Опять, что ли, начать прикручивать голосовалки к эрикофотографиям? А то с одной стороны понимаешь, что каждую фотографию не откомментируешь, а с другой стороны, фидбэка-то все равно хочется, хотя бы в виде лайков. Очередной жизельный скан - на этот раз Эрик с Наталией Макаровой, АБТ, 1971 год. Чем больше смотрю на них вместе, тем больше они мне нравятся чисто визуально: оба были хрупкие и светловолосые, и прекрасно все-таки подходили друг другу.

Вопрос: Понравилась фотография?

1. Спасибо, понравилась, лайк Эрику и Наталии		25	(100%)
Всего:		25

@темы: Erik Bruhn, "Giselle", Erik Bruhn - photos

---

И было 27 февраля, и был последний "Билли Бадд" в Большом театре. И сейчас еще не верится, что все кончено, постановка закрыта, я больше никогда не увижу этот спектакль с этим составом. Вчерашний день у меня вышел адски напряженным: мне был позарез нужен еще один билет - для сестры, она страшно хотела "впрыгнуть в уходящий поезд" и попасть на спектакль. И я пыталась найти варианты, а вариантов не было (если не считать перекупщиков, просивших вдвое и втрое дороже, чем по номиналу; а у меня не было денег на перекупщиков и не было уверенности в их честности). И лишь за полтора часа до начала спектакля на балетофоруме (боже, благослови балетофорум) появился человек, предлагавший один билет. Похоже, он очень удивился, когда я стала ему звонить и дрожащим голосом просила продать мне этот билет. К счастью, у меня не было конкурентов. Но нам с сестрой пришлось еще здорово понервничать, потому что человек с билетом пришел перед самым-самым началом спектакля, и меня уже трясло от нервов. И все-таки в последний момент все сложилось, билет мы получили, на спектакль попали, хоть сестра и была вынуждена просидеть первый акт на верхотуре, на первом ярусе. А в партере между тем были свободные места - вот те самые, не проданные перекупщиками втридорога. И на второй акт она спустилась вниз и смотрела уже из партера, из второго ряда.
Когда я представляла себе, как буду смотреть последний спектакль, то думала, что как зареву с первым выходом Вира, так до конца и не успокоюсь. К счастью, ошиблась, реветь не стала, хотя на первой арии слезы на глаза навернулись - не только потому, что Дашак в ней был прекрасен, но и потому, что я очень ясно ощутила: все это никогда уже не вернется. Но если об этом думать, то весь спектакль пропустишь, и я решила, что успею еще пострадать, а пока надо смотреть, слушать и наслаждаться, так что к первому O heave away я уже успокоилась, вытерла физиономию и стала кайфовать. И было отчего кайфовать - на последнем спектакле все ощутимо старались, особенно это касается хора. 25-го февраля, да и 23-го февраля тоже хор не всегда звучал как следует, а вот вчера старался от души - и всю душу вкладывал, с первого и до последнего появления. И вместе с хором старались и радовали взгляд и слух Первый помощник (Александр Киреев) и Второй помощник (Константин Сучков), роскошный Боцман (Николай Казанский) и, разумеется, Крыса (Станислав Мостовой). Вот не могу не отметить, как прекрасно были исполнены в БТшном "Билли" все эти маленькие роли; вновь подтвердилась правота Геннадия Панфилыча, утверждавшего, что нету плохих ролей, а есть паршивцы актеры, которые портят все, что им ни дай. Вот эти актеры не только не портили, а украшали собой собственные роли, и я чувствую, что буду скучать по ним не меньше, чем по исполнителям главных ролей.
В последнем спектакле не было такой мрачной и давящей атмосферы, как в безысходном спектакле 25-го февраля. Все же очень трудно объяснить это ощущение: казалось бы, мизансцены выстроены без изменений, всё на месте - и унижения, и капралы с палками, и двадцать кошек бедному Новичку, и очень опасный каптенармус, и суд, и казнь, - а все равно кажется, что здесь все светлее, и на этом "Неустрашимом" есть не только отчаяние, но и надежда. И во взаимоотношениях между персонажами больше человечности. Например, в сцене в капитанской каюте в первом акте Вир, мистер Редбёрн (Джонатан Саммерс) и мистер Флинт (Даррен Джефри) снова, как в спектакле 23-го февраля, вели себя как три веселых тролля. Особенно хорош мистер Редбёрн, входящий в каюту с такой доброй, такой теплой улыбкой. Когда он улыбался, то черт возьми, мог поспорить по силе обаяния с самим Билли Баддом. И очень, ну очень выразительно поднимал брови на мистера Флинта, когда тот радостно ляпал: "For show her heels she will to a certainty", - так что мистер Флинт заметно смущался. Но на помощь ему тут же приходил капитан, заглаживая неловкость: "You are right, Mr. Flint, she'll fly from us", - и мистер Редбёрн тоже мгновенно расслаблялся и снова начинал улыбаться. А как они с Флинтом на пару исполнили в последний раз Don't like the French - перемигиваясь и чуть ли не хихикая, с полнейшим взаимопониманием и с нескрываемым кайфом от этого взаимопонимания. Вир, кажется, даже почувствовал себя третьим-лишним и в отместку налил себе коньячку, а веселым офицерам не налил, пока не услышал от мистера Флинта: "Beg pardon, sir. We ought to express ourselves differently", - впрочем, без малейшего раскаяния, но с молчаливого одобрения мистера Редбёрна: мол, давай, скажи это, а то ведь нам не нальют. А так налили, но капитан тоже по-своему отомстил: произнес тост "Чтоб они все сдохли!", вернее - "Долой французов!" - и вылил коньячок на пол. Они на этом богоспасаемом корабле коньяком полы моют! Интересно, что обычно в этой сцене капитан с Редбёрном еще и лукаво переглядываются: мол, ну что, выливаем на пол? выливаем, сэр! - а в этот раз нет, опрокидывали они рюмочки, не глядя друг на друга. И только мистер Флинт не стал переводить хороший коньяк попусту, а честно его выпил, за что получил возмущенный взгляд от капитана. Тоже интересно, обычно и капитан, и мистер Редбёрн делают вид, что не заметили его промаха, но сам мистер Флинт понимает, что сделал что-то не то, и, смешавшись, быстро ставит рюмочку на поднос. А вчера капитан очень ясно дал понять мистеру Флинту, что "от вас, мистер Флинт, я такого не ожидал". И при этом сам капитан выглядел мальчишкой, сердящимся из-за того, что кто-то из его товарищей отбивается от коллектива и шагает с коллективом не в ногу. И теперь уж мистер Редбёрн тактично сглаживал общую неловкость, переводя разговор на опасность французских идей, французов и мятежей. И опять, опять невероятно прекрасно спел арию про Нор, плавучую республику. Столько горечи в его голосе, столько вспыхивающих воспоминаний: он вправду видит все вновь, вновь ощущает "the disgrace and the sorrow", и вновь с потрясающей силой восклицает: "O God preserve us from the Nore!". И как же чудесно они вдвоем с мистером Флинтом пропевают: "the floating republic". Вот каждый раз - холод по спине и непередаваемое аудиальное блаженство, именно от этих трех слов и оттого, как Саммерс и Джефри их поют.
И еще мистер Редбёрн вчера после своей арии как-то весь обмяк, состарился на несколько минут, стоял, опустив плечи, тяжело опираясь на палку, и слушал рассуждения капитана о возмутительном духе Франции, но стоило капитану заявить: "We must be vigilant!" - и мистер Редбёрн сразу выпрямился, подобрался и всем своим видом выразил готовность быть бдительным и начеку. Не одним же Клэггартом поддерживать дисциплину на борту, в конце концов.
Мистер Рэтклифф (Грэм Бродбент) сиял, как начищенный золотой, докладывая о том, что "Неустрашимый" вошел во вражеские воды. Да и все приободрились, предвкушая хорошую драку, но мистер Рэтклифф прям подпрыгивал от нетерпения, так ему хотелось поскорее ринуться в бой и начистить французам их французские рыла. Он вообще всегда бравый и лихой вояка, но вчера он был еще и очень улыбчивый, и очень искренне болел за Билли в сцене допроса (хотя и смутился из-за не к добру помянутых "Прав человека", но такое чувство, что смутился скорее по долгу службы, а про себя подумал, что "а-а, ерунда"). И ужасно он обаятельный, и что приятно - если в первых спектаклях (21-го февраля, 23-го февраля) он звучал как будто немного "придушенно" и напряженно, то во вчерашнем спектакле, да и три дня назад, эта напряженность исчезла, он пел совсем легко и свободно.
Вир - Джон Дашак - тоже звучал прекрасно в первом акте, и первую свою арию спел пронзительно (так что, я думаю, меня в слезы потянуло не только из-за того, что я все это видела-слышала в последний раз, но и из-за того, как это было исполнено). А в сцене в каюте казался моложе, легкомысленнее и легче, чем в предыдущем спектакле, и опять очаровательно и радостно подпевал матросскому хору. Все же как здорово появляется в спектакле эта тема немого подпевания-повторения чужих слов: в первом акте молодой Вир беззаботно подпевает матросам, во втором акте старый Вир обессиленно повторяет приговор.
Все я о Вире, да об офицерах, да о хоре, а о Клэггарте ни полслова. А зря. Потому что Клэггарт - Гидон Сакс - вчера был феерически прекрасен. Впрочем, все уже привыкли, что он у меня каждый раз прекрасен, но правда, вчера его Клэггарт ожил, приободрился, и не сравнить его было с мрачнейшим Клэггартом из спектакля 25-го февраля. Он был грациозен, эротичен, нисколько не холоден, не опустошен, не мертв внутри. И в общении, например, с Новичком это был очень опасный и очень соблазнительный Клэггарт. Как он водил пальцем по щеке Новичка, как вкрадчиво и нежно мурлыкал, обучая его науке провокаций и обмана, как вообще подзывал к себе Новичка и ждал, когда тот подползет к нему на коленях и взглянет на него снизу вверх. Ух. Жаль, не хлопал игриво Новичка по носу, это был прелестный жест, но зато очень выразительно щелкнул перед носом у Новичка гинеями, так что тот аж вздрогнул. Но стоило ему заартачиться - ах, как он менялся в лице, услышав, что надо оклеветать Билли Бадда, и ах, как сам Клэггарт произносил имя Билли, не скрывая нежности и горечи, - так вот, стоило Новичку заартачиться, как вся игривость с Клэггарта слетела, он взорвался, и бедному Новичку пришлось туго. Хотя мне показалось, что в предыдущем спектакле Клэггарт взрывался еще сильнее, там он действительно терял самообладание и замахивался на Новичка стеком так, что чувствовалось: еще миг - и точно ударит; а вчера он больше запугивал Новичка, чем срывался всерьез. Видно, понимал, что додавит Новичка так или иначе. Жаль еще, потом он вытер стек не о бедро Новичка, а о желтую футболку, это было не так издевательски-садистично. Но зато очень выразительно перед этим стек оглядел: фу, запачкал об этого мальчишку! Нет, право, вчера Клэггарт был не дьявол, нет, но человек, у которого на корабле все схвачено, уютное гнездо аспида свито, можно при желании сунуть в это гнездо живую грелку типа Новичка, да и вообще жить в свое удовольствие. И тут появляется Билли Бадд, уют трещит по швам, каптенармус нервничает, у него появляются странные желания, в общем, амор с ним приключился. И каптенармуса это очень тревожит.
При этом каптенармус не знает толком, чего сам хочет: то ли взаимности, то ли нежности, то ли чтоб Билли вовсе не было. Швыряет его из стороны в сторону, ему самому иногда не угнаться за собственными переменами настроения. И кстати, вот то, что говорит сам Сакс о Клэггарте: "Он поклоняется совсем другой троице: собственная голова, сердце и пах – вот его три отправные точки" - вот это было вполне доходчиво показано во вчерашнем спектакле. Особенно пах, простите меня. Но в самом деле, Клэггарт был отчетливо сексуален. Не сказать, что сексуально активен, но почему-то было ясно, что свои желания он в принципе не подавляет. Просто Билли... он такой, что его проще убить, чем объяснить ему, чего ты от него хочешь. Ты уж к нему и так, и сяк, и комплименты при вышестоящем начальстве делаешь, и глазами поедаешь, и платочек снимаешь, и мурлычешь, и за драку не наказываешь, и пялишься, пока он переодевается, ну черт возьми, чего ему еще надо, почему он ничего не понимает?!
А вот не понимает, он такой, этот Билли. В последнем спектакле Юрий Самойлов снова играл юного Билли, не одинокого, как в спектакле 25-го февраля, а открытого и расположенного к людям, очень обаятельного, очень теплого и - опять, как 23-го февраля, - очень тактильного и радостно отзывающегося на прикосновения. Немудрено, что Клэггарт на него повелся (хотя и не довелось Клэггарту его как следует потрогать). Клэггарт провел допрос Рыжей бороды (Марат Гали был хорош в сцене допроса, но, к сожалению, в шанти у него были срывы) и Артура Джонса (Александр Уткин) без всякого увлечения, скучающе, не сказать, чтобы небрежно, нет, на того же Рыжую бороду он рявкал от души, стеком угрожал, стращал и не пущал, но чувствовалось, что все проделывается исключительно по долгу службы, а так-то ему наплевать и на строптивца Бороду, и на покорного Артура Джонса. Но стоило ему обернуться и увидеть Билли, сияющего посильнее лейтенанта Рэтклиффа (Рэтклифф, как было сказано выше, сиял как начищенный золотой, Билли сиял как солнце и всех своим светом согревал), - о, в Клэггарте сразу проснулся интерес к жизни вообще и к Билли в частности. И как он пошел проводить допрос, улыбаясь ну пусть и не с первых слов, но глядя на Билли ощутимо теплее и заинтересованнее, чем на всех остальных, - так до конца и не опомнился, хоть и смутился слегка, когда Билли начал заикаться (причем что любопытно - у него, как мне показалась, реакция на заикание Билли в чем-то повторяла реакцию остальных офицеров: мол, заикается, какая жалость, а в остальном безупречен; но когда заикание прошло, Клэггарт, похоже, решил, что Билли прекрасен во всех отношениях - и расхваливал его искренне и от души). Билли прелестно признался, что читать не умеет: Клэггарт ему задает вопрос: "Can you read?", Билли отвечает как будто чуточку смущенно: "No..." - делает паузу и добавляет радостно: "But I can sing!" - нашел чем похвастаться. Клэггарт от этого ответа разулыбался еще больше, ему явно понравилось. Ну и вообще повелся на Билли, прямо-таки мурлыкал ему комплименты (даром что как бы обращался к офицерам, но смотрел-то исключительно на Билли), а уж когда Билли ему поклонился, услышав про себя: "a King's bargain" - Клэггарт и вовсе расцвел. Возможно, даже начал строить определенные планы, но тут Билли помянул невовремя "права человека", офицеры напряглись, ну и Клэггарт поднапрягся тоже. Занятно, такое ощущение, будто и он подумал, что Билли что-то крамольное имел в виду. Но и разозлился, когда ему указали на это другие, вернее, указал мистер Редбёрн и отчалил, щелкнув каблуками. Очень здорово Клэггарт отвечает вежливо, глядя в зал: "I heard, your honour", - а потом оборачивается, чтобы взглянуть, ушел ли мистер Редбёрн достаточно далеко, можно ли дать себе волю, - и срывает фуражку, и орет от души: "I heard, your honour! Yes, I heard!". Подтекст вчера был более чем ясен: господи, меня окружают идиоты. И с каким ядом Клэггарт цедил вчера: "These officers! They are naught but dust in the wind!", и как звал Крысу, нетерпеливо похлопывая стеком по ноге. Бедный Крыса, все-таки нелегко ему иметь дело с этим вредным и нервным Клэггартом: бить его Клэггарт, наверно, не станет, все же он себя контролирует, но всю душу вымотает насмешками, придирками и угрозами. И опять вчера Клэггарт гипнотизировал его стеком: в предыдущем спектакле этого почти не было, а вчера он снова разыгрался. Но и посылал Крысу к черту с огромным удовольствием, он бы всех послал к чертям, начиная с капитана, да нельзя, вот только на Крысе и можно оттянуться.

Как обычно - очень многобуков

Диалог с Другом Новичка (прекрасный Илья Кутюхин) Клэггарт провел уже без раздражения, видать, получил разрядку, запугав Крысу и наговорив гадостей об офицерах за глаза, ну и успокоился. Услышав: "The flogging, sir. All duly over and King's Regulations observed", - отмахнулся стеком и явно собрался уйти: мол, раз все исполнено согласно Королевским уложениям, так в чем проблема-то, ну тебя, отстань. Но когда Друг Новичка продолжил: "But the offender took it badly. He's only a boy and he cannot walk", - Клэггарт заметно заинтересовался и подошел поближе, и сказал: "Let him crawl", - с очень интересной интонацией: не насмешливо, не язвительно, не издевательски, а почти сочувственно, что ли. Вот именно так: без злобы и без насмешки, с ощутимым оттенком сочувствия. Такого я даже у Сакса, по-моему, ни разу не слышала. И как всегда - пошел через сцену, как раз навстречу выползшему Новичку, остановился, взглянул на него, вздохнул и пошел дальше. Вот черт меня побери, но и вправду подумаешь, что в этом спектакле Клэггарт по-своему сочувствовал Новичку, жалел его. Или же - тоже не исключено, - хотел убедить Новичка в том, что жалеет его (и чтобы для зрителей не было такой неожиданностью заявление Новичка о том, что Клэггарт утешал его, как отец, когда нашел его плачущим).
Новичок - Богдан Волков - опять был изумительно трогателен и мил, с чистым, прелестным голосом. Он ведь не только здорово поет, он и играет прекрасно, у него получается хрупкий, несчастный, очаровательно-виктимный Новичок, доверчиво льнущий к ногам Клэггарта, душераздирающе переживающий стыд и боль после порки, и на несколько минут кажущийся очень убедительным заговорщиком - в сцене, когда он зовет Билли присоединиться к несуществующему мятежу. Очень легко пережать и сделать Новичка жалкой тряпкой, не вызывающей сочувствия, но Новичок Волкова не тряпка, а просто бедное зернышко, перемолотое жерновами, трамвайная вишенка страшной поры.
Возвращаясь к Клэггарту: в сцене с платочком он снова был вкрадчив, соблазнителен - и похоже, питал определенные надежды. Но с Билли взятки гладки, он намеков не понимает, как бы Клэггарт ни старался, как бы ни мурлыкал: "Take a pride in yourself, Beauty", как бы ни строил Билли глазки. Ах, да, я все время забываю сказать, как в квартете, предшествующем сцене с платочком, Билли-Самойлов прелестно пел: "No I won't, and my name ain't Baby", - и строил уморительную, совсем детскую гримасу, произнося "Baby". Сразу отпадали все вопросы насчет того, почему ему дали такое прозвище (хотя опять же, в спектакле 25-го февраля он был скорее Beauty, чем Baby, зато во вчерашнем спектакле - и Beauty тоже, но больше Baby). И в сцене с шанти Билли опять купался в прикосновениях, и казался очень юным и счастливым: ему весело, товарищи его любят, он любит товарищей (каптенармус, молчать!), жизнь хороша, и жить хорошо. И опять очень ярко было показано, что Билли вспыльчив, но отходчив: в драку с Крысой он ринулся очертя голову, держите его семеро (и я впервые обратила внимание на то, что не только Дональд азартно подначивает Билли в стиле "начисти ему рыло", но и старый Датчанин не только болеет за Билли, но и сам как будто заводится - будь помоложе и, прямо скажем, поглупее, небось, и сам бы полез бить Крысу). Ну и хор и в шанти оттягивался от души, и на драку реагировал азартно. Такой шум подняли, что ворвавшийся каптенармус не сразу и перекричал их всех. Но перекричал, навел порядок, Крысу в кандалы и под замок, Билли улыбочку и похвалу. И опять Билли сначала побил Крысу, а когда тому перепало на орехи от каптенармуса - то побежал его защищать, руками показывал: "ну как же так, ну за что вы его". А вот за все хорошее. Но конечно, никто Билли слушать не стал, да и Клэггарт тут же перетянул внимание на себя, вкрадчиво и слегка зловеще начиная свое: "As for you...". И так засмотрелся потом на Билли - действительно стоял и пялился на него неотрывно, - что не заметил подходившего юнгу. Ну, а юнга был сонный, не заметил Клэггарта, столкнулся с ним, за что и был брошен на тюфяк со всей силы. Причем Клэггарта тут, по-моему, взбесило не то, что его толкнули, а то, что помешали смотреть на Билли в свое удовольствие.
И я не знаю, как писать о том, как вчера Клэггарт спел O beauty, o handsomeness, goodness. Я пристрастна, но в исполнении Сакса эта ария становится для меня наивысшей точкой всего первого акта (а иногда и всего спектакля). И хоть я понимаю, что вчера он исполнил ее не идеально, что слышала я, как он поет ее еще лучше, но он пел ее так мощно, так захватывающе, и снова в его исполнении яснее всего звучала страсть, жгучее сексуальное желание. Для пущего эффекта он - впервые в этом блоке - извлек платочек Билли не откуда-то из плаща, а из штанов. И когда я говорю "из штанов", я не имею в виду карманы. Нет, платочек вытянули из-за пояса, и по всему выходило, что прятал его Клэггарт где-то у самого паха. И мою любимую строчку: "O beauty, o handsomeness, goodness! You are surely in my power tonight", - он спел с невероятным эротическим зарядом, совершенно точно интерпретируя "прекрасное, совершенное, доброе, сегодня вы будете в моей власти" - в откровенно сексуальном смысле. Но к сожалению, выдал желаемое за действительное, но если бы желаемое стало действительным, что бы мы тогда смотрели во втором акте? А еще на "No! I cannot believe it! No! That were torment to keen", - его повело в слезы. И уже по-настоящему он заплакал, когда уходил со сцены, бросив Новичку гинеи: задержался возле тюфяка, на котором спал Билли, весь задрожал, ослабел, скривился от слез, а потом очень быстро, очень резко ушел, почти убежал за кулисы.
Вообще было такое чувство, будто Сакс на всякий случай решил показать зрителям как можно доступнее и доходчивее, что Клэггарт в Билли влюблен и совсем не платонически. Судя по встречавшимся мне отзывам, до зрителей все это вполне дошло. Ну и как не могло не дойти, я не знаю, тут нужно уж совсем быть невинной принцессой, чтобы видеть в отношении Клэггарта к Билли такие интересные чувства, как зависть и злобу.
В первом акте все трое исполнителей главных ролей - а по совместительству еще и соперники в борьбе за Золотую маску за лучшую мужскую роль в опере - были очень хороши. А вот ко второму акту Дашак и Самойлов как будто слегка устали, это местами чувствовалось в их голосах. Но играли безупречно: Билли был опять очень азартен в сцене боя, совсем мальчишка-мальчишка, аж вперед подался, сидя на пушке, напряженно вглядываясь вперед: попали, не попали? А Дональд, опытный матрос, будто чуял, что ничего из этого не выйдет, и сидя на пушке рядом с Билли, уже не горячился так, как горячился, пока пел в хоре со всеми. И я вчера еще раз - в последний раз, проклятье! - ощутила, какая же это жуткая сцена, когда напряжение спадает, свободную вахту отправляют вниз, они отступают дальше, обмякнув, повесив головы, а капралы в коже снова окружают их, как заключенных. Временное боевое братство закончилось, они снова превращаются в угнетателей и угнетенных. Впрочем, все подавлены, но никому от этого не легче.
Рэтклифф вчера был замечателен и во втором акте - как он сиял и улыбался, когда появился вражеский корабль, как бегом бежал на мостик - и там тоже сиял, улыбка до ушей, он весь был захвачен грядущим боем, он тоже хотел догнать француза и набить ему физиономию. И когда Билли вызвался добровольцем - Рэтклифф и тут был счастлив, опять весь светился от улыбки (на лице у него было написано: that's my boy!). Но и когда бой заканчивался ничем, он угасал заметнее, чем все остальные офицеры. Молод он еще, этот Рэтклифф, и эта молодость здорово в нем чувствуется. Во время казни Билли он тоже не скрывал своей подавленности и горечи. Остальные-то офицеры держали лицо, не распускались, а на нем прямо лица не было. И в сцене суда над Билли он тоже хуже всех скрывал свое смятение. Хотя мистер Редбёрн там тоже был страшно подавлен, сразу так резко постарел. Это был потрясающий контраст и со сценой боя, и с первым актом, там-то он в капитанской каюте такой бодрый и улыбчивый, и даже память о Норе хоть и причиняла ему боль, но это уже прошлое, оно прошло, это старая, зажившая рана, которая ноет к непогоде. К туману ноет, вот что.
Клэггарт во вчерашнем спектакле не забыл надеть фуражку к первому диалогу с капитаном (а вот в спектакле 25-го февраля - забыл!). И поначалу совершенно владел собой, кивнул капитану совсем коротко, когда их прервали, и удалился невозмутимо: мол, после поговорим, никуда ты от меня не денешься. И ко второму диалогу тоже вышел во всеоружии, поднялся на мостик, не обращая внимания на то, что капитан на него нетерпеливо притопнул ножкой, совсем как Лангридж. А капитан был здорово раздражен из-за неудавшегося боя, и ему явно хотелось сорвать раздражение на этом неприятном и настырном каптенармусе. Но приходилось держать себя в руках и с каптенармусом общаться, а тот как поехал гнуть свое и гинеями капитана запугивать, и деваться от него было некуда. Причем капитан на гипноз поддавался, тянулся к гинеям и к руке Клэггарта, а потом как отмахнулся, как завопил: "Nay, you're mistaken", и побежал вниз по лестнице, только его и видели. А Клэггарт рассердился и растерялся: ему путают все карты, ему запарывают такую интригу! И пустился доказывать свое, а капитан и слушать не хотел, и так угрожающе напомнил про рею за ложный донос, что Клэггарт действительно испугался. Нет, он рявкнул на капитана, стеком по перилам хватил, но потом почувствовал, что зашел слишком далеко, и снизил тон, и на последнем "your honour" даже поклонился слегка, явно извиняясь. И отвернулся лицом к борту, и схватился рукой за выступающее ребро, невольно предвещая такой же жест Билли в сцене перед казнью. И его "I trust that nothing I have done" в этот раз звучало не как издевательство, а как попытка объясниться. Но капитан никаких объяснений слушать не пожелал, заорал и прогнал Клэггарта с глаз долой. А тот ухмыляться не стал, все же он тут человек, а не дьявол, и кажется, даже немного расстроился, что на него вот так наорали.
В каюте опять было ух. Вошел он, глядя на Билли с такой печалью, с полной безнадежностью: ведь убивать пришел. И все-таки вздрогнул слегка, когда ему напомнили о наказании за клевету. Клэггарт тут понимал, что играет ва-банк - и причем шансов выиграть у него не так уж и много, он чувствовал отношение капитана к себе и догадывался, что тот скорее поверит Билли, а не ему. Но выхода у Клэггарта не было, и он решил идти до конца. И подошел к столу, аккуратно положил на стол фуражку и стек, повернулся лицом к зрителям, не к Билли, опираясь рукой на столешницу, и начал: "William Budd, I accuse you". И постепенно продвигаясь вперед вдоль стола, он еще раз оперся пальцами на столешницу, как будто на него внезапно накатила слабость. Вообще было видно, что ему физически тяжело произносить вслух эти обвинения, одно дело: оговаривать Билли в его отсутствие, совсем другое - бросать смертельные обвинения в любимое, прелестное лицо. Но у него тоже не было выбора, он зашел слишком далеко. И выговорив последнее: "I accuse you of mutiny!" - он задохнулся и увидел, как больно Билли, и бездумно потянулся к нему, когда тот зашатался и упал поперек стола, заикаясь. Причем Билли тут не только заикался, но и стонал почти. И Клэггарт от этих стонов опять слабел, опять тянулся к Билли, тут же понимал, что делает, заставлял себя остановиться, но черт возьми, было видно, как сильно ему хочется обнять его, поддержать, спасти от боли, которую сам же Клэггарт и причинил. Потрясающая раздвоенность Клэггарта во всей красе. Но в конце концов он как-то взял себя в руки, выпрямился, глядя на Билли, а капитан нежненько взял Билли за плечи, развернул лицом к Клэггарту, подвел поближе. В общем-то, вот тут было видно, что капитан практически спровоцировал Билли, не во всех спектаклях это было отыграно настолько заметно. И Билли, конечно, ударил. А потом подхватил падающего Клэггарта в объятия, прижал к себе - и мне показалось, что затянул объятие. Вроде бы в предыдущих спектаклях он его быстрее опускал на пол. А тут несколько секунд постоял, обнимая его, потом опустил на пол, поддерживая под затылок, и рукой провел по груди растерянно - впрочем, в других спектаклях это тоже было. И еще замечательно - когда уже в сцене суда он отвечал на вопросы мистера Редбёрна ("Captain Vere has spoken. Is it as he has said? You know the Articles of War? And the penalty?" - и на все Билли отвечает: "Yes"), то смотрел на мертвого Клэггарта, и в его голосе звучала жалость - направленная именно на Клэггарта, он его жалел, не себя. Вот это было замечательно.
Ну и повторю еще раз: в последнем спектакле Билли снова был мальчишкой. Когда он уговаривал Датчанина остановить тех, кто хочет его спасти ("I'll swing and they'll swing. Tell'em that and stop them!"), то почти плакал, в голосе действительно слышались слезы. И в самом конце он тоже почти плакал, прощаясь с жизнью, и допев, всхлипнул и свернулся калачиком, совсем как несчастный, обиженный ребенок. Но все-таки с мальчишеским азартом твердил: жаль, мол, что не поймали француза, но ничего, может, вы его все-таки догоните, - и верил в то, что это утешение, а Датчанин, слушая его, горько улыбался. И перед "can't shake hands" - Датчанин сначала потянулся к Билли, а когда услышал, что нет, не могу пожать тебе руку, прижался лицом и всем телом к стене, и тут у меня самой потекли слезы. Он опять был так прекрасен, старый Датчанин, Роберт Ллойд. С каким неугасшим азартом он готовился к бою - но тоже, как Дональд (изумительный Александр Миминошвили), быстро понял, что ничего сегодня не выйдет. И с какой горечью он прощался с Билли, и как потом утешал Дональда, совершенно раздавленного невозможностью спасти Билли. Вот у них тут получилась насквозь прошибающая мизансцена: Дональд опускался на колени, а Датчанин гладил его по плечам, успокаивал, а потом помогал встать и опять клал руки ему на плечи, чтоб хоть как-то подбодрить. И уходил, чтобы принести веревку.
До чего же страшная сцена казни. Каждый раз я ее смотрела с дрожью - и в последний раз тоже: она ужасно страшная, как будто казнят по-настоящему. Свет, пехотинцы с винтовками, капралы в кожанках, петля, Билли в наручниках, и смотрящие на это сверху офицеры, и звучащий приговор. И капитан Вир, обреченный проживать эту казнь снова, неспособный помешать, остановить, спасти.
Но Вир, как мне показалось, не дожал вчера "I accept their verdict". В других спектаклях этого блока он исполнял эту арию так, что почти-почти сравнивался с Лангриджем, а вот вчера вроде бы спел на высоком уровне, но чего-то ему будто не хватило. Зато он очень здорово провел сцену суда - такой жалкий, раздавленный артикулами, уложениями и законами. И почти злящийся на офицеров за то, что они просят его помочь им, просят его спасти Билли, и не понимают, что он не может, что ему и так больно, а они усиливают его боль. Вчера это был Вир, который не струсил, который просто слишком хорошо осознавал свое бессилие. Death is the penalty for those who break the laws of earth, и все тут. И он не в состоянии ничего с этим поделать. Хотя офицеры верят, что он в состоянии, он же мудрый, он же звездный. А он всего-навсего человек.
Финальную свою арию Вир провел отлично, очень пронзительно. Но в целом чувствовалась в его голосе некоторая усталость. Кстати, в голосе Самойлова тоже, они оба звучали не так замечательно, как в предыдущих спектаклях, может быть, именно из-за того, что последний спектакль был масочный, особенный, и они хотели показать себя с лучшей стороны. И от этих усилий качество немного страдало. Сакс, надо сказать, тоже "старался" - и тоже иногда эти старания выходили ему не то чтобы боком, но если бы он не волновался и не прилагал усилий, было бы еще лучше. Но Сакс, черт возьми, stage animal и опытный тип, он голосом так владеет и так играет, что иногда понимаешь - да, тут не все у него гладко, но даже эта негладкость у него потрясающая. Впрочем, я пристрастна, я знаю. И чего там, у меня свой интерес: мне очень хочется, чтобы Гидону Саксу дали Золотую маску за лучшую мужскую роль. А еще мне хочется, чтобы "Билли Бадду" дали Маску за лучшую постановку, а Дэвиду Олдену дали Маску за лучшую работу режиссера, а Уильяму Лейси дали Маску за лучшую работу дирижера. Чего там, мне хочется, чтобы "Билли" забрал Маски во всех своих номинациях. Это будет хоть какое-то утешение.
Что сказать, безумно жаль, что "Билли Бадд" уплыл из мск к другим берегам. И не оставил нам на память ни профессиональной видеозаписи, ни хороших аудиозаписей. Но я рада, что этот спектакль был, и благодаря именно ему я не то чтобы начала что-то понимать в опере, нет, куда мне, но я узнала, например, что на свете есть такой замечательный Гидон Сакс (и весь остальной каст "Билли Бадда"). И хоть "Билли" больше не будет, но Гидон Сакс останется, и хоть мало надежд на то, что он приедет в Россию снова петь где бы то ни было - но может быть, я сама съезжу еще куда-нибудь и снова увижу и услышу его. Ну и буду вспоминать все семь спектаклей "Билли", что я увидела, и радоваться, что мне довелось их увидеть. И перечитывать отличный буклет, выпущенный в БТ к этой постановке. И стараться не слишком переживать из-за того, что все закончилось. Да, оно закончилось, - но как же все это было хорошо.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

Небольшой перерыв в биллибаддовстве (пока я еще отзыв на последний спектакль не дописала). На сайте Teatro dell'Opera di Roma утверждают, что на этой фотографии мы видим Эрика Бруна в роли Ромео в поставленном им самим "балконном па-де-де" из РиДж. Гогочу, как все веронские гопники вместе взятые. Ромео, ага. Нет, я помню, как Эрика в костюме Альбрехта доном Хосе из "Кармен" обозвали, но там сам называвший был большой знаток, о да. А здесь, видать, плащ ввел людей в заблуждение. Конечно же, это никакой не Ромео, а именно Альбрехт из "Жизели", второй акт.

@темы: Erik Bruhn, "Giselle", Erik Bruhn - photos

---

Я посмотрела последний, вообще последний спектакль "Билли Бадд" в БТ. Это было очень круто - и как ни странно, мне удалось не рыдать два акта, а смотреть и получать огромное удовольствие. Ну-ка, кто угадает, что я сейчас скажу? Правильно, Гидон Сакс - божественно прекрасен. Хочу, чтобы ему дали Золотую маску. Ничего не знаю, хочу, чтобы дали ему.
Подробный отзыв, я думаю, будет завтра, а сегодня я хочу дать ссылку на "золотомасочное" интервью с Саксом, где он очарователен, но отпускает пару ласковых о чешской постановке. Так что я между делом передумала ехать в Чехию еще раз на тамошнего "Билли". Да и денег у меня нет.
А еще там же лежат интервью с Джоном Дашаком, Юрием Самойловым и Уильямом Лейси. Тоже очень-очень интересные.
Ну и не могу не поделиться фотографией, только что стащенной из фейсбука Марата Гали (он же - Рыжая борода). Основной состав "Билли Бадда" после финальных поклонов. Гидон Сакс с лилиями, да-с. И ему кроме моих лилий сегодня еще букет подарили.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

Сегодня напишу отзыв о двух "Билли Баддах" сразу - за 23 и за 25 февраля. Коротко, конечно, потому что все силы надо приберечь для последнего спектакля. Хотя я уже чувствую, что у меня будет полный раздрай: я хочу это увидеть, но я не хочу, чтобы это был последний раз. А придется смириться с тем, что это будет именно он, последний раз. Что ж, в конце концов, мне повезло, что я вообще это увидела. И причем увидела не один раз, и теперь могу перебирать впечатления от разных спектаклей и наслаждаться. Ну и мучиться оттого, что все это уже в прошлом.
Спектакль 23-го февраля был ощутимо "теплее": тюремно-лагерная тема в нем была намечена, но как будто отступила на второй план, вперед вышла тема военная. И хоть служба на военном корабле - это не сахар, как всем известно (кто забыл, тому мистер Флинт напомнит), но взаимодействие матросов, капралов и офицеров в этот раз не было таким жестким, как в спектакле 25-го февраля. Надо признать, что хор довольно тяжко раскачивался в первой картине (O heave away) и пустился кто в лес кто по дрова в начале третьей картины (Blow her to Hilo), нестройность была очень заметна. Но потом выправился, шанти провел великолепно, и во втором акте сцена боя была очень зажигательна. Люблю этот бой: он прекрасен музыкально, а в постановке Олдена он прекрасен еще и визуально - так и накрывает ощущением мощи, единения и общего азарта, когда видишь, как выходят на авансцену канонеры, морские пехотинцы, ютовые, матросы, капралы. И мурашки бегут по спине, чувствуешь, что вот сейчас, сейчас они грянут: "This is our moment, the moment we've been waiting for these long weeks!", - ух, до чего это мощно и здорово. И вот здесь хор был очень хорош, не к чему придраться (ну, ладно, кое к чему можно, но я не буду).
Но кто о чем, я первым делом о Клэггарте - Гидоне Саксе. Он был безумно уставший - именно сам Клэггарт, не Сакс. С тяжеловатой, очень утомленной походкой, с повторяющимся жестом: усталый взмах руки - а, пропади оно все пропадом, до чего мне все здесь надоело, до чего я сам себе здесь надоел. Психологически этот Клэггарт казался старше, чем в предыдущем спектакле, не говоря уж о спектаклях в прошлом сезоне. Допрос проводил почти безучастно: не раздражаясь всерьез на строптивого Рыжего бороду (хоть и орал на него, и сбивал с ног, но все это было так, без сердца, он сколько раз уже обламывал таких строптивцев), не обращая никакого внимания на покорного Артура Джонса (механически чеканил положенные реплики, глядя в зал). Вот тут и вспоминалось невольно умберто-эковское, вильгельм-баскервильское: "Дьявол угрюм, потому что он всегда знает, куда бы ни шёл — он всегда приходит туда, откуда вышел". Клэггарт здесь был дьяволом, но дьяволом утомленным и угрюмым, запертым в той же системе, что и все остальные. Он знал, что тоже придет туда, откуда вышел, что его не ждет ничего нового, только безрадостность и усталость, четкое ощущение, что так и будет всегда, бег по кругу, раз и навсегда заведенный страшный порядок. И вдруг - на его ли беду, на свою ли беду, - появился Билли, разорвавший этот замкнутый круг, увлекший дьявола по незнакомой дороге. И как довольно часто отыгрывает это Сакс - его Клэггарт влюбился с первого взгляда. Но в отличие от некоторых других спектаклей, он еще и с первого взгляда полностью осознал безнадежность этой любви. И все-таки не мог не поддаться своим чувствам, и улыбался, глядя на Билли, допрашивая его, и встревожился, когда Билли начал заикаться, и снова заулыбался, когда заикание прошло. Но когда Билли запел свою арию (Billy Budd, king of the birds) - то Клэггарта как будто ударило наотмашь его светом, и Клэггарт остро ощутил, что этот свет не для него, что ему ни за что не прикоснуться к этому свету. И когда Билли уже утаскивали с палубы, он прижал руку к сердцу, ощущая свою боль - привычную боль, с которой он, похоже, давно сжился, научился ее не замечать, и вдруг заметил, и понял, что от боли ему спасения нет.
В сцене с Крысой он очень выразительно играл стеком, почти гипнотизировал Крысу, рассекая кончиком стека воздух - так зловеще, эффектно и с отчетливой дьявольщинкой. Но проклинал потом не только Крысу и корабль, и всех на корабле, а как будто бы в первую очередь - себя самого. И услышав от Друга Новичка - довольно испуганного в этот раз - что Новичок всего лишь мальчик и не может идти, разводил руками: мол, а я-то что могу поделать? И "Let him crawl" звучало не издевательски, а тоже утомленно: сколько уже он всех этих выпоротых перевидал, ну не может идти - так пусть в самом деле ползет, что с ним еще делать? А выползающий на сцену Новичок, заметив Клэггарта, сжимался и отворачивался - причем не от страха, а от стыда. И Клэггарт уходил прочь, махнув рукой: как все надоело, пропади оно все пропадом.
Платочек с Билли он снимал медленно-медленно, по капельке сцеживая наслаждение: смотреть на Билли, прикасаться к нему; и в голосе была нежность, но он не мурлыкал так, как мурлыкал в предыдущем спектакле, не пытался осознанно соблазнить Билли. Иногда Клэггарт Сакса делает такие попытки - но наталкивается на искреннее и ясноглазое непонимание Билли, и отступает, сворачивает щупальца. А в этот раз он с самого начала знал, что ничего не выйдет. Ему ведь от Билли даже не плотские радости нужны (это к вопросу о подавляемой гомосексуальности Клэггарта в этой постановке: вот убейте меня, но не вижу я, что Клэггарт Сакса гомосексуальность подавляет; тут, грубо говоря, проблема не в том, что у Клэггарта стоит на мальчика, будь Билли цыпленком вроде Новичка, Клэггарт его живо бы взял в оборот, отымел и не мучался). Ему нужно, чтобы Билли спас его, избавил от постоянной боли; он погружен в эту боль, и лишь Билли может принести избавление. Но Билли никогда этого не сделает. Билли не может его полюбить, не может спасти, Клэггарт уверен в этом и не пытается ничего изменить. Он действительно чувствует, что обречен уничтожить Билли. И сознавая эту обреченность, страдает физически и еще глубже погружается в свою боль.
Можно, я даже не буду говорить, что он невероятно прекрасно исполнил свою арию (O beauty, o handsomeness, goodness)? И в этот раз красный платок в его руке не превращался в удавку, как в спектакле 21-го февраля, нет, но Клэггарт прижимал платок к губам, и комкал его, и держал в ладони, словно свое сердце, символ любви. И допев, снова кружил возле спящего Билли, смотрел на него и не мог насмотреться, не мог от него оторваться, подзывал Новичка, не оглядываясь, а сам опять едва удерживался, чтобы не наклониться к Билли, не прикоснуться к нему, спящему. В этот момент все же очень сильно ощущалось еще и физическое влечение Клэггарта к Билли, абсолютно безнадежное влечение. И в диалоге с Новичком Клэггарт хоть немного добирал то, чего не мог добрать с Билли: прикасался к Новичку бесстыдно и очень уверенно, примешивал к манипуляции вполне себе эротический подтекст, по волосам гладил, за подбородок брал, тискал за щеку, прикладывал палец к губам, по носу легонечко ударял (на словах: "compromise him"). Но стоило Новичку чуть-чуть взбрыкнуть и отказаться подставлять Билли, как всю игривость с Клэггарта как ветром смело, он вспыхнул и швырнул Новичка на пол, и заорал, буквально раздавливая его мощью своего голоса. Ну и когда Новичок сдался и согласился сделать все, как скажет Клэггарт, Клэггарт сделал то, чего не было в предыдущем спектакле: вытер стек о бедро Новичка. Это было жутко. Но еще страшнее было, когда Клэггарт, проходя мимо спящего Билли, заплакал, закрывая лицо руками. В предыдущем спектакле он тоже плакал, но не так открыто, не так отчаянно. А теперь он уже не мог с собой совладать.
Во втором акте и во втором диалоге с капитаном Клэггарт так ударил стеком по перилам, что сломал стек к чертовой бабушке. И сам же будто испугался своего взрыва, смягчил тон, и его последняя реплика: "I trust that nothing I have done..." - звучала как вполне себе попытка извинения. Но капитан извинения не принял, а послал Клэггарта все к той же чертовой бабушке (ну, не буквально, но как бы ясно, что там было в подтексте), да так, что аж голос сорвал. А лейтенант Рэтклифф - Грэм Бродбент - снова проявил себя замечательным сглаживателем недоразумений с реквизитом. В прошлом году, когда в сцене суда дверь в ту каморку, где Билли ждал приговора, взяла да и открылась, именно Бродбент-Рэтклифф ее закрывал и придерживал, оставаясь полностью в роли, так что казалось, что так и надо, и должно быть, чтобы дверь открывалась. В этот раз именно Бродбент-Рэтклифф поднял кусок стека и зловеще поигрывал им, похлопывал себя по ладони, бормоча: "Sadly disappointing, sir. It's here for good". Так и хочется сказать: вспомнил, как сам Клэггартом бывал в других постановках! Но если серьезно, он и этот обломок стека сумел обыграть так, что казалось: вот так и должно быть, Клэггарт должен обломать стек о перила (главное - чтоб не о капитана), а Рэтклифф должен этот обломок подобрать.

Дальше еще многобуков

Ну, а в сцене обвинения Клэггарт, прямо скажем, пошел вразнос. Опять были эти мучительные переглядывания: когда Билли, удивленный и смущенный известием о том, что они с Клэггартом, оказывается, stand before their Commander as accuser and accused, смотрел на Клэггарта, а тот отворачивался. И вздыхал, начиная обвинять Билли, а договорив, выкрикнув Билли в лицо: "I accuse you of mutiny!" - не выдерживал, подавался к нему, когда Билли начинал заикаться. Казалось, само тело Клэггарта требовало - поддержать, обнять, успокоить, он действительно тянулся к Билли, пока Билли заикался, задыхался, пока Билли швыряло к столу, будто в сильную качку. И еще - лицо у Билли в сцене обвинения постепенно менялось, становилось растерянным и совсем детским оттого, что его обвинял человек, которому он доверял, и обвинял в ужасных вещах. И казалось, что Клэггарт, понимая, какую боль причинил Билли своими обвинениями, раскаивался в том, что наговорил, и был бы рад "отмотать" все назад, исправить, сделать так, чтобы все это не было произнесено. Но было уже слишком поздно.
Билли был в тот день очень хорош. Нечего и говорить о том, что Самойлов был дивно в голосе, он в этом сезоне звучит лучше, чем в предыдущем, его слушать - это обалденный аудиальный кайф. Но и смотреть на него - это тоже кайф, только визуальный. Забавно, в спектакле 21-го числа мне казалось, что он поширел, стал массивнее, чем раньше, а в этом спектакле это ощущение куда-то ушло, он казался довольно хрупким. И играл мягче и многограннее, чем 21-го февраля: уже не было в нем черточек народовольца и революционера, в финале сцены перед казнью он очень горестно прощался с жизнью - без страха, но с сильной горечью. Он стал взрослее, он понимал, что от него уходит, до конца ощущал, что теряет, и не боялся, но принимал свою смерть. И все-таки в последний миг, на последних строках: "I'm strong, and I know it, and I'll stay strong, and that's all, and that's enough" - он сжимал рукой выступающее ребро ржавого борта, и в этом жесте было столько горечи, печали и одиночества. Он был один и знал, что ничто, никто его не спасет, спасения для него нет. И все же в разговоре с Датчанином по-детски пытался утешить его предположением, что все-таки догонят они француза, и даже верил, что Датчанина это утешит.
По сравнению с предыдущим сезоном Билли Самойлова повзрослел (хоть в этом спектакле все равно был не таким взрослым, как в следующем спектакле, 25-го февраля). Он стал азартнее, он лучше ощущает людей, он по-прежнему чист - но как будто начал понимать, что такое человеческая чувственность. И кажется даже, что если б Клэггарт заигрывал с ним так, как в прошлом сезоне, то Билли сумел бы считать эти намеки. Но Клэггарт не заигрывает, сам виноват. А Билли был в тот день очень тактильным, очень отзывчивым на чужие прикосновения, в сцене с шанти, в последнем куплете, он с заметным удовольствием позволял себя таскать и кружить, ему было очень приятно. Что-то почти кошачье в нем мелькало. И он был вправду уверен, что его все здесь любят, и ни на кого не держал зла, даже на Крысу, с которым, конечно, отлично подрался, набил ему морду от души. Но когда Крысу схватили под белы руки и собрались заковать, а рот кляпом заткнуть, Билли, только что молотивший его почем зря, подбежал ближе и взглянул на него с жалостью, с нескрываемым сочувствием. Вот уж правда, этот Билли вспыльчив, но отходчив, если его ударить, левую щеку он не подставит, но и злопамятности в нем нет.
Отметила в сцене суда то, на что раньше не обращала внимания: когда Билли встает по стойке смирно перед судом, то закладывает руки за спину медленнее, чем обычно, и ясно, что он уже чувствует, что его ждет. Это связанные руки, связанные еще пока не по-настоящему. Но в тот момент он окончательно понимает, что лишается свободы, а скоро лишится и жизни. Самойлов потрясающе передает эти мелкие движения и нюансы. Да нет, ну в самом деле, уж насколько он мне нравился в том году, но в этом сезоне он прекрасен каждую минуту, в каждом жесте.
И как же неимоверно страшна сцена казни. Черные лестницы точно напоминают о лестницах к виселицам, даром что здесь по ним поднимаются те, кто остается в живых, а Билли, обреченный на смерть, спускается по лестнице вниз. И когда все кончено, когда Билли умирает, Дональд бросает канат с ненавистью: будь все проклято, будь я проклят, Рыжая борода в ужасе смотрит на свои руки, будто они вымазаны в крови, а Датчанин безнадежно сматывает канат-удавку, понимая, что круг снова замкнулся, и будут новые казни.
Ну чтобы не заканчивать на печальной ноте - надо еще отметить замечательную сцену в капитанской каюте в первом акте, где Вир, мистер Редбёрн и мистер Флинт замечательно соревновались между собой, кто будет троллем самого высокого левела. Вот четко ощущалось, что они уже давненько служат на одном корабле, знают друг друга как облупленных, и чего уж там - они друг к другу привязаны, но и подколоть друг друга могут, причем все трое. Нет, пожалуй, мистер Флинт более простодушен, но Вир и Редбёрн - те были в тот вечер в ударе. И у них тоже свои прелестные переглядки, не только же Билли с Клэггартом переглядываться. Так после Don't like the French Редбёрн выразительно подмигивал Флинту, и тот куртуазно извинялся перед капитаном: "Beg pardon, sir. We ought to express ourselves differently", - но и ежу было понятно, что извиняется он не потому, что вправду чувствует себя сколько-нибудь виноватым, а лишь для того, чтобы капитан, уже наливший себе новую рюмочку, не жадничал, а налил и им с Редбёрном. Что капитан и проделывает, а потом, лукаво перемигнувшись с Редбёрном, произносит тост "Долой французов" и выливает вино на пол, и Редбёрн следует его примеру. Ну, эта мизансцена, конечно, в каждом спектакле есть, но очень уж я ее люблю - и мистер Флинт так выразительно смущается, честно выпив свою рюмочку. Все-таки ему далеко до этих троллей. Мистер Редбёрн в тот день был очень теплый и улыбчивый (а еще сожрал свою реплику в первом акте, должен был по тексту сказать Клэггарту: "Master-at-Arms, instruct your police. You heard what he called out", а вместо этого сказал: "Master-at-Arms, you heard what he said"). И опять офигенно провел арию про Нор - снова на последней фразе резко вставал, и голос его, старчески дрожавший до этого, креп и ширился, и сам мистер Редбёрн будто становился выше ростом. Нет, очень хорош он был в том спектакле. И Вир-Дашак был хорош, и чего там - все были прекрасны. Но я это после каждого спектакля пишу, потому что, мне кажется, в "Билли Бадде" иначе и не бывает: прекрасны все.
Ну вот, спектакль 23 февраля был, как я уже сказала, довольно "теплым", довольно романтичным, и моему удовольствию не мешали - или, скажем так, почти не мешали - даже зрители, явившиеся в театр непонятно зачем, наверно, чтобы сфоткаться на фоне люстры. Я для себя окончательно решила, что впредь не буду притворяться культурной девушкой, а всех болтающих во время спектакля буду сразу посылать матом, потому что другого языка они явно не понимают. Сложнее оказалось 25 февраля - мне повезло очутиться рядом с дамой, явно любящей "Билли Бадда", но абсолютно невыносимой. Она подпевала! Пусть шепотом, пусть почти беззвучно, но все равно очень отчетливо. И не только подпевала, но дирижировала пальчиками, и за это мне хотелось ее убить. Забавнее всего, что я потом нашла эту даму в соцсетях, и теперь так и хочется написать ей и попросить впредь держать себя в руках, не подпевать и не дирижировать, потому что мешает она не меньше болтунов и людей с телефончиками.
Ну да бог с ней. 25 февраля я увидела совершенно иной спектакль, где не была ни капли тепла. Доминирующее настроение: жесткость, жестокость и безнадежность. С самого начала все на "Неустрашимом" погружены в отчаяние: и на верхних, и на нижних палубах все несчастны, все повязаны круговой порукой зла. Нет для них ни выхода, не спасения, и даже Билли не становится для них светом и солнцем. Да, он сияет, но в этом спектакле он, даже сияя, был не солнцем, а звездой, и его свет оказывался холодным, не согревающим, далеким. И сам Билли был взрослым, еще взрослее, чем в предыдущих спектаклях, и очень одиноким. Странно писать это о Билли, который "по сценарию" тянется к людям и нужен людям, которого все любят, но в самом деле - в нем чувствовалась какая-то обособленность, его непохожесть на всех делала его одиноким. Настоящий контакт у него здесь сложился лишь с Датчанином - тоже одиноким человеком, одиноким стариком, стоящим в стороне от других. И поэтому в том спектакле самой сильной сценой для меня стало их прощание, когда Датчанин все тянулся рукой к Билли, но не мог дотянуться. И потом закрывал лицо руками, плакал, и я не знаю, на кого мне было мучительнее смотреть - на него или на Билли, прощавшегося с ним, единственной близкой душой. Билли здесь оставался совсем один, прощался не только с Датчанином, но и с самой жизнью, и в этом прощании было еще больше горечи, чем в спектакле 23 февраля. Никакого утешения, никакого паруса вдали, никакой надежды. Он как будто чувствовал свою смерть как что-то окончательное, и ему было больно умирать. И последние минуты жизни были мучительны для него, он пел, что он силен, и он действительно был силен, но за этим пряталось почти невыносимое страдание. И все же ему хватило сил пойти на смерть и благословить Вира в последний раз, но какое же это было мучительное благословение.
В этом спектакле Билли был с ощутимым чувством собственного достоинства. Не восторженный мальчишка, не щенок - хвост крючком, грудь колесом, нет, взрослый мужчина, не только опытный моряк, но будто бы и опытный солдат: в сцене боя он казался не азартным, взбудораженным перспективой начистить морду французу, а сдержанным и суровым. И в сцене допроса он держался строго, сам почти как офицер (в спектакле 23-го февраля он был гораздо улыбчивее, он кланялся офицерам не подобострастно, конечно, но радостно и чуточку преувеличенно - от желания сделать формальное движение неформальным). На избитого Новичка он смотрел не только с жалостью, но и как старший на младшего, и "The poor chap, the poor little runt!" звучало как-то особенно убедительно: для этого Билли Новичок и вправду был мальчишкой, бедным малышом. И еще любопытная деталь: он снова бросался к Крысе, когда того уже "винтили" за драку, и слышал, вот черт меня подери, но точно слышал, как Крыса указывал на Клэггарта как на человека, подговорившего его залезть к Билли в мешок и устроить всю эту заваруху. Далеко не всегда Билли это "слышит", но в этот раз было полнейшее ощущение, что он все это так или иначе принял к сведению. Впрочем, тут же и отвлекся, или решил, может быть, что не стоит Крысе верить. Но тем не менее, Билли здесь чувствовал, что такое зло, знал, что зло есть на свете.
Ну и зло это ходило вокруг него две трети спектакля, и злом этим был каптенармус Клэггарт. Я еще ни разу не видела, чтобы Клэггарт здесь был таким отчетливым, таким... не знаю, почти беспримесным злом. Обычно Сакс его играет мягче, но в этот день его Клэггарт был поразительно злым, жестким и безнадежным, даже по сравнению с предыдущим спектаклем, где он тоже казался очень несчастным и опустошенным, и от опустошенности вдвойне жестоким. Он был не просто угрюм, он был полумертв, он знал, что и Билли не сможет его согреть и оживить, и в любви к Билли, в присутствии Билли на корабле нет никакого утешения, никакой надежды. Клэггарт не строил планов, опять не пытался соблазнить Билли в сцене с платочком, он с самого начала, с первого взгляда понимал, что не может существовать рядом с Билли. И еще как будто понимал, что вообще не может больше существовать. И в сцене во втором акте, уже выкрикнув все ужасные обвинения Билли в лицо, он все же подался к нему, когда тот начал заикаться, но быстро взял себя в руки, встал лицом к нему, нервно ломая пальцы за спиной, а потом опустил руки, опустил плечи, как-то выдохнул весь - и отчетливо приготовился к смерти. Он действительно знал, входя в каюту капитана, что живым не выйдет. И ждал смерти именно от руки Билли, не за клевету на него.
И еще во втором акте, во втором разговоре с капитаном, Клэггарт вел себя как сам дьявол. Он манипулировал капитаном, он показывал ему гинеи, наступая на него, оттесняя к трапу, и рявкал на него, даже не пытаясь потом овладеть собой и снизить тон. Но хоть стек не сломал, и то хорошо. А уж как издевательски произносил свое "I trust that nothing I have done", и ухмыляется торжествующе, когда капитан срывался и орал на него. В отличие от спектакля 23-го февраля - тут не было никаких попыток извиниться за свой срыв, как-то замазать его. Напротив, Клэггарт делал именно то, что хотел сделать. Ну и добился своего, вывел капитана из себя, молодец. Дьявол.
Но дьявол, которого даже Билли не в силах вывести из замкнутого круга. Дьявол, полностью исключающий для себя любую возможность спасения. И старающийся задавить свою боль, но иногда она прорывается, и тогда он ощущает ее еще острее. В этом спектакле он пел "O beauty, o handsomeness, goodness", загоняя любовные обертоны вглубь, а на поверхность вытягивая злость и отчаяние тьмы, столкнувшейся со светом, - пусть даже это свет не солнца, а звезды, но все равно мучительный для тьмы. И вдруг на строчках: "No! I cannot believe it! No! That were torment to keen" - боль прорвалась наружу, любовь прорвалась наружу, и он утратил самообладание, он перестал быть абсолютной тьмой. Потом, правда, взял себя в руки. И надо сказать, он не кружил возле спящего Билли так, как в предыдущих спектаклях, подходил близко, да, смотрел на него, но не "зависал" над ним так заметно и выразительно. И красный платок Билли в этот раз не был ни удавкой, ни сердцем, а пламенем в сомкнутых ладонях. Кстати, в сцене с платочком - ну, когда Клэггарт платочек с Билли снимал, - снова не было никакого соблазна, только печаль и чуточку тепла, единственный момент, когда он допустил тепло в свой голос. Причем так увлекся, что и следующая реплика: "Get those men aloft!" - прозвучала тоже довольно мягко, не возникло контраста с нежным: "And… Look after your dress. Take a pride in yourself, Beauty, and you'll come to no harm". И он даже не оглянулся, подавая эту реплику, так и смотрел на Билли, лишь потом развернулся и ушел.
В сцене с Новичком он был отчетливо садистичен, уверен в себе, по-своему эротичен, но это здесь секс и сексуальное символизировали только власть, ничего сколько-нибудь похожего на любовь в этой эротике не было - да и не должно было быть, конечно. Клэггарт подзывал Новичка к себе, лапал властно и требовательно, по носу пальцем не трепал, а щелкал гинеями у него перед носом. И впал в дьявольскую ярость, когда Новичок попытался рыпаться, пнул его изо всех сил, схватил за горло, швырнул наземь, замахнулся стеком и аж зашипел - так ему хотелось ударить. И измазанный стек потом вытер дважды о бедро и о зад Новичка, крест-накрест. Гинеи даже не швырнул, а выронил, выпустил из ладони. И проходя мимо Билли, не заплакал, но резко опустил голову, и ушел очень быстро, почти бегом.
А еще любопытно, что в спектакле 25 февраля Клэггарт сразу понял, о какой порке говорил Друг Новичка ("The flogging, sir. All duly over and King's Regulations observed"). В предыдущих спектаклях он сначала дергал головой, пытаясь сообразить, с чем вообще этот матрос к нему пристает, а потом отмахивался: да что ты лезешь ко мне с этим вздором, нашел еще проблему. Но в спектакле 25-го февраля он не отмахнулся, и уже сказав свое безжалостное "Let him crawl", подошел к Новичку, остановился на миг и вздохнул. И можно лишь гадать, что означал этот вздох: то ли - "ну что ж ты за салага, даже двадцать плетей выдержать не можешь", то ли - "как же вы мне все здесь осточертели". Мне показалось, что этот вздох все же был в адрес именно салаги-Новичка, так тяжело принявшего порку. Ну и Новичок, увидев приближающегося Клэггарта, опять сжимался от стыда и отворачивался. Это снова был не страх, а только жгучий стыд.
Бедняжка Новичок в том спектакле тоже внес свой вклад в порчу реквизита: наступил на собственные очки. Но потом обыграл это без помощи Рэтклиффа: прилаживал дужку и жалобно оправдывался перед боцманом. Но боцман, само собой, только еще сильнее на него вызверился. Нет, все в том спектакле были намного жестче, чем в предыдущих спектаклях, и холоднее; даже в сцене шанти матросы, как мне показалось, не оттаяли до конца, не веселились так, как веселились обычно в этой сцене. В сцене в каюте капитана Вир, Редбёрн и Флинт уже не были тремя веселыми троллями, вели себя сдержаннее и мрачнее. И даже Вир был не так легок, как всегда, и начал было подпевать матросскому хору, но быстро перестал, сидел на столе, и вид у него был встревоженный и озабоченный.
И в конце этот Вир не получил прощения. Все-таки мне кажется, что обычно в этой постановке он получает прощение и покой, он искупает свою вину. Но в этом спектакле - нет, не было искупления, он оставался во тьме. И как Билли перед казнью пел о далеком парусе, но не утешался этим видением, так и Вир не был утешен, повторяя вслед за Билли: "But I've sighted a sail in the storm, a far-shining sail... <...> There's a land where she'll anchor for ever". Не было не прощения, ни паруса, ни света.
А еще в том спектакле душераздирающе сильно сыграли Дональд-Миминошвили и Датчанин-Ллойд в сцене перед казнью: слышатся свистки, они понимают, что рассвет наступил, поднимают головы - и на них смотреть больно, потому что они в отчаянии. И ржавый борт начинает отодвигаться в глубь сцены, они отступают вместе с ним, и лица у них белые, полумертвые, будто это их должны казнить, а не Билли. Ох. Ладно, пожалуй, я на этом и закончу, а то начинаю вспоминать все это, и хочется самой плакать - и оттого, что я снова увижу все это сегодня, и оттого, что сегодня я увижу это в последний раз.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

Биллибаддовский марафон продолжается, остался всего один спектакль, и сердце мое разбито, ну почти как у Новичка. Воображаю, как я буду убиваться завтра, на последнем, самом последнем вообще спектакле. Но я сделала очень, очень верно, что взяла билеты на все спектакли блока. Во-первых, надо насмотреться напоследок, а во-вторых - ведь реально же, ни одного мало-мальски одинакового спектакля, все с разным настроением, с разной атмосферой. Например, спектакль 23 февраля был с очень сильной романтической составляющей (отвечал за нее каптенармус Клэггарт, практически не сдерживавший своих эмоций при виде Билли), с очень тактильным и теплым Билли, с не так явно выраженной тюремно-концлагерной темой. А вот вчерашний спектакль был совершенно другой: очень жесткий, очень мрачный, с очень жестоким и мертвым внутри Клэггартом, с взрослым и странно одиноким Билли, с полнейшей безысходностью и на нижних, и на верхних палубах, с капитаном Виром, совершенно точно не получившим никакого прощения в конце. И само по себе, и по контрасту с предыдущим спектаклем это все производило очень сильное впечатление. Интересно, каким по настроению выйдет последний спектакль: более жестким или более "теплым" и "романтичным"?
Но о спектаклях я напишу еще подробнее, а пока о прекрасном. Вчера мы с  gr_gorinich натащили гору букетов, одарив практически всех, кого хотели (нет, честно говоря, одаривать цветами надо абсолютно всех, но денег не хватит и рук не хватит, чтобы принести букеты для всех, а жаль). Разумеется, Гидон Сакс получил лично от меня лилии (21-го были тоже лилии, 23-го - тюльпаны, и я думаю, 27-го тоже будут лилии, потому что они очень красивые), и судя по его реакции, был очень им рад. А еще мы с  gr_gorinich принесли: ирисы - Роберту Ллойду, прекрасному Датчанину, тюльпаны - Александру Миминошвили, чудесному Дональду, розовую лилию - Джону Дашаку, любимому нашему капитану Виру, гиацинты - обаятельнейшему Уильяму Лейси (он так прелестно нюхал эти гиацинты!), желтые хризантемы - Даррену Джефри, лучшему в мире мистеру Флинту, ну и розовые фрезии - Джонатану Саммерсу, великолепному мистеру Редбёрну. Как вы видите, у меня все чудесные и великолепные, а что делать, если они и вправду такие? И когда даришь им цветы, радуешься сильнее, чем если бы тебя саму завалили цветами.
И это еще не все. Принимали на поклонах очень горячо, но вот, наконец, занавес опустили, свет в зале включили, народ потянулся к выходу, но не весь. Осталось несколько инициативных групп, решивших хлопать до упора - в надежде, что занавес поднимут еще раз. Это было совершенно улетное ощущение - как будто из оставшихся в зале составилась компания единомышленников, даром что эти люди были между собой далеко не всегда знакомы. И мы своего добились: сначала из бокового выхода вывалились на авансцену Юрий Самойлов и Джон Дашак - в обнимку, потом к ним присоединились еще Лейси, Миминошвили и Саммерс. И мы все им хлопали и орали "браво" (господи, впервые в жизни я орала "браво"), и они, как мне кажется, были растроганы. Не ожидали такого, конечно. Не знаю, догадался ли кто-нибудь снять эти поклоны после поклонов, надеюсь, что еще всплывет что-нибудь в сети.
А пока - раз уж речь зашла о поклонах - нашла видео с поклонами после первого спектакля блока, 21 февраля. Все прекрасны, а Сакс с лилиями смертельно прекрасен.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

О вчерашнем "Билли Бадде" я еще напишу, я надеюсь (и скорее всего, напишу о двух спектаклях сразу, уже после спектакля 25-го февраля), но пока скажу, что было сумасшедше прекрасно, еще лучше, чем 21-го числа. Сакс бог. Самойлов играл мягче и многограннее, а пел изумительно. Дашак трагичен и великолепен. Богдан Волков совершенно прелестен. И все опять замечательные молодцы.
Но оперу надо немного разбавить балетом, поэтому вот пока Эрик и Карла в "Жизели", АБТ, 1968 год. Они тоже сумасшедше прекрасны, хотя и совершенно в ином роде.

@темы: Erik Bruhn, Carla Fracci, "Giselle", Мы очень любим оперу, Erik Bruhn - photos, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd)

---

Очень трудно писать о спектакле, которого ждал целый год, - и с которым предстоит расстаться навсегда. Сегодня (вернее, уже вчера) посмотрела первый спектакль последнего блока "Билли Бадда" в БТ. Да, не все еще было идеально, хор в первой сцене звучал так себе, Грэм Бродбент - мистер Рэтклифф - казался ощутимо не в голосе, и мой любимый, божественный и невероятно прекрасный Гидон Сакс, он же каптенармус Клэггарт, тоже звучал еще не так замечательно, как он может звучать. И Юрий Самойлов - Билли Бадд - наоборот, звучал отменно, но играл, как мне показалось, не так тонко, как в прошлом блоке. Но я надеюсь, это издержки первого спектакля, а дальше пойдет лучше. И как невероятно обидно, что "дальше" будут всего три спектакля. Я поняла сегодня, как безумно люблю эту постановку, ничто мне ее не заменит, ничто не заменит мне этот состав, это звучание оркестра под управлением Уильяма Лэйси. С первых минут, с первых нот у меня прям мурашки прошли по коже, это было, с одной стороны, погружение в уже знакомую постановку, где знаешь, куда смотреть и чего ожидать, а с другой стороны - поразительное ощущение: все то, да не то, новые нюансы, новое взаимодействие между персонажами, и это так прекрасно, что под конец хочется реветь и оттого, что все заканчивается так, как заканчивается, и оттого, что заканчивается спектакль, повторения не будет, невозможно его пересмотреть, еще раз прочувствовать то, что почувствовал сегодня, глядя на всех этих прекрасных людей, слушая, как они поют. Не могу, я принесла букет (белые лилии, розовых, увы, не нашлось) одному Саксу, но по-хорошему хотелось завалить цветами всех, вплоть до хористов и юнги. Но если уж приходится выбирать, кому дарить цветы, то я однозначно выберу Сакса. Потому что Сакс бог. Потому что Сакс изумителен. Потому что люблю Сакса, и все тут.
И сразу хочу сказать, что при всей моей симпатии к Гийсбертсену - Новичку из прошлого блока - Богдан Волков все-таки круче. У него получается хрупкий, робкий цыпленок, с самого начала хрупкий и робкий, он с боцманом не задирается, не пытается язвить (Гийсбертсен пытался), просто ну вот так неловко отвечает и так неловко себя ведет, что огребает за это по полной программе. И порка его ломает, надо видеть, как он вползает на сцену (после издевательского замечания Клэггарта: "Let him crawl"), видит подходящего к нему Клэггарта и в ужасе сжимается, съеживается, отворачиваясь к стене, а Клэггарт смотрит на него сверху вниз. А как прекрасна была сцена, где Клэггарт велит Новичку подставить Билли! Клэггарт подзывает Новичка ("Come here, come nearer" и т.д.), и Новичок подползает к нему на коленях, а Клэггарт его гладит по голове, по щеке, за подбородок берет, по носу игриво ударяет пальцем. Боже, боже, это вроде бы мелочи, но это сделано так многозначительно, так эротично, так угрожающе и по-своему сладострастно, что обставит в два счета куда более откровенную эротику. Ну, это Сакс. Он такие мелочи умеет подавать с нужным эротическим зарядом. И тем страшнее гнев Клэггарта, когда Новичок отказывается оговаривать Билли, потому что Билли хороший. Клэггарт взрывается и со всей силы пинает Новичка в спину, и орет на него, и замахивается стеком, и даже когда Новичок, съежившись, умоляет не бить его больше, и ты понимаешь, что Клэггарт не ударит, и сам Клэггарт это понимает, но лицо у него искажается, и он коротко, судорожно взмахивает стеком, сжимает рукоятку, и ясно - ему очень хочется ударить. А Новичок трогательнейший птенец, и боже, как он поет уже после ухода Клэггарта: "It's fate, it's fate, I've no choice, everything is fate", с такой тоской, с такой безнадежностью, совершенно точно понимая, что выхода нет, и бог его не простит.
Клэггарт. Клэггарт сегодня был влюбленный, но очень ожесточенный и с самого начала отчаявшийся. И с косичкой! Вот мне кажется, что в прошлосезонных блоках у него косички не было. А теперь у него косичка, сам он еще похудел и постройнел, и такой красивый, что просто глаз не отвести. Вот честное слово: когда он выходит на сцену, очень сложно отвлечься от него и посмотреть на кого-то другого - хотя черт возьми, все достойны внимания. Но Клэггарт-Сакс бессовестно забивает всех своим присутствием. Невероятный человек. Невероятный каптенармус. Прелесть какая гадость. Да нет, просто прелесть, никакой гадости. Сегодня он делал стойку на Билли не прям с первого своего появления, перед началом допроса он как будто не замечал это лучезарно улыбающееся чудо. Но когда дело дошло до Билли (интересно, кстати, что Артура Джонса тут во время допроса держал практически за горло здоровенный капрал; то ли я забыла об этом, то ли этого все же не было в прошлых блоках), каптенармус к нему повернулся и обомлел, и разжал сжатую все время в кулак руку. И пошло-поехало: во время допроса Клэггарт улыбался, как сговоренный жених, опять как-то очень по-человечески встревожился, когда Билли начал заикаться, и разулыбался снова, когда заикание прошло, и расхваливал Билли нежно-нежно, и очень выразительно обалдел, когда Билли начал прощаться с "Правами человека". И на Крысе срывался от души, но боже мой, как изящно, как артистично он все это проделывал: сначала объяснял Крысе, как испортить Билли жизнь, а потом запугивал и угрожал, что Билли его прибьет, если поймает, и в конце концов орал на него, гнал прочь и проклинал так, что было ясно: он проклинает не Крысу, а весь корабль и всех на корабле, и себя самого.
Сцена с платочком - ааах. Платочек с Билли каптенармус сегодня снимал непристойно, растягивал удовольствие, строил Билли глазки, даже не пел, а прямо мурлыкал. Но Билли, как ему и положено, на мурлыканье не велся, намеки не просекал, стоял себе, грудь колесом, а потом радостно говорил, что во, видали, да он нормальный, этот Тощий франт, да чё вы, ребята. Вот все же в том блоке, как мне казалось, Билли как будто что-то такое чувствовал, но понять не мог, что это такое, и поэтому была у него с каптенармусом очень своеобразная тонкая химия. А в сегодняшнем спектакле Билли искренне ничего не чувствовал и не понимал, наивнейшая Детка. Чем, разумеется, подрезал надежды каптенармуса на корню. После сцены с платочком каптенармус окончательно понял, что с этим Билли нельзя рассчитывать ни на взаимность, ни на взаимопонимание. И стал интенсивно страдать. Мне все же очень нравится, как он появляется в сцене драки Билли с Крысой: в распахнутом плаще, будто наспех накинутом. И сегодня он не стал бить юнгу, который нечаянно с ним столкнулся, а просто толкнул его на тюфяк и заорал: "Look where you go!", а потом повторил: "Look where you go!", - обернувшись и глядя на Билли. И еще сегодня он очень ощутимо, физически ощутимо хотел Билли, и буквально пожирал его взглядом, пока Билли надевал футболку и устраивался на ночлег, и потом кружил рядом с ним, спящим, замирал, разглядывал его, раскинувшегося на тюфяке, такого близкого, такого доступного, такого недостижимого. "O beauty, o handsomeness, goodness" Сакс сегодня спел не так пронзительно, как он может, но все же очень хорошо. И жестче, вернее сказать - ожесточеннее, чем в предыдущем блоке (пожалуй, чувствовалось в интонациях легкое сходство с Клэггартом из пражской постановки). А красный платок Билли, которым он манипулировал, в какой-то момент превратился в удавку, и Клэггарт сам себе накинул эту удавку на горло. И стало ясно, что эта любовь для него - петля и смерть, что он будто чувствует, что не только Билли погубит, но и себя самого убьет. Но продолжает идти по этому пути, потому что все одно - жить ему нельзя.
А еще когда он уже уходил со сцены, дожав, доломав Новичка, то замедлил шаг возле спящего Билли, остановился, вглядываясь в него, и заплакал. Вот действительно, у него лицо сморщилось, исказилось от слез, это было очень выразительно и горестно. И сразу вспомнилось, что говорил об этом сам Сакс: "В «Билли Бадде» есть сцена, где Клэггарт принуждает одного из матросов скомпрометировать Билли. После нее я иногда ухожу со сцены в слезах. Я прохожу мимо Билли, лежащего на полу, и твердо осознаю, что только что обязал себя уничтожить то, что мне дороже всего на свете".
И во втором акте он хоть и решился погубить Билли, но продолжал очень выразительно страдать. В самом начале второго акта, едва появившись на сцене, он замечал Билли в толпе матросов ("так глаза любящих видят то, что видеть велит им мудрое сердце") и опять менялся в лице, не плакал, но ощутимо слабел, и едва мог взять себя в руки, чтобы обратиться к капитану. Во второй раз разговор уже пошел легче, там ведь не было Билли. Но ох, как опять он вздрагивал, когда капитан говорил, что устроит им с Билли очную ставку. Теперь он по-настоящему ощущал, что назад пути нет, что он действительно погубит себя или Билли. И входил в каюту, помедлив на пороге, смотрел на Билли жадно и тоскливо, но когда Билли недоуменно и тревожно оглядывался на него (после слов капитана "You stand before your Commander as accuser and accused") - то Клэггарт отводил глаза. Это было и в прежних спектаклях, но каждый раз это производит сильнейшее впечатление. И еще то, как Клэггарт, выговорив до конца обвинения, нервно сжимал и разжимал пальцы, снова и снова ощущая, что ведет к смерти того, кого любит.
Ну что я за человек, хотела написать отзыв обо всех, а сама все про Клэггарта да про Клэггарта. О Юрии Самойлове я уже сказала - мне показалось, что в этом спектакле он играл несколько грубовато, хотелось бы более тонких оттенков. И еще мне показалось, что он пополнел и поширел, его это не портит, он по-прежнему строен и красив, но прошлогодняя юношеская легкость как будто ушла. Жаль. Но он был сегодня очень в голосе, пел прекрасно. И очень круто спел балладу перед казнью. Правда, самый-самый финал этой сцены, уже после разговора с Датчанином, по-моему, он немножко пережал, у него получился не Билли Бадд, а прям революционер перед казнью, народоволец, Андрей Желябов. Но может, мне и почудилось, меньше надо романов про народовольцев читать. Но когда, уже допев, он съежился и уснул, я чуть не заплакала. Это было пронзительно. И тут еще и Роберт Ллойд, конечно, гениально сыграл: его Датчанин горевал сдержанно, выразительно и совершенно душераздирающе. Впрочем, что говорить, там вся сцена так поставлена, что дрожь бьет: как сначала появляются Рыжая Борода, Дональд и Новичок, как потом выходят в затылок друг другу две шеренги матросов, как по лестницам взбираются на второй ярус Рэтклифф, Редбёрн и Флинт, а Билли, наоборот, спускается со второго яруса вниз, как Датчанин выносит петлю, как капитан Вир, оборванный старик, замирает и шепотом повторяет приговор, который громко зачитывает мистер Редбёрн. И двойное "Starry Vere, God bless you!" ударяет по нервам так, что впору заорать.
Джон Дашак - капитан Вир - тоже был сегодня головокружительно прекрасен. Я сегодня несколько раз была на грани слез, но действительно заревела только однажды - в финале, когда измученный, опустошенный, то ли прощенный, то ли непрощенный капитан Вир опускался на колени, держась за решетку, и допевал: "...long ago now, years ago, centuries ago, when I, Edward Fairfax Vere, commanded the Indomitable". Вот тут меня окончательно прошибло. Но он вправду был сегодня удивительно хорош. И еще прекрасны были Джонатан Саммерс - мистер Редбёрн и Даррен Джеффри - мистер Флинт. От меня раньше ускользали их прелестные переглядки в сцене в капитанской каюте в первом акте (в частности, когда Вир прекраснодушничает: "Where there is happiness there cannot be harm", развалившись на стуле, а мистер Редбёрн и мистер Флинт стоят у него за спиной и переглядываются, совсем как их коллеги из постановки ENO: "видал малахольного? слышишь, что он несет?"). И мистер Редбёрн там сам был прелесть: лукавый такой старичок. Как будто здесь он мог позволить себе показаться с непарадной стороны. И он потрясающе спел о Норе, плавучей республике. Я не раз говорила: я очень люблю эту короткую арию не арию, не знаю, как это назвать, отданную Редбёрну (и немножко Флинту). И Саммерс-Редбёрн начал петь, сидя на стуле, надтреснутым голосом, будто заново переживал позор и горе Нора, но когда дошел до повторенной дважды строки "O God preserve us from the Nore!" - то вскочил, стукнул своей палкой об пол, и голос у него окреп, расширился, помолодел. Это было удивительно.
Кого еще забыла упомянуть? Александр Миминошвили отжигал Дональдом. До чего же заводной, яркий, вспыльчивый, страшно обаятельный Дональд у него получается. Да еще и эти "татуировки" с морской тематикой добавляют ему сочности. Шанти он сегодня спел не идеально, но где не добирал голосом - добирал обаянием. Он чудный. Марат Гали тоже был прекрасным Рыжий бородой, очень лихо рвавшимся на абордаж. Илья Кутюхин трогательно спел Друга Новичка (и очень выразительно пятился от Клэггарта, буквально вжимался в кулису). Ну и хор - да, пусть поначалу он звучал как будто слабовато и неуверенно, но потом все вошло в норму, а уж к игре вообще претензий нет, играли прекрасно. И я верю, что в следующем спектакле все будут выглядеть и звучать еще лучше. Всего три спектакля осталось, боже мой, как мало.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

Благополучно сагитировала сестру пойти на "Билли Бадда". Теперь дело за малым: достать для нее билет на 23-е. Задача трудная (в данный момент билетов на сайте БТ на эту дату нет), но разрешимая. А пока выдала ей буклет с либретто и статьями для пристального изучения. И потыкала пальцем в фотографии Гидона Сакса, восторженно подвывая, что это тот самый бас-баритон, которого я так обожаю.
Чувствую себя законченным маньяком, но последний же блок, а значит, все можно, гуляй, рванина. Что касается семейной репутации - сестра, как выясняется по косвенным признакам, читает мой фейсбук, а значит, примерно представляет, с кем имеет дело.
Завтра первый спектакль! Надо непременно принести лилии для каптенармуса. Он заслужил. И даже если будет не очень в голосе, мне все равно, он самый лучший.

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd), Gidon Saks is love

---

Карла и Эрик, АБТ, 1968 год. Запястье Эрика кажется здесь почти неправдоподобно тонким.

@темы: Erik Bruhn, Carla Fracci, "Giselle", Erik Bruhn - photos

---

Шестнадцатого февраля во второй раз была на сборной программе КДБ Dans2Go. Получила еще больше удовольствия, чем в прошлый раз, осенью, отчасти потому, что, во-первых, сильнее повезло с составами, а во-вторых, тот же Weimar Хюббе был мне уже знаком, и я могла теперь рассмотреть все детали. Ну и все, по-моему, были более в ударе, чем осенью. Какая прелесть все-таки этот Weimar на музыку Курта Вайля - очень атмосферная сюита танцев на фоне смутно угадывающихся двадцатых-тридцатых годов, эпохи веймарской республики. На мой взгляд, там есть лишь один неудачный номер - Je ne T'aime Pas: с однообразно-мелодраматичной Сюзанной Гриндер, которую таскают туда-сюда в головоломных поддержках три кавалера. Гриндер, конечно, сама по себе не однообразна и не мелодраматична, она изумительная балерина, но в этом номере Хюббе, увы, показывает ее не с лучшей стороны. Забавно, что Ева Киструп, напротив, считает именно этот номер лучшим в Weimar. Но я бы скорее отдала предпочтение Youkali с гениальной Джейми Крэндалл и The Saga of Jenny с Холли Доргер. Крэндалл решительно становится одной из моих любимых балерин в КДБ, я продолжаю страшно жалеть, что мне не довелось увидеть ее Сильфидой. Но зато мне повезло увидеть ее Раймондой осенью, и знаменитая вариация Раймонды в третьем акте - с хлопками в ладоши - в ее исполнении стала для меня чем-то совершенно поразительным, это было почти мистическое переживание. А в Youkali Крэндалл танцевала так, что хотелось одного: чтобы это никогда не заканчивалось. Сам номер прелестно схореографирован, и песня, разумеется, прекрасна (но вот я попыталась найти именно это исполнение, звучащее в балете Хюббе, - и не нашла, имя исполнительницы не указано, я методом тыка понимаю, что это точно не Уте Лемпер, не всякие там меццо-сопрано, исполняющие Youkali в отчетливо оперной традиции, это исполнение лирическое, в стиле Пиаф, может быть, но Пиаф вроде бы Youkali не исполняла, в общем, непонятно, кто поет, а так хочется найти и переслушать). Что же касается Холли Доргер в The Saga of Jenny - ну вот какое же счастье, что есть видеозапись с этим номером, можно не рассказывать, а просто показать, что это такое. В живом исполнении это еще угарнее и улетнее, очень зажигательная Дженни в очень зажигательной саге, самой Доргер к лицу эта яркая, броская, чуть легкомысленная хореография. Ну и в спектакле шестнадцатого февраля она, как и следовало ожидать, жгла, пепелила и сводила всех с ума. И мне ужасно нравится, как Хюббе в конце подпустил на сцену еще и пятерку мальчиков, мальчики тоже решительно жгли.
Распробовала я в этот раз и Surabaya Johnny - после первого просмотра мне казалось, что в хореографии Хюббе тоже пережал с мелодрамой, все было трактовано как-то слишком уж в лоб. А теперь ничего, понравилось, может быть, и вправду это нужно ставить именно вот так, в стилистике жестокого романса, без иронии, очень буквально (ах, в сторону замечу: какое наслаждение слушать эту песню в классическом исполнении Лотте Леньи). Все были хороши: Кэролайн Балдуин и Эми Уотсон - в образах несчастных девиц, а Марсин Купински и Джонатан Хмеленски - в образах бессердечных матросов. Хмеленски в матросской форме - это, господа, дамы и барышни, такой кинк, что я себя чувствую слегка гетеросексуальной, глядя на него (а господа могут себя почувствовать, напротив, гомосексуальными, ибо все мы знаем великую гомоэротическую силу матросской формы). Но правда, он очень хорош. И еще я сформулировала для себя, что Хмеленски мне больше нравится, хе-хе, в ролях, где ему не надо носить парик. Дело в том, что голову он бреет, но в классике надевает парик, а не танцует с голой головой (нежный привет Сереженьке Полунину и его бритому Альбрехту-уголовнику; к счастью, Хмеленски не берет с Полунина пример и правильно делает). Ну и вот в ролях классических, принцевых, "париковых" Хмеленски мне нравится меньше - то есть, он технически безупречен, красив, элегантен, все при нем, но я предпочитаю в классике других танцовщиков. Зато в более-менее современной хореографии, там, где парик надевать не нужно, Хмеленски сногсшибательно прекрасен - и матросом в Weimar, и в ансамбле в Vertical Road, и в балетах Килиана, которые я смотрела на следующий день, - и Хмеленски там был одним из лучших.
У Марсина Купински матрос получился менее брутальным и менее сексуальным, чем у Хмеленски, но очень грациозным. Вот на Купински мне тоже всегда приятно смотреть - он очень изящен и пластичен. Еще рассмотрела повнимательнее за два спектакля относительно нового мальчика Дамира Эмрика из кордебалета. Он в компании с осени 2016 года, но как-то я раньше на него внимания не обращала, а тут пригляделась - тоже очень изящный, очень красивый мальчик. Надеюсь, у меня еще будет возможность им полюбоваться. Мальчики зажигали под Der Song von Mandelay, Хюббе поставил этот номер для мужского ансамбля, а на смену ему потом пришел ансамбль женский - в чудном номере под Seeräuber Jenny. Очень люблю эту песню (в спектакле она тоже звучит в исполнении Лотте Леньи, но мне еще нравится, как ее исполняет Аманда Палмер), и девушки были прекрасны: вот тут Хюббе сделал прелестную, чуть ироничную хореографию, с легчайшими околофемслэшными нотками. И как всегда, обращала на себя внимание Каледора Фонтана - я ее очень люблю, это очень выразительная и обаятельная танцовщица. И рыжая Джослин Долсон тоже была прелестна. Впрочем, чего там, прелестны были все. Вот все же мне может нравиться не все, что исполняют датчане, но сами датчане мне всегда нравятся безоговорочно. Мне просто радостно на них смотреть. Удивительно сильная и гармоничная труппа. Но - вы знали, что я это скажу! - верните мне туда Себастьяна Хейнса и Ульрика Бирккьяра, я без них скучаю.
И при втором просмотре мне гораздо больше, чем в первый раз, зашли "кабарешные" номера - Alabama Song и Tango Ballad. Изумителен был Мортен Эггерт в образе местного Конферансье. Конечно, он и его номера - это отчетливый оммаж Бобу Фоссу и "Кабаре", но что ж плохого в оммаже, когда он сделан со вкусом? И весь балет Хюббе сделан именно что с большим вкусом: это не мировой шедевр, не новое слово в хореографии, но это очень приятный и сбалансированный спектакль. И если б у меня была возможность, с удовольствием сходила бы на него еще и еще раз.
Во втором отделении шли комплектом "Па-де-де Чайковского" и Vertical Road. Па-де-де было исполнено лучше, чем осенью, но все-таки похуже, чем прошлой весной. Осенью его танцевали Хмеленски и Доргер, и мне увиденное почти совсем не понравилось - чересчур напористо, чересчур атлетично, и обоим исполнителям не хватало скорости и изящества. Прошлой весной я его видела дважды - и меня тогда очаровали Кэролайн Балдуин и Марсин Купински, станцевавшие так, что дыхание перехватывало. В этот раз я снова увидела именно их, но то ли что-то не сложилось, то ли дело было в том, что танцевали они в этот раз под запись, а не под живой оркестр, но чуда не получилось. Не все было станцовано чисто, у обоих проскальзывали помарки, финальную поддержку они не сорвали, но заметно смазали. И все-таки я получила удовольствие. Купински прелестен, и в его танце чувствуется иногда совершенно эрик-бруновское изящество: очень чистые, отточенные движения, прекрасные руки и прекрасные стопы, полетная легкость прыжков. Балдуин была изящна и тоже очень легка. Не Виолетт Верди, конечно, но кто способен повторить Виолетт Верди? И тем не менее, Балдуин станцевала очень мило.
Ну и наконец - Vertical Road. Вот то же самое: лучше, чем осенью, хуже, чем прошлой весной. Партию Путника в этот раз исполнил Маклин Хоппер. Он получился более выразительным, чем Лиам Редхед, но до Хейнса и ему далеко. Смотришь этот балет с разными исполнителями и понимаешь, как же коварна эта партия Путника: исполнитель должен обладать мощнейшим сценическим присутствием, огромной энергетикой, - чтобы не потеряться в противостоянии с ансамблем-племенем. У Путника и хореография, в общем, не так выразительна, и возможностей проявить себя в танце - меньше, чем у племени. И тем не менее, Хейнс - не знаю, каким образом, - не просто перетягивал внимание, он иногда буквально "подминал" ансамбль под себя. А вот что в спектакле с Редхедом, что в спектакле с Хоппером - расстановка сил меняется, и ансамбль в конце концов "забивает" и того, и другого. Но все же было хорошо, даже очень хорошо. Редхед намного лучше смотрелся в ансамбле, там он на своем месте. Хмеленски - без парика! - был зверски притягателен и пластичен. Альба Надаль и Тобиас Преториус здорово исполнили агрессивный дуэт. Оливер Старпов отрастил длиннющую светлую гриву, я его даже не узнала. И вообще хочется перечислить всех остальных участников, вернее, участниц: Астрид Эльбо, Вильма Джиглио, Стефани Чен Гундорф, Каролин Бетанкур, Катерина Плача, Каледора Фонтана - все они были изумительны.
Не знаю, буду ли я писать подробно о второй программе - балетах Килиана. По-моему, сама программа была составлена неудачно - или, скажем так, не в моем вкусе. "Симфонию псалмов" я уважаю, уважаю, это классика и все такое, но мне не нравится. Правда, в БТ ее танцевали совсем усыпительно, на датчан было приятнее смотреть. Но еще раз я бы не стала это смотреть даже ради датчан. Второе отделение было составлено из типа шутливых балетов - Sarabande для мужского ансамбля и Falling Angels для женского ансамбля. "Ангелов" я видела в том году в рамках модерновой программы Giant Steps: они соседствовали с Infra Макгрегора и Vertical Road и, похоже, здорово выигрывали от этого соседства. А вот от соседства с Sarabande они, напротив, проиграли. Впрочем, Sarabande мне просто не понравилась: затянуто, несмешно, натужно, страшно бесят звуки, издаваемые танцовщиками, - хохот, визги, утрированно громкое дыхание, не могу, вот бесят и все. Кажется, что весь балет состоит из этих звуков, а не из танца. И юмор проходит мимо меня, мне не смешно, мне неловко. Притом что есть же у Килиана действительно прелестные смешные балеты - те же "Шесть танцев", та же "Симфония ре-мажор", там он и остроумен, и тонок, и весел. А тут... нет, не мое. Но при этом надо отметить, что сольные вариации раздетого до телесных трусов Хмеленски и полураздетых Купински и Эмрика (в конце балета дело все же дошло и до танца) мне очень понравились. Но этого было слишком мало для того, чтобы примирить меня с "Сарабандой". "Ангелы" после нее утешили тем, что исполнительницы танцевали молча. Но и в "Ангелах" юмор Килиана вдруг стал утомлять. Ну и последнее отделение тоже меня не порадовало: в 27'52 был всего один интересный - финальный - дуэт в исполнении голых по пояс Стефани Чен Гундорф и Джонатана Хмеленски. Все остальное было затянуто и как-то очень предсказуемо: монологи на разных языках в качестве саундтрэка, агрессивные дуэты, где партнер швыряет партнершу, как куклу, и вообще очень удушливая гетероцентричность и ощущаемая агрессия в отношении женщин. Возможно, Килиан ничего подобного не имел в виду, я не знаю. Но сейчас я чувствую, что временно сыта Килианом (еще ведь и "Забытую землю" недавно в БТ пересматривала), больше не хочу. Мне, правда, больше и не предлагают.
А вот датчан еще хочу, но датчан я хочу всегда, и побольше, побольше. Но в следующий раз теперь увижу их нескоро - только в мае.

@темы: Royal Danish Ballet

---

Наш капитан Вир - самый лучший капитан в мире! Больше ничего не скажу, смотрите ролик. На репетициях перед последним блоком "Билли Бадда" Джон Дашак зажигает.

A photo posted by Instagram

@темы: Мы очень любим оперу, Выходи-ка, Билли, чтоб тебя убили (Billy Budd)

---

С книгами в этот раз как-то в Копенгагене не очень. Обошла все знакомые точки, да еще и набрела на новый книжный развал-распродажу. И нигде нет ничего, что мне хотелось бы немедленно купить и увезти. "Baryshnikov at work", например, - роскошный альбом, будь я любителем Барышникова, купила бы его тут же, не посмотрела бы, что триста крон дороговато. Но будь я серьезным любителем Барышникова, я бы этот альбом и так давно уже купила, и подешевле. Там есть немножко Эрика - в гриме Мэдж и в образе Клавдия из Hamlet Connotations Ноймайера. Но отдавать триста крон и тащить тяжеленную книгу ради нескольких не самых лучших снимков с Эриком - нет, не хочу. Нашла еще фотоальбом Петера Шауфусса (да-да, которого бессовестные Эрик с Рудиком учили пить виски) - но не настолько мне интересен Шауфусс, чтобы отдавать за него деньги. Еще есть книжка с кдбшными фотографиями, издана в шестидесятые, и немножко Эрика и там есть, но тоже - не такие это чудесные фотографии, чтоб я ради них бросилась эту книгу покупать. Ну и вот. А на новом книжном развале вырыла сборник датской балетной критики, где обнаружила ругательную статью в адрес Das Lied von der Erde Константина. Разумеется, обиделась и сказала, что черта с два буду тратить деньги на всяких там, которые Константина ругают, бубубу.
В результате пошла и купила на ebay почти полную подшивку Dance Magazine за 1980 год. Если повезет, найдется там и про Эрика что-нибудь, и про Константина.

---

Отваливаю в Копенгаген на пару дней, не говорю "не скучайте без меня", потому что никуда я из сети все равно не денусь. Вот вам еще жизельная фотография - все тот же АБТ, все те же костюмы Бермана, все тот же Эрик, но с ним уже не Маркова, а дивная Карла Фраччи, а год уже не 1958, а 1967. И опять, опять хочется отметить руки Эрика. Эрик весь красив, но его руки - это сверхъестественная даже для него красота.

@темы: Erik Bruhn, Carla Fracci, "Giselle", Erik Bruhn - photos

---

"Нет-нет, Золушок, - грозит пальчиком Алисия Маркова Эрику Бруну, выслушав его самое заветное желание, - ты сначала должен жениться на принцессе!". С поправкой на обстоятельства: "ты сначала должен жениться на Жизели!". А на другом принце, так и быть, можешь не жениться. Но это будет уже совсем другая история.
Все-таки на фотографиях Маркова и Брун странно смотрятся вместе. Не знаю, возможно, на сцене это выглядело совсем иначе, но на фотографиях они куда больше, чем Фонтейн с Нуреевым, похожи на "овцу, танцующую с ягненком". Это, разумеется, "Жизель", АБТ, 1958 год. Почему-то мне все время кажется, что Маркова с Бруном после 1955 года вместе не танцевали, но это неверно, в сентябре 1958 года они встретились в "Жизели" снова, когда Маркова вернулась в АБТ в качестве гест-стар после трехлетнего перерыва.

@темы: Erik Bruhn, "Giselle", Erik Bruhn - photos

---

Человек, щедро делящийся редкими и очень интересными материалами о Рудольфе Нурееве, проводит опрос - ну, а что за опрос, написано в самом посте. Если вам интересны нуреевские материалы, зайдите в дневник и ткните в кнопочки (и взгляните на то, что там уже выложено, - потому что в самом деле там очень много всего, для людей, интересующихся Нуреевым, это просто рай и золотые горы контента).

14.02.2018 в 17:53

Пишет  norakura:

ПЧ и гости, заинтересованные в материалах, касающихся Рудольфа Нуреева, примите, пожалуйста, участие в опросе!
Меня с недавних пор занимает мысль, что дневник не самая удобная форма для складирования материалов. Моя главная цель - передать как можно большему количеству людей потрясающие материалы, оказавшиеся в моей скромной коллекции, но по разным причинам у меня, видимо, не очень хорошо получается это всё продвигать в массы. Может, отдельный дневник или даже сообщество окажется удобнее и эффективнее?
Прошу вас ответить на два вопроса: какая форма вам кажется удобней? Какие материалы вам интересны более других?
Вопросы вместе, но по формулировкам ответов очевидно, к какому вопросу они относятся.
Всем буду очень благодарна!

@темы: Rudolf Nureyev

---

НБК вчера вывесил афишу на сезон 2018/2019, и я, разумеется, не могла удержаться и не стащить фотографию из раздела, посвященного The Erik Bruhn Competition. Фотография известная (на обложке книги Мейнерца напечатана именно она нет, все-таки не она, другая, но из той же фотосессии), но чудесная же, никак нельзя мимо нее пройти.

@темы: Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Наталия Макарова и Эрик в The River, 1971 год.

@темы: Erik Bruhn, Erik Bruhn - photos

---

Я в фейсбуке немного написала о вчерашней "Манон" в Стасике, ну, повторю в общих чертах уже сказанное. В КДБ это назвали бы "repremiere", у нас такого термина нет, а есть "возобновление постановки": в последний раз этот балет показывали в Стасике почти два года назад, в рамках весеннего фестиваля, и я видела тот спектакль с Фридеманом Фогелем, Ксенией Рыжковой, Георги Смилевски и Оксаной Кардаш. И вот, вчера пошла смотреть, как "Манон" возобновили, причем решающим фактором для меня стало участие Георги Смилевски - он мне очень нравится, и мне не хотелось пропустить его Леско. Но в целом хороши были все: Наталья Сомова - прелестная кошечка Манон, особенно в первом акте, в голубом платьице, этакая воплощенная "песня невинности, она же - опыта"; Иван Михалев - грациозный и (в первом акте) очень нежный кавалер де Грие, с виду совсем мальчик, их первый дуэт с Манон-Сомовой - перед бегством в Париж - был абсолютно чудесен: это были такие влюбленные и бессердечные ко всему миру дети, не видящие ничего дурного в том, чтобы удрать с деньгами несчастного пожилого господина; Георги Смилевски - Леско - был циничен, прекрасен и очень сексуален в первом акте, а во втором - нахален, жалок, грациозен, время от времени почти трогателен, время от времени отвратителен, но в общем обаятелен все время, очень лихо контачил в первом акте с главой попрошаек - прекрасным Евгением Жуковым, с лисичкой-сестричкой Манон (они все-таки точно были из одного теста слеплены, два очаровательных пройдохи), прекрасно провел па-де-труа с нею и господином Г. М., ну и ожидаемо порадовал меня в заключительном дуэте первого акта - с де Грие: все же в этом дуэте так и прорывается что-то двусмысленно гомоэротическое, особенно когда перед самым занавесом Леско буквально осыпает де Грие деньгами, полученными за Манон, а потом заламывает ему руку за спину и бормочет что-то на ухо, ну, понятно, что это: "бери деньги и не чирикай", причем я помню, что в спектакле с Фогелем Смилевски-Леско в этот момент практически впился ему губами в шею; вчера такого не было, но весь дуэт приятно пощекотал мое слэшерское чувствилище, Смилевски и Михалев чудесно смотрятся вместе, и жаль, жаль, что Макмиллан, наметив взаимодействие между этими персонажами в первом акте, никак не развивает его в акте втором, хоть в бордель они и заваливаются парочкой. Во втором акте Смилевски тоже был хорош, но мне показалось, что его пьяненький дуэт с Любовницей - Ольгой Сизых - был хоть и безупречно станцован, но исполнителям не хватило какой-то личной химии между собой. Ольга Сизых в роли Любовницы Леско была очень мила, но я помню, как сияла в этой роли Кардаш, какими яркими были ее вариации и дуэты со Смилевски, и вообще все ее присутствие на сцене, - и в этом отношении Сизых ей вчера уступала. Но в общем танцевала прекрасно, играла хорошо, смотреть на нее было приятно. Еще очень приятно было смотреть на весь кордебалет - четко и весело танцевавший, бойко мимировавший, игравший с большим аппетитом. Помню, что в фестивальном спектакле я обратила внимание на заметную неслаженность кордебалета в ансамблевых сценах; вчера придраться было не к чему: двойки, тройки, массовые танцы - всё было четко, слаженно, отточенно, и не хотелось обращать внимания на мелкие помарки (например, во втором акте в адажио Манон с поклонниками-клиентами не все поддержки были сделаны так уверенно, как хотелось бы).
И все-таки, несмотря на то, что труппа Стасика вчера была прекрасна, я ушла после второго акта. Дело не в артистах, дело в самом балете. "Манон" Макмиллана - это все же мыльная опера с густо взбиваемой пеной: первый акт сделан лучше всего, смотрится лучше всего, пролетает на одном дыхании; во втором акте уже начинается мелодрррррама с серьезными погрешностями противу хорошего вкуса; а в третьем акте мелодррррама идет уже без передышки, да еще и с оральным изнасилованием Манон, нет уж, спасибо, я лучше пойду. И кроме того, в "Манон" меня раздражает отчетливая объективация женщин (второй "бордельный" акт весь состоит из этой объективации, да и вообще женщины в "Манон" показаны исключительно мужскими глазами). В первом акте этого меньше: да, Леско и господин Г. М. в па-де-труа обращаются с Манон как с вещью (впрочем, Леско и в господине Г. М., кажется, видит вещь, не живого человека, а источник денег), но де Грие тем и выделяется, что видит в Манон человека, а не куклу или сексуальный объект. Во втором акте то ли он заражается от других, то ли любовь на него так действует, но он тоже начинает обращаться с Манон так, что во всех его действиях/в его танце буквально прочитывается "я люблю тебя, поэтому ты должна делать так, как я тебе скажу". Бррр. Очень показателен в этом отношении дуэт с браслетом в конце второго акта: где де Грие ведет себя с Манон все грубее и грубее, потом срывает все-таки с ее запястья браслет - подарок господина Г. М., - и так уж и быть, заключает в объятия стоящую на коленях Манон. Очень мило, да. В третьем акте он ведет себя уже по-другому, но осадочек все равно остается. Да и не в де Грие тут дело, дело в Макмиллане, это его авторские кинки так проявляются, и мне эти кинки неприятны. Бордель во втором акте - это ведь тоже бордель, показанный отчетливо мужскими глазами и для мужчин: куча красивых девок, задирающих юбки и готовых выцарапать друг другу глаза за мужчину, ах, как лестно для мужчин. И бордельные танцы откровенно затянуты, вернее, кажутся затянутыми из-за своего однообразия и предсказуемости: право, даже хочется, чтобы Макмиллан немножко соригинальничал и поставил женщинам больше взаимодействия между собой, нормального взаимодействия, выраженного в танце и мимировании, а не стычек из-за клиентов. Но он идет по проторенной гетероцентричной, даже андроцентричной дорожке: и хоть балет и носит имя героини, но даже Манон низведена в нем практически до положения красивого, но второстепенного персонажа, аксессуара для главного героя де Грие. Бывают, конечно, и у нее проблески танца, характеризующего ее как отдельную, автономную личность, но этих проблесков очень мало. Может быть, конечно, я слишком много хочу: Макмиллану, в конце концов, хотелось рассказать именно поучительную историю страсти, и Манон для него явно была не столько живой женщиной, сколько символом этой самой страсти. Но как история любви это not my cup of tea, у меня не получается просто сопереживать этим героям и вздыхать: ах, какая любовь. Мне хочется чего-то еще, большей неодназначности, большей психологичности, более развитых взаимоотношений между персонажами. Но увы, что поставил Макмиллан, то и поставил, приходится смотреть то, что есть. Вот я и смотрю, и даже получаю удовольствие от труппы Стасика и от хорошего танца (именно с точки зрения хореографии в "Манон" есть очаровательные моменты). И наверно, схожу еще раз-другой - мне хочется увидеть и Мануйлова в роли Леско, и от еще одного спектакля со Смилевски я бы не отказалась, и если Кардаш дебютирует в роли Манон, как обещают, я и на Кардаш посмотрела бы с удовольствием.
А еще по поводу "Манон" вспоминается вычитанное в каком-то Dance Magazine семидесятых годов, по-моему, я это даже когда-то цитировала. Когда Royal Ballet привез "Манон" в Нью-Йорк (вспомнила, это был 1974 год), американские балетные критики разнесли этот балет до основания, камня на камне не оставили. А через какое-то время в Dance Magazine появилась большая статья не то чтобы в защиту "Манон", но с попыткой оценить этот балет более-менее объективно, найти в нем и хорошие стороны. И помню, как Ольга Мейнард, автор этой статьи, писала: "'Манон' - это не самый плохой балет, который мы видели. Самым плохим балетом был "Спартак" Большого театра". И боже мой, как она права. Больше того: на фоне опусов Григоровича "Манон" может даже показаться почти шедевром.
UPD. Ну и раз уж вспомнили "Манон", вспомним и эту уморительную фотографию: танцовщики из НБК и АБТ переигрывают один из знаковых моментов па-де-труа в исполнении Манон, Леско и господина Г. М.

@темы: Не только Дягилев или "вообще о балете"