак, пылая праведным гневом. По-прежнему проносились мимо созвездия и туманности, по-прежнему звучали в эфире всевозможные сообщения от вражеских флотов - кто объявлял, что сдается, кто взывал о помощи, кто посылал его величество императора на... и только его величества-то и не было на капитанском мостике, и от одного вида пустого кресла у Биттенфельда щемило в груди, и чувство безысходного сиротства наполняло его сердце. Он всхлипнул и заерзал ("Тише, адмирал!" - шикнул бдительный Кислинг), и снова затих - потому что во сне внезапно распахнулась дверь, развернулась голубая ковровая дорожка, и по ней, как по реке, вплыл на великолепной ладье император, еще прекраснее, чем прежде, - и лебединые крылья, а может, даже ангельские, распустились у него за спиною. В воздухе разлился нежный цветочный аромат, на ковровой дорожке зацвели водяные лилии. И Биттенфельд понял, что император не гневается на него за нахальных Роенталя с Миттермайером, и едва не упал на колени от благодарности и счастья. А император сошел с ладьи, не замочив ног на ковровой дорожке, и лилии повернули к нему головки, как подсолнухи - к солнцу.
- Адмирал Биттенфельд, я премного доволен вами, - проговорил император, через плечо взглянув на Биттенфельда. Белая лилия сорвалась со стебля и, взлетев вверх, вплелась в густые солнечные пряди надо лбом; казалось прежде, нельзя ничего прибавить к его красоте, но цветок оттенил нежную белую кожу и сделал императора богоподобным. - Я знал, что ваша верность не знает сомнений и преград.
- Ваше величество! - с восторгом вскричал Биттенфельд. - Вы величайший человек во вселенной, вы мой кумир, вы лучший полководец всех времен и народов, вы... вы лев!
Император обратил к Биттенфельду свой сияющий лик: золотые волосы струились, словно львиная грива, глаза горели воинственно, и весь он был прекрасен, и пятна не было на нем. "Адмирал Биттенфельд, - произнес он гремящим голосом, - ваша преданность заслуживает самой высокой награды. Подойдите ближе". И Биттенфельд приблизился, дрожа всем телом, и увидел прямо у губ хрупкую белую руку, зажмурился и...
И в этот миг все смешалось, в сон откуда ни возьмись ворвался Роенталь и заорал:
- Ваше величество, вы левушка! Левушка с крылышками!
Все испортил, скотина разноглазая. Ни себе, ни людям. Специально выжидал небось, чтобы влезть, когда его не просят! Прекрасное лицо императора исказилось от гнева, крылья захлопали возмущенно, тонкие пальцы сжались в кулак, дабы покарать хама и грубияна - но Биттенфельд опередил его, схватил Роенталя за шиворот и выволок вон с капитанского мостика, приговаривая:
- Пошел, пошел отсюда, а то все Миттермайеру расскажу, нечего на чужое рот разевать! Тебя тут вообще быть не должно, ты на Хайнессене, вот и вали, шевели ластами! Марш, марш, м-м-маршал!
Несомненно, это был сон: наяву Биттенфельд даже в сильном раздражении не посмел бы сказать ничего подобного великолепному маршалу Роенталю, своему боевому товарищу, - ну а сам маршал Роенталь уж конечно не стал бы смиренно выталкиваться вон, а оказал бы сопротивление, и началась бы на капитанском мостике отменная драка. Грянула музычка легковесная и разгильдяйская, с глумливым каким-то оттенком, Роенталь вывернулся из рук Биттенфельда, превратился в муху и улетел, ехидно прожужжав: "Жжжжадина!". Не зря Биттенфельда мучили дурные предчувствия - этот коварный тип, как пить дать, имел виды на императора. "Не позволю! - лихорадочно подумал Биттенфельд. - Заслоню собой, если понадобится!" - но Роенталя уже и след простыл, и даже жужжание смолкло вдали. А император отбросил мухобойку, украшенную драгоценными каменьями, и сказал, лаская Биттенфельда лучистым взглядом:
- Адмирал Биттенфельд, за спасение моей жизни и моей чести вам полагается награда. Подойдите ближе.
У Биттенфельда подогнулись колени, сладкая слабость пронзила тело. Мог ли он поверить своим ушам? О, ради этого мгновения стоило подвергаться миллионам опасностей и выносить все невзгоды, стоило портить отношения с коллегами (ну, хотя бы с такими вредными, как Роенталь) и выслушивать унизительные выговоры за поражения и промахи. Император милостиво улыбнулся, раскинув нежно-белые крылья, и Биттенфельду почудилось - едва он приблизится, император обоймет его крыльями, заключит в белый кокон из перьев, как в раковину, и там, в этом блаженном уединении, они вдвоем... но дальше фантазия забуксовала, и кровь прилила к щекам.
- Ближе, ближе, - мягко повторил император, - в вашем словаре нет слова "отступление", адмирал Биттенфельд. Только вперед.
И Биттенфельд пошел вперед, в свой решительный и последний бой. Никто более не мог ему помешать, на капитанском мостике "Брунгильды" они были вдвоем - он и император, прекрасный и грозный, словно выстроенное к битве войско. Ах, как маняще улыбались его юношеские твердые губы, ах, как тонок был его стан в черном мундире, ах, как распускались за его спиною крылья, точно лепестки диковинного цветка. Отчего Биттенфельд никогда прежде не замечал, что служит не просто великому военачальнику и правителю, но человеку, превосходящему всех вокруг своею красотой? Он был слеп, как крот, как филин! Но он все-таки прозрел, и теперь брел к императору, повинуясь неодолимой силе соблазна, крепкой и липкой паутине любви.
- Ближе, - прошептал император, - ближе...
- Ваше величество! - простонал Биттенфельд, теряя разум, потянулся к его губам и... проснулся.
Стихали раскаты грома, и на сцене умирала над телом принца Зигфрида несчастная Одетта. Балет подходил к концу. "Тише..." - прошептал Кислинг, но Биттенфельд отмахнулся - что ему было до увещеваний, что ему было до умирающей Одетты, один император занимал его мысли!.. Он привстал с кресла ("Сядьте же, не мешайте!" - вконец рассердился всегда корректный Кислинг), устремляясь к императору, отчаянно желая продлить очарование и завершить сон, и... и рухнул на свое место, как подкошенный. Никогда еще реальность не вторгалась так грубо в хрупкие сновидения, никогда еще мечты не рушились так жестоко. Его величество мирно спал в своем кресле, прислонившись головою к плечу Оберштайна, и знать не знал, и ведать не ведал, что в сонном наваждении задолжал Биттенфельду поцелуй.

56. И последний однострочник готов: все, эксперимент можно считать завершенным. К сожалению - без всякого кокетства, серьезно говорю, - последний текст мне не удался совершенно точно. Даже заявку я не сумела выполнить толком. Поэтому опять - у заказчика прошу прощения, перед читателями сокрушенно развожу руками. Может быть, все дело в том, что я ума не приложу, как же все-таки танцуют танго. И юмор получился натянутым. А пейринг вроде бы и сложился, но тоже как-то... невесело, что ли.
По заявке  Сын Дракона: Оберштайн/Райнхард, про то, как Оберштайн учил Райнхарда танцевать танго.

рейтинг PG

- ...и поэтому вы должны научить меня танцевать танго.
Оберштайн даже не изменился в лице, услышав это требование. Только крепче стиснул руки за спиною, и губы сжал, чтоб не улыбнуться: что бы ни болтали о нем длинные языки, он не был лишен чувства юмора, а в сложившейся ситуации человек, хуже владеющий собой, уже хохотал бы во все горло, наплевав на субординацию и элементарные приличия. Стены адмиралтейства не слыхали до сих пор таких откровенно штатских нелепостей. Можно было бы обратить все в шутку - но день дураков миновал давным-давно, да и не праздновали его в империи серьезные люди.
- Но почему же танго, ваше превосходительство?
- Танго - мужской танец, - ответил адмирал Лоэнграмм нетерпеливо. - Не понимаю, что вас смущает, в танцах нет ничего предосудительного.
- Но почему вы решили взять в учителя именно меня?
- А кого еще? Фройляйн Мариендорф?
- Я ничего не имею против этой кандидатуры, хотя...
- Фройляйн Мариендорф - не мужчина. К тому же, она не умеет танцевать. К тому же, я проиграл ей пари, как я могу обращаться к ней с такой просьбой?
- Отчего бы вам не обратиться тогда к адмиралу Меклингеру? Он обладает разносторонними талантами, наверняка он мог бы преподать вам пару уроков.
- Не желаю.
Оберштайн вздохнул. За полтора года совместной работы он привык к своему командиру, по-своему даже привязался к нему, и готов был пожертвовать ради него многим: жизнью, честью, добрым именем. Но кто бы мог предвидеть, что адмирал Лоэнграмм, уже вышедший из подросткового возраста и обретший определенную рассудительность и похвальную выдержку, ввяжется сгоряча в идиотское пари с собственным секретарем - и проиграет? Вероятно, он плохо просчитал последствия, когда бился об заклад - его подловили, когда он был устал или рассеян. Весьма неприятный просчет - его не искупала даже мысль о том, что впредь адмирал будет осторожен. Оберштайн не ожидал подобной безответственности и от фройляйн Мариендорф, девицы разумной и серьезной, прежде не склонной к шуточкам. Откровенно говоря, он усматривал в этой вопиющей выходке явное влияние еще одной особы, с недавних пор завязавшей с фройляйн чрезвычайно тесное знакомство. Едва ли сама фройляйн могла додуматься до такой платы за проигранное пари без посторонней помощи. Круг посвященных неприятно расширялся.
- Ваше превосходительство, - начал он осторожно, - прошу прощения, но я вынужден задать вам этот вопрос: мое участие в вашей... выплате пари было также условлено заранее?
- Разумеется, нет. Но мне сообщили, что вы умеете танцевать этот танец. Кроме того, я рассчитываю на ваше молчание, нельзя допустить, чтобы эта история стала кому-нибудь известна.
- Вы совершенно правы. Кто еще знает об этом пари?
Адмирал скривился и назвал имя той самой особы, столь крепко сдружившейся с фройляйн Мариендорф. Подтвердились худшие опасения Оберштайна: эта женщина находила вкус в неприличных насмешках, и в ее присутствии даже умнице фройляйн изменял здравый смысл. Проигравший еще легко отделался, от него могли потребовать чего-нибудь и пострашнее танго. И попытка вмешать в это возмутительное происшествие Оберштайна выглядела куда как невинно и объяснимо - ведь адмирал попросту привык прибегать к его помощи в трудную минуту.
- Итак, я знаю, что вы умеете танцевать танго, и поэтому я требую, чтобы вы научили меня этому танцу как можно скорее. Вам все ясно?
- Ваше превосходительство, я не знаю, кто сообщил вам эти сведения обо мне, но этот человек сознательно или несознательно дезинформировал вас. Я не умею танцевать танго. Я почти не умею танцевать вообще. Разрешите идти?
- Не разрешаю, - отрезал адмирал Лоэнграмм и окинул Оберштайна оценивающим взглядом. - Тем лучше, что вы не умеете танцевать. Мы будем учиться вместе.
- Я предпочел бы не тратить время...
- Не смейте возражать.
- Да, ваше превосходительство.
Во всем следовало находить светлые стороны: да, адмирал не умел танцевать, но он был достаточно ловок и понятлив, чтобы овладеть хотя бы основными движениями, не отдавив учителю ноги. Да, сам Оберштайн никогда в жизни не танцевал танго, но у него оставалось пять часов до окончания рабочего дня, и за это время он мог освоить теорию танца в общих чертах. Наконец, проиграв однажды, адмирал, без сомнения, зарекался в будущем заключать бессмысленные пари - а значит, можно было не страшиться новых неприятностей.
- Когда вы желаете начать обучение? - церемонно спросил Оберштайн и поклонился, как заправский учитель танцев. - Боюсь, вам придется занять под уроки несколько свободных вечеров.
- Как можно скорее, у меня есть три дня.
- Три дня - это очень мало.
- У меня нет выбора, - с досадой ответил адмирал. - Или вы предлагаете мне отказаться и не платить?
- Это было бы разумно, но вы все равно не согласитесь.
- Это бесчестно - не платить за проигрыш. Довольно, Оберштайн, сегодня же вечером мы начнем, и не смейте возражать.
- Ваше превосходительство, - сказал Оберштайн совершенно серьезно, - разрешите обратиться к вам с просьбой?
- Слушаю вас.
Адмирал был снова важен и невозмутим: смущение прошло без следа, и разгладились сердитые морщинки на лбу. Едва заметная улыбка трогала губы; он словно знал, о чем его сейчас попросят, и заранее забавлялся, прикидывая - согласиться или отказать? А Оберштайн подошел ближе и оперся рукою на стол, наклоняясь к его лицу. Когда нужно было, он умел вести себя очень убедительно.
- Ваше превосходительство, - произнес он тихо, - в следующий раз спорьте с фройляйн осторожнее и заранее обговаривайте условия. И если она потребует, чтобы вы целовались со мной у нее на глазах - предупреждаю вас, я не соглашусь.
- О, - так же легко и тихо ответил адмирал, - вам не о чем беспокоиться. Вы же знаете, Оберштайн, что я никогда не целуюсь с вами на людях.

запись создана: 30.06.2011 в 15:42

@темы: LOGH, фики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Полуприличное предположение for girls only

Имперская история могла бы пойти совсем по-другому, если бы 29 августа 800 года новой эры (то бишь в ту самую роковую 89ю серию) у фройляйн Мариендорф были месячные. Не знаю только, как бы она объяснила это невинному, как дитя, кайзеру. Но было бы хуже, если б дело дошло до постели, и кайзер увидел кровь... мог бы получить дополнительную душевную травму. Бедный мальчик.

@темы: LOGH, Хильда М.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В голову почему-то пришел дурацкий вопрос: а если бы в театре Такаразука поставили спектакль по ЛоГГ, кто бы играл Хильду - мусумэяку или отокояку? И тут же родился дурацкий ответ: Хильду до замужества играла бы отокояку, а Хильду после замужества - мусумэяку.

@темы: LOGH, Хильда М.

---

А через месяц уже RSYA начинается. Разумеется, надо на него что-нибудь послать, а то ведь еще народ и забудет, что есть на свете ЛоГГофэндом. Осталось только решить, что именно выставлять на конкурс. Если отбросить мелкие драбблы, кинкофик и прочее баловство, то остаются всего два текста: фемслэшный "Прочерк в зеркалах" и слэшные "Летние классы", причем последний фик - это ж пвпшка чистой воды, нечто приятное, но слабосюжетное. Да и кроме того... надо же поддержать честь фемслэша на RSYA, в прошлом году, если мне память не изменяет, мое "Имперское яблоко" было единственным фемслэшным текстом в номинации "Яойные фики". А вовсе без фемслэша как-то скучно...
В общем, надо подумать.

@темы: LOGH, фики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вообще-то я Хильду в манге и в романах не очень люблю - я имею в виду, чисто визуально, мне не нравится, как Митихара ее рисует: она получается, как все почти девушки у Митихары, просто миленькой куколкой, даже короткая стрижка ничего не меняет. Но пересматривала я иллюстрации к роману, и на одной картинке взяла свои слова назад.

Вот она, эта картинка

Вот это - моя Хильда, девушка-хамелеон, девушка с тысячью лиц: удивительно, она смотрит в зеркало, и у нее недобрый, темный, пристальный взгляд - а отражается совсем другая девушка, растерянная, неуверенная, расстроенная даже, может быть. Вот как это получилось, а? Удивительная случайность, ничего подобного, конечно, Митихара и не задумывала, но... но как это чудесно. Хотя я вполне допускаю, что мне все это кажется, и у меня просто разыгралось воображение. Ну и пусть. Я все равно буду любоваться этой Хильдой - не той, что отражается, а той, что смотрит в зеркало.

@темы: LOGH, Хильда М.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра